CC BY
10
довательских проектов. Это удивительно, поскольку проведение исследования часто невозможно без внешнего финансирования. Тот факт, что специфически-дисциплинарные понятия научной оригинальности тем не менее оказались приоритетными, показывает: эти понятия способны формировать дисциплинарное ядро и могли бы поэтому служить отправными точками реконструирования различий, специфических для каждой дисциплины. Исследование продемонстрировало, что модусы научной оригинальности согласуются с вненаучными понятиями оригинальности, что недостаточно описывать исключительно научные ее основания. К сожалению, нельзя утверждать, выгодна или невыгодна эта согласованность для науки как социального института, особенно с точки зрения его автономии. Р. Мертон описывал науку как социальный институт, имеющий свои нормы, ценности и практики, автономия которого оправдана производством оригинального знания. «Следовательно, - пишет автор в заключение, - относительно высокая степень институциональной автономии науки в сравнении с другими социальными институтами существенно зависит от общественного признания, что научная оригинальность - нечто исключительное. И если оказывается, что модусы научной оригинальности имеют большое сходство с вненаучными представлениями об оригинальности, то автономия науки может быть оспорена. По всей вероятности, именно этот исследовательский вопрос больше всего напрашивается из данного исследования».
А.А. Али-заде
2019.01.008. УОЛФОРД Дж. НЕВОЗМОЖНОСТЬ АНОНИМНОСТИ В ЭТНОГРАФИЧЕСКОМ ИССЛЕДОВАНИИ. WALFORD G. The impossibility of anonymity in ethnographic research // Qualitative research. - 2018. - Vol. 18, N 5. - P. 516-525. -DOI: 10.1177/1468794118778606.
Ключевые слова: анонимность; социальные медиасети; глобальная цифровая революция; новая коммуникационная ситуация; исследовательские пространства; этические требования; этнография; образовательная сфера; исследовательский доступ.
Автор из Великобритании обращает в своей статье внимание на то, что рост социальных медиасетей и других форм цифровой
коммуникации делают невозможным обеспечение анонимности для участников исследовательских проектов - исследователей и респондентов. Он полагает, что существующие этические требования должны отреагировать на эту ситуацию, а исследователи -модифицировать исследовательские процедуры так, чтобы в полной мере использовать в научной работе выгоды от такой коммуникационной открытости.
На одной этнографической конференции, пишет автор, ее участник поднял проблему исследовательской анонимности на примере исследования, которое имело дело с группой респондентов настолько малой, что невозможно было «спрятать» ни одного видного участника. Из-за этой проблемы анонимности авторы исследования постарались, чтобы оно не попало в публичное поле. Этот эпизод заставляет вновь задуматься об обеспечении анонимности в этнографическом исследовании, поскольку эта проблема не стала менее актуальной с тех пор, как произошла глобальная цифровая революция.
Случайно эта конференция совпала с десятилетней годовщиной появления айфона. Смартфон изменил жизнь людей больше, чем какое-либо другое изобретение XXI в.: это устройство всегда находится у пользователя со всеми своими многочисленными функциями коммуникации. Благодаря Фейсбуку, Твиттеру и прочим социальным сетям жизнь большинства людей стала публичной. Индивидуальное существование записывается на миллионы скрытых камер, и чьи-то опрометчиво брошенные слова могут легко стать достоянием мировой аудитории. Об индивидах происходит постоянный сбор геолокационных данных, так что возможно проследить индивидуальные физические перемещения. Частью этих грандиозных изменений представляются образовательные учреждения - школы, колледжи, университеты, а также менее формальные образовательные структуры, которые, оказавшись в среде цифровых технологий, вынуждены под их давлением перестраивать свои методы обучения. Современные этнографические исследования могут изучать степень трансформации обучения в цифровой среде и регистрировать меру, в какой эта среда способствует (или не способствует) обучению, но совершенно ясно, что цифровые социальные связи, в которые открыт доступ для всех участников образовательного процесса, драматически меняют и
сами возможности исследования этого процесса, и положение всех участников такого исследования.
Достаточно обратиться к существующим этическим требованиям, и становится ясно в отношении любых исследований в образовательной сфере, что анонимность участников таких исследований должна быть защищена. Эти этические требования задуманы для всех типов исследования в педагогической / образовательной / воспитательной области, но обычно о них говорят применительно к этнографическим исследованиям. В отношении этнографии ситуация, конечно, более сложная, чем в отношении большинства других исследований в области социального / человеческого взаимодействия, поскольку детали этнографической реальности раскрываются лишь по ходу соответствующего исследования. Невозможно получить от респондентов этнографического эксперимента «информированное согласие» (informed consent), поскольку этнограф никогда не может знать, что будет обнаружено и куда сместится фокус полевого исследования в любой момент времени. Этнография имеет дело скорее с группами людей, чем с отобранными независимыми индивидами, как это происходит в социологических обследованиях или психологических экспериментах. В респондентских группах этнографических экспериментов не может быть никакой анонимности ни в отношениях респондентов друг к другу, ни в отношениях между респондентами и этнографами, поскольку в ходе исследования все друг про друга узнают, переставая быть друг для друга и, значит, для широкой общественной аудитории анонимами, иначе пришлось бы исследование засекречивать. То есть сама природа этнографии делает невозможным обеспечение анонимности участников эксперимента.
В современном взаимосвязанном мире практически нет возможности сохранять анонимность исследовательских пространств в целом или их индивидуальных участников. Индивидуальным участникам исследования иногда еще удается предоставлять некоторую форму анонимности, но это не относится к публикуемым исследовательским результатам. За исключением исследований, имеющих дело с очень маленькими респондентскими выборками, обычно получается обнародовать исследовательские результаты, не идентифицируя респондентов. Даже если скрывать идентификационные описания респондентов - их пол, место работы / учебы,
этническую принадлежность, - все эти идентификаторы могут всплыть сами, либо открыться другими людьми. То есть всегда остается опасность навредить анонимности, например через «болтовню» онлайн. Что касается этнографических исследований, например школы, то реально защитить анонимность учителей почти невозможно: директор школы будет знать, какие учителя приняли участие в исследовании. И для них как публикаторов школьной действительности не исключены негативные последствия.
Таким образом, констатирует автор, современная взаимосвязанная и взаимозависимая жизнь людей не позволяет этнографам честно выполнить свое обязательство по предоставлению своим респондентам анонимности. Но и в прошлом респондентская анонимность никогда не была полной, поскольку всегда находились респонденты, которые могли сознательно или случайно нарушать анонимность. Наиболее важно то, что исследователи, имеющие прямую власть над исследуемыми, обычно склонны не выполнять требование анонимности - не случайно этнографов некоторые называют в этом смысле «диверсантами» (spy). Однако следует заметить, что этнографы не стремятся что-либо «инкриминировать» своим респондентам - их цели связаны исключительно с исследовательскими задачами обнаружения культурных кодов изучаемых сообществ, и если изучается, например, школьное сообщество, то речь идет о школьно-образовательной культуре. «В менее взаимосвязанном мире существовали разумные ожидания возможности поддержания ограниченной анонимности, но в современном мире этого больше нет, и разумно просто принять его беспрецедентную открытость» (с. 520).
Современная открытость имеет как свои достоинства, так и недостатки. С исследовательской точки зрения, главный недостаток современной раскрепощенной социальной коммуникации заключается в том, что исследовательские пространства (но не обязательно респонденты) превращается в публичные арены, и тем самым нарушается некая профессинальная автономия (закрытость) исследовательского сообщества. Не новость, что становится все труднее получить исследовательский доступ в школы и прочие образовательные учреждения. Для того чтобы провести свои эксперименты в этих местах, исследователи не скупятся на уверения в сохранении респондентской анонимности. Однако сегодня суще-
ствуют огромные возможности обойтись без получения официального разрешения на исследование сообществ, не желающих широко распространять о себе информацию. Такую информацию регулярно поставляют различные медиа и огромное количество камер видеонаблюдения, позволяющих всем, кого это интересует, увидеть то, что происходит в разнообразных общественных «коридорах» без всякой цензуры над происходящим. Нюанс состоит в том, что «исследователи видят процесс получения доступа к своему предмету как процесс "продажи" своего исследования тем, кто властен предоставлять этот доступ. Исследователи стараются осуществлять процесс, в котором они находятся в постоянных переговорах по поводу выгод, обеспечиваемых исследованием. Нужно признать, что институты платят определенную цену за исследовательский к себе допуск, что исследовательская сторона обязана чем-то платить в обмен и что она должна быть готова идти на сделки» (с. 520).
Исследовательский доступ никогда не бывает легким. В подтверждение этого автор описывает случай своей собственной исследовательской работы в отношении одного колледжа нового типа, который был первым в ряду подобного типа школ. Автор отвечал за этнографическую часть исследования. Процесс получения доступа оказался таким сложным, что, по словам автора, лучше было бы его и не начинать. По мнению некоторых исследователей, «развитие онлайн-коммуникаций и социальных сетей сделало исследовательский доступ даже более сложным, чем в предшествующие времена, поскольку потенциальные респонденты способны контролировать исследователя до своего согласия участвовать в эксперименте. Кроме того, произошел существенный сдвиг во взаимоотношениях исследователей и исследуемых: граница между теми и другими приобрела во многом условный характер, поэтому исследователи во многом утратили власть над исследуемыми и отношения между ними вынужденно стали скорее партнерскими, чем отношения власти / подчинения. Этот сдвиг повлек за собой изменение способов, с помощью которых этнографы отбирают респондентов, производят данные, распространяют исследовательские результаты. Респонденты легко могут поддерживать контакт с исследователями до и после публикации результатов исследования и высказывать свои собственные взгля-
ды, обращенные к самой широкой аудитории. В этой новой коммуникационной ситуации, конечно, нужно пытаться защищать анонимность исследовательских пространств (и их респондентов), но нельзя и не признать необходимость и полезность всепроникно-вения социальных медиа в исследовательские процессы» (с. 521).
Необеспечение анонимности в современных исследовательских пространствах несет не только определенные сложности, но и выгоды. Одно из преимуществ - исследователи вынуждены более внимательно относиться к выбору исследовательских пространств, которые должны выбираться по теоретическим основаниям, связанным с целями исследования, а не (как это часто делается) по основанию удобства. Кстати, если выбирать для изучения исследовательские пространства по теоретическому основанию, иногда это может даже облегчить исследовательский доступ. Например, некая школа, выбранная для исследования как образцовая в образовательной практике, возможно, сама пожелает стать предметом изучения, рассчитывая на публичное признание своего передового положения среди других школ.
Поскольку этнографы стараются обеспечить некоторую степень анонимности, они вынуждены использовать неопределенное -в широких терминах - описание местных, социальных и этнических переменных своего предмета. Но довольно часто случается и точное наименование исследуемого пространства, поскольку природа событий, происходящих в этом пространстве, например в данной школе, не может быть понята без знания местной среды -ее социальных, этнических и других переменных. Точное наименование исследуемых пространств позволило бы исследователям выбирать их, руководствуясь определенными теоретическими целями, во всей полноте обсуждать природу выбранного пространства и тем самым повышать качество этнографического анализа. Точное наименование исследуемой реальности помогло бы также в значительной мере снять фундаментальную проблему «обобщения на основе единичного случая» (generalisation from a sample of one). Это проблема неопределенного этнографического описания, допускающего ошибочные обобщения со стороны как самих этнографов, так и читателей этнографических исследований.
Таким образом, открытость этнографических исследований (в определенный ущерб анонимности) имеет свои выгоды, напри-
мер, связанные с тем, что такая открытость вынуждает этнографов искать новые пути взаимодействия с идентифицируемыми респондентами, стремиться именно к сотрудничеству и взаимодействию. В этом отношении очень полезны новые коммуникационные технологии, предоставляющие исследователям огромное разнообразие онлайн-материалов, которые предполагают исключительно сотрудническую форму исследовательского взаимодействия с ними. «Больше уже невозможно делать вид, - пишет автор в заключение, - что обещания анонимности, раздаваемые этнографами своим респондентам, будут выливаться в реальную защиту исследуемых от того, как на них аукнется исследование. Сегодня мы все живем в мире тотальной взаимосвязи, открывающей нас друг другу, поэтому мы обязаны развивать пути работы с проблемами и возможностями, которые несет с собой наша взаимная открытость» (с. 524).
А.А. Али-заде
2019.01.009. М.А. СУЩИН. СОВРЕМЕННАЯ НАУКА О СОЗНАНИИ: МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ, ПОДХОДЫ И ДИСКУССИИ. (Обзор).
Ключевые слова: сознание; познание; механизмы когнитивного доступа; когнитивная наука; мозг; восприятие; интроспекция; теория глобального рабочего пространства.
По общему признанию, проблема сознания является одной из важнейших проблем современной науки (1). При этом сама область современных научных исследований сознания как таковая начала оформляться лишь пару десятилетий назад: до начала 1990-х годов ее изучение рассматривалось представителями научного сообщества преимущественно как удел философов, мистиков или вышедших на пенсию нобелевских лауреатов, но никак не в качестве занятия для серьезного ученого, стремящегося сделать научную карьеру (14). Как известно, с тех пор ситуация успела радикальным образом измениться: проблема сознания вошла в круг респектабельных научных тем, обладающих важной теоретической и практической значимостью (прежде всего для клинических исследований и конструирования более совершенных искусствен-
