CC BY
17
2017.02.033-035. ЛИНГВОКУЛЬТУРНЫЕ ОСОБЕННОСТИ ЮРИДИЧЕСКОГО ДИСКУРСА. (Сводный реферат).
2017.02.033. АМОСОВА ТВ. Юридическая терминология как культурный код англосаксонской цивилизации // Язык лингвокуль-турологии: Теория vs эмпирия. - М.: URSS, 2016. - С. 164-167.
2017.02.034. КАЛИНОВСКАЯ В В. Культурный компонент языка права // Язык лингвокультурологии: Теория vs эмпирия. - М.: URSS, 2016. - С. 168-172.
2017.02.035. КРАПИВКИНА О.А. Субъект в условиях юридического дискурса: Линвопрагматический анализ. - Иркутск: Изд-во нац. исслед. техн. ун-та, 2015. - 154 с.
Ключевые слова: культурный код цивилизации; юридический дискурс; дискурсивные практики; дискурсивное экспертное сообщество; терминосистема.
Как указывает Т.В. Амосова (033), «система терминов англоамериканской правовой семьи (английской в онтогенезе) является культурным кодом, в первую очередь, в силу своего содержания. На протяжении восьми столетий посредством специальной лексики осмысливались и оязыковлялись нормативные начала жизни англоязычного (первоначально английского) социума, обеспечивающие упорядоченную социальную свободу и активность. Эти «правила игры» постепенно приобрели сакральный смысл, лексика оформилась в терминосистему» (033, с. 167). Трактуя англоязычные юридические терминосистемы как системы - носители культурных смыслов, автор предупреждает о возможных рисках, связанных «с внедрением национальных правовых концепций, принципов и ценностей в российскую правовую систему посредством использования англоязычных терминов» (033, с. 167).
Юридические термины трактуются в статье В.В. Калинов-ской (034) как правовые реалии, многие из которых репрезентируют юридические концепты, характерные для правовых систем отдельных англоговорящих стран и отражающие культуру и историю данного лингвоправового сообщества. В его правовой терминоси-стеме могут присутствовать единицы, указывающие на период развития этой системы. Так, в средневековой правовой культуре, возникшей и развившейся при нормандских королях и последующих династиях в Англии, существовал термин юстициарий (justiciar),
который означал главное политическое и судебное должностное лицо. Из нормандского права этот латинский термин был заимствован в Шотландию, где получил «культурный компонент значения, ограниченный территориальным фактором, т.е. отсылкой к современной правовой культуре Шотландии. Территориальная маркированность другого значения этой единицы, отсылающая к правовой культуре Англии, ограничена также историческим периодом существования соответствующей реалии (должностного лица) в средневековой Англии» (034, с. 170). Таким образом, термин является полисемичным: в английской терминосистеме права он является историзмом, а в шотландской он обозначает одного из верховных судей.
В монографии О.А. Крапивкиной (035) анализируются различные типы репрезентации субъекта в русско- и англоязычном юридическом дискурсе, выделяются типы субъектов в юридической коммуникации в зависимости от их включенности в дискурс экспертного сообщества.
Книга состоит из введения, трех глав и заключения. В качестве материала используются постановления Конституционного суда Российской Федерации и Верховного суда США.
В главе первой «Теоретико-методологические основы исследования категории субъекта дискурса» под субъектом понимается «семиотически центральная порождающая категория дискурса, находящаяся в диалектической взаимосвязи с категорией Другого» (035, с. 8). Для исследования этой категории автор считает особенно интересной постмодернистскую концепцию с характерным для нее отказом от картезианского говорящего субъекта (М. Фуко. Ж. Лакан, Ж. Деррида, Ж. Бодрийяр, Р. Барт и др.), темой исчезновения субъекта и использованием понятия смерти субъекта. Понятие смерти субъекта означает «полное освобождение текста от власти субъекта и полное освобождение субъекта от ответственности за свои высказывания» (035, с. 9). На смену понятия субъекта модернисты выдвигают понятие скриптора - фигуры, типичной для институционального юридического дискурса, не претендующей на статус производителя текста. Следуя постмодернистским тенденциям, субъектами производства и распространения дискурсов надо признать не отдельных индивидов, а то или иное институциональное образование, задача которого состоит в определении того, что
можно, а что нельзя говорить. «Таким образом, субъект обретает некоторую (ограниченную) легитимность только как воспроизводитель дискурсивных практик того или иного института или, в других терминах, экспертного сообщества, которое навязывает ему свою идеологию, свои правила поведения, определяющие содержание дискурса и способы его производства, превращая Я-как-Я в Я-как-Другой» (035, с. 10). Примером включения Другого в дискурс субъекта является процесс составления судебного решения, субъект которого, выступая в институциональном аспекте, усваивает нормы, стереотипы, своеобразный «кодекс чести» дискурсивного сообщества, причастность к которому он манифестирует, обозначая себя исключительно с помощью коллективного имени (Конституционного суда РФ, Верховного суда США). Коллективное имя маркирует институциональную ипостась субъекта, его неразделимость с Другим. Субъект демонстрирует, что его высказывания не находятся в его власти, а его интенции, как бы сильны они ни были, не определяют конечного смысла дискурса: субъект должен следовать конвенциям дискурсивного сообщества. Таким образом, судебная практика ограничивает пределы усмотрения субъекта при производстве дискурса.
Я-субъект рассматривается в монографии с позиций антропоцентрической парадигмы, ставящей человека в центр порождаемого им дискурса и находящегося под контролем других дискурсивных экспертных сообществ, которые регламентируют темы высказываний. Так, за «вольнодумие» Конституционный суд РФ вынудил досрочно сложить полномочия известного своей независимой позицией судью А. Л. Кононова, каждое особое мнение которого документирует тот или иной предполагаемый им недостаток конституционного правосудия, например: В рассматриваемом решении Конституционный суд вопреки своему предназначению защиты прав и свобод граждан допустил беспрецедентное смещение ценностей в сторону публичных, прежде всего, государственных интересов в пользу репрессивного характера права (Особое мнение Кононова А.Л. по Постановлению Конституционного суда РФ № 9-П).
Наиболее ярко личная позиция субъекта проявляется в употреблении первого лица ед. числа: На деле же оказалась опрокинутой вся пирамида основных конституционных ценностей. Указ
Президента не столь безобиден, как пыталась представить его президентская сторона. Я полагаю, что им допускалось использование Вооруженных сил при разрешении внутреннего конфликта (Особое мнение Лучина О.В. по Постановлению Конституционного суда РФ № 10-П); It takes more subtlety of mind that I possess to deny, that this is governmental constraint in support of religion (Justice Jackson's Dissenting, Zorach v. Clauson) «Надо обладать более проницательным умом, чем мой, чтобы отрицать в этом случае правительственный отказ в поддержке религии (несогласие судьи Джексона, из дела 'Зорах против Клосон')».
Приведенные примеры иллюстрируют юридический дискурс как продукт креативной дискурсивной деятельности индивида.
Используемый в книге термин «дискурсивное экспертное сообщество» ввел А.М. Каплуненко1, развив концепцию и терминологию Дж. Суэйлза2. А.М. Каплуненко обозначает этим термином носителей специального знания, владеющих определенной системой юридических терминов и порождающих дискурс, в котором эти термины образуются, развиваются и модифицируются. О.А. Крапивкина разделяет концепцию Дж. Суэйлза, который называет следующие признаки дискурсивного экспертного сообщества: 1) широкий аспект социальных целей; 2) механизмы взаимной коммуникации; 3) средства передачи информации и обеспечения обратной связи; 4) наличие одного или нескольких жанров; 5) специальная терминология; 6) дискурсивная компетенция участников. Дискурсивное сообщество ограничивает членов в выборе когнитивных моделей и языковых средств их представления, вынуждая строить дискурс с использованием определенных тактик и стратегий, т.е. заставляя вербализовывать действительность в установленных этим дискурсивным сообществом рамках. «Эти рамки применительно к юридической практике могут рассматриваться как ограничение дискурсивной свободы субъекта или своеобразный 'скелет', служащий опорой институционализма... юридическое
1 Каплуненко А.М. Концепт - понятие - термин: Эволюция семиотических сущностей в контексте дискурсивной практики // Азиатско-Тихоокеанский регион: Диалог языков и культур: Материалы междунар. конф. - Иркутск, 2007. -С. 119.
Swales J. Genre analysis: English in academic and research settings. - Cambridge, 1990. - 272 р.
дискурсивное сообщество задает субъекту такие ограничения, как рассмотрение события только с точки зрения фактов и правовых норм, а не в его реальной полноте, используя штампы и юридические речевые стандарты. Дискурсивное сообщество детерминирует использование языка, 'внедряет' определенные установки в личность каждого участника, диктует стратегии и тактики взаимодействия индивидов» (035, с. 18-19).
Отмечается специфический языковой консерватизм юридических текстов, который проявляется в использовании чрезвычайно длинных сложноподчиненных предложений и пассивных конструкций, а также в отсутствии анафорических местоимений, многократном повторе лексических единиц и целых фраз. Нежелание юристов изменить построение своих текстов автор объясняет тем, что такой язык доказал свою эффективность и надежность, пройдя многократные проверки судебной практикой.
Субъекты, не относящиеся к дискурсивному экспертному сообществу, порождают дискурс различий, который строится с опорой на индивидуальные переживания субъекта, субъективные образы и представления о соответствующем концепте, например: Принцип Народовластия является Духом ПРАВА как возведенной в закон воли народа. Этим духом должно быть пронизано все законодательство России... народ отчуждается от Власти, государство становится орудием олигархов и служит им, а не народу -обществу (Жалоба в Конституционный суд РФ). В высказывании субъект намеренно обращается к концепту народовластия, активизируя в сознании понятия «отсутствие эксплуатации человека человеком», «социальная справедливость», «власть простого народа». При этом субъект избегает понятия «демократия», часто ассоциируемого в российской культуре с неудавшимися либеральными реформами, перераспределением народных богатств в пользу ограниченного круга лиц, которых стали называть олигархами. Концепт народовластия формирует идеологическое поле, в рамках которого актуализируется оппозиция «народ - не-народ».
Языковые маркеры субъекта юридического дискурса описываются на основе теории прототипов, следуя которой различаются прототипические и атипические (периферийные) языковые единицы; при этом дифференцируются ближняя и дальняя периферия в диапазоне языковых маркеров субъекта дискурса. Ближнеперифе-
рийные маркеры эксплицитно обозначают категорию субъекта, не размывая ее границ, однако смещают коммуникативный фокус высказывания с личности на признаки, действия. К этим маркерам относятся; 1) местоимения Я / I; 2) морфологические формы первого лица перформативного глагола (например, завещаю, выражаю, допускаю, I fear «я опасаюсь», I think «я думаю»); 3) вариативные формы первого лица единственного числа (me «мне», меня», my «мой» и т.д.), 4) имя собственное субъекта. К дальнепериферийным маркерам относятся: 1) единицы так называемой «мы-парадигмы» (035, с. 34), передающие некоторую размытость границ индивида: идеологическое / партийное, поэтическое, рекламное мы, например: Мы у грани, за которой народы России могут просто исчезнуть в столь масштабных братоубийственных конфликтах и войнах. От нас ждут внятной позиции, и общество не простит нам ее отсутствия (Особое мнение Зорькина В.Д. по Постановлению Конституционного суда РФ № 10-П); Because we agree, we do not reach their alternative contention (Petition New Jersey et al., Petitioners v. Environmental Protection Agency). «Поскольку мы согласились, нам не удастся узнать их альтернативное требование» (Петиция Нью-Джерси и др., Авторы петиции против Агентства по охране окружающей среды); 2) коллективные имена (Конституционный суд, the СошЛ «Верховный суд США; 3) неопределенно-личные и безличные конструкции с редуцированным субъектом, например: В ходе судебного заседания было установлено, что истец занизил стоимость указанных услуг (Решение Высшего арбитражного суда РФ № 897 / 07); It seems that the «social reliance» on the principles confirmed in Bowers and discarded today has been overwhelming (Justice Scalia's Dissenting, Lawrence v. Texas). «Представляется, что 'социальная опора' на принципы, нашедшие подтверждение в деле Бауэрс и опровергнутые сегодня, была чрезмерной (Несогласие судьи Скэлии, дело «Лоуренс против Техаса»).
В главе второй «Юридический дискурс с точки зрения категории субъекта» исследуемый вид дискурса определяется как «связная последовательность высказываний о правовой деятельности, условием конструирования которых служит ситуативный контекст и культурно-идеологическая среда, определяющая конкретный тип правопонимания субъекта» (035, с. 54).
Рассматривая оппозицию «институциональное vs персональное» в юридическом дискурсе, автор исходит из следующих теоретических положений: 1) институциональный дискурс порождает институционально-обусловленного субъекта, который получает некоторую легитимность в дискурсе лишь как воспроизводитель дискурсивных практик экспертного сообщества. О.А. Крапивкина поддерживает точку зрения Р. Водак, что лишаясь личностных характеристик, человек тем не менее «чувствует себя комфортно, поскольку находится под защитой института, при этом институт присваивает себе личностные характеристики индивида»1. Выделяются следующие признаки юридического дискурса институционального типа: а) устойчивая связь субъекта с дискурсивным экспертным сообществом, определяющим иерархию институциональных ролей; б) деперсонализация; в) нормативная заданность правовой коммуникации, ее клишированность и ритуальность, надзор за соблюдением установленных коммуникативных норм; г) закрепленные стратегии коммуникации; д) стереотипная коммуникативная ситуация (судебное заседание, составление завещания и т.д.); е) ограниченная номенклатура жанров. В отличие от субъекта институционального юридического дискурса, субъект персонализированного юридического дискурса не пользуется комфортом, предоставляемым ему дискурсивным экспертным сообществом, а противопоставляет себя ему, выходя за рамки предписываемого им мировидения: Выражаю свое несогласие с аргументами и выводами Конституционного суда. На этом фоне явно издевательски звучит ссылка на право заявительницы на справедливое судебное разбирательство... (Особое мнение Кононова А.Л. по Определению Конституционного суда РФ № 545-О); I disagree with the Court's conclusion that the matter is within the dispensation of parents alone (Justice Douglas' Dissenting opinion, Wisconsin v. Yoder). «Я не согласен с заключением Суда, что этот вопрос должны решать только родители» (несогласие судьи Дугласа, дело «Висконсин против Иодер).
Для дифференциации юридических текстов О.А. Крапивкина использует понятие поля как сферы социального взаимодействия
1 Водак Р. Язык. Дискурс. Политика / Пер. с англ. и нем. Карасика В.И., Трошиной Н.Н. - Волгоград, 1997. - С. 73.
(по М.А.К. Хэллидею1) и выделяет три типа юридического дискурса, реализующиеся в соответствующих жанрах: 1) законно-административный дискурс (в жанрах закона, конституции и указа); 2) судебный дискурс (в жанрах жалобы, судебного решения и особого мнения судьи); 3) приватный юридический дискурс (в жанрах гражданско-правового договора и завещания).
В главе третьей «Субъект в жанровом пространстве юридического дискурса» констатируется, что варианты позиционирования субъекта в письменном юридическом дискурсе обусловлены: 1) включенностью субъекта в дискурсивное экспертное сообщество; 2) жанровой и хронологической принадлежностью текста; 3) коммуникативными традициями дискурсивного экспертного сообщества; 4) культурой, в которой формируется дискурс; 5) личностными характеристиками субъекта.
В главе дается краткий исторический экскурс по рассматриваемому вопросу.
В заключении подчеркивается, что в жанровом пространстве юридического дискурса представлены не только абсолютно деперсонализированные текстовые продукты дискурсивного экспертного сообщества, но и тексты, в которых субъект представлен эксплицитно.
Н.Н. Трошина
2017.02.036-038. ПРАГМАЛИНГВИСТИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ РУССКОЯЗЫЧНОГО ДЕЛОВОГО ОБЩЕНИЯ. (Сводный реферат).
2017.02.036. МАРЬЕВА М.В. Современное деловое письмо: Границы свободы // Рус. речь. - М., 2016. - № 1. - С. 69-75.
2017.02.037. ЮРАСОВА О.А. Деловой русский язык. - Ярославль: Изд. дом ЯГТУ, 2015. - 160 с.
2017.02.038. ВАСИЛЬЕВА Т.В., УСКОВА О.А. Особенности виртуального профессионального общения: Стилевое пространство профессиональных социолектов // Филол. науки. - М., 2016. - № 5. -С. 13-21.
1 Halliday M.A.K. Language, context and text: Aspects of language in a social-semiotic perspective. - Oxford, 1985. - 126 p.
