CC BY
47
УДК 81'42
ДИСКУРСИВНОЕ ЭКСПЕРТНОЕ СООБЩЕСТВО VS. ДИСКУРСОПОРОЖДАЮЩАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ СУБЪЕКТА
© О.А. Крапивкина1
Иркутский государственный технический университет, 664074, Россия, г. Иркутск, ул. Лермонтова, 83.
Юридический дискурс рассматривается не только как продукт деятельности институционального субъекта - экспертного сообщества, но и как результат дискурсивной деятельности индивида, который порождает и интерпретирует дискурс, опираясь на концепты со свойственным им «индивидуальным переживанием сущности». Предлагается рассматривать юридический дискурс в двух основополагающих ипостасях: публичной, которая включает законодательную и судебную разновидности, и приватной. Библиогр. 14 назв.
Ключевые слова: дискурс; дискурсивное экспертное сообщество; субъект; жанр; юридический дискурс.
DISCOURSE EXPERT COMMUNITY VS SUBJECT'S DISCOURSE GENERATING ACTIVITY O.A. Krapivkina
Irkutsk State Technical University, 83 Lermontov St., Irkutsk, 664074, Russia.
Legal discourse is treated not only as a product of the activity of the institutional subject - the expert community, but also as a result of the discourse activity of the individual who generates and interprets discourse based on the concepts featuring "individual experience of essence". The article suggests considering legal discourse in two basic forms - public (including legislative and judicial varieties) and private ones. 14 sources.
Key words: discourse; discourse expert community; subject; genre; legal discourse.
Юридический дискурс представляет собой сложное многомерное образование. Это институциональный по своей природе, преимущественно письменный вид коммуникации, динамично протекающий в определенном правовом контексте и представленный текстами различных жанров. Исходя из типичного для современного социального знания, и для всех современных обществ разделения мира происходит разделение на публичную и приватную сферы. Предлагаем рассматривать юридический дискурс в двух основополагающих ипостасях: публичной, включающей законодательную и судебную разновидность, и приватной. Таким образом, на одном полюсе юридического дискурса представлена правовая коммуникация в сфере публичных отношений (законодательная и судебная деятельность) с участием государства и его органов, а на другом - в сфере приватных отношений с участием отдельных индивидов.
Логично было бы предположить, что все жанры юридического дискурса, функционирующие в публичной сфере, относятся к институциональным образованиям со всеми вытекающими отсюда свойствами, которые были предметом многочисленных исследований (В.И. Карасик, Е.И. Шейгал, А.Н. Баранов, Л.С. Бейлисон, И.В. Алещанова). Однако в рамках публичного юридического дискурса имеют место и такие жанры, которые, будучи институциональными по дискурсивному параметру поля, с учетом субъектного
состава являются персональными формами общения.
Непосредственным объектом анализа данной статьи являются два центральных жанра судебного дискурса - жалоба, дискурс, инициирующий процесс судебного разбирательства, и судебное решение, подводящее его итоги.
Оба жанра, будучи включенными в единый правовой контекст интерпретации, функционируя в едином правовом дискурсивном поле, отличаются по типу адресанта. В жалобе субъект выступает как индивидуум со своими личными интересами, эмоциями и переживаниями, типичным для него восприятием реальности. Субъект судебного решения - представитель судейского корпуса, входящего в состав юридического сообщества. Таким образом, субъекты центральных жанров судебного дискурса, выступая в двух различных ипостасях - «я» персональное и «я» институциональное - представляют собой разные языковые личности, реализующие отличные коммуникативные цели. Прослеживается непосредственная связь между включенностью субъекта в то или иное дискурсивное сообщество и характером и свойствами порождаемого им дискурса.
Термин дискурсивное сообщество получил широкую популярность благодаря работе Дж. Суэйлза «Genre Analysis». Он связывает жанр с дискурсивной практикой, принятой в обществе и зависящей от заранее оговоренных и установленных целей и социаль-
1 Крапивкина Ольга Александровна, кандидат филологических наук, доцент кафедры иностранных языков № 2 для технических специальностей, тел.: 89041317565, e-mail: koa1504@mail.ru
Krapivkina Olga, Candidate of Philology, Associate Professor of the Department of Foreign Languages no. 2 for Technical Specialties, tel.: 89041317565, e-mail: koa1504@mail.ru
ных механизмов, его регулирующих. Эти механизмы определяют коммуникативные цели жанра, которые в свою очередь обусловливают его структуру, стиль и содержание. Исследователь выделяет шесть признаков, лежащих в основе дискурсивного сообщества:
1. Единство социальных целей.
2. Наличие механизмов взаимодействия между членами сообщества.
3. Наличие средств передачи информации и обеспечения обратной связи.
4. Наличие одного или более общих жанров.
5. Специальная лексика (терминологическая система).
6. Ограниченное число некомпетентных членов, «новичков».
Участники дискурсивного сообщества, по словам Е. Борга, «стоят на страже правил и конвенций, принятых в данном сообществе, не позволяя новичкам вносить в них какие-либо изменения» [10, с. 400].
Таким образом, в отличие от участников языкового сообщества, участники дискурсивного сообщества объединяются не по территориальной или этнической основе, а исходя из общности стоящих перед ними коммуникативных целей, а также единства терминологии, уровня компетентности, знаний особенностей жанровой организации информации и механизмов ее обмена. Это текстуальная система с закрепленными или не закрепленными конвенциями, живой историей, механизмами обладания властью, институциональной иерархией, интересами и т.д. [13].
В широком смысле дискурс отражает общие особенности того дискурсивного сообщества, в котором он создается, особые условия коммуникации его конкретных участников, и должен соответствовать устанавливаемым им стандартам.
А.М. Каплуненко, развивая концепцию дискурсивного сообщества Дж. Суэйлза, вводит понятие «дискурса экспертного сообщества» [4, с. 119], пришедшего на смену «дискурсу различий» и «дискурсу согласования». Если дискурс различий строится вокруг концепта со свойственным ему «индивидуальным переживанием сущности», а в контексте дискурса согласования формируется понятие, соединяющее «разрозненные признаки силой суждения о всеобщем», то в дискурсе экспертного сообщества «образуется, развивается и модифицируется термин, объединяющий носителей специального знания».
Судебное решение, будучи институциональным по своей природе, функционирует в рамках некоего сообщества профессионалов и выступает как дискурс экспертного сообщества, владеющего определенной системой юридических терминов, которая является своего рода паролем идентификации по схеме «свой/чужой» [8]. Жалоба, исходящая от индивида, представляет собой дискурс различий, который строится с опорой на индивидуальные переживания, образы и представления субъекта, характеризующие концепт.
Исходя из вышеизложенного, предлагаем рассматривать субъекта судебного дискурса в двух ипо-
стасях - субъект-юрист (судья - должностное лицо, имеющее специальное образование, подготовку и опыт для осуществления правосудия) как участник дискурса экспертного (юридического) сообщества и субъект-не-юрист (наивный носитель языка), не включенный в данное сообщество [6].
Языковые традиции юридического сообщества -это своего рода знак, символизирующий участие в нем, принадлежность к юридической профессии. Профессиональный язык выполняет важную роль в символическом пространстве институционального дискурса. Юридический язык в этом плане является наиболее репрезентативным. Так, Д. Меллинкофф, автор известной работы «The Language of the Law», пишет, что «самый лучший способ сохранить монополию на профессию - запереть свои профессиональные секреты в сейфе неизвестного языка» [12].
В порождаемых субъектом-юристом текстах, в его коммуникативном поведении отражается специфика дискурса юридического сообщества, которая накладывает отпечаток на характер профессионального общения, профессиональные установки и цели. Его отличает наличие специальных правовых знаний, сюда же входит знание профессионального языка, который в тексте отражает ценностные ориентации, идеи и взгляды, присущие юристам, типичные для их социальной роли и статуса. В то же время тексты субъек-та-не-юриста отражают представления, знания и стереотипы, основывающиеся на его повседневном опыте и доминирующие в той социальной общности, которой он принадлежит.
Вступив в то или иное экспертное сообщество, субъект не только берет на вооружение отличный от обыденного язык, но и погружается в совершенно иное русло понимания и интерпретации элементов дискурсивного поля. Владея специальной терминологией, он углубляется в нее и создает специфическое поле интерпретации, отличающееся от того, в котором пребывает наивный носитель языка. И если, как заметила Т.В. Губаева, речевое поведение субъекта-юриста определяется профессиональным мышлением, и в каждом тексте, созданном им, «так или иначе отражается предметный, операционный и метаязыко-вой план их профессиональной речемыслительной деятельности», то речевое поведение субъекта-неюриста основано, главным образом, на субъективных представлениях о праве и действии правовых предписаний...» [1, с. 268]. Таким образом, одни и те же феномены внешней действительности в обыденном языке и в терминах экспертного сообщества могут получать различные формы обозначения. Ведь понять и истолковать информацию сходным образом можно только тогда, когда субъекты входят в одно и то же дискурсивное сообщество и реализуют общие иллокутивные цели.
Вовлекая себя в правовое пространство, субъект-не-юрист вынужден каким-то образом интерпретировать правовые явления, правовые положения, с которыми он сталкивается. Однако, не будучи профессиональным юристом, не владея присущими юридиче-
скому сообществу специальными знаниями, он порождает интерпретацию, существенным образом отличающуюся от той, которая принята в данном сообществе.
Именно дискурсивная компетенция позволяет членам экспертного сообщества конструировать, интерпретировать и использовать жанры соответствующим образом. Следовательно, основания различной интерпретации правовых явлений юристом и неюристом лежат именно в понимании сущности дискурса экспертного сообщества, определяемой в работе А.М. Каплуненко.
Стоит остановиться еще на одном моменте, определяющем, на наш взгляд, особенности интерпретации правовых явлений участниками юридического сообщества. Участники юридического сообщества, особенно его судейского корпуса, при толковании закона не могут выходить за предписанные рамки. «Дискурс, - как заметил Б. Мак Кенн, - продукт сообщества, которое устанавливает границы того, о чем можно говорить» [11, с. 15]. Те решения, которые принимаются судами, имеют по сути такую же силу (в них нормы проявляют свою действенность), как и законы, на основании которых они принимаются. Проблема допустимости различной интерпретации ставит под вопрос саму возможность действия суда в соответствии с законом. Если один суд выносит на основании норм права по определенным обстоятельствам одно решение, а другой суд, применяя ту же норму по аналогичным обстоятельствам, выносит противоположное решение, то этим разрушается принцип законности правосудия.
Именно поэтому в процессе интерпретации правовых норм и понятий суд действует в рамках той терминологической системы, которую установило дискурсивное сообщество, в которое он входит как представитель судебной власти, и оперирует теми терминами, которые данное сообщество выработало, способствуя тем самым единообразному толкованию закона.
Не-юрист, выстраивая свой дискурс, не ограничен в выборе вариантов интерпретации, допуская различные понимания сущности правовых явлений и понятий. Он оперирует не терминами, а концептами, по своему переживая те сущности, с которыми ему приходится сталкиваться в правовом дискурсивном поле.
Если субъект-юрист в процессе интерпретации обращается только к фактам, пользуясь штампами и терминами, создавая текст, который, как заметила Т.В. Губаева, «фиксирует своего рода «поток профессионального сознания» [1, с. 264], субъект-не-юрист анализирует событие в целом. Первый интерпретирует факты с точки зрения участника экспертного сообщества, опирающегося на специальные знания, второй - обывателя, руководимого личными переживаниями. В результате они приходят к разной интерпретации одной и той же правовой действительности.
Область неопределенности в интерпретации возникает, когда вступают в конфликт несколько различных представлений о смысловом содержании некото-
рого явления, поведения. Оценка того или иного поведения, той или иной моральной ценности не совпадает у различных людей и групп. То, что представляется ценностью одному, не является таковой для другого. Существование конкретной юридической нормы в пространстве и времени создает проблемы интерпретации нормы относительно конкретного времени и конкретного места. Закон, принятый в одно время в одном месте наделяется другим смыслом в другом месте и в другое время. Т.А. ван Дейк пишет, что «действительное понимание дискурса зависит от изменяющихся когнитивных характеристик пользователей языка и от контекста» [2]. Различия, лежащие в основе концепта и термина, - еще один глобальный фактор расхождения (помимо мировоззренческого, временного, пространственного, контекстуального) в интерпретации одного и того же правового дискурсивного поля.
Действуя в рамках определенного жанра, принадлежащего к тому или иному дискурсивному сообществу, субъект обязан, как было отмечено выше, придерживаться конвенций, регулирующих целевую направленность данного жанра. Эти конвенции устанавливаются экспертным сообществом и являются обязательными для всех его участников. Специфические интересы экспертного сообщества становятся целевой установкой дискурса, которая оказывает влияние на формирование жанра и его внутреннюю структуру. Так, целевая установка юридического дискурса в целом - регулировать правовые отношения -требует, чтобы его высказывания были ясными и лаконичными. А чем больше терминов используется в дискурсе, тем он более точен, четок, лаконичен. Справедливо пишет В.М. Коган, что «употребление в законе исключительно терминов - это идеал, к которому право стремится и которого оно никогда не достигает из-за сложности самой действительности, составляющей предмет права и его цель» [5].
Рассмотрим изложенные выше положения на примере жалобы и решения суда. В качестве объекта анализа возьмем жалобу в Конституционный суд РФ и решение Конституционного Суда РФ по данной жалобе.
Субъект дискурса судебного решения в рассматриваемом примере - Конституционный Суд - коллектив судей-профессионалов, входящих в судейский корпус как структурный элемент юридического сообщества, специфической целью которого является защита нарушенных прав и, в конечном итоге, - охрана правопорядка. Субъект жалобы не является участником юридического сообщества, выступая как наивный носитель языка, иллокутивная цель которого - требование, призыв, обращенный к участнику юридического сообщества (суду), принять соответствующие меры для устранения нарушенного права.
Несовпадение иллокутивных целей, являющихся базисом, на котором зиждется дискурсивный жанр, предопределяет различный характер порождаемых дискурсов, неоднородность интерпретации одних и тех же правовых сущностей. И если дискурс субъекта
жалобы, выстраиваемый вокруг концептов, дает дискурс различий, дискурс Конституционного суда, опирающийся исключительно на юридическую терминологию, выступает как дискурс экспертного сообщества. В качестве примера рассмотрим особенности интерпретации дискурсообразующего в жалобе концепта народовластие.
Принцип народовластия является духом права как возведенной в закон воли народа. Этим духом должно быть пронизано все законодательство России.
Здесь явно прослеживается особый индивидуальный характер переживания сущности народовластия. Он возводится в непрофессиональном сознании субъекта в «Абсолют», что, в частности, проявляется в написании его с заглавной буквы. Говоря о народовластии, субъект неоднократно апеллирует к концепту народ, что в его представлении ассоциируется с представителями группы малоимущих и не имеющих доступа к власти:
В результате народ отчуждается от власти, государство становится орудием олигархов и служит им, а не народу - обществу. <...> Выборы стали не средством свободного волеизъявления народа, а рынком, где хозяйничают олигархи.
Однако, эгоизм олигархов и служение им сознательное или по глупости тех, кого они нам навязывают избирать, путем нарушения принципа народовластия лишают меня <...> права жить <...> под покровительством народовластия, то есть лишают права на счастье.
Отсюда и его понимание народовластия, которое «вручает» права одной части нации, именуемой народом, и исключает из обладателей прав человека другую часть нации - эксплуататорский класс, класс в олигархов. Данное понимание актуализирует оппозицию народ - не народ, типичную для сознания русских людей, как дореволюционной эпохи, так и советской, когда данное противопоставление укрепилось еще глубже.
Дискурс экспертного сообщества навязывает субъекту решения определенную оценочную и когнитивную базу, задает ограничения, в силу которых он пользуется стилистически нейтральным терминологическим сочетанием общественный интерес (как усматривается из содержания представленных заявителем судебных решений, Н.М. Луценко обращался в суды не в связи с конкретными нарушениями каких-либо его прав и свобод, а в защиту определенным образом понимаемого им общественного интереса), определяемым как «интерес любого лица (лиц), связанный с обеспечением благополучия, стабильности, безопасности и устойчивого развития общества», избегая ссылок на права народа - концепт, объем которого предполагает разнообразие интерпретаций.
Субъект жалобы намеренно обращается в своем дискурсе к концепту народовластие, которое активизирует в сознании такие понятия, как отсутствие эксплуатации человека человеком, социальная справедливость, избегая понятия «демократия», чаще ассоциируемого со всеобщими правами человека (в том
числе и «олигарха»).
В основе же дискурса экспертного сообщества, как было отмечено выше, лежит термин. Стоит отметить, что терминологическая система, сформированная юридическим сообществом, малоизвестна и непонятна не только за его пределами, но очень часто и самим участникам данного сообщества. Как заметил известный немецкий правовед Р. Иеринг, для того, чтобы понимать и применять право, недостаточно знания законов и здравого смысла, необходимо еще, кроме всего прочего, владеть искусством обращения с юридическими понятиями, способность легкого перевода понятий из абстрактной области в область конкретного и наоборот, безошибочность при раскрытии правового понятия в данном правовом казусе (юридический диагноз) [3, с. 7-8].
Юридическая терминология очень часто опирается на общеупотребительные слова. Иногда обычные языковые обозначения могут вступать в противоречие с представлениями о соответствующем явлении, сложившимися в рамках экспертного сообщества. Слова «обычного» языка в нем самом и в некоторой системе терминов могут обозначать разные вещи. Это так называемые юридические омонимы. Когда соответствующий термин имеет ту же форму, что и слово или словосочетание «обычного» языка, не-юрист склонен приписывать термину общеупотребительное значение его омонима. И даже в тех случаях, когда в силу различных обстоятельств семантическая справедливость торжествует, в его сознании определенный субъективный компонент общеупотребительного слова не может не распространяться и на соответствующий омонимичный термин [7]. Рассмотрим пример:
<...> жалоба, по смыслу пункта 2 статьи 97 Федерального конституционного закона «О Конституционном Суде Российской Федерации», не является допустимой.
В данном фрагменте Конституционный суд ссылается на «допустимость» жалобы. Слова «допустимый», «допустимость» широко употребляются в обыденной речи, однако в дискурсе суда они наполняются новым смыслом, превращаясь в юридический термин. Для юриста термин «допустимость» чаще всего ассоциируется с допустимостью доказательств, предполагающей соответствие доказательств по форме и содержанию требованиям, установленным законом. В контексте конституционного судопроизводства термин «допустимость жалобы» означает соответствие ее предмета требованиям, установленным в Законе «О Конституционном Суде РФ». Ясно, что без знания данного закона, которым владеет ограниченный круг лиц, входящих в юридическое сообщество, правильное понимание термина невозможно. Иными словами, чтобы его осмыслить, необходимо обладать специальными знаниями. Для не-юриста же слово «допустимость» ассоциируется с дозволительным, разрешенным, возможным, приемлемым, потенциальным, приличным, в зависимости от контекста интерпретации. Термин же всегда однозначен, его значение не должно зависеть от контекста. Без смысловой одно-
значности термин не может выполнять функцию обозначения специального понятия. Наличие у юридического термина широкого объема ведет к нечеткости, расплывчатости правового регулирования, порождает недоразумения и ошибки со стороны тех, на кого распространяется действие юридической нормы.
Еще одним юридическим омонимом, вызывающим проблемы интерпретации у субъекта-не-юриста, выступает термин «юридическая сила». Приведем пример из решения Конституционного суда:
Данная правовая позиция в полной мере распространяется на отношения, возникающие в связи с признанием судом тех или иных доказательств по делу, как полученных с нарушением требований процессуального закона, не имеющими юридической силы.
Термин «юридическая сила» определяется в Юридическом энциклопедическом словаре следующим образом: «юридическая сила - обязательность любого нормативного акта, а также его приоритет перед другими актами или подчиненность им; определяется положением органа, их издавшего, в общей системе правотворческих государственных органов, его компетенцией и характером самих издаваемых актов» [9]. Не имея специальных юридических знаний, не будучи участником юридического сообщества, понять данное определение и дать правильную интерпретацию высказывания Конституционного суда в большинстве случаев для обычного носителя языка не пред-
ставляется возможным.
Итак, если содержание концепта, на котором зиждется дискурс не-юриста, является нечетким и расплывчатым, порождающим множество интерпретаций, термин, вокруг которого выстраивается дискурс юриста, должен в идеале иметь свое оригинальное и единственное значение, быть ясным, однозначным и устойчивым, то есть он должен сохранять свой особый смысл в порождаемом дискурсе.
Таким образом, интерпретация в рамках юридического дискурса может рассматриваться в двух ипостасях: как процедура экспертного осмысления действительности субъектом-юристом и как процедура понимания смысла сквозь призму личного опыта, чувственных переживаний субъектом-не-юристом. Способности субъектов юридического дискурса к осмыслению правовых положений и порождению индивидуальных интерпретаций зависят прежде всего от их участия в экспертном сообществе, которое формирует у них определенное профессиональное мышление. Этот тип мышления позволяет интерпретировать правовую действительность с опорой на специальное знание, переходящее в термин, лишенный экспрессии и коннотативных значений, за которыми, по словам А.М. Каплуненко, стоит узкая дефиниция и единичное определение сущности, данное с точки зрения экспертного сообщества [4].
Статья поступила 01.09.2014 г.
Библиографический список
1. Губаева Т.В. Прагматика речевого общения в правовой сфере // Разновидности текста в функционально-стилевом аспекте. Пермь, 1994. С. 261-268.
2. Дейк Т.А. Язык. Познание. Коммуникация. М.: Прогресс, 1989. 312 с.
3. Иеринг Р. Юридическая техника. СПб, 1905. 105 с.
4. Каплуненко. А.М. Концепт - понятие - термин: эволюция семиотических сущностей в контексте дискурсивной практики // Азиатско-Тихоокеанский регион: диалог языков и культур. Иркутск: Изд-во ИГЛУ, 2007. С. 115-120.
5. Коган. В.М. К вопросу о формализации отрасли права // Вопросы кибернетики и права. М., 1967.
6. Крапивкина О.А. Лингвистический статус субъекта в юридическом дискурсе (на материале англ. и рус. яз.): автореф. дисс... канд. филолог. наук. Иркутск: ИГЛУ, 2011. 20 с.
7. Милославская Д. Трудности семантической интерпретации юридического текста // URL:
http://online.zakon.kz/Document/?doc_id=1023213 (12 фев. 2013).
8. Русакова, О.Ф. PR-Дискурс: теоретико-методологический анализ. Екатеринбург: Изд-во УрО РАН, Ин-та междунар. связей, 2008. 340 с.
9. Юридический энциклопедический словарь / под ред. А.Я. Сухарева. М.: Сов. энциклопедия, 1984. 415 с.
10. Borg E. Discourse Community // ELT Journal 57/4. 2003. P. 398-400.
11. McKenna. B. Critical Discourse Studies: Where to from here? // Critical Discourse Studies. 2004. 1 (1). P. 1-31.
12. Mellinkoff D. The Language of the Law. Boston/Toronto: Little, Brown and Co, 1963.
13. Porter J.E. Intertextuality and the Discourse Community // Rhetoric Review. 1986. 5.1. P. 34-47.
14. Swales J.M. Genre Analysis: English in Academic and Research Settings. Cambridge: Cambridge University Press, 1990.
УДК 81-23
РОССИЙСКИЕ КОНКУРСЫ НА ЛУЧШЕЕ НАЗВАНИЕ АВТОМОБИЛЯ КАК ОТРАЖЕНИЕ ДИНАМИКИ ЯЗЫКОВОГО СОЗНАНИЯ
© И.В. Крюкова1
Волгоградский государственный социально-педагогический университет, 400066, Россия, г. Волгоград, пр. Ленина, 27.
Приведены данные сопоставительного ономасиологического исследования результатов массовых конкурсов на лучшее название российского автомобиля, относящиеся к двум синхронным срезам: конец 1960-х гг. и наши дни.
1Крюкова Ирина Васильевна, доктор филологических наук, профессор кафедры языкознания, тел.: 89054822043, e-mail: kryu-kova-irina@ya.ru
Kryukova Irina, Doctor of Philology, Professor of the Linguistics Department, tel.: 89054822043, e-mail: kryukova-irina@ya.ru
