CC BY
18
низмов языка. Исследователь предлагает альтернативную модель FID, основанную на аналогии с феноменом «mixed quotation», когда в косвенную речь включаются отдельные слова, принадлежащие речи говорящего, а о смене контекста сигнализируют кавычки или курсив. Например: «Он сказал, что его список книг для чтения несколько "экулетичен"». Таким образом, в понимании Э. Мейера, FID является одной из разновидностей прямой речи, по крайней мере в большей степени, чем разновидностью речи косвенной, как это предполагалось ранее. Вместе с тем остается, казалось бы, нерешенным вопрос, почему в этой «прямой речи» некоторые дейк-тические элементы ведут себя, как в речи косвенной. Эту проблему автор статьи предлагает решить, обратившись к механизму «unquotation», который издавна присутствовал в научном стилистическом регистре, а в последние десятилетия распространился и на публицистический. При «unquotation» в прямую речь вставляются слова нарратора, нередко являющиеся дейктическими маркерами (например, притяжательные местоимения), заключенные в квадратные скобки. Например: «Он заявил, что "научился на [его собственных] ошибках"». Это позволяет рассматривать FID как феномен, задействующий те же механизмы, что существуют и в нелитературных разновидностях речи.
В целом, заключает автор, применение методов формальной лингвистики к вопросам литературного стиля может быть плодотворным не только для литературоведческих исследований, но и для переосмысления лингвистических структур в языке в целом.
Е.В. Лозинская
2017.04.011. ГАНН Д.П. ЧИТАЯ СТРЕЗЕРА: АУКТОРИАЛЬНАЯ НАРРАЦИЯ И СВОБОДНЫЙ КОСВЕННЫЙ ДИСКУРС В «ПОСЛАХ» ДЖЕЙМСА.
GUNN D.P. Reading Strether: Authorial narration and free indirect discourse in «The ambassadors» // Narrative. - Baltimore, 2017. - Vol. 25, N 1. - P. 28-44.
Ключевые слова: Г. Джеймс; «Послы»; free indirect discourse; субъективность; стиль; этика; нарратор; психонаррация.
В предисловии к роману «Послы» (1903) Генри Джеймс (1843-1916) утверждал: «...в моем изображении всего этого гос-
подствовала точка зрения Стрезера - то, как он, и только он, воспринимал окружающих; я знал их лишь через его весьма зыбкое знание»1. По мнению Дэниэла П. Ганна (Мэнский университет, Фармингтон), во многом из-за настойчивого акцента самого автора на фокализированности повествования в критической литературе сложилось мнение, что Джеймс практически никогда не выходит за рамки перспективы главного героя, полностью отказываясь от аук-ториальной наррации, использование которой позволяло романистам XIX в. «резюмировать» мысли и чувства героя или рассказывать о содержимом его сознания. Подобная квалификация художественного метода Джеймса восходит к П. Лаббоку, считавшему, что в «Послах» в принципе отсутствует какая-либо медиирующая инстанция, впечатления, чувства и мысли Стрезера передаются непосредственным образом2. Его позиция сохраняет авторитет даже спустя сто лет3, хотя неоднократно было показано, что аукториаль-ная наррация в «Послах» все-таки имеется, проявляясь, в частности, в выражениях наподобие «наш друг» (о Стрезере) и др.4.
«Существует разница между тем, чтобы выбрать единственного персонажа в качестве фокализатора, что Джеймс, несомненно, делает, и тем, чтобы полностью отказаться от аукториальной нар-рации, чего он не делает» (с. 29), - утверждает Д.П. Ганн. Цель его статьи - продемонстрировать, что фигура аукториального наррато-ра играет в «Послах» намного более заметную роль, чем это принято считать, и в известной степени стремление повествователя
1 Здесь и далее используется перевод А.М. Зверева, откорректированный референтом в тех случаях, когда отклонения переводчика от оригинала (в выборе грамматических форм и т.п.) вступают в противоречие с анализом текста автором статьи. Джеймс Г. Послы / Пер. с англ. Зверева А.М. - М.: Ладомир: Наука, 2000.
2 Lubbock P. The craft of fiction [1921]. - N.Y., 1957. - P. 170.
3 Так, например, ее придерживается один из современных исследователей: Held J. Conscience and consciousness in «The ambassadors»: Epistemology, focaliza-tion, and narrative ethics // The Henry James review. - Baton Rouge, 2013. - Vol. 34, N 1. - P. 33-46.
4 Tilford J.E., Jr. James the old intruder // Modern fiction studies. - Lafayette, 1958. - Vol. 4, N 2. - P. 157-164; Miller H.J. Henry James and «focalization», or Why James loves gyp // A companion to narrative theory. - Oxford, 2005. - P. 124-135; Watt I. The first paragraph of «The ambassadors»: An explication // Essays in criticism. -Oxford, 1960. - Vol. 10, N 3. - P. 250-274.
«прочитать» и описать сознание Стрезера аналогично собственной интерпретативной активности героя по отношению к окружающим.
Однако роман Г. Джеймса представляет собой яркий пример активного использования свободного непрямого дискурса (FID) для изображения ментальных процессов, а сам протагонист значительную часть времени посвящает размышлениям о своих мыслях и восприятии, поэтому довольно тяжело разграничить отрезки повествования, имеющие в качестве источника нарратора и персонажа. «Сознание Стрезера как таковое нередко буквально вплавлено в нарраториальный дискурс, передающий его содержание» (с. 30). Роман «Послы» - это упражнение в чтении, требующее умения разобраться в изящной и сложной структуре джеймсовского предложения, уяснить тонкие сдвиги в субъективности и референции, уловить намеки и интонации в диалогах. Однако таков же и его предмет - чтение и толкование Стрезером мыслей и впечатлений других людей и своих собственных. Джеймс создает зеркальное отражение этой озабоченности героя «чтением людей», включая в текст перспективу внимательного внешнего читателя или наблюдателя, воплощенного в фигуре нарратора.
Анализ романа Г. Джеймса заставляет также обратить внимание на ключевой теоретический вопрос, связанный с FID: что происходит с персонажной и нарраториальной1 субъективностями при использовании данного приема? Вытесняет ли в несобственно-прямой речи нарратор персонажа или наоборот? По мнению автора статьи, ни того ни другого не происходит, обе субъективности продолжают сосуществовать, поэтому повествование «Послов» может быть доказательством тезиса о двойственном голосе как отличительной черте FID2.
«Субъективность», в понимании автора статьи, - это «дейк-тический и экспрессивный центр дискурса», воображаемое «я», порождающее конкретные выражения, определяющее пространственные и темпоральные аспекты референции слов (с. 31). Таким образом, субъективность и фокализация хотя и связаны между собой, не являются синонимами. Автор может ограничивать повест-
1 В статье Д.П. Ганна определения «аукториальная» и «нарраториальная» к слову субъективность являются взаимозаменямыми.
2 Pascal R. The dual voice: Free indirect speech and its functioning in the nineteenth-century european novel. - Manchester, 1977.
вовательную перспективу восприятием конкретного персонажа, сохраняя за собой субъективность (например, в ее оценке, анализе и т.п.). Вместе с тем субъективность конкретной сцены может не совпадать с грамматическим «я» дискурса. В несобственно-прямой речи, например, нередко субъективность персонажа может передаваться выражениями, в которых грамматическое «я» принадлежит нарратору.
Одним из ключевых достоинств романа, по мнению Д.П. Ганна, является «способность Джеймса живо и на протяжении продолжительного времени воспроизводить субъективность Стрезера через FID, в то же время поддерживая отчетливую ауктори-альную субъективность посредством обрамляющей FID и нередко окрашивающей его психонаррации - точного и детального рассказа о когнитивных и эмоциональных движениях героя. Результатом становится сложная и текучая игра между нарраториальной и персонажной субъективностями» (с. 31).
Автор статьи подвергает «внимательному прочтению» (close reading) несколько сцен. Характерным примером аукториальной наррации он считает сцену встречи Стрезера со скульптором Гло-риани1. Этот отрывок полностью сконцентирован на мыслях и впечатлениях героя, однако именно нарратор описывает и сообщает читателю многие из них: например, что Стрезер осведомлен о биографии скульптора и видел ранее его работы. Хорошим маркером аукториальной субъективности становится информация о том, что «впоследствии его память вновь и вновь возрождала это словно выбитое на медали итальянское лицо» и т.п., поскольку сам герой о своем будущем знать не может. Содержимое сознания изображается не напрямую, а с использованием глаголов для обозначения ментальной деятельности - «think», «consciousness», «forget», «cherish», «aware», принадлежащих речи нарратора. «Субъективность, стоящая за этим отрывком, принадлежит внимательному и терпеливому наблюдателю, детально описывающему душевные движения персонажа» (с. 32) и постоянно вносящему уточнения, дополнения в свое видение («to cherish his vision of it, to play with it» - «он лелеял это, тешился этим», «with the light, with the romance» - «сиянием, романтическим ореолом»).
1 Со слов: «На творения его рук Стрезер уже любовался в музеях...» - и до: «... полыхнуло по нему, словно поверяя весь его состав».
Однако в этом же абзаце имеется пример явного FID, непосредственным образом передающего риторические вопросы, которые Стрезер задает сам себе: «Было ли это - то, что он читал в них, или то, что они требовали от него, - величайшим из таинств?» и т.д. Но вместе с тем аукториальная наррация обрамляет их, поскольку эти вопросы выступают в качестве иллюстрации того, о чем Стрезер размышлял, и мы можем воспринимать эту внутреннюю речь Стрезера как продолжение внешнего описания сознания героя. Здесь джеймсовское повествование подтверждает теорию о «двойственности голоса» в FID. В этой же сцене встречается и другое ее подтверждение - психонаррация оказывается заражена словесными оборотами самого Стрезера: «but it was for all the world to Strether just then as if in the matter of his accepted duty he had positively been on trial. The deep human expertness of Gloriani's smile -oh the terrible life behind it! - was flashed upon him as a test of his stuff»1.
Даже в тех случаях, когда дискурс романа имеет в качестве своего предмета сознание Стрезера, субъективность может мерцать между героем и нарратором, и это мерцание передается тонкими стилистическими средствами, отражающими ту или иную степень самоосознания персонажа и одновременно ее оценку нарратором. Примером может послужить сцена совместного завтрака Стрезера и мадам де Вионе после встречи в Нотр-Дам. Описание их трапезы начинается со слов «their human questions» («их личные проблемы»), однако это выражение повторяет финальные слова предыдущего абзаца, включенные в FID протагониста. Их повторение, отчетливый акцент на них создает ощущение неадекватности их тусклой нейтральности тому сложному эмоциональному комплексу, который за ними стоит, и тем самым ставит под вопрос адекватность восприятия Стрезера, по крайней мере выраженного в словесных формулах, порождаемых его сознанием. Выход за границы субъективности протагониста осуществляется благодаря иронии, возникающей из повторения, и одновременно этот выход очерчивает границы его субъективности.
1 «... но, как бы там ни было, в те минуты Стрезеру казалось, что он положительно держит перед ним ответ за взятое на себя поручение. Глубочайшее знание человеческой натуры, сквозящее в обаятельной улыбке Глориани, - какая жизнь за ней стояла! - полыхнуло по нему, словно поверяя весь его состав».
Во многих случаях две субъективности довольно сложно разделить, тем более что Джеймс подчеркивает параллелизм между рефлексией героя и стилистикой собственной психонаррации. Так, для обоих типов дискурса характерно настойчивое уточнение, усложнение описания чувств, последовательное выявление их новых оттенков. Наслоение синонимов, перифраз, образных формулировок с одинаковой частотой встречается и в FID Стрезера, и в нарра-ториальном повествовании.
Ключевым моментом репрезентации интерпретативной работы нарратора у Джеймса становится использование и комическая разработка фигуральных выражений, раскрывающих смысл конкретного перцептивного момента или умозаключения. В некоторых случаях они явно принадлежат самому Стрезеру, который с ними играет, но в других местах они порождаются нарратором и рассчитаны (в духе романа XIX в.) на читательскую реакцию. В одном из эпизодов1 психологическое состояние Стрезера описывается с помощью клише «whistling in the dark»2, которое, очевидно, принадлежит нарраториальному дискурсу, ниже маркированному словами «как я это назвал». Разработка этой мертвой метафоры «представляет собой своего рода осознанно ироническую нарраториальную игру, акцентирующую более сам акт описания (или воображения), чем описываемую ситуацию» (с. 38), и создающую отчетливый комический эффект. Но для самого Стрезера эта ситуация вполне серьезна: его отчаяние по мере развития эпизода действительно возрастает, вместе с тем параллельное удержание комизма самого изложения располагает читателя к восприятию героя со снисходительным сочувствием.
Один из результатов подобных отрефлексированных метафор -акцент на мимолетности и контекстуальности нарративных реализаций ментальных состояний. Джеймс привлекает внимание к са-
1 «.все, что писал, было не более как рисовка - своего рода свист, отгоняющий страх в темноте. Более того, чувство блуждания во мраке, угнетая сильнее, побуждало свистеть все громче и задорнее. Отослав депешу, он принялся свистеть особенно долго и заливисто; он упоенно свистел во славу полученного Чэдом известия, и в прошедшие две недели это занятие поддерживало в нем бодрость духа».
2 «Свистеть в темноте» - подразумевается: разгоняя страх или сходные чувства.
мому акту использования воображения для передачи и интерпретации того, что происходит в голове у протагониста, и к искусственности изображающих эти процессы формулировок. Любые метафоры в этом смысле напоминают клише, идеолектные выражения, поговорки, которые активно используются в романе, но при этом заключаются в кавычки. Такие фразы нередко встречаются в речи персонажей и обычно связаны с ироническим дискурсивным модусом, призванным подчеркнуть недостаточность и ограниченность обыденного языка. Но некоторые из них за счет постоянного повторения становятся весьма важны для романа в целом: «a virtuous attachment» («чистая привязанность»), «the sacred rage» («священный гнев»), - обозначая сложность и комплексность этих понятий, превосходящие доступные повествователю языковые средства, и акцентируя проблему языковой репрезентации в целом.
Метафорический язык в «Послах» обнажает присутствие ме-диирующей фигуры нарратора и одновременно ее недостаточность для интерпретации Стрезера. Несмотря на признание собственной ограниченности, Г. Джеймс не оставляет усилий по истолкованию человеческой сущности героя и заставляет читателя включиться в эту работу. Проницательный, сосредоточенный и чувствительный к малейшим нюансам нарратор, беспристрастно и целомудренно наблюдающий за чужим сознанием, стремящийся найти для него адекватный объяснительный язык, несомненно, представляет собой этически значимую фигуру. Акт прочтения и интерпретации человеческого сознания для Джеймса относится к области этики, и высокие моральные качества героя романа также связаны с его вниманием к окружающим, которое сочетает в себе внимательность и признание за ними личной специфики и сложности. «Детализированная психонаррация, уточнения и исправления, сочувственные метафорические жесты - все это знаки сложного и комплексного, внимательного и беспристрастного подхода, они указывают на то, что само повествование обладает этическим измерением в своем признании за людьми права на сложность и отличия» (с. 40) от воспринимающего субъекта. «Таков кумулятивный эффект нарративной техники, использованной Г. Джеймсом в "Послах", - подчеркнутая, имеющее конкретное воплощение сосредоточенность, внимание, полное самоосознание - ее характеристики, тематизиро-ванные самим текстом» (там же).
Е.В. Лозинская
