CC BY
34
лизационные последствия абсолютизации рынка и ценностей глобального гегемона, деструктивные и для него самого (с. 193-201).
В книге рассматриваются природа гуманитарного эксперимента и критерии цивилизационной компетентности, комплекс Гермеса как послания истины, современные представления о плероме как слиянии реалий жизни и симулякров.
В заключении (с. 365-380) констатируется крах неолиберальных иллюзорных планов относительно будущего России, ее «растворения» в западной цивилизации, ибо политики Запада считают разрушение СССР плодом своей победы в холодной войне. В действительности же распад СССР стал следствием внутренних политических решений. Л.В. Скворцов показывает, что субъект цивилизационной эволюции, человек, не только подвергается растущему количеству внешних вызовов, но и сам для себя является первостепенной угрозой, так как благодаря технологическому прогрессу получил оружие, которое способно привести к тотальному самоуничтожению цивилизации, если вектор превосходства не обретет морально-нравственную субстанцию и тренд развития (с. 367-368). В связи с этим в терминах онтологии «Я - Другой» анализируются проблемы онтологии нового экуменизма, постци-вилизационного выживания человечества (с. 371-380).
Г.В. Хлебников
2018.04.062. ГРАНИН Р.С. ЭСХАТОЛОГИЯ КАК ФЕНОМЕН РУССКОЙ РЕЛИГИОЗНО-ФИЛОСОФСКОЙ МЕТАФИЗИКИ. -М.; СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2016. - 144 с.
Ключевые слова: эсхатология всеединства; эсхатологическая метафизика; софиология смерти; эсхатологическая парадигма; антиномия; аритмология; телеология; апокалиптика; историософия; утопия; антиутопия; мессианство.
Монография Гранина Р.С. посвящена анализу эсхатологической проблематики в русской религиозно-философской традиции, в рамках которой эсхатология реконструируется как феномен религиозно-философской мысли того же порядка, что и метафизика всеединства, русский космизм, персонализм, софиология, учение о богочеловечестве.
В первой части монографии «Эсхатология в русском религиозно-философском самосознании: историко-философская ретроспектива» (с. 14-53) проводится историко-философский анализ эсхатологии в перспективе ее исторического развития. На примере русской философии автор показывает, что богословские эсхатологические концепции детерминируются историософскими представлениями, так как опираются на экзегезу апокалиптических событий, истории имманентных (с. 52).
Автор указывает, что на развитие идей индивидуальной эсхатологии в начале XX в. существенное влияние оказали философская антропология и экзистенциализм, а также аналитическая психология и сравнительное религиоведение. В монографии обосновывается тезис, что в русском религиозном ренессансе эсхатология и апока-липтика, утопия и антиутопия, декаданс и мессианская экзальтация выступали чертами «духа времени», проявляющегося в духовном кризисе и духовном поиске новых горизонтов и перспектив Серебряного века (с. 43).
Во второй части монографии «Проблема эсхатологии в русской религиозной философии второй половины XIX - первой половины XX века» (с. автор исследует эсхатологические учения русских религиозных философов. Гранин Р.С. дает интерпретацию эсхатологии Н.Ф. Федорова в контексте мифа о вечном возвращении, где замена деторождения воскрешением предков представляет собой обращение причинности, поворот мировой истории вспять. Этим достигается реактуализация истории и тем самым - актуализация всех поколений человечества - всеединство (с. 61).
Эсхатология В.С. Соловьева концептуализируется в работе как «эсхатология всеединства» - синтез всемирно-исторической (утопической) и индивидуальной (онтологической) эсхатологии. Ее ключевыми элементами являются идеи всеединства, всечеловече-ства, софиологии и богочеловечества (с. 78).
Показывается, что С.Н. Булгаков придерживается идеи эсхатологии, вступившей в свое осуществление, которую он называет «русским апокалипсисом». Эта, во много историософская, концепция доводится философом до своего логического конца - хилиазма. Хилиазм для Булгакова - это исторический горизонт утопии, видимый, но недостижимый. «Чистая» же, метафизическая эсхатология
представлена у мыслителя «софиологией смерти», развиваемой им в рамках учения о Софии (с. 82-83).
Оригинальным образом автор реконструирует и интерпретирует эсхатологическую проблематику у П.А. Флоренского, подчеркивая, что она выступает в качестве онто-гносеологической методологии выявления познавательных пределов человеческого разума (теория антиномичности истины) (с. 98). Взгляды философа на природу пространства-времени концептуализируются как «метафизика пространства-времени». В ее рамках реконструируется эсхатологическая парадигма, базисными категориями которой являются: теория мнимости (обращенной причинности) пространства-времени сновидения, теория геометрической замкнутости физического пространства-времени, аритмологическая концепция прерывности мира («трещины» бытия, свидетельствующие о близости Конца).
В заключительной главе монографии «Идея индивидуальной эсхатологии в метафизике русского персонализма» анализируется индивидуальная эсхатология, в контексте которой разрабатывали свои учения Н.А. Бердяев и Н.О. Лосский. Согласно Н.А. Бердяеву, эсхатологическая проблематика наиболее адекватно выражается в понятиях и образах экзистенциальной философии. В экзистенциальном смысле историческая эсхатология представляется эксте-риоризацией личностных представлений и переживаний человека о собственной смертности на исторический план бытия, в будущее время. Личная эсхатология при этом представляет собой «эзотерическое» нечто, к чему нет непосредственного пути, кроме собственной физической смерти. Ее опосредованием выступает смерть символическая, в инициации, оккультном посвящении, мистерии, мессе, а также в философской рефлексии о границах человеческого бытия. Таким образом, эсхатология репрезентируется двумя «перпендикулярными» друг другу планами: одним, лежащим в плоскости исторической телеологии, другим - экзистенциальным, обращенным за горизонт бытия (с. 108).
Учение о перевоплощении Н.О. Лосский развивает в контексте иерархического персонализма, основанного на лейбницианской монадологии. Согласно данной эсхатологической концепции, в ходе череды перевоплощений каждая монада («субстанциальный деятель») со временем будет занимать все более высокое место в бы-
тии. Постепенно менее совершенные формы существования мира будут пустеть (количество монад в мире конечно), а сам мир - совершенствоваться, вплоть до достижения уровня Царства Божьего (с. 119).
В заключении автор утверждает, что в русской философии сложился устойчивый ресентимент - свойственное большинству ее представителей утопическое мироощущение и одновременное его обличение. Мессианское самосознание и одновременная склонность к тоталитаризму утопии. Так, Г.В. Флоровский (вслед за Булгаковым и Бердяевым) отмечал, что основными чертами утопии являются тоталитарность и безличие. Ее наиболее поверхностным слоем выступает социальная утопия, за которой стоит целое утопическое мировоззрение. Это мировоззрение - не историческое (так как не опирается на конкретный исторический опыт), а отвлеченное, оперирующее логическими схемами, в которых хронология выступает оценочным мерилом: то лучше, что впереди. Хронологическая последовательность отождествляется с оценочной иерархией. Будущее превращается в идеал. Происходит приравнивание ценности и факта. Утопическое мышление подводит идеологический базис под теорию прогресса, сообщая ей хилиастический и эсхатологический пафос. История становится телеологичной, она получает имманентную ей цель. В грезах о «мессианском пире» забываются личные и чужие страдания. Мир превращается в безличное органическое целое, индивиды в котором служат «прогрессу кораллового рифа» (с. 123). Другой общей чертой русской фило-софско-эсхатологической традиции является положительное решение вопроса теодицеи: отрицание вечного ада (признание его качественной, а не количественной вечности); приверженность к идеям апокатастасиса (конечного спасения всех, включая грешников и Сатану) (с. 124).
Из трансцендентности эсхатологии земной истории, подчеркивает автор, вытекает ее символическое значение - выступать трансцендентальным горизонтом между историей и вечностью. Подобно тому как в Средневековье трансцендентальная философия практически была тождественна метафизике, так и в русской философии эсхатология отождествляется с метафизикой. В этом смысле эсхатология определяется автором как феномен русской религиозно-философской метафизики того же порядка, что и метафизика
всеединства, экзистенциальная метафизика, софиология, персонализм, космизм, учение о богочеловечестве (с. 124).
О. В. Летов
2018.04.063. ПУЩАЕВ Ю.В. ФИЛОСОФИЯ СОВЕТСКОГО ВРЕМЕНИ: МАМАРДАШВИЛИ И ИЛЬЕНКОВ (ЭНЕРГИИ ОТТАЛКИВАНИЯ И ПРИТЯЖЕНИЯ). - М.: ИНИОН, 2018. - 356 с.
Ключевые слова: советская философия; философия советского времени; марксизм; творческий марксизм; диалектическая логика; Э. Ильенков; М. Мамардашвили.
Сопоставление и противопоставление двух ведущих фигур в философии советского времени второй половины XX в. - Э.В. Ильенкова и М.К. Мамардашвили - является символичным и весьма эвристичным для понимания всей истории послевоенной советской философии. Мамардашвили воплощает собой фигуру, уходящую от Маркса через раскрытие в его творчестве интуиций, раскрывшихся в других, более поздних направлениях западной философии (а у Маркса, действительно, можно найти и феноменологические, и позитивистские, и экзистенциалистские интуиции). Ильенков же воплощает собой фигуру возвращения к Марксу от канонизированного в СССР плехановско-деборинского метафизического прочтения марксизма. Между этими двумя границами и разворачивалась интеллектуальная история советской «марксистско-ленинской философии», которая до сих пор остается непонятой и фактически почти неисследованной.
Пущаев начинает свое исследование с в общем-то неоспоримого утверждения, что советское прошлое не совсем еще «устоялось» и трудно требовать от исследователей советской философии, многие из которых были ее представителями, неангажированного подхода. В то же время автор прав в том, что отсутствие острого интереса к советской философии со стороны молодого поколения не может не тревожить: неотрефлексированность прошлого не позволяет полноценно жить в настоящем.
Книга разделена на три части. Первая традиционно посвящена теоретической философии - онтологии, гносеологии и методологии, вторая - философии политики выбранных советских мыслителей. Третья часть, посвященная «Загорскому эксперименту»,
