CC BY
11
Тщетно было бы задаваться вопросом, как проявил бы себя П.К. Мариво-журналист в обстановке большей свободы печати. Необходимо отдать должное тому, как в иных, более сложных, чем в Англии, условиях, Мариво оказывался способен спорить, соглашаться или опровергать собеседника, реагируя на те злободневные этические и эстетические дебаты, которые велись во Франции. Мариво одновременно с Дефонтеном и чуть ранее, чем Прево, стал тем французским писателем, кто сумел оценить и реализовать возможности периодической печати, ее гибкость и свободу.
Н.Т. Пахсарьян
2015.04.014. РОБЕР Р. ПОВЕСТВОВАТЬ ОБ ИСЛАМЕ В XVIII ВЕКЕ (ПЕТИС ДЕ ЛА КРУА, КЕЙЛЮС, КАЗОТ). ROBERT R. Raconter l'islam au XVIII siècle (Petis de la Croix, Caylus, Cazotte) // Féeries. Etudes dur le conte merveilleux, XVII -XIX siècle. - Grenoble, 2013. - N 10. - P. 153-167.
Ключевые слова: ориентализм; волшебная сказка; христианство; ислам; рецепция.
Профессор университета в Нанси (Франция) Раймонда Робер исследует три сборника сказок, выпущенных в XVIII в.: «Историю персидской султанши» (1707) Петиса де ла Круа, «Восточные сказки» (1743) графа де Кейлюса и «Продолжение 1001 ночи» Жака Казота. По ее мнению, со времени Средневековья до эпохи Просвещения знакомство французских читателей с исламской цивилизацией осуществлялось посредством чтения разнообразных восточных сказок. Причем если знаменитый сборник А. Галана «1001 ночь» (1704) содержал лишь несколько аллюзий на мусульманскую религию (они сосредоточены в основном в двух текстах -«История любовных похождений Камаралзамана» и «История принцев Амгиада и Ассада»), то названные три сборника дают не только множество отсылок к исламу, но включают и сказки, полностью построенные на религиозных коллизиях. Разумеется, связь с исламом тут не прямая, следует иметь в виду специфику сказки как «малого» жанра, служащего, прежде всего, для развлечения читающей публики. Однако анализ этого аспекта в данных текстах затрагивает более широкие и важные проблемы истории идей: формы репрезентации исламской религии во Франции, эволюцию
представлений о ней на протяжении столетия, феномен рецепции, своеобразие читательской аудитории.
Сборники Петиса де ла Круа, Кейлюса и Казота давали возможность французским читателям познакомится с различными сторонами мусульманской религии: узнать о жизни Магомета, о жизни пророков и святых, о церковных ритуалах и молитвах. Но одновременно они свидетельствовали о разнообразии форм восприятия ислама и широте используемых источников. По отношению к мусульманской религии существовали две позиции - нейтралитет и агрессия. Открытие «Другого», которое дает о себе знать в этих произведениях, осуществляет христианский подход к чужеземным сюжетам и постепенно настраивает на экуменический лад.
Разбирая особенности географических пространств в восточных сказках трех авторов, Р. Робер обращает внимание на сюжеты о невероятно продолжительных фантастических путешествиях сказочных героев, которые на самом деле занимают несколько мгновений «реального» существования. При этом в сказках Петиса де ла Круа чудесное не подвергается сомнению, изображается серьезно, без комической интонации, автор верно следует тем источникам, которые использует, заимствуя в одной из сказок, в частности, сюжет о том, как султан благодаря чудесному путешествию проникся верой в Магомета.
Иначе подходит к изображению восточных чудес Кейлюс. Его не слишком интересует религиозное значение сказочной географии, и хотя он тоже передает сказочные восточные сюжеты со всей серьезностью, но их тональность контрастирует с легким, ироническим, насмешливым тоном обрамления к сказкам. Это обрамление названо «История рождения Магомета», и в нем Кейлюс совершает множество иронических манипуляций с фактами, почерпнутыми у биографов пророка (например, насмешливо рассказывая о четырех мужьях, которые были у матери Магомета).
Вообще, фигура Магомета традиционно воспринималась в то время негативно, в справочной литературе он всегда упоминался как «мнимый, фальшивый пророк». Поскольку ислам был одной из монотеистических религий и существовали пересечения в преданиях иудаизма, христианства и ислама, то именно там, где возникали точки подобного пересечения, тон авторов смягчался, и они старались несколько затушевать различия. Так происходит, в частности,
в «Истории портного и его жены» Петиса де ла Круа, где есть действующее лицо Иса (Иисус). При этом французский автор стремится не изменять смысл заимствованных восточных сказок, принадлежащих исламской традиции. Казот, вдохновлявшийся арабскими сказками, подходит к этому иначе и совершает важные изменения.
Жак Казот причислен Р. Робер к носителям «двусмысленного экуменизма» (с. 158). Если сочинения Петиса и Кейлюса содержали отсылки к исламу лишь в нескольких сказках, то «Продолжение Тысячи и одной ночи» содержит множество аллюзий на ислам, разбросанных по всему сборнику. Причем если некоторые из них существовали в арабском оригинале, то другие были добавлены французским автором. У Казота мы не находим ни одного примера уничижительного подхода к мусульманской религии, напротив, всякий раз автор старается приблизить ислам к католической модели. Возникает эффект присвоения: писатель накладывает на ритуалы, тексты молитв и понятия, почерпнутые из Корана, католические мерки, добавляет к исламским христианские элементы, трансформируя их в нечто, более знакомое читателю.
Из множества примеров такого подхода, используемого в «Продолжении 1001 ночи», Р. Робер выделяет два типа: трактовка святости и определение отношения Бога к своим созданиям.
Можно наблюдать, как мусульманское благочестие оказывается сродни христианской святости в сказке «История Рави». Главный персонаж сказки - весьма благочестивая мусульманка, которая проходит через ряд тяжелых испытаний: она насильно взята в жены правителем, оклеветана визирем, на ухаживания которого не ответила, брошена в наказание посреди пустыни, где умирает от голода и жажды. Однако вторая часть сказки - своего рода реванш благочестивой женщины: после того как она выходит замуж за могущественного и богатого правителя, она получает возможность наказать всех своих обидчиков. Трансформации, которые предпринял Казот, приближают эту историю к читателям-христианам. Прежде всего, арабское имя Арва он заменил на «Рави» (а ravie по-франц. значит «восхитительная»), изображая молящуюся героиню, он описывал мистический экстаз, знакомый по христианской литературе. Рассказывая о пребывании Рави в пустыне, Казот подчинил детали, почерпнутые из арабского текста, доказательству глубинной связи героини с Богом: она благодарит его за возможность созерцать чу-
деса Вселенной, смиренно слушает завывания диких животных, поджидающих ее выхода из пещеры, в которой она укрылась. Кроме того, сильно отличается от мусульманской традиции картина молящейся Рави: она не опускает взгляд в землю, а возводит его к небесам, не прячет волосы под платок, а распускает их по плечам. Наконец, Казот сильно смягчает развязку сказочной истории, поскольку месть не соответствует христианской традиции, которая требует забвения и прощения. При этом писатель не отказывается от событий развязки, связанных с казнью первого мужа героини и его визиря. Но здесь не Рави выносит смертный приговор, а упоминая «божественный Коран», она настаивает лишь на том, что ее задача - правдиво изложить факты и указать на существование закона.
Подобным же образом в сказке «Сила судьбы» мусульманская идея фатальности трансформируется у Казота в христианскую идею Провидения: родители-изгнанники вынуждены оставить новорожденного в лесу, «положившись на волю провидения» (с. 164), и животные, кормящие и хранящие ребенка, словно исполняют у Казота предписанное Господом. Неприятные события, подстерегающие героев сказки (например, падение в колодец), после благополучного разрешения непременно получают комментарий, подчеркивающий милость Бога, его любовь к человеческому роду. Таким образом, стремясь сблизить ислам и католичество, Казот не отступил перед противоречиями, неизбежно возникающими на этом пути с ортодоксальной точки зрения, и сделал тексты сказок более понятными французскому читателю.
Различия в отношении к исламу в сборниках Петиса де ла Круа, Кейлюса и Казота Р. Робер объясняет не только творческой индивидуальностью каждого из авторов, но и эволюцией историко-культурной ситуации и просветительского движения во Франции. Между нейтралитетом ориенталиста Петиса и иронией дилетанта Кейлюса прошло 30 лет. Еще через 40 с лишним лет появляется сборник Казота. В конце XVIII в. интеллектуальная атмосфера изменилась, речь больше не шла о философских нападках на религиозный фанатизм или о выступлениях верующих против философов. Казот, глубоко верующий католик, в новых социокультурных условиях мог рассматривать ислам как религию, настолько близкую католицизму, что в его восприятии стирались наиболее существенные различия между этими конфессиями.
В конце статьи Р. Робер уточняет, что переводчики восточных сказок в эпоху Просвещения относительно уважительно (если сравнить с предшествующими периодами) относились к мусульманским первоисточникам - арабским или турецким. Однако трудно ответить на вопрос, насколько глубоко было понимание писателями этих источников, действительно ли в них осуществился подлинный контакт восточной и западной культур.
Н.Т. Пахсарьян
ЛИТЕРАТУРА XIX в.
Русская литература
2015.02.015. АНОШКИНА-КАСАТКИНА ВН. РУССКИЙ РОМАНТИЗМ: В.А. ЖУКОВСКИЙ, А С. ПУШКИН. - М.: НИУ МГОУ, 2014. - 400 с.
Ключевые слова: В.А. Жуковский; А.С. Пушкин; русский романтизм; русский предромантизм; жанровая система; лирика; лироэпические жанры; баллада; жанровое новаторство; эстетический субъективизм.
Автор монографии - доктор филологических наук В.Н. Анош-кина-Касаткина (проф. МГОУ) анализирует социально-философские, духовно-нравственные и эстетические основы русского романтизма первой половины Х1Х в. Исследовательница исходит из убеждения, что романтизм в России, несмотря на все многообразие его связей с европейской литературой и общественной мыслью, сложился как вполне самостоятельный художественный метод. Этот метод и обусловил формирование весьма своеобразного направления в русской литературе 1810-1820-х годов, оказавшего самое глубокое влияние на всю последующую литературную историю России. Под его «обаянием оказались чуть ли не все русские поэты первой половины Х1Х в., во всяком случае, пережили увлечение им и сохранили глубинные связи с этим возвышенным искусством. Русская классическая литература в целом и проза, и поэзия того столетия, проникнута романтическим одухотворением» (с. 18).
Романтизм в России - одно из проявлений общего процесса европеизации страны, начатой реформами Петра Великого. Его
