CC BY
27
вать (personnifier) страсти, добродетели, пороки и различные жизненные положения» (цит. по: с. 333). Понятие персонификации по-прежнему фигурирует в этом определении, однако применяется оно лишь к «человеческим вещам» (по выражению Рипы), но не к философским и естественно-научным концептам. Новое понимание персонификации предполагает и новые требования к художнику: ему уже мало, как пишет Будар, владеть «атрибутами, характеризующими иконологическую фигуру»; от него теперь требуется в первую очередь «знание страстей человеческого сердца» (с. 333).
Из иконологии, трактовавшей телесный образ как символ, рождается новое «знание о теле» - «теория, связывающая физический облик с состоянием души» (с. 334). Тело теперь «говорит» само, без помощи слова; его части отныне не символы, но скорее индексы душевных движений.
«Тело образа» получает окончательную автономию, а вместе с ним автономию получает и само искусство живописи, которое, чтобы быть понятным, больше не нуждается в сопровождающем и поясняющем тексте.
А.Е. Махов
2016.04.012. ПЕРРЕН Ж.-Ф. УРОЖЕНКА ВОСТОКА, АЛЛЕГОРИЯ: ВОСТОЧНАЯ СКАЗКА В XVIII в. ВО ФРАНЦИИ, (17041774).
PERRIN J.-F. L'Orientale allégorie: Le conte oriental au XVIII siècle en France, (1704-1774). - Paris: Editions Honoré Champion, 2015. -310 p.
Ключевые слова: ориентализм; восточная сказка; фейная сказка; аллегория; фантазия.
Автор монографии, Жан-Франсуа Перрен - почетный профессор французской литературы в университете Гренобля, создатель и главный редактор (2003-2010) журнала «Сказки» (Féeries), издатель сказок А. Гамильтона, Т.-С. Гёллета и Ж.-Ж. Руссо. Лишь недавно ученые констатировали значительный интерес к исследованиям литературной сказки в эпоху Просвещения, связанным преимущественно с волшебной (фейной) сказкой (conte de fée). Вопросы, касающиеся изучения восточной сказки (conte oriental), чрезвычайно популярной в тот период, недостаточно исследованы.
Хронологические рамки исследования Ж.-Ф. Перрена определены двумя датами: годом выхода первого тома сборника А. Галлана «1001 ночь» (1704) и датой публикации философской сказки Вольтера «Белый бык» (1774). Первый перевод на французский язык восточных сказок «1001 ночь» был выполнен и издан А. Галланом в 1704-1717 гг. Сборник арабских сказок А. Галлана сыграл существенную роль в истории жанра, однако у автора «1001 ночи» были не только поклонники и подражатели, но и скептически настроенные критики. Так, выражение «уроженка Востока, аллегория», вынесенное в заглавие монографии Ж.-Ф. Перрена, заимствовано у другого сказочника начала XVIII в., А. Гамильтона, не верившего в сколько-нибудь реальное содержание восточных сказок, переведенных А. Галланом, и видевшего в них исключительно аллегорические фантазии, «более арабские, чем в самой Аравии» (с. 14).
Ж.-Ф. Перрен выделяет в кругу contes orientaux XVIII в. две конкурирующие жанровые модификации: линию «Гамильтон -Кребийон», состоящую из сочинений иронико-сатирических и аллегорических, и «дидактико-миметическую» линию последователей и подражателей А. Галлана (с. 17). Если А. Гамильтон и Т.-С. Гёллет не были знатоками восточных языков и не занимались исследованием Востока, то А. Галлан или Петис де Ла Круа обладали, по нормам своего времени, незаурядной эрудицией в области географии, истории и этнографии восточных стран, прекрасно знали арабский язык. Соответственно, если сказочные восточные истории первой линии отличались условностью, представляли собой компиляцию из различных источников - волшебных сказок, средневековых романов, романических поэм и использовались прежде всего для создания сатирико-политических аллегорий (у Д. Дидро, Ж.-Ж. Руссо), то восточные сказки галлановской линии стремились к популяризации знаний о Востоке.
Соперничество Франции с Англией за политическое влияние на Востоке породило стремление французов лучше узнать страны Востока. Интенсивная дипломатическая и торговая активность диалога со странами Средиземноморья способствовала появлению переводчиков, ученых-востоковедов, собирателей рукописей и т.п. А. Галлан, один из крупнейших ориенталистов своего времени, вводил в свои сказочные повествования географические, историче-
ские и религиозные реалии, преследуя, прежде всего, дидактическую цель. При этом он старался показать моменты сходства ислама с христианством, затушевывал или сглаживал различие религий и нравов, как бы подготавливая читателей к знакомству с миром другой культуры. Петис де ла Круа, автор сборника «1001 день» (1710), также известный востоковед своего времени, более критичен по отношению к исламу, иногда вмешивается в повествование, делая замечания о «предрассудках» мусульман и критикуя их религиозные авторитеты. Аббат Биньон («Приключения Абдуллы», 1712) никогда не был на Востоке и не знал восточных языков, однако, будучи королевским библиотекарем, имел возможность знакомиться с рукописями, привозимыми из восточных стран. В отличие от А. Галлана и Петиса де Ла Круа, Биньон не сглаживает, а подчеркивает отличие ислама от христианства, снабжая свой рассказ критическими примечаниями. У Т.-С. Гёллета также не было опыта личного знакомства с Востоком, его ориентализм - целиком книжный, почерпнутый из «Восточной библиотеки» ученого-путешественника Ж. Шардена. При этом Гёллет, ведя в «Китайских сказках» (1723) антиклерикальную полемику, практикует своего рода «сдержанный экуменизм» (с. 34). Автора термина «conte oriental» графа де Кейлюса в сборнике «Восточных сказок» (1743), несмотря на искренний интерес к ориентальным сказочным сюжетам, все еще сильно задевает религиозная «другость» мусульман. Таким образом, полагает Ж.-Ф. Перрен, писатели XVIII в., с одной стороны, верят в реальность открывшегося им другого, восточного мира, и ищут путей его корректной популяризации среди широкого круга читателей; с другой стороны, описанный в ориенталистских сочинениях просветительский Восток овеян отголосками европейских, французских споров о религии, морали, власти - и в конечном счете представляет восточный мир как «прошлое в настоящем» (по формулировке О. Лорана1). Восток арабских сказок предстает средневековым Востоком, частично и реальным, и вымышленным.
В первой части монографии - «Происхождение» - Ж.-Ф. Пер-рен анализирует формирование жанра «восточной сказки» в произведениях «линии Галлана - Петиса де ла Круа - Гёллета» и его
1 Laurens H. Orientales. - Paris: CNRS Editions, 2004. - P. 43.
трансформацию в «линии Гамильтона - Кребийона - Казота». Сочинения А. Галлана и его последователей, насмешливо названные А. Гамильтоном «античными арабесками», могут быть рассмотрены как явная альтернатива «галльским древностям» сказок Ш. Перро и мадемуазель Леритье. Не случайно Галлан и Петис в своих предисловиях к сборникам подчеркивали превосходство «восточных историй» над фейными сказками и одновременно претендовали на соперничество в документальности с книгами о путешествиях и трудами востоковедов. Заметная черта жанра «восточной сказки», заданной А. Галланом своим подражателям, -сочетание ярко выраженной верности ориентальным источникам и легкой эвфемизации - внутри повествования или в примечаниях -культурных различий, требующих дидактических пояснений. Против галлановской повествовательной техники выступал отец П. Бужан («Чудесное путешествие принца Фан-Фередена в Роман-сию», 1735), а еще раньше - мадемуазель Леритье, критиковавшая «восточное чудесное» с точки зрения классического вкуса и отдававшая предпочтение фейным сказкам. Однако переиздания «1001 ночи» росли по экспоненте по всей Европе, появились переводы этого сборника на английский, немецкий, голландский, датский, русский и другие языки. А. Галлан вдохновлял романтиков от Ш. Нодье до У. Бекфорда, от Т. Готье до Э. По, позднее отозвался в творчестве Стивенсона, Борхеса, Асии Джебар и Салмана Рушди. В XVIII в. успех жанра, созданного А. Галланом и его последователями, выражал сильное стремление читателей просветительской эпохи к независимости ума, воспитывал способность открыться чужому, принять непохожее, другое. Ж.-Ф. Перрен полагает, что ошибочно недооценивать эту тенденцию, неправомерно усматривать в ориентализме сказочников «только очарование дешевым экзотизмом» (с. 62). Сказки «линии Галлана» помогли раздвинуть границы чудесного, обеспечили возможность взаимодействия фантастики и иллюминизма в творчестве Ж. Казота, определили появление «плутовского ониризма» Я. Потоцкого и романтической онирической фантастики Ж. Нерваля. Влияние галлановских сказок испытали в Англии Свифт, Аддисон, Уолпол, Голдсмит, в Германии - Виланд, Гёте и Гофман.
Рассматривая своеобразие «деконструкции жанра» в «линии Гамильтона», Ж.-Ф. Перрен уточняет, что сам А. Гамильтон не рас-
считывал на публикацию своих пародийных сказок, написанных для развлечения «нескольких молодых девиц, скучавших при чересчур набожном дворе» (с. 65). Однако в 1730 г., уже после смерти автора, они были опубликованы. Этими сказками восхищался Вольтер и вдохновлялся Кребийон. В то же время большинство сказок «гамильтоновской линии» были отвергнуты Ш.-Ж. Майе-ром, составителем «Кабинета фей», поскольку он считал, что эти сказки плохо написаны и безнравственны по содержанию. Тем не менее парадоксальным образом в майеровскую антологию вошли три самые известные сказки А. Гамильтона и стихотворный пролог к сказке «Четыре Факардина». Созданные на стыке первой волны моды на фейные сказки и растущей популярности «1001 ночи», сказки А. Гамильтона высмеивали жанровые условности ориентальных сказок, именно на них автор в первую очередь сосредоточил свою критическую иронию.
Р. Робер1 полагает, что фривольная фейная сказка является пародией по определению, что она противостоит серьезной сказке. Ж.-П. Сермэн, напротив, считает, что литературная фейная сказка была изначально иронична по отношению к референту - устной фольклорной сказке и дистанцировалась от наивного читательского восприятия2. М. Эскола солидаризуясь с концепцией Ж.-П. Сермэ-на, указывает, что сказки Ш. Перро, являясь частью спора «о древних и новых», воплощают поэтику «галантного бурлеска»3.
Лучшие сборники фейных сказок появлялись в те же годы, что и сборники А. Галлана и его подражателей. Это были сказки Ш. Перро, мадам д'Онуа, мадам де Мюра, мадемуазель Леритье и других авторов. Вышедшая в 1705 г. книга мадемуазель Леритье «Темная башня и светлые дни. Английские сказки» была направлена против «1001 ночи». Изобретательная фантазия фейных сказок утверждала свободу от требований мимесиса, тогда как Галлан и другие сочинители восточных сказок доказывали документальную ценность своих произведений. Ориентальная сказка рисовала жи-
1 Robert R. Le conte de fée littéraire en France de la fin du XVII à la fin du XVIII siècle. - Paris: Champion, 2002.
2
Sermain J.-P. Le conte de fée du classicisme au Lumières. - Paris: Desjonquères, 2005. - P. 37-45.
3
Escola M. Marc Escola commente les Contes de Ch. Perrault. - Paris: Gallimard, 2006. - P. 93.
телей Востока «такими, какие они есть», писал А. Галлан в «Предуведомлении» к своему сборнику, он подчеркивал подлинность рукописи, которую переводил. Вслед за ним и Петис де ла Круа, Биньон, Гёллет старались быть миметичными, держали дистанцию по отношению к вымыслам волшебных фейных сказок. А. Гамильтон перевел жанр восточной сказки в пародийно-сатирический регистр, его романы-сказки «Баран», «Тернинка», «Четыре Факарди-на» (1730-1734) пользовались успехом, с которым соперничала скандальная популярность сказочных романов Кребийона («Танзаи и Неадарне», «Японская история»). При этом политические аспекты стран Востока, проблемы восточного деспотизма А. Гамильтона, в отличие от Ш. Монтескьё («Персидские письма», 1721) не интересовали, в то время как Кребийон в своем политико-социальном видении этих проблем приближался к Монтескьё.
«Переизобретенный» А. Гамильтоном жанр пародийной «восточной сказки» был высоко оценен Вольтером, считавшим их автора «первым, кто создал романы в приятном вкусе, не похожими на бурлеск Скаррона»1. Пародийные приемы А. Гамильтона (например, изменение ролей персонажей в обрамлении: пассивность рассказчицы и инфантилизм слушателя-султана) были по-своему подхвачены Кребийоном («Софа»), Казотом («1001 нелепость»), Дидро («Нескромные сокровища»). Вуазенон обрамляет свою сказку диалогом между султаном и султаншей и время от времени вводит реплики султана, перебивающие рассказчицу-султаншу. Пародийно преображаются и развязки сказок. Характерным является прием пародической антологизации: в «Нескромных сокровищах» Дидро приведен список имен сказочных королей, в «Кошачьей лапке» Казота утверждается, что герой прочел все фей-ные сказки, и т. д. Кроме того, в подобных сказках соблюдается критическая дистанция по отношению к их собственным жанровым особенностям.
Причину широкого распространения сатирико-пародийных сказок Ж.Ф. Перрен видит в атмосфере насмешливости, зубоскальства, которая царила в светском обществе Франции 1730-1760-х
1 Voltaire. Le Siècle de Louis XIV // Voltaire. Oeuvres complètes. - Paris: Garnier, 1877. - Vol. 14. - P. 78.
годов. Насмешниками выступают и персонажи (петиметры, кокетки) либертенных романов.
Со времени своего появления в XVII в. литературная фейная сказка создавалась во взаимодействии с романическим, миниатю-ризируя некоторые повествовательные формы, присущие роману, но ничуть не соблюдая требование мимесиса. В XVIII в. различие в отношении к мимесису стало еще заметнее, поскольку роман принимал форму стилизованных под подлинные свидетельства мемуаров, писем, а сказочники, напротив, использовали альтернативные возможности жанра, уводя его от правдоподобия.
В главе, посвященной Вольтеру и связи его философских повестей с традицией восточных сказок, Ж.-Ф. Перрен указывает, что к моменту появления «Задига, восточной истории» (1745-1746) эта традиция включала в себя множество произведений и «линии Галлана», и «линии Гамильтона». Вольтер заявляет о намерении реформировать жанр «conte oriental» в «философском стиле», он полагает, что в «1001 ночи» нет ничего правдивого, даже -правдоподобного, но одновременно сближает сказки Галлана с сочинениями любимого им Ариосто, видит в этих произведениях плод универсального литературного воображения. При этом в собственных «contes» он уравновешивает влияние нарративных приемов и стиля сказочных моделей Галлана и Гамильтона.
Во второй части монографии - «Поэтика» - автор анализирует четыре основных стиля сказочной литературы XVIII в.: стиль иронической деконструкции (А. Гамильтон); стиль гибридного монтажа (Т.-С. Гёллет), стиль софистической игры (К.-П.-Ж. де Кребий-он) и стиль вызова, пари (gageure), который создан Ж.-Ж. Руссо, сочинившим сатирическую сказку без либертинажа. В третьей части - «Проблематика» - Ж.-Ф. Перрен рассматривает основные тематически-проблемные комплексы восточных сказок - идентичность, метемпсихоз и др., останавливается на особенностях антифилософского образца жанра («Философская смесь» Тифена де Ла Роша). В заключительном разделе монографии, подводя итоги исследования, автор уточняет своеобразие жанра восточной сказки и ее аллегоризма в сложном и почти неуловимом соотношении с историей и басней: «Литература в любую эпоху и на всех языках непрестанно задает посредством аллегории некоторые загадки, составляющие ее сущность. Но сказки очень рано научили
нас, что лучшее в поиске - сам процесс поиска, а разгадку находят (если она вообще может быть найдена) ценою потери» (с. 282).
Н.Т. Пахсарьян
ЛИТЕРАТУРА XIX в.
Русская литература
2016.04.013. ЯП. ПОЛОНСКИЙ: ТВОРЧЕСТВО, СУДЬБА, ЭПОХА (ПОСВЯЩАЕТСЯ 195-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ ПОЭТА): Сб. науч. ст. по материалам Междунар. научн.-практ. конф., 27-29 мая 2015 г. / Сост. и науч. ред. Федосеева Т.В. - Рязань: Ряз. гос. ун-т им. С.А. Есенина, 2015. - 356 с.
Ключевые слова: Я. П. Полонский; лирика; художественная проза; публицистика; духовная и литературная традиция; литературный диалог; поэтика; стилистика; жанры; темы; мотивы; символы.
В сборнике опубликованы доклады Международной научно-практической конференции, посвященной творчеству Я.П. Полонского (1819-1898). Конференция проходила 27-29 мая 2015 г. в Рязанском государственном университете им. С.А. Есенина. Авторы статей исследуют национальный контекст творческого наследия поэта - от православного и фольклорного до поэзии Серебряного века; анализируется поэтическое и жанрово-стилевое своеобразие его творчества. В Предисловии (от редакционной коллегии) доктор филол. наук Т.В. Федосеева (проф. РГУ им. С. А. Есенина) отмечает связь писателя и с литературными традициями предшествующих десятилетий, и с творческими поисками своих современников.
В первом разделе «Я.П. Полонский в национальном контексте» объединены исследования ценностной системы творчества поэта, восходящей к христианской антропологии, с одной стороны, и к литературно-общественному движению современности - с другой. И.В. Моклецова в статье «О родине и о себе: Молитвенные размышления Я П. Полонского» отмечает, что как поэт он сформировался в 1840-х годах под влиянием традиций А.С. Пушкина, верность которым сохранил до конца своих дней. Пушкинское влияние ощущается присутствием тем и цитат, реминисценций, образов и аллюзий. Писатель сумел воплотить духовные искания народа,
