CC BY
123. Gordienko López A. Una reforma electoral para Costa Rica y su potencial de promover el desarrollo equitativo en todo el territorio nacional // Derecho electoral. -San Jose (Costa Rica), 2019. - N 27. - P. 127-149.
Гордиенко Лопес А. Реформа избирательного права в Коста-Рике и ее потенциал содействия гармоничному развитию всей территории страны.
4. López Montiel A.G., Castañeda Rayas N.S. Las facultades del Instituto Nacional Electoral en México, ¿capacidades sin límite? // Derecho electoral. - San Jose (Costa Rica), 2019. - N 27. - P. 215-229.
Лопес Монтьель А.Г., Кастаньеда Райяс Н.С. Полномочия Национального института по выборам в Мексике, возможности без ограничений?
5. Morales J.S. La reelección en el derecho electoral mexicano // Justicia electoral. -Mexico, 2018. - Vol. 1, N 21. - P. 55-85.
Моралес Х.С. Переизбрание в мексиканском избирательном праве.
6. Padrón Pardo F. E-voting en Colombia: avances y desafíos en la implementación // Revista Derecho del Estado. - Bogotá (Colombia), 2019. - N 42. - P. 211-248. Падрон Пардо Ф. Электронное голосование в Колумбии: достижения и задачи внедрения.
7. Vázquez Vázquez J.M., Guzmán Robledo M.T. Los organismos electorales: avance y retroceso de la reforma constitucional de 2014 // Revista de Investigares Constitucionais. - Curitiba, 2017. - Vol. 4, N 2. - P. 77-93.
Васкес Васкес Х.М., Гусман Рoбледо М.Т. Органы по выборам: Прогресс и отступление от конституционной реформы 2014 г.
СУДЕБНАЯ ВЛАСТЬ
2020.04.015. ХОРВИТЦ П. КОКСФОРДСКАЯ ЛЕКЦИЯ: ЧЕСТЬ, КЛЯТВЫ И ВЕРХОВЕНСТВО ПРАВА.
HORWITZ P. The Coxford lecture: Honour, oaths and the rule of law // Canadian journal of law and jurisprudence. - Cambridge, 2019. -Vol. 32, N 2. - P. 389-411.
Ключевые слова: принцип верховенства права; защита чести; клятва; присяга; сила закона.
Поль Хорвитц, ассоциированный профессор Школы права Университета Алабамы, выступил в Школе права Университета Западного Онтарио при поддержке Стивена Коксфорда с лекцией, которую посвятил актуальным вопросам развития принципа верховенства права в современном мире, в частности мотивации, инициативам и ограничениям, которые могут способствовать укреплению верховенства права.
«Верховенство права», - замечает автор, - популярное и одновременно изменчивое и лишенное определенности выражение. Так, например, со времени введения в силу Канадской хартии прав и свобод (Canadian Charter of Rights and Freedoms) 1982 г. этот оборот использовался Верховным судом Канады 399 раз, из них 213 - уже в этом веке [с. 389]. Раскрывая значение понятия «верховенство права», исследователи, как правило, концентрируются на таких качествах, как (все)общность, гласность (или публичность), ясность (или «прозрачность»), однако, как это признается судьями, попытки воззвать к верховенству права в таком понимании на практике зачастую оказываются неконструктивными.
Одной из наиболее часто выделяемых специалистами черт верховенства права является его безличность (impersonality), т.е. неперсонализированность: «верховенство права» (rule of law) нередко противопоставляют правлению человека (rule of men or women), и хотя мы принимаем как должное то, что судьи привносят в свои решения весь свой жизненный опыт, мы в то же время ожидаем, что их решения основываются на праве и законах, а не на их собственной идентичности (their decisions to turn on the law, not their identity) (с. 390).
С этой точки зрения могут казаться ошибочными попытки настаивать на значимости такого качества, как честь, для реализации принципа верховенства права: честь, казалось бы, является личным качеством, так же как и гордость, смелость и др. Другой аспект: клятва и верность присяге могут также казаться, например, устаревшими и (или) идеалистическими. Однако, как обосновывает далее П. Хорвитц, в том числе в связи с представлениями о чести, - все они чрезвычайно важны в контексте развития и реализации принципа верховенства права в современном мире.
Определяя понятие чести, П. Хорвитц полагает, что честь лежит в промежутке между основывающимся на ценностях, нравственным поведением (virtue-based behavior), с одной стороны, и законопослушностью (code-based behavior) - с другой, т.е. выступает одновременно как черта характера и как правильное поведение (rule-governed conduct). Честь, в представлении автора, основывается на стремлении человека к заслуженной славе и почету, а само это стремление приводит его к честному поведению, незави-
симо от того, получает ли в конкретном случае за такое поведение данный человек признание либо нет (с. 394).
В этой логике судьи точно так же должны стремиться заслужить почет и уважение среди равных себе, и именно поэтому должны поддерживать и развивать в себе такие качества, которые являются знаковыми и почитаемыми в данной профессии. Так, несмотря на то что до настоящего времени сохраняется такое обращение к судьям, как «Ваша честь» («Your Honour»), нельзя сказать, что оно может служить подтверждением действительной отсылки к чести как официальному компоненту судейства. Вместе с тем должность судьи обязывает человека, ее занимающего, быть непредвзятым при вынесении судебных решений.
Действительно, различные профессии и должности подразумевают различные знания, а также качества для лиц, их занимающих, а кроме того, определяют различный круг соответствующих обязанностей. Так, на судей возлагается круг судейских обязанностей (judicial duties), которые определяют должность. В современных дискуссиях часто говорят об авторитете судьи и (или) власти судьи, подразумевая одновременно существование этических либо иного рода обязанностей, относящихся к данной должности, придавая им, однако, менее существенное значение. Если же, напротив, сфокусироваться на них, это заставит нас переосмыслить (со)отношение персонального судьи с ролью и обязанностями судейства как профессии и института.
С этой позиции также видится не случайным то, что, вступая в должность судьи, человек приносит присягу, дает клятву: принесение присяги превращает гражданина в официальное лицо (turning a citizen into an officer), в данном случае - в судью, устанавливая таким образом связь между человеком, принявшим присягу, и абстракцией соответствующего института - либо даже самого закона (с. 401).
По мнению автора, клятва, или присяга, «церемониально» устанавливает связь человека и должности, которую он занимает, а также связь моральных обязанностей данного человека с моральными и юридическими обязанностями, относящимися к данной должности (судьи). В этом процессе «должность», «честь» и «клятва» связывают отдельного судью с «безличным» верховенством права (с. 401).
Клятва в этом контексте приобретает следующие качества: личностность; обязательственность; весомость; публичность; политичность (personal, promissory, powerful, public, and political).
Личностность означает, что клятвы такого рода никогда не даются коллективно, но сугубо индивидуально.
Обязательственность связывается с тем, что судейская присяга означает обязательство честно выполнять должностные обязанности и осуществлять полномочия. Это составляет важный элемент в реализации принципа верховенства права.
Весомость означает большой моральный вес, который принимает на себя лицо, вступающее в должность судьи.
Публичность клятвы имеет существенное значение, поскольку подразумевает, что на судью будут полагаться (и доверяться ему) многие люди.
Политичность судейской клятвы связана с конституционностью судебной системы как таковой.
Честь и клятва (присяга) обусловливают развитие неперсо-нализированности в связи с реализацией принципа верховенства права - главным образом через комплекс представлений о судейском усмотрении.
Так, судейская должность и исполнение обязанностей судьи имеют свои особенности, и несмотря на то что бытует выражение «судебная власть», судьи не являются «властью» в общепринятом смысле: «Судейская должность не является первично вопросом власти. Хотя суды действительно реализуют значительную власть, было бы ошибочным думать о судейской должности исключительно в этом ключе. Судебная власть не есть власть как таковая, но является продуктом полного исполнения должностных обязанностей и полномочий судей» (с. 405). В особенности ее отличает наличие судейского усмотрения (judicial discretion), которое, в свою очередь, характеризуется тем, что в нем существуют известные основания, определенные правила и ограничения, которые могли бы не учитываться или не приниматься во внимание в тех случаях, когда бы речь шла о личном усмотрении (personal discretion). Именно это, по мнению Хорвитца, подразумевается, когда речь идет о «безличном», или «неперсонализированном», аспекте в представлениях о принципе верховенства права.
Признавая, что судьи - тоже люди, подверженные разного рода влияниям, совершающие, как и все другие люди, свои ошибки и т.п., автор задается вопросом: что мотивирует их на то, чтобы быть «безличными», не принимать во внимание не относящиеся к делу обстоятельства, следовать исполнению своих обязанностей, несмотря на человеческие слабости, всем нам присущие, и т.п.? Ответ Хорвитц находит, во-первых, в принесенной судьями присяге, а во-вторых - в представлениях о чести: судейская добродетель (judicial virtue) включает не только (и не столько) представления о таких качествах, как доброта и чувство справедливости, но имеет свои особенности: способность последовательно применять закон; известную твердость характера, смелость и решительность. Даже в неидеальном мире, пишет автор, «мы надеемся, что будут чтить тех, кто честно и полностью исполняет свой долг, следует своим обязанностям, несмотря на все возможное и разнообразное давление, под которым оказывается в связи с занятием должности судьи» (c. 411).
Е.В. Скурко
2020.04.016. КОГЕЛЬМАНН Б. ВЕРХОВНЫЙ СУД КАК ИСТОЧНИК ОБЩЕСТВЕННОГО РАЗУМА.
KOGELMANN B. The Supreme court as the fountain of public reason // Legal theory. - Cambridge, 2018. - Vol 24, N 4. - P. 345-369.
Ключевые слова: теория права; теория общественного разума; Верховный суд США.
Автор статьи Брайан Когельманн, ассоциированный профессор Университета Мэриленда (США), анализирует актуальную проблему поиска источника общественного разума, который служил бы достаточным основанием для ограничения прав отдельных людей со ссылкой на концепцию общей справедливости.
Идея общественного разума является привлекательной, поскольку позволяет государству использовать аппарат принуждения в отношении своих граждан, предлагая при этом достаточные основания для того, чтобы люди соглашались с обоснованностью такого принуждения. При этом ссылка на «общественный разум» позволяет ограничивать публичные дискуссии по поводу исполь-
