CC BY
33
на, теоретически рассуждать о том, какие реакции он может вызвать» (2, с. 108). Во-вторых, следует признать, что различие между двумя типами фанфиков не следует преувеличивать. Какой бы значительной ни представлялась разница между воссозданием отсутствующей в оригинале сцены и переводом романа в совершенно иной жанр, в обоих случаях авторы фанфиков переосмысляют характеры героев и вносят вклад в формирование агсИопйс 81огу№0гЫ, образующегося вокруг романа Остин, тем самым оказывая влияние на будущего его читателя.
Е.В. Лозинская
ЛИТЕРАТУРА И ОБЩЕСТВО
2017.04.008. ПУТЕШЕСТВИЕ В РОССИЮ В СОВРЕМЕННОЙ НЕМЕЦКОЯЗЫЧНОЙ ЛИТЕРАТУРЕ: В МОСКВУ! (Аналитический обзор).
Ключевые слова: немецкоязычная литература ХХ-ХХ1 вв.; российско-германские культурные связи; литературное путешествие; пешее путешествие; Москва в немецкоязычной литературе; Р.М. Рильке; И. Ракуза; В. Бюшер.
Герои немецкоязычных романов1, новелл, лирических и фактографических «записок путешественника» конца XX - начала XXI в. едут в Россию. Одни - в поисках острых ощущений, другие - по следам истории и культуры, третьи - в поисках себя. Последних больше всего, поскольку они в определенном смысле совмещают в себе и первых, и вторых.
После Объединения Германий в 1989 г. в стране вновь остро стоит проблема самоидентификации (как это было и после 1945 г., а прежде - после 1933 г., 1914 г., 1849 г. и далее в глубь веков2). Новая самоидентификация требует новой определенности в ответах на старые вопросы, а один из таких вечно возвращающихся вопросов для Германии - о «Востоке» и «Западе»: Что такое «Запад» и что такое «Восток»? Где они начинаются и заканчиваются? Ну и,
1 В первую очередь, романов с элементами пикарески и «романа-становления» - в той мере, в какой эти жанровые определения применимы к современной
литературе. См., напр.: (10).
2
Подробнее см. об этом: (6, гл. 2-4; 13-16).
конечно, где тогда «я» и куда «я» двигаюсь? (6). Весьма распространенным в немецкоязычной литературе (на протяжении XX в. и вплоть до настоящего времени) способом ответа на эти вопросы остается «литературная самоидентификация» рассказчика / протагониста на фоне России - Востока? - ее истории и культуры, ее природы, религии, народа и языка (17; 19).
Яркие примеры такой литературной самоидентификации дают недавний роман Свеньи Ляйбер (9), где деревенская Россия воздействует на протагониста как «пространство сдвига», сталкивая его с «накатанной» колеи и тем самым открывая новые перспективы; роман Томаса фон Штайнеккера (23), во второй части которого российское «пространство невероятного», противпоставленное «офисной» Германии, помогает героине «найти» свои корни; фик-циональный дневник немца в Петербурге Инго Шульце (24). Аналогичные возможности в рамках более реалистических «литературных путешествий» тестируются, например, у Вольфганга Бюшера (2) и Ильмы Ракузы (12; 14). Вообще, тема «русского путешествия» в немецкой литературе обширна, может рассматриваться в самых разных ракурсах, но в данном обзоре предполагается ограничиться только «литературными путевыми заметками», причем - о путешествии в Москву.
«Москва большая. Без карты города не обойтись, хоть я и люблю бродить наобум. Впечатления смешанные. На тротуарах полно ям и выбоин (...). Многое выглядит помпезно (сталинский ампир), другое безлико.» - написала швейцарская писательница Ильма Ракуза о своем первом посещении Москвы в 1969 г. (12, с. 204-205).
В 2016 г. Ильма Ракуза вновь посетила Москву - на этот раз приехав в Россию «по следам Р.М. Рильке» в рамках проекта выставки «Рильке и Россия», организуемой московским Литературным музеем и Германским литературным архивом в г. Марбахе (15). Выставка эта пройдет сначала в Германии, а затем, в феврале 2018 г., откроется также и в Москве.
Самый переводимый на русский язык немецкоязычный поэт Р.М. Рильке приезжал в Россию дважды - в 1898 и 1899 г. - в обществе Лу Саломе. Он побывал тогда в Москве, Петербурге, Киеве, Ростове Великом, Ярославле, Новгороде, Казани, посетил в Ясной Поляне Л.Н. Толстого (22), а по пути, на платформе Ярославского
вокзала, успел еще произвести неизгладимое впечатление на юного Бориса Пастернака (как мы знаем из «Охранной грамоты»), который впоследствии передал свое восхищение этим немцем Марине Цветаевой и, тем самым, способствовал становлению одного из самых напряженных в истории поэтических диалогов между культурами (14).
И вот тонкий лирик, исследовательница «одиночества» в поэзии Евгения Баратынского (13) и переводчица стихов Марины Цветаевой на немецкий, вновь проехала по «местам Рильке» и поделилась впечатлениями в жанре «литературного путешествия» (14). Была она и в Москве, в которой многое, конечно, с 1969 г. изменилось, но, кажется, не слишком принципиально.
На ее взгляд, изменения скорее поверхностны: «Обратный путь в гостиницу ведет по Тверской к Пушкинской площади - сейчас это огромная стройплощадка, - потом по Тверскому бульвару к Петровским воротам. Строят почти везде: вырастают футуристические офисные башни и высотки, имитирующие сталинские монументальные сооружения (а 1а гостиница "Украина"), обновляются площади, расширяются тротуары. На стройках копошатся таджики, за гроши. Бросается в глаза стремление "навести красоту": цветочные клумбы в форме геометрических фигур и зверей, хотя, казалось бы, природа и так щедро одаривает цветущей сиренью и множеством цветов. Новшество - велосипедисты, которых теперь можно встретить и здесь, как в западных столицах. Не хватает только велосипедных дорожек» (14, с. 257).
А в 1969 г. было лучше? «На другом берегу реки мне нравится больше. В приятном отдалении от Кремля. Но, в основном, потому, что этот старый купеческий район очень милый. Здесь можно себе представить, какой была Москва прежде, до того, как стала столицей советской империи. Уютной, деревенской, с обилием монастырей и кабаков. Кафе и ресторанов недостает теперешнему облику улиц» (12, с. 204-205). Или лучше всего - в 1898-1899 гг.?
Путешествию «по следам (уходящей) культуры», где главной точкой отсчета неминуемо является прошлое - пусть и в огромном разнообразии преломлений, - естественным образом противостоит «путешествие первооткрывателя» - «нехожеными тропами» осваиваемого заново пространства, - создающее новые точки отсчета. Как показал немецкий писатель и журналист Вольфганг Бюшер
(р. 1951), подобное «литературное путешествие» по маршруту Берлин - Москва возможно и в наши дни: его книга «Берлин - Москва. Пешее путешествие» (2003), выдержавшая несколько переизданий в Германи, издана также и по-русски (2).
Вынесенное в подзаголовок жанровое уточнение - «пешее путешествие» - подчеркивает значимую тенденцию последних лет в развитии прозы о путешествиях: рост популярности данной, «замедленной», жанровой модификации (1; 8). Летом 2001 г. В. Бю-шер отправился пешком в Москву: вышел из Берлина «однажды ночью, когда лето было в разгаре», «закрыл за собой дверь и отправился в путь: на восток, и, насколько это возможно, по прямой»1 (2, с. 11-12). Путь длиной почти в 2500 км он преодолел за 82 дня практически налегке, продолжая идти вперед при любой погоде. И хотя в то время В. Бюшер был уже хорошо известным автором репортажей для «Ди Вельт», «Зюддойче цайтунг» и «Гео», свой путь в Москву он предпочел совершить «не журналистом», а на условиях «литературного пакта» (3, с. 6), заключенного между ним и землей, по которой он идет (25, с. 383). «Предав себя в ее руки... на все лето и осень», он рассчитывал получить взамен ее «шепот, вой, образы, тайны и истории» (4, с. 33), - все то, «что из нее торчало» (3, с. 6). Похожие литературные притязания вообще характерны для жанра путевых заметок, существующего на «линии напряжения» между практической направленностью путеводителя и эстетической устремленностью искусства (1; 11).
Специфический модус путешествия - «пешее путешествие» -важен для конструкции всего текста (25, с. 383). Для современного жителя «Запада» передвижение пешком - роскошь, поскольку приходится «терять ценнейшее время» в эпоху, требующую динамичности и ускорения. С этой точки зрения дорога пешком в Москву представляется формой «намеренного замедления» (16) - ради интенсификации восприятия и обострения внимания. Тем более что в самом тексте неоднократно подчеркивается пребывание автора во время движения в «состоянии литературного мировосприятия». Ходьба задает ритм, подобный поэтическому метру, способствуя и поэтизации восприятия: «Человек и ходьба меняются ролями. Я уже не шел, нечто шло мною» (2, с. 252).
1 Здесь и далее текст книги В. Бюшера «Берлин - Москва. Пешее путешествие» цитируется по немецкому изданию 2009 г. (2) в переводе автора обзора.
Г. фон Эссен подчеркивает, что подлинной целью В. Бюшера была не Москва как таковая (25, с. 384). Важнее всего для писателя было оказаться «внутри той страны» (3, с. 9) - проникнуть в глубь земли, которая немцем, родившимся после Второй мировой войны, неизбежно воспринимается, как минимум, двойственно. С одной стороны, тесная связь земель, по которым он идет, с ужасными историческими событиями Второй мировой войны хорошо известна путешественнику. С другой стороны - для него лично эти территории пока «абсолютно ничем не заполнены» (3, с. 8), поскольку до сих пор оставались по другую сторону «железного занавеса», и связанного с ними собственного опыта у путешественника нет.
Таким образом, В. Бюшера можно причислить к многочисленным представителям немецкой культуры, которые после Объединения Германий в 1989 г. решились на «повторное открытие Европы» (25, с. 385), по-настоящему, полагает К. Шлёгель, осуществимое лишь после того, как ранее сложившийся в головах образ Востока будет полностью растворен (21). В данном контексте на передний план выступают аспекты, связанные с (пере)определением пространства: с какими координатами его следует соотносить? Какова семантика пересекаемого пространства? Какие проекции его определяют? Каким образом в восприятии путешественника связаны свое и чужое, Восток и Запад? Какое место занимают границы, и какую играют роль?
Опыт, связанный с пересечением границ, в тексте «Пешего путешествия» занимает существенное место. Четкой границы между Западом и Востоком, которая существовала в восприятии европейцев на протяжении нескольких десятилетий, больше не существует. Так, попадание в Польшу происходит почти незаметно. Совсем иначе, чем, например, описано в литературных воспоминаниях Ильмы Ракузы (12), относящихся к ее путешествию (поездом) из Цюриха (через Вену, Варшаву и Москву) в Петербург, где она собиралась провести почти год (1969), работая над диссертацией по русской литературе (13).
«До Вены я знаю каждую остановку, в поезде я как в домике, в норке, в которой так уютно засыпать. На Западном вокзале меня ждет тетя Мария, чтобы - согревая, оберегая - проводить до мрачного Южного вокзала. Ешь, детка, и: как ты отважилась! Она не спрашивает, куда меня черти несут, она кормит меня погачами и
штруделями, дает с собой в дорогу еды на троих и машет упорно, отчаянно, когда мой ночной поезд трогается в сторону Варшавы» (12, с. 202). «Проводы на Восток» образца 1969 г. по изображенному писательницей эмоциональному накалу вполне сопоставимы с проводами на «тот свет».
Рассказчик В. Бюшера, путешествующий в 2001 г., напротив, не встречает уже никаких явных обозначений границы с Польшей, никто не проявляет к нему ни малейшего интереса. У него складывается ощущение, что, перейдя из Германии в Польшу - в тексте подчеркивается прозападная ориентация последней, - он по-прежнему остается в мире, из которого вышел: «Запад» продолжается.
Ситуация меняется при переходе в Белоруссию. Техническая деталь - другая ширина железнодорожных путей - символически выражает глубинные изменения в реальности: «Ну да, вот они, широкие русские рельсы. В лесах Восточной Польши закончились филигранные рельсы Европы, и путь стал шире. Символика достаточно прозрачна (...) Здесь граница будущего (...) И пока здесь Евросоюз, там, по ту сторону, - Восток» (2, с. 93). Таким образом, через символику железнодорожных путей делается зримой новая «смысловая граница» - между Европой и Не-Европой.
Ильма Ракуза в 1969 г. также отмечала «нарастание чуже-родности», связывавшееся ею с постепенным продвижением на восток и приближением к зловещей границе. «Бывает ли нарастание чужеродности? Облака тут ни при чем, но поезд с его потертыми плюшевыми диванами оказывается еще более "восточным"» (12, с. 203). Она также обратила внимание на ширину железнодорожных путей, и на особое место границы с Белоруссией. «Брест -пограничный город, Брест - это место, где начинается Молох Советский Союз и огромная советская железнодорожная сеть. Едва мы прибываем, снаружи раздаются свистки, крики, собачий лай. Солдаты патрулируют платформы, солдаты штурмуют вагоны. Выкрики команд, паспортный и таможенный контроль, отработанные методы устрашения (. ) Вагоны приподнимают, начинается стук, грохот и лязг, безумная операция, доказательство, что с этого момента действуют другие законы. Страхи моих детских люблянских ночей возникают вновь: зловещий гул формирующихся составов. Запертая в железных сотах, в строго охраняемой, просвечиваемой фонарями нейтральной зоне, я снова испытываю страх, что меня
отправят куда-то, бог знает куда. Дыхание замирает. Я думаю: цезура, и не могу думать дальше» (12, с. 203-204).
Но и в 2001 г., оказавшись по другую сторону «по-настоящему серьезной границы» с Белоруссией (2, с. 91), путешественник В. Бюшера начинает иначе ощущать движение времени: отныне его окружает другая эпоха, другой дух. Правда, как еще более интенсивно окрашенный эмоциональный опыт им воспринимается переход из Белоруссии в Россию, - переживаемый к тому же с театральным драматизмом: перед лицом бескрайнего русского пространства он кажется себе самому крошечным насекомым, и случившаяся в этот момент непогода обретает в его воображении черты сурового великана, олицетворяющего Россию, который всей мощью пытается помешать чужаку (врагу?) ступить на свою землю.
«Это было настоящее сражение. Я двигался против бури, но она вновь накатывала со стороны манившего меня рая, вновь гнала ветром назад, вон с Востока, вновь и вновь, не гнушаясь использовать кнут дождя, яростно, по-казачьи (...) Россия выплевывала меня, хватала, срывала с места, хлестала по лицу, - огромная, огромная страна, и она не хочет, не хочет, не хочет тебя, немец, гном немецкий...» (2, с. 254-256). У И. Ракузы мотив «войны» схожим образом звучит при описании пересечения границы с Белоруссией (см. цитату выше: 12, с. 204).
Лишь после того как русские пограничники на свой лад благословляют бюшеровского путешественника обыденным «Ну давай, топай дальше», доступ в «рай» открывается, и за апокалиптической (и одновременно комической) битвой на границе следует вписанное в ландшафт «просветление»: «Я в России. Я в России. Поднявшись на горку, я обернулся, и то, что открылось мне, поразило в самое сердце. На Западе небо разорвалось: огромный сияющий разрыв во весь горизонт, и заходящее солнце выглянуло напоследок оттуда. И преобразило все» (2, с. 261).
Пейзаж, который в 1969 г. наблюдала Ильма Ракуза, был гораздо более прозаичен и «просветления» не обещал: «.тут и там коровы, хаты, унылые колокольни. И поля, раскинутые как платки. Монотонно приближается вечер. Тонет в ночи» (12, с. 203).
Путешественник В. Бюшера проверяет на себе то, о чем говорят многие современные европейские историки: в 1989 г. начался новый исторический период - как пишет К. Шлёгель, «границы
стали подвижными» (21). Стирание четких границ прошлого повлияло на представления о пространствах, ими определявшихся: с тех пор заново происходит формирование так называемых «когнитивных карт» (mental maps), отражающих различные индивидуальные и культурные представления об историко-географических пространствах (20; 18).
Процессы конструкции пространства у В. Бюшера особенно остро ощущаются там, где речь идет о границе между Востоком и Западом: где именно начинается Восток? (25, с. 389). Наряду с историей и географией влияние оказывает длительная традиция дискурсивных практик, из которых вырос топос «Востока» в западной культуре (11), где он всегда имел преимущественно относительный характер: строился как отрицание того, что хотели понимать под «Западом» (6).
«Внутренняя карта» путешествия В. Бюшера не свободна от характерных для дискурса предубеждений (25, с. 389). Однако рассказчик время от времени критически перепроверяет собственные представления и исправляет их, если замечает явное несоответствие (как, напр., в эпизоде в Белоруссии) (2, с. 110). За счет этого одновременно проясняются механизмы «приписывания» и «переноса», наделяющие реально существующие пространства определенными свойствами в восприятии конкретного человека. Главным для рассказчика остается заявленное стремление попасть на Восток, и, однако, день за днем сталкиваясь с реальностью, он вынужден не без раздражения констатировать: «Восток по-прежнему не здесь, а где-то дальше» (2, с. 136).
Маршрут, по которому он идет из Берлина в Москву, имеет в книге «двойную историческую кодировку»: этим путем следовали Наполеон в 1812 г. и гитлеровские войска группы «Центр» (25, с. 390). Историческим знанием - в первую очередь о сражениях на Восточном фронте - отмечена почти каждая остановка в пути. Названия, знаки и вещи, связанные с войной, создают фон, воздействуют на разговоры с современниками событий и их потомками. Хотя рассказчик двигается налегке, метафорический груз истории давит на него все время. В воображении его сопровождает фигура родного деда, погибшего в битве у Зееловских высот и теперь незримо присоединившегося к внуку - пока тот в задумчивости стоял на солдатском кладбище в Зеелове в самом начале пути.
Воспоминания о последней войне не исчерпываются в тексте В. Бюшера семейной историей. По мере продвижения по «историческому маршруту» рассказчик встречает людей, каждый из которых имеет свою личную «историческую» историю. Для В. Бюшера важен не столько официальный дискурс, сколько подлинный жизненный опыт, порожденный историческими событиями (25, с. 391). Таковы три любовные истории, вплетенные в текст и образующие его эмоциональную кульминацию. И хотя названия соответствующих глав - «Любовь польской графини», «Любовь русской партизанки» и «Любовь немецкого капитана» (2, с. 58; 140; 185) - подчеркивают романтическое содержание, более важной целью включения их в книгу представляется стремление «дать голос» частной судьбе перед лицом «мирового пожара», следуя «принципу индивидуализации истории» (25, с. 392), определяющему также и способ работы В. Бюшера с воспоминаниями о собственном деде.
«Третий этаж» истории в книге «написан» недавним коммунистическим прошлым. Изменения как будто очевидны - в политике, религии и культуре, однако автор не до конца представляет себе, с чем сравнивать, и место «точки отсчета» невольно занимают стереотипы. В одном из городов рассказчик замечает на своем пути роскошное здание дворца культуры и в его роскоши угадывает одно из отдаленных последствий коммунистической революции, давившей религию в стране, «которая не может жить без веры» (2, с. 308). Образ России на Западе традиционно включает в себя глубокую религиозность и почти мистическую по силе веру (25, с. 393)1.
Вот что видела И. Ракуза в 1969 г.: «Красно-белые транспаранты возвещают нам светлое будущее коммунизма. Фасады домов бурого цвета при этом мрачные. Странное смешение стилей. Многое выглядит помпезно (сталинский ампир), другое безлико. Поражают помещичьи особняки XIX в. с запущенными садами и покосившиеся деревянные дома. И золотые или синие луковицы куполов православных церквушек. Вид у них человечный, хотя большинство из них не действует» (12, с. 204). Бюшеровский рассказчик видит в «гипертрофированной советской культуре» замещение религии - необходимый суррогат, призванный заполнить
1 Ср.: «Где-то здесь, кажется, та Россия, которая, по Рильке, граничит с Богом» (14, с. 258).
послереволюционный «сакральный вакуум» «новой иконографией, новыми песнями» и новыми «гигантскими храмами»1 (2, с. 309). Перемещаясь по пространству между Берлином и Москвой, он повсюду, начиная с Белоруссии, наталкивается на следы ушедшей эпохи и отмечает процессы трансформации, охватившие разные области жизни в посткоммунистических землях (25, с. 393). Его восприятие, изначально кодированное западной культурой, претерпевает постепенные изменения. Так, один из «громоздких памятников социалистического культа» пробуждает в нем «сострадание к коммунизму»: «У него были человеческие черты. Он был стар. И больше не мог. Я шел по его павшей империи, где в парадных залах дули ветры, в приемных росли сорняки; я застал его на последней стадии» (2, с. 118).
Москва у Бюшера предстает «парадигматическим средоточием сдвигов и напластований внутри процесса исторического развития» (2, с. 395). Она влечет к себе путешественника, подобно магниту : «Москва была магнитом, я - железной стружкой, и я несся к ней» (2, с. 341). Сила притяжения действует как будто независимо ни от чего и является непреодолимой - словно закон природы. Однако изображение Москвы в книге остается бледным: ему отводится лишь несколько страниц в самом конце, и отчетливый облик города, как полагает Г. фон Эссен, в книге не складывается. В тексте неявно присутствует вопрос: «Что делать в Москве - с Москвой?» (5, с. 19), на который писатель, похоже, не нашел ответа также и в следующем своем «русском путешествии» - приехав в Москву на машине в 2013 г. (25, с. 396). Иными словами, путешествие В. Бюшера на Восток, по сути, закончилось не доходя до Москвы -и целью его был сам путь.
Список литературы
1. Бреннер П.Й. Путешествия в немецкой литературе: Предварительные замечания к исследованию жанра.
1 Примечательно, что совершенно аналогичное «замещение религии» (с вытеснением религиозной идеи идеей национал-социализма и замещением религиозного культа новым «спортивно-этническим» ритуалом) описан как идеологически формирующий в биографиях некоторых крупных фигур нацистского Третьего рейха: см., напр., книгу о. М. Дезерса о коменданте Освенцима Рудольфе Хёссе (7).
Brenner P. J. Der Reisebericht in der deutschen Literatur: Ein Forschungsüberblick als Vorstudie zu einer Gattungsgeschichte. - Tübingen, 1990. - 749 S.
2. Бюшер В. Берлин - Москва. Пешее путешествие / Пер. с нем., послесл., примеч.: Вавилина Н., Глухов А. - М.: Европейские издания, 2007. - 224 c. Büscher W. Berlin - Moskau. Eine Reise zu Fuss. - 2 Aufl. - Reinbek bei Hamburg, 2009. - 377 S.
3. Бюшер В. Разговор с Маттиасом Прангелем.
Büscher W. Gespräch mit Matthias Prangel // Deutsche Bücher: Forum für Literatur. -Amsterdam, 2006. - Jg. 36, H. 1. - S. 5-17.
4. Бюшер В. Благодарственная речь.
Büscher W. Dankesrede // Ludwig-Börne-Preis, 2006. - Frankfurt a. M., 2006. -S. 32-42.
5. Бюшер В. Русское лето.
Büscher W. Russischer Sommer // Welt am Sonntag. - Berlin, 2013. - N 35, 1 Sep. -S. 15-19.
6. Германия и «Запад»: История современного представления.
Germany and the «West»: The history of a modern concept / Ed. by Bavaj R., Ste-ber M. - N.Y.; Oxford: Berghahn, 2016. - 317 p.
7. Дезелерс М. «И никаких угрызений совести?»: Биография Рудольфа Хёсса, коменданта Освенцима, и проблема ответственности перед Богом и людьми. Deselaers M. «Und Sie hatten nie Gewissenbisse?»: Die Biografie von Rudolf Höss, Kommandant von Auschwitz, und die Frage nach seiner Verantwortung vor Gott und den Menschen. - Auschwitz: Staatliches Museum von Aushwitz-Birkenau, 2014. - 460 S.
8. Кренцле К. Травелог в эру глобализации: Транснационализм, космополитизм и переработка жанровых конвенций литературы путешествий в «На внутренних берегах Индии» и «Кочевники на четырех континентах» Ильи Троянова. Kraenzle Ch. Writing travel in the Global Age: Transnationalism, cosmopolitanism. And reworking of generic conventions of Travel Literature in Ilija Trojanow's «An den inneren Ufern Indiens» and «Nomaden auf vier Kontinents» // Transnationalism in contemporary German-language literature / Ed. by Hermann E., Smith-Prei C, Taberner S. - Rochester; N.Y.: Camden house, 2015. - P. 125-143.
9. Ляйбер С. Шипино: Роман.
Leiber S. Schipino: Roman. - Frankfurt a.M.: Schöfling&Co, 2010. - 202 S.
10. Метаморфозы жанра: Сб. науч. тр. / Отв. ред. Соколова Е.В.; сост.: Пахсарь-ян Н.Т., Ревякина А.А. - М.: ИНИОН РАН, 2015. - 262 с.
11. Путешествия в дискурсе: Модели литературного освоения чужестранного опыта от пилигримов до постмодернизма.
Reisen im Diskurs: Modelle der literarischen Fremderfahrung von den Pilgerberichten bis zur Postmoderne / Hrsg. von Fuchs A., Harden T. - Heidelberg: C. Winter, 1995. - 686 S.
12. Ракуза И. Мера Моря / Пер. с нем. Агафоновой В. - СПб., 2015. - 252 с. Rakusa I. Mehr Meer. - Graz; Wien: Droschl, 2009. - 362 S.
13. Ракуза И. О мотиве одиночества в русской литературе.
Rakusa I. Studien zum Motiv der Einsamkeit in der russischen Literatur. - Bern: Peter Lang, 1973. - 197 S.
14. Ракуза И. Волшебство и противоволшебство: По следам Рильке в России. Rakusa I. Zauber und Gegenzauber: Auf Rilkes Spuren in Russland. Eine Reisejournal // Rilke und Russland: Marbacher Katalog 69 / Hrsg. von Schmidt Th. - Marbach am Neckar: Deutsche Schillergesellschaft, 2017. - S. 254-293.
15. Рильке и Россия: Марбахский каталог 69.
Rilke und Russland: Marbacher Katalog 69 / Hrsg. von Schmidt Th. - Marbach am Neckar: Deutsche Schillergesellschaft, 2017. - 296 S.
16. Роза Х. Ускорение: Изменение временных структур в современную эпоху. Rosa H. Beschleunigung. Die Veränderung der Zeitstrukturen in der Moderne. -Frankfurt a.M.: Suhrkamp, 2005. - 537 S.
17. Сдвижков Д. Российские и германские представления о Западе на протяжении «долгого» XIX столетия: Затрудненность пространственной самоидентификации.
Sdvizkov D. Russian and German ideas of the West in the long nineteenth century: Entanglements of spatial identities // Germany and the «West»: The history of a modern concept / Ed. by Bavaj R., Steber M. - N.Y.; Oxford: Berghahn, 2016. -P. 97-110.
18. Табернер С. Транснационализм и космополитизм: Литературное построение мира в XXI веке.
Taberner S. Transnationalism and cosmopolitanism: Literary world-building in the twenty-first century // Transnationalism in contemporary German-language literature / Ed. by Hermann E., Smith-Prei C., Taberner S. - Rochester; N.Y.: Camden house, 2015. - P. 43-64.
19. Феноменология, история и антропология путешествия.
Phänomenologie, Geschichte und Anthropologie des Reisens / Hrsg. von Kobelt-Groch M., Kulischkina O., Polubojarinova L. - Kiel: Solivagus Verlag, 2015. -588 S.
20. Шенк Ф.Б. Ментальные карты: Конструирование географических пространств в Европе с начала эпохи Просвещения.
Shenk F.B. Mental Maps. Die Konstruktion von geographischen Räumen in Europa seit der Aufklärung // Geschichte und Gesellschaft. - Göttingen: Vandenhoeck & Ruprecht, 2002. - Jg. 28, H. 3. - S. 493-514.
21. Шлёгель К. Второе открытие Восточной Европы.
Schlögel K. Die zweite Entdeckung Osteuropas // Schlögel K. Go East oder Die zweite Entdeckung des Ostens. - Berlin: Siedler Verlag, 1995. - S. 35-51.
22. Шмидт Т. Образы: Рильке и Россия.
Schmidt Th. Bilder von Rilke und Russland // Rilke und Russland: Marbacher Katalog 69 / Hrsg. von Schmidt Th. - Marbach am Neckar: Deutsche Schillergesellschaft, 2017. - S. 10-22.
23. Штайнеккер Т. фон. Год, когда я перестала беспокоиться и начала мечтать. Steinaecker T. von. Das Jahr in dem ich aufhörte mir Sorgen zu Machen und anfing zu träumen: Roman. - 2 Aufl. - Frankfurt a.M.: Fischer, 2012. - 389 S.
24. Шульце И. 33 мгновения счастья: Из записок о приключениях немца в Питере.
Schulze I. 33 Augenblicke des Glücks: Aus den abenteuerlichen Aufzeichnungen der Deutschen in Piter. - München: dtv Verlagsgesellschaft, 1997. - 270 S. 25. Эссен Г. фон. «Москва была магнитом»: Русское «Пешее путешествие» Вольфганга Бюшера.
Essen G. von. «Moskau war der Magnete»: Wolfgang Büschers russische «Reise zu Fuss» // Phänomenologie, Geschichte und Anthropologie des Reisens / Hrsg. von Kobelt-Groch M., Kulischkina O., Polubojarinova L. - Kiel: Solivagus Verlag, 2015. - S. 382-399.
Е.В. Соколова
2017.04.009. СЕДИКОВА-ЧУХОВА П. ОДИНОЧЕСТВО ПЕРЕВОДЧИКА: ПЕРСОНАЖИ ПИСАТЕЛЕЙ-МИГРАНТОВ НА ПРИМЕРЕ РОМАНА ОЛЬГИ ГРЯЗНОВОЙ «РУССКИЙ - ТОТ, КТО ЛЮБИТ БЕРЕЗЫ».
SEDIKOVA CUHOVA P. Einsamkeit bei Dolmetscherinnen / Übersetzerinnen. Figuren bei AutorInnen mit Migrationserfahrung am Beispiel des Romans «Der Russe ist einer, der Birken liebt» von Olga Grjasnowa // Zeitschrift für Literaturwissenschaft und Linguistik (LiLi). - Siegen, 2016. - Jahr. 46, H. 1. - S. 37-53.
Ключевые слова: современная немецкоязычная литература; литература писателей-мигрантов; образ переводчика в литературе; тема одиночества в литературе; Ольга Грязнова.
В центре реферируемой статьи - литературный образ переводчика в произведениях современных немецкоязычных «писателей-мигрантов» - тех, для кого немецкий язык не является «первым» (родным). Внимание автора статьи, доцента Университета г. Гра-деца в Чехии П. Седиковой-Чуховой, привлекает то обстоятельство, что образ переводчика в этих текстах неразрывно связан с темой одиночества - одной из главных тем «литературы мигрантов».
Литературный образ переводчика в мировой литературе в последние годы стал самостоятельным предметом изучения1, а актуализация его не в последнюю очередь связана с процессами глобализации. Для «образа переводчика» характерны стереотипные состояния (жизнь между двумя мирами; кочевой образ жизни; эк-
1 См., напр.: Dörte A. Dolmetscher als literarische Figuren. Von Identitäts verlust, Diletantismus und Verrat. - München, 2008; Helfer, Verräter, Gaukler. Das Rollenbild von Translator Innen im Spiegel der Literatur / Hrsg. von Kaindl K., Kurz I. -Wien, 2008.
