CC BY
36
в его теле, а в нежелании общества инкорпорировать таких людей, как Лоуренс, несмотря на все их таланты. Здесь исследовательница усматривает аналогию с вышеупомянутой Лорой Бриджмен, для включения которой в социум пришлось разрабатывать специальные техники. Тем не менее к концу романа герою удается найти людей, готовых воспринимать его целиком (Филипп, Рональд и, в особенности, Берто, много времени проведший в Европе, где ему привили неприятие «односторонности», культа «нормальности»).
Концовка «Гермафродита» не сохранилась или не была написана, и потому трудно сказать, в чем конкретно состоял авторский замысел, и насколько Дж.У. Хоу удалось его реализовать; Дж. Слембрук прочитывает роман как предостережение от поисков однозначности, от желания поставить чудесные явления жизни в узкие и травмирующие рамки нормальности.
А.И. Кузьмичёв
ЛИТЕРАТУРА ХХ-ХХ1 вв.
Русская литература
2018.04.033. МАРЧЕНКО Т В. РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА В ЗЕРКАЛЕ НОБЕЛЕВСКОЙ ПРЕМИИ. - М.: Издат. Центр «Азбуковник», 2017. - 671 с.
Ключевые слова: русская литература; Нобелевская премия; Нобелевский комитет; рецепция; эмигрантские писатели; советские писатели.
Книга доктора филол. наук Т.В. Марченко (ДРЗ им. А.И. Солженицына) состоит из 15 глав, в которых рассматриваются Нобелевский комитет и его эксперты, анализируются причины отказа увенчать великого Л.Н. Толстого; среди отвергнутых оказались М. Горький, Н. Бердяев, В. Набоков, плеяда писателей русского зарубежья: К. Бальмонт, Д. Мережковский, И. Шмелёв, М. Алда-нов, Б. Зайцев, П. Краснов; несколько советских авторов (Л. Леонов, А. Ахматова, К. Паустовский). Первым русским лауреатом стал эмигрант И. Бунин (1933), затем разыгралась настоящая драма, отразившая столкновение двух систем и противопоставившая Б. Пастернака и М. Шолохова. Каждому из перечисленных писате-
лей посвящена своя глава монографии. Архив Шведской академии (Стокгольм) открывается после 50 лет хранения документов, среди которых представлены письма-номинации, экспертные обзоры, финальные протоколы заседаний Нобелевского комитета. На этих материалах 1901-1966 гг., а также шведской периодики 1930-1960-х годов и основана книга Т.В. Марченко, открывающая неизвестные страницы русской литературы и ее рецепции на Западе1.
Всего три русских писателя - нобелевских лауреата (И. Бунин, Б. Пастернак, М. Шолохов) за тот период, который можно пока проследить по архивным документам. И почти еще два десятка кандидатов на премию от русской литературы за то же время. Нобелевское жюри, придерживающееся объективности в отборе и оценке литературных произведений, по мнению исследовательницы, отражает в своих предпочтениях и суждениях реальную картину восприятия Западом русских писателей, что позволяет обнаружить не всегда заметные отечественным специалистам содержательные аспекты и формальные парадигмы, важные для понимания особенностей развития русской литературы. Феномен премии состоит в изначальной установке на поиск произведения, принадлежащего к «мировым ценностям». «Однако русская литература не воспринималась как часть общеевропейской литературы, а осмыслялась как неотъемлемый составной элемент фундаментальной и неизменно животрепещущей проблемы "Россия и Запад"» (с. 6). Речь шла о литературе эмигрантской, ибо до конца 1940-х годов имена советских писателей не появлялись в списке номинаций на премию. Характер ожиданий западного читателя, запечатленный в документах Нобелевского комитета, и содержание русской литературы первой половины XX в. оказались в очевидном противоречии, особенно обострившемся после раскола русской литературы в 1917 г., утверждает Т. В. Марченко. Попытки осознания шведским премиальным институтом и его экспертами-славистами феномена русской литературы в связи с ее общественно-историческим развитием до и
1 См. также кн.: Марченко Т.В. Русские писатели и Нобелевская премия, (1901-1955). - Köln; München; Wien, 2007. - 626 S. - (Bausteine zur slavischen Philologie und Kulturgeschichte; 55). Реф. см.: Марченко Т.В. Русские писатели и Нобелевская премия, (1901-1955) // Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер. 7, Литературоведение: РЖ / РАН. ИНИОН. -М., 2009. - № 1. - С. 55-61. - 2009.01.007. - (Автор - Петрова Т.Г.).
после революции дают исследователю важнейший материал по истории русского литературного зарубежья. Советская литература отражалась лишь в зеркале шведской периодики; ее переводили, читали, о ней спорили, ее авторам прочили нобелевские лавры. Однако «политическая подоплека литературной премии в XX в. столь очевидна, что... нельзя не принимать в расчет соображения и страхи, продиктованные политической конъюнктурой»; кроме того, «за многими - как спорными, так и бесспорными - решениями стояла борьба точек зрения разных членов комитета, каждый из которых обладал влиянием внутри комитета и на академию в целом» (с. 19). Сами писатели также энергично организовывали кампании в поддержку собственных кандидатур, вовлекая в процесс номинации известных людей, академиков, профессоров и лауреатов, уже увенчанных нобелевскими лаврами. При этом русские ценители художественного слова, пекущиеся о награждении представителей их родной словесности, отнюдь не являются самыми активными.
Оглядка на происходящие в мире события, как отмечает Т. В. Марченко, неприкрыто сквозит в обсуждении разных кандидатур: И. Бунина - в условиях растущего советского влияния, Б. Пастернака и М. Шолохова - в период холодной войны. Советские писатели впервые были номинированы в 1940-е годы -Б. Пастернак в 1946 г., М. Шолохов в 1947 г., Л. Леонов в 1949 г. Выдвинутые на Нобелевскую премию еще до войны и вновь оказавшиеся в списке кандидатов в послевоенное время представители эмиграции М. Алданов и Н. Бердяев никаких шансов, судя по безапелляционному отводу их кандидатур в заключениях Нобелевского комитета тех лет, не имели.
Изучение нобелевских архивных материалов «подтверждает, что русская литература в глазах европейцев современной ей эпохи -это прежде всего "зеркало русской революции", от романов Л. Толстого до поэм А. Ахматовой» (с. 642). Не случайно нобелевский синклит выделил в творчестве Бунина именно тему гибели дворянской, «барской» России. Положение Бунина в истории русской литературы, пишет Т.В. Марченко, гораздо менее однозначно, чем простой «традиционализм», но «выполнение им определенной художественной "миссии" несомненно: не дождавшись эпопеи о революционной современности, исполненной с толстовским размахом, в Шведской академии остановили выбор на отпевании той са-
мой дворянско-помещичьей России, великолепному цветению которой за сто лет до того был посвящен великий роман отвергнутого нобелевскими "ценителями и судьями" автора» (с. 643).
Ни религиозно-мистические искания интеллектуала Д. С. Мережковского, ни сказ И. С. Шмелёва - сбивчивые голоса городской интеллигенции и мещанства, ни литературные опыты представителей разбитой Белой армии (П.Н. Краснов) или разорившейся буржуазии (М. Алданов) не привлекли благосклонного внимания Нобелевского жюри; лишь анахронизмом показалась поэзия К. Бальмонта, некогда пленявшая умы; в Стокгольме также были проигнорированы историософские объяснения истоков и смысла русской революции, предложенные Н.А. Бердяевым, конвертировавшимся из марксиста в идеалисты. Однако шведских академиков и привлекала, и отталкивала Россия М. Горького, и лишь политические убеждения писателя определили полную невозможность увенчать его нобелевскими лаврами. Главный выбор, во многом политизированный, и совершался между М. Горьким и И. Буниным -«между двумя направлениями русской литературы, выраженными в творчестве именно этих двух писателей особенно отчетливо и эстетически, и идеологически: служение "чистому искусству" и общественное служение» (там же). Бунинское творчество, казавшееся продолжением классических русских традиций, было гораздо ближе европейскому негативному восприятию России: «Хотя жестокое изображение страшных сторон жизни и человеческой души в русской литературе неизменно сопрягалось с идеалом, Бунин останавливается на границе света и тьмы, тогда как Горький стремится к ее преодолению» (там же).
Страницы шведской периодики пестрят именами советских писателей, - их в межвоенный период на премию не выдвигали, хотя переводили и рецензировали весьма охотно, тогда как «номинированные писатели русского зарубежья выглядели тенденциозными в своем отрицании закономерности и необходимости свершившейся революции и переводились на шведский язык куда менее охотно» (с. 642). После Второй мировой войны игнорировать советских авторов в Нобелевском комитете стало уже невозможно; но борьба, развернувшаяся вокруг кандидатур Б.Л. Пастернака и М.А. Шолохова и «вовлекшая в свою орбиту весь цивилизованный мир, свидетельствовала лишь о том, что революция продолжается -
и война, т.е. идеологическое противостояние, разгорается с новой силой» (с. 642). Молодой и ранний властитель умов, каким автор казачьей эпопеи воспринимался в Швеции на протяжении нескольких десятилетий, постепенно в представлении европейской интеллигенции, как устанавливает Т.В. Марченко, измельчал до уровня эпатажного и косного советского ортодокса: «Нобелиада верного коммунистическим идеалам писателя вновь высветила неизменность идеологической парадигмы по отношению к СССР на Западе» (с. 644).
Нобелевский комитет ожидал эпического полотна с изображением и, желательно, с объяснением событий совершившейся на глазах истории. Западные читатели ждали эпоса, подобного толстовской эпопее «Война и мир», об эпохе русской революции. Но сознание писателя раскалывалось вместе с расколом сознания общественного. «В литературе предельный индивидуализм обусловливал лирический субъективизм повествования (Бунин, позже Пастернак), подчинение коллективной воле накладывало идеологические вериги на писателя (Горький, позже Шолохов). Космополит и гений стиля Набоков безнадежно проигрывал рожденному тоталитарным государством и отважившемуся на борьбу с ним диссиденту Солженицыну» (там же).
Контроверзы политические, отнимавшие у литературы ее художественные права и саму свободу творческого акта, обратили Нобелевский комитет к поиску «хороших несервильных писателей» в советской литературе, и в списке номинаций появились А. Ахматова и К. Паустовский, мелькнуло имя молодого Евг. Евтушенко.
Образ русской литературы, отразившейся в нобелевском зеркале, заключает Т.В. Марченко, предстает не всегда узнаваемым, утрачивает некоторые привычные черты и наделяется новыми качествами; но это и отражение - иногда искаженное, чаще бледное, но порой удивительно точное - смены идейно-художественных вех в самой русской литературе.
Т.Г. Петрова
