Научная статья на тему '2016. 04. 010. Скиннер К. Судебный Шекспир. Skinner Q. forensic Shakespeare. - Oxford: Oxford Univ.. Press, 2014. - 356 p'

2016. 04. 010. Скиннер К. Судебный Шекспир. Skinner Q. forensic Shakespeare. - Oxford: Oxford Univ.. Press, 2014. - 356 p Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY
117
26
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
ШЕКСПИР / РИТОРИКА / СУДЕБНАЯ РЕЧЬ / СТАТУСЫ / АРГУМЕНТАЦИЯ / INVENTIO / НАХОЖДЕНИЕ / ЧАСТИ РЕЧИ / ОБЩИЕ МЕСТА
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Похожие темы научных работ по языкознанию и литературоведению , автор научной работы — Махов А.Е.

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Текст научной работы на тему «2016. 04. 010. Скиннер К. Судебный Шекспир. Skinner Q. forensic Shakespeare. - Oxford: Oxford Univ.. Press, 2014. - 356 p»

дать новые смыслы различным элементам сюжета и подчеркнуть принципиальную возможность неоднозначных трактовок - как при создании текста, так и в момент его интерпретации» (с. 164).

Е.В. Лозинская

2016.04.010. СКИННЕР К. СУДЕБНЫЙ ШЕКСПИР.

SKINNER Q. Forensic Shakespeare. - Oxford: Oxford univ. press,

2014. - 356 p.

Ключевые слова: Шекспир; риторика; судебная речь; статусы; аргументация; inventio; нахождение; части речи; общие места.

Квентин Скиннер (Лондонский университет), автор известных трудов по истории политической мысли Ренессанса и раннего Нового времени, на этот раз обращается к истории английской литературы, а именно к творчеству У. Шекспира. Новая книга Скин-нера связана с его прежними работами риторической проблематикой: он продолжает «осмыслять место ars rhetorica в истории ренессансной культуры» (с. 1), только теперь на материале не политических трактатов, а текстов Шекспира.

К. Скиннер находит у Шекспира все три рода речей, традиционно (начиная с Аристотеля) различаемых классической риторикой, - речи совещательные, эпидейктические и судебные. Однако в данной книге исследователь сосредоточен на судебной риторике. По мнению ученого, судебная речь настолько занимала Шекспира, что он для овладения ее техникой изучал риторические трактаты. К. Скиннер обнаруживает у Шекспира следы знакомства с сочинением Цицерона «О нахождении», с римской «Риторикой к Герен-нию», а также с некоторыми ренессансными трактатами, особенно с «Искусством риторики» Томаса Уилсона (1553).

Интерес к судебной риторике не был у Шекспира постоянным, но проявлялся в определенные периоды творчества: он ощутим в сочинениях, созданных между 1594 и 1600 гг. (поэма «Лукреция», пьесы «Ромео и Джульетта», «Венецианский купец», «Юлий Цезарь» и «Гамлет»), а также в трех пьесах, написанных в 1603-1605 гг. («Отелло», «Мера за меру», «Конец - делу венец»).

Риторика Шекспира, давно привлекавшая внимание исследователей, изучалась главным образом в аспекте elocutio - третьей

стадии риторического процесса, в ходе которой мысль облекалась в словесную «одежду» фигур и тропов. К. Скиннер отмечает, что сам Шекспир гораздо больше интересовался первой стадией - (inventio) аргументов. В тех редких случаях, когда он говорит о собственной поэзии, он выдвигает на первый план именно «invention» (103-й сонет, посвящение к поэме «Венера и Адонис»). К. Скиннер далее сосредотачивается именно на аргументативной стороне шекспировской поэзии, обращаясь к собственно elocutio лишь в тех случаях, когда словесное выражение поддерживает определенную аргу-ментативную стратегию.

Анализу произведений Шекспира предпослан краткий обзор классической (в основном римской) риторики и ее рецепции в Англии эпохи Шекспира. К. Скиннер отмечает, что римские теоретики (автор трактата «Риторика к Гереннию», Цицерон), в отличие от современных исследователей, склонных выдвигать на первый план стадию elocutio, считали основой всего риторического процесса inventio. Квинтилиан подчеркивает зависимость «выражения» от «нахождения мыслей» (с. 13).

Римские теоретики риторики главным родом речи считали genus iudicale - судебный род (с. 21). Из всего круга проблем, обсуждавшихся в теории судебной речи, исследователь выделяет как особо значимую для Шекспира проблему классификации вопросов, возникавших в судебной ситуации. В греческой (как и в русской) риторической традиции их называли статусы, в римской -constitutiones.

«Риторика к Гереннию» выделяет три таких вопроса -constitutio coniecturalis, constitutio legalis, constitutio iuridicalis (в русской традиции - статусы установления, определения, оценки); эта трехчастная система переходит и в английское «Искусство риторики» Т. Уилсона. В первом случае (статус установления) обсуждается вопрос, имело ли место само деяние; во втором (статус определения) - вопрос о соответствии этого деяния закону (например, было ли оно предательством или оскорблением); в третьем (статус оценки) - вопрос, имеет ли данное деяние какое-либо оправдание, «по праву (iure) или не по праву (iniuria) оно совершено», как формулирует «Риторика к Гереннию» (цит. по: с. 23).

Статус оценки был особенно сложен в судебном разбирательстве. Это разбирательство считалось законченным (absoluta),

если ответчик мог доказать, что деяние было совершено по праву. В противном случае требовались дополнительные аргументы (и обсуждение становилось adsumptiva, т.е. требующим вспомогательных средств): ответчик должен был что-то добавить к своим доводам в форме concessio - допущения своей вины, но с приведением оправдывающих мотивов. Это concessio можно было совершить в форме purgatio (извинения-очищения): ответчик признавал свое деяние, но утверждал, что совершил его непреднамеренно (не «cum consulto»), а потому заслуживал оправдания. Если он не находил аргументов для подобного purgatio, ему оставалось лишь использовать deprecatio - прямое признание вины, сопровождаемое мольбой о прощении (с. 24).

Римская риторика в первые десятилетия XVI в. заняла в системе английского образования чрезвычайно значительное место, аналогичное тому, какое она имела в системе римского воспитания. После изучения латинской грамматики в тюдоровских грамматических школах предписывалось изучение риторики, с обязательным чтением «Риторики к Гереннию»; рекомендовались также «О нахождении» Цицерона и даже «Воспитание оратора» Квинтилиана.

Наряду с римской классикой пользовались популярностью и современные латинские трактаты по риторике (Эразма Роттердамского, Филиппа Меланхтона и др.), а также трактаты на английском языке (самый ранний - «Искусство или мастерство Риторики» Леонарда Кокса, 1532).

С начала XVI в. начался спор между логикой и риторикой за право на обладание учением о нахождении аргументов (т.е. на inventio). Петр Рамус предложил радикально ограничить риторику сферой elocutio, т.е. превратить ее в науку о стиле; inventio он подчинял логике, которая, в его понимании, состояла из двух разделов -нахождения и суждения: inventio находит аргументы, суждение их располагает в определенном порядке (с. 36).

Такое обедненное понимание риторики получило отражение в некоторых английских трактатах (у А. Фронса, Ч. Батлера, О. Тэлона), однако в целом не затронуло риторическое образование, которое по-прежнему опиралось на классическую римскую традицию. Кроме того, самый популярный англоязычный трактат по риторике, «Искусство риторики» Томаса Уилсона (1553), следовал прежним представлениям об inventio как центральном разделе

риторики. Уилсон, в частности, обратил внимание на необходимость учитывать в выборе аргументации специфику конкретных слушателей, их мнений и предрассудков: «Толпа... это животное, или скорее чудовище, у которого множество голов; и потому, в соответствии с многообразием природ [людей], постоянно должно использоваться множество изобретений (уапейе of туепсюп)» (цит. по: с. 42).

В следующем далее общем обзоре «судебных пьес Шекспира» К. Скиннер показывает, что драматург разрабатывал в них все три вышеупомянутых статуса. Однако больше всего его привлекал статус установления: вопрос, совершалось ли то или иное деяние, возникает в финале «Ромео и Джульетты» (выясняется, убивал ли Брат Лоренцо Ромео); в «Гамлете» (заглавный герой стремится выяснить, убивал ли Клавдий его отца, в то время как Полоний ищет скрытую причину мнимого безумия Гамлета); в «Отелло» (вопрос об измене Дездемоны).

В сцене суда из «Венецианского купца» судебная дискуссия ведется в статусе определения, так как обсуждается вопрос о соответствии претензии Шейлока букве закона.

Статус оценки фигурирует в «Юлии Цезаре» - в риторическом поединке Брута и Антония, спорящих, «по праву» ли было совершено убийство Цезаря; а также в «Мере за меру», где ставится вопрос о возможности оправдать и простить очевидный проступок.

Особой, беспрецедентной у Шекспира сложностью отличается риторическая структура комедии «Конец - делу венец», где введены в игру все три судебных статуса.

Шекспир демонстрирует владение композицией судебных речей, разработанной в римской риторике. Судебная речь пятича-стна: она состоит из вступления (ргоИоетшт), изложения обстоятельств дела (паггайо), изложения собственных аргументов (сопйг-тайо), опровержения аргументов противной стороны (соп^айо), завершения (регогайо).

Большая часть книги К. Скиннера представляет собой анализ этих пяти частей судебной речи, обнаруживаемых автором в пьесах Шекспира; при этом с особой подробностью рассмотрено вступление, которому посвящено несколько глав.

В римской риторике тип вступления определялся характером рассматриваемого дела; дела же в целом делились на causa honesta (защита того, что любому человеку показалось бы достойным защиты) и causa turpis (защита того, что любому показалось бы недостойным защиты). Противопоставление honesta - turpis в английском языке эпохи Шекспира передавалось терминами honest -dishonest / foul. Именно в этой терминологии изъясняется Гамлет, когда с сомнением говорит о призраке, принявшем облик его отца: «Я подозреваю нечестную игру (some foule play)» (акт I, сцена 2).

Типы вступления, соответствующие этим двум типам дел, «Риторика к Гереннию» определяет как principio и insinuatio. В первом случае оратор действовал прямо и без обиняков; во втором - использовал непрямой путь воздействия, намеки, проникая «в душу слушателей притворством и тайными извивами» (по определению Цицерона в трактате «О нахождении»; цит. по: с. 72).

В некоторых случаях Шекспир избирает первый тип вступления: его персонаж прямо излагает «честное дело», подчеркивая свою собственную прямоту и недвуличие. Именно так ведет себя Призрак в Гамлете. К. Скиннер находит в его речи (акт I, сцена 5) несомненные следы знакомства с римской риторикой.

Призрак, как и подобает в данной ситуации, говорит в высоком стиле, используя фигуру exclamatio (восклицания): «слушай, Гамлет, слушай, о слушай». Чтобы привлечь внимание слушателей, ритор должен, согласно «Риторике к Гереннию», представить свой предмет как важный, новый или необычный. Призрак следует этому совету, заявляя Гамлету, что убийство, о котором он говорит, «самое бесчестное, странное и неестественное». Римская риторика советует приписывать оппонентам определенный набор отрицательных качеств. Так, она предлагает изображать оппонента «нечистым» (spurcus), и Призрак, явно знакомый с римской риторикой, определяет Клавдия как «кровосмесительное, прелюбодейное животное (beast)» (с. 80).

Другой тип вступления, insinuatio, используется, когда защищаемое дело воспринимается как неправое, «нечестное». К. Скиннер различает два случая подобного вступления у Шекспира: в первом случае дело самим оратором воспринимается как «честное», однако «судья» (т.е. слушатели) относится к оратору враж-

дебно; во втором - сам оратор знает, что защищает «нечестное» дело.

Шекспир проявляет чрезвычайный интерес к ситуации, в которой человек, твердо уверенный в своей правоте, защищается перед лицом «враждебного судьи» (с. 106). Эта ситуация разрабатывается в «Ромео и Джульетте» (защита Брата Лоренцо в заключительной сцене), в «Отелло» (защита Отелло, которого Бра-банцио обвиняет в использовании магии с целью похитить его дочь), в «Юлии Цезаре». В последней трагедии перед «враждебным судьей» (собственно, перед враждебно настроенным плебсом) вынужден выступать Антоний (акт III, сцена 2).

Он находится в сложном положении: ведь ему предстоит взять слово после Брута, который только что успешно оправдался перед плебсом в совершенном им убийстве Цезаря. Неудивительно, что Антоний начинает свою речь весьма осторожно: он следует завету Цицерона (в трактате «О нахождении») представлять в подобных случаях дело так, «как будто позорное для твоих противников кажется позорным и тебе» (цит. по: с. 107), и соглашается с Брутом в том, что Цезарь был «властолюбив».

Это согласие, разумеется, притворно. Далее Антоний приводит примеры из жизни Цезаря, говорящие об обратном, сопровождая их рефреном: «Но Брут сказал, что Цезарь был властолюбив, а Брут, несомненно, достойный (Honourable) человек». Слово «Honourable» намекает на весьма неудачный в риторическом отношении пассаж из речи Брута, где он нескромно и чрезмерно самоуверенно призывает плебеев «уважать его честь (Honor)».

Утверждение о «властолюбии» Цезаря риторически связано с «достоинством» Брута: если Брут «достойный человек», он не мог солгать, а значит, Цезарь «властолюбив». Но что если Цезарь на самом деле не властолюбив? В этом случае «достоинство» Брута будет поколеблено. Именно так и происходит: «властолюбие» императора опровергается приводимыми Антонием примерами, а «достоинство» его убийцы, вследствие настойчиво проводимой корреляции между властолюбием первого и достоинством последнего, ставится под сомнение (с. 113-115).

Непрямая аргументация Антония (на буквальном уровне его вступление можно принять прямо-таки за хвалу Бруту) эффективно воздействует на плебс. Он улавливает сарказм в многократном по-

вторе слова «Honourable», а один из плебеев выражает напрямую то, о чем Антоний может сказать лишь косвенно: «Они же предатели; какие же они достойные люди?».

Во втором типе insinuatio оратор обращается к приемам непрямого воздействия вследствие того, что дело само по себе воспринимается всеми как «нечестное», - или, как формулирует «Риторика к Гереннию», «сам предмет отчуждает слушателей от нас (ipsa res animum auditoris a nobis alienat)» (цит. по: с. 124).

Таково insinuatio Яго, прекрасно осознающего «нечестность» своего дела. Чтобы заронить сомнение в душу Отелло, Яго использует целый ряд приемов, описанных как в римской, так и в английской риторике, из которых К. Скиннер выделяет, как особенно эффективный, апосиопесис - незавершенную фразу («Ничего, мой господин, или если... Я не знаю что» - акт III, сцена 3). Такой апосиопесис, по определению Генри Пичема («Сад красноречия», 1593), служит для того, чтобы оставить в душе слушателя «яд некоего ложного подозрения» (цит. по: с. 138).

После вступления оратор переходит к narratio - изложению фактической стороны дела. К. Скиннер показывает, что и здесь Шекспир следует советам теоретиков риторики, стремясь сделать изложение кратким, ясным, правдоподобным (три достоинства речи согласно «Риторике к Гереннию»), но также и вызывающим у слушателей нужные для оратора эмоции. Образцом такого риторически «правильного» narratio может служить монолог Антония («Юлий Цезарь», акт III, сцена 2), в котором использованы не только собственно речевые средства, но и эффектный жест: Антоний приподнимает тогу покойного Цезаря, чтобы явить слушателям его изуродованное тело, в полном соответствии с советом Квинтилиа-на, рекомендовавшего оратору по мере необходимости предъявлять публике окровавленные одежды или даже изуродованный труп жертвы (с. 184).

Однако порой Шекспир сатирически изображает неудавшееся narratio: такова попытка Полония объяснить безумие Гамлета (во II акте трагедии), лишенная всех вышеназванных риторических достоинств.

В главах, посвященных изложению аргументации (confirma-tio), К. Скиннер делит материал на группы, соответствующие трем вышеупомянутым статусам. Статус оценки (обсуждение вопроса,

«по праву» ли человек совершил тот или иной поступок) исследователь обнаруживает уже в «Комедии ошибок» (не ранее 1590 г., первая известная постановка - 1594), полагая, что именно с этого статуса начался интерес Шекспира к судебной риторике.

К этому же статусу относится и риторическое состязание Брута и Антония из III акта трагедии «Юлий Цезарь». Брут настаивает на том, что убийство Цезаря было справедливым и законным: Брут восстал против императора, потому что любит Рим (а значит, поступок был совершен оправданно в моральном плане - recte) и хочет, чтобы римляне жили как свободные люди, а не как рабы (поступок, таким образом, был совершен и по праву - iure). Антоний отвергает эти притязания: поступок Брута был черной неблагодарностью (т.е. не был совершен «recte»), а в правовом плане его следует оценить как предательство против Рима, а не как защиту интересов римлян.

В заключение Антоний использует прием, который теоретики риторики начиная с Аристотеля определяли как atechnos («нетехнический», т.е. не относящийся к арсеналу собственно риторического мастерства): он зачитывает документ - завещание Цезаря, отдающее навеки гражданам Рима сады вдоль Тибра; этим Антоний окончательно завоевывает симпатии плебеев.

К статусу определения Шекспир проявляет гораздо меньше интереса, чем к двум другим статусам. Пример обсуждения дела в перспективе данного статуса К. Скиннер находит только в сцене суда из «Венецианского купца». Шейлок преподносит здесь свое притязание вырезать из тела Антонио фунт мяса как абсолютно справедливое и законное (поскольку оно соответствует условиям векселя), однако Порция ставит вопрос о соответствии этого притязания букве закона (определение деяния в терминах закона и составляет суть данного статуса) и указывает, что осуществить требование Шейлока без пролития крови (а о крови в векселе ничего не говорится) невозможно. Потенциальное деяние Шейлока переквалифицируется из «справедливого» в преступное (покушение на жизнь христианина).

Больше всего Шекспира привлекает статус установления, в рамках которого выясняется вопрос, совершалось ли на самом деле то или иное деяние (например, убийство). Аргументация по данному статусу разрабатывается Шекспиром в разных вариантах. Вари-

ант «неудавшегося обоснования» (с. 221) представлен «расследованием» Полония, который тщетно пытается установить, безумен ли на самом деле Гамлет, а если да, то в чем причина его безумия. Аналогичная попытка Гамлета установить, в самом ли деле Клавдий убил его отца (как утверждает Призрак), более эффективна, но все же не дает вполне однозначного результата (по крайней мере Горацио очень сдержанно оценивает эффект устроенной принцем «мышеловки») - поэтому К. Скиннер относит ее к типу «двусмысленного обоснования» (с. 234). Тип «успешного обоснования» (с. 246) исследователь находит в комедии «Конец - делу венец», тип заведомо ложного, «сфабрикованного обоснования» - в «Отел-ло» (с. 250).

Приемы опровержения чужих аргументов (refutatio) не отличаются у Шекспира разнообразием: он использует, как правило, такие «нетехнические» средства, как документы (письмо, подтверждающее рассказ Брата Лоренцо, в «Ромео и Джульетте») и показания свидетелей.

Завершение речи (peroratio) требует амплификации, которая лучше всего достигается обращением к «loci communes», о чем прямо заявляет «Риторика к Гереннию»: «амплификацию вводим посредством общих мест (per locos communes)» (цит. по: с. 292).

Именно поэтому в последней главе книги К. Скиннер особое внимание уделяет проблеме общих мест. Он прослеживает смысловую эволюцию термина «loci communes», отмечая, что в эпоху Ренессанса под общими местами все чаще понимали не логическое «местоположение» аргументов, но конкретные сентенции, которые можно применять к разным ситуациям. Эти сентенции, расположенные систематически или просто в алфавитном порядке, издавались в виде «книг общих мест».

Казалось бы, что материал подобных книг давал возможность Шекспиру насытить peroratio своих судебных речей патетическими сентенциями. Однако в трактовке этой части речи Шекспир отступает от заветов классической риторики. Многие судебные речи в его пьесах вообще лишены peroratio; в некоторых случаях, когда Шекспир распределяет части речи между участниками сцены, формальное peroratio имеется, но его произносит не истец и не ответчик, а судья (с. 306).

Устранение peroratio выглядит порой подчеркнуто намеренным. Так, зритель эпохи Шекспира вполне мог ожидать, что вышеупомянутая сцена Брута и Антония в «Юлии Цезаре» закончится какой-нибудь сентенцией представителя плебса, выступающего здесь в роли судьи. Однако плебс, минуя завершающие речи, немедленно переходит к делу, готовясь поджечь «дома предателей» (с. 306).

По мнению К. Скиннера, редукция завершающей части речи вполне могла отражать скепсис Шекспира в отношении общих мест; ведь «он писал в эпоху, когда практика поиска таких sententiae и рассуждения на основе их авторитета начала вызывать сомнения» (с. 311). Этот скепсис прорывается порой у некоторых героев Шекспира - например, у Брабанцио, который отмечает в «сентенциях (sentences)» их «двусмысленность»: они одинаково годятся и на то, чтобы «подсластить», и на то, чтобы «подгорчить» («Отелло», акт I, сцена 3). Как полагает К. Скиннер, «Брабанцио здесь близок к тому, чтобы с презрением оценить всю теорию общих мест» (с. 313).

Тот же скептицизм в отношении заимствованных «общих фраз» высказывает старший современник Шекспира, Мишель Монтень («Опыты», Книга III, глава 12).

Работая со всем арсеналом средств риторической аргументации, Шекспир испытывает определенный скепсис в отношении по крайней мере некоторых элементов риторической теории: риторика в его произведениях остается действенной силой, но границы этой действенности уже четко обозначены и осознаны.

А.Е. Махов

ЛИТЕРАТУРА XVII-XVIII вв.

2016.04.011. ДЕКОНИНК Р. МЕЖДУ ВЫМЫСЛОМ И РЕАЛЬНОСТЬЮ: ОБРАЗ-ТЕЛО В РАННЕНОВОВРЕМЕННОЙ ТЕОРИИ СИМВОЛА.

DEKONINCK R. Between fiction and reality: The image body in the Early Modern theory of the symbol // The anthropomorphic lens: Anthropomorphism, microcosmism and analogy in Early Modern thought and visual arts / Ed. by Rothstein B., Weemans M., Melion W. - Leiden; Boston: Brill, 2014. - P. 323-337.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.