CC BY
28
вились неискренними, излишне перегружались гиперболами. Однако тайной пружиной развития панегирика была пропаганда арабских идей джахилиййи и - частично - ислама, в диалектическом поиске высшей справедливости. Автор заключает, что поэтическая пропаганда тесно сплелась с политической, позволив Омейядам и их панегиристам сформировать «проарабскую» элиту халифата, которая долгое время не сходила с исторической арены (с. 48).
М.В. Рудакова
2016.04.009. БРАУН К.А. ФАБЛИО У БОККАЧЧО: СРЕДНЕВЕКОВЫЕ КОРОТКИЕ НАРРАТИВЫ И ФУНКЦИЯ ИНВЕРСИВНЫХ ПРОТИВОПОСТАВЛЕНИЙ.
BROWN K.A. Boccaccio's fabliaux: Medieval short stories and the function of reversal. - Gainesville: Univ. press of Florida, 2014. -227 p.
Ключевые слова: Дж. Боккаччо; фаблио; инверсивное противопоставление (reversal); рукописная традиция; источники «Декамерона»; хиазм.
Среди источников «Декамерона» фаблио занимают важное место: ученые связывают с этим жанром от одной пятой до четверти новелл, однако в большинстве случаев речь идет о выявлении тематических аналогий между конкретными произведениями. Специалист по итальянской и французской литературам Средних веков Кэтрин Адамс Браун (США) предлагает сменить угол зрения и рассмотреть влияние фаблио на композиционные и метатекстуальные аспекты организации текста Боккаччо. «Декамерон» ознаменовал собой сдвиг литературной парадигмы, когда «литература как закрытая, дидактическая система, адресованная целостной аудитории, в течение XIII-XIV вв. уступила место открытой литературе, предполагающей выбор интерпретации и ориентированной на аудиторию, составленную индивидуальными, частными лицами, имеющими свою внутреннюю жизнь» (с. 163). Возможность множественных интерпретаций одного текста, заложенная в нем самом на разных уровнях - от словесного до макроструктурного, стала важнейшим признаком новой поэтики, и именно во французских фаблио были разработаны механизмы реализации этого литературного принципа.
Концепция исследовательницы строится на понятии «reversal», объединяющем различные виды инверсивных противопоставлений, призванных привлечь внимание читателя к неоднозначности содержания как отдельного произведения, так и их последовательности в рамках сборника или манускрипта. К.А. Браун выявляет аналогию между тремя разновидностями этого приема, существующими на словесном, тематическом и структурном уровнях. Первая связана с использованием хиазма - риторической фигуры, в которой параллельные элементы образуют структуру вида AB - BA или ABC - CBA. Хиазм часто выступает в роли завершающего повествование обобщенного высказывания, как например в фаблио «Les Perdrix», где говорится, что «женщины могут ложь сделать очевидностью, а очевидность сделать ложью» («Mençonge fet devenir voir / voir fet devenir mençonge»). Хиастические структуры встречаются и в нарративной части фаблио, хотя в этом случае они основаны не на хиазме в точном смысле слова, а на риторических фигурах, связанных с использованием омонимов, паронимов и од-нокоренных слов.
Вторая разновидность «reversal» - нарративная - предполагает инверсию социальных ролей персонажей, когда, например, жена (занимающая подчиненное место в средневековой иерархии) одерживает верх над мужем (вышестоящим) или мертвого принимают за живого и т.п. К этому же типу относятся пародийные мотивы, в которых проводится аналогия между низменными видами человеческой деятельности и топосами высокой - куртуазной или религиозной - литературы (сексуальный акт уподобляется молитве или поцелую, знаменующему установление вассальной связи). К нарративным инверсиям К.А. Браун относит также и «иронические» пословицы: многие фаблио завершаются обобщенными высказываниями, очевидным образом противоречащими основному сюжету. Смысл таких окончаний заключается в указании на сомнительность принципа дидактизма, предполагающего наличие в нарративе какой-либо общезначимой моральной истины.
Третий тип анализируемого приема - структурный - связан с сюжетными инверсиями, при которых начальная ситуация преобразуется в параллельную ей конечную, где актанты и / или действия заменены противоположными им. Так, в фаблио «Le prestre qui abevete» кюре приходит к любовнице и наблюдает сквозь дырку в
двери, что они с мужем трапезничают. Тем не менее кюре заявляет, что супруги предаются плотской любви. Муж спорит с ним, но кюре предлагает ему самому поглядеть через дырку в двери. Любовники занимаются сексом, утверждая, что на самом деле они обедают. Муж убеждается в том, что глаза его обманывают, как это ранее якобы и произошло с кюре.
В фаблио все три типа «reversal» находятся в динамическом взаимодействии, подкрепляя и комментируя друг друга, что во многом объясняется их общей метатекстуальной функцией. Если отвлечься от конкретного содержания каждого текста, можно заметить, что в этом жанре инверсивные противопоставления всех трех видов связаны с утверждением условности языковой реальности по сравнению с физическим миром. «Язык литературы лжив по своей природе, он не является частью реальной действительности. Но, будучи лживым, он тем не менее может трансформировать то, как реальность выглядит в глазах людей» (с. 28). К.А. Браун иллюстрирует этот тезис, детально анализируя фаблио «Cele qui fu foutue et desfoutue» (так называемое «Фаблио о журавле»), которое она считает одним из прототипических образцов жанра, собравшим в себе все разновидности инверсивных противопоставлений и в то же время отчетливо демонстрирующим их метатекстуальную функцию. Фаблио как жанр основан на «совмещении противоположных идей, в особенности связанных с отношением реальности и вымысла», он «объединяет правду и ложь в единое целое и тем самым ставит под сомнение дидактические установки и моральные императивы» (с. 29), открывая дорогу неоднозначным интерпретациям текста. В рассматриваемом фаблио право на существование имеют по меньшей две версии рассматриваемых событий - совращение невинной девушки ловким кавалером и удачная попытка самой девушки избежать контроля ее эротического поведения.
Инверсивные противопоставления в «Фаблио о журавле» К. А. Браун находит также в совмещении в нем западной и восточной традиций короткого нарратива, сыгравших важную роль в формировании европейской новеллы. Примером этого может служить использованный в тексте мотив башни как места заточения молодого героя или героини, в котором сочетаются элементы, заимствованные из лэ Марии Французской и романов Кретьена де
Труа, с одной стороны, а с другой - из «Книги о семи мудрецах» и сюжета о Варлааме и Иоасафе.
Анализ обширной рукописной традиции данного фаблио приводит К.А. Браун к выводу, что его размещение во всех манускриптах не случайно и связано с комплексом тематических, мо-тивных, лингвистических и жанровых противопоставлений на уровне микроконтекста, аналогичных внутритекстовым «reversals» в рамках самого произведения. Место «Фаблио о журавле» в каждом из кодексов свидетельствует о наличии конкретных интенций у составителей сборников, хотя они могут различаться от одного кодекса к другому.
Опираясь на это наблюдение, К.А. Браун высказывает идею о необходимости выявить роль фаблио как жанра в общей структуре рукописных антологий. Однако каждый из кодексов, содержащих фаблио, требует индивидуального анализа и таким образом открывает обширное поле для будущих исследований. В своей работе К. А. Браун ограничивается подробным анализом композиционных принципов манускрипта BNF fr. 2173, интересного в контексте ее исследования вероятным итальянским происхождением. Манускрипт содержит открывающую его энциклопедическую поэму лота-рингского монаха Готье (Госсуина) де Меца «Картина мира» (1245), сборник басен Марии Французской (конец XII - начало XIII в.) «Изопет» («Маленький Эзоп»), анонимные «Речения женщин» и шесть фаблио. При этом фаблио размещены внутри басенного сборника - как в самом его начале (после открывающего этого текст Explicit) или незадолго до завершения, так и в середине. Обильные тематические и лексические контрасты и параллели между баснями и фаблио свидетельствуют, что, вероятно, замысел составителя манускрипта предполагал сопоставление этих двух жанров, смысл которого К.А. Браун определяет следующим образом: «В центре басни находится сообщение о том, каков мир на самом деле, или доказательство, что он именно таков, а в центре фаблио - сам сюжет или развитие нарратива, а не сообщение, или же -точнее - сообщение о природе нарратива» (с. 35). Однако интенция компилятора не ограничена этим поэтологическим контрастом. Манускрипт дает картину мира в целом: поэма де Меца сообщает сведения об устройстве вселенной, басни Марии Французской отражают моральные законы, а фаблио говорит о природе языка и его
соотношении с реальной действительностью. Вместе с тем кодекс выполняет три основных задачи средневекового текста: он учит, поучает (воспитывает) и развлекает.
Обзор других рукописей, включающих фаблио, подтверждает идею, что эти кодексы составлялись с определенной интенцией и представляют собой именно антологии, а не miscellanea. Ключевым концептом для понимания их единства можно назвать идею разнообразия - сочетания восточной и западной традиции, учительной и развлекательной установок, разнообразных жанров, тем и стилистических регистров. Именно в этом, по мнению исследовательницы, «Декамерон» испытал на себе влияние французских фаблио.
С этой точки зрения рассмотрена структура рамки «Декамерона». К.А. Браун указывает на существенные различия между восточной и западной традицией обрамленных повествований. Первая предполагает наличие нескольких диегетических уровней, когда конкретные истории рассказываются в контексте рамочного нарра-тива, предполагающего комплекс мотивов, складывающихся в некоторый сюжет (угроза жизни рассказчика, воспитание наследника и т.д.). Вторая включает экстрадиегитические рамочные тексты, излагающие цели автора, защищающие его от возможных нападок, т.е. имеющие отчетливо метатекстуальную природу. В «Декамероне» сочетаются обе модели обрамления, при этом речь не идет об их механическом объединении. «Восточный» по структуре текст, описывающий времяпрепровождение «веселой компании», вместе с тем проникнут характерными для западной традиции топосами и содержит также и западные конструктивные элементы.
Влияние кодексов с фаблио ощущается также и в наличии сложной структуры в последовательности дней и отдельных новелл внутри каждого дня. Смежные дни, как правило, предполагают один из вариантов контраста: сюжетный (печальный или счастливый конец истории для дней IV и V), стилистический (дни V и VI), лингвистический (III и IV). Однако нередко этот контраст оттеняется сходством сюжетных мотивов или тематикой конкретных новелл. Важное место в «Декамероне» занимают также параллельные сюжеты: примером могут служить две новеллы (IX:2 и I:4), в которых повествуется о том, как молодая монахиня (монах), вступившая (вступивший) в любовную связь, избегает наказания, уличив
настоятельницу (настоятеля) в этом же грехе. К.А. Браун видит в этом дублировании одного сюжета ту же интенцию, которая определила включение басни и фаблио, восходящих к одному и тому же мотиву матроны Эфесской, в кодекс BNF fr. 2173, - сопоставление различных интерпретаций одного мотива.
Тематические заимствования Боккаччо из французских фаблио в целом изучены весьма подробно, однако интерес К.А. Браун вызывает не столько сюжетное сходство, сколько параллели между лингвистическими и риторическими решениями авторов. Аналогия между новеллой об Алибек (III:10) и фаблио «Frere Denise» проводится автором книги на основании использования в обоих текстах языка религиозной активности для описания физической любви. Сопоставление новеллы IX:2 и фаблио Жана де Конде «La Nonete» позволяет выявить лексические совпадения в ключевых моментах фабулы, общий для обоих текстов способ использования одного из вариантов инверсивного противопоставления (нехарактерная для фаблио как жанра куртуазная лексика для описания физического акта любви), важную роль структурной разновидности «reversal» (оппозиция исходного описания монастыря как очень строгого и финального решения аббатисы разрешить монашкам тайные развлечения). «Внимательное прочтение» (close reading) этих произведений приводит автора к выводу о том, что Боккаччо, вероятно, был знаком с письменной версией фаблио и мог опираться на нее в своем творчестве. Это позволяет задать вопрос о том, насколько, вообще, кодексы с фаблио, а не только отдельные тексты этого жанра могли выступать в качестве источника «Декамерона». Принято считать, что с фаблио Боккаччо был знаком только в устной традиции, и, следовательно, влияние на него подобных кодексов исключено. Однако К.А. Браун дает обильные косвенные свидетельства того, что такие манускрипты все же могли быть доступны в Италии в середине XIV в. Важнейшим из них является существование в Риме одного из манускриптов с фаблио Жана де Конде (Rome, Casanatense 1598), содержащего в том числе «La Nonete».
В целом существуют серьезные признаки того, что влияние фаблио на «Декамерон» не ограничивалось использованием общих сюжетных мотивов. «И фаблио, и новеллы Боккаччо использовали прием "reversal" для формирования оппозиций - в особенности на уровне нарративного дискурса. Благодаря этому они смогли при-
дать новые смыслы различным элементам сюжета и подчеркнуть принципиальную возможность неоднозначных трактовок - как при создании текста, так и в момент его интерпретации» (с. 164).
Е.В. Лозинская
2016.04.010. СКИННЕР К. СУДЕБНЫЙ ШЕКСПИР.
SKINNER Q. Forensic Shakespeare. - Oxford: Oxford univ. press,
2014. - 356 p.
Ключевые слова: Шекспир; риторика; судебная речь; статусы; аргументация; inventio; нахождение; части речи; общие места.
Квентин Скиннер (Лондонский университет), автор известных трудов по истории политической мысли Ренессанса и раннего Нового времени, на этот раз обращается к истории английской литературы, а именно к творчеству У. Шекспира. Новая книга Скин-нера связана с его прежними работами риторической проблематикой: он продолжает «осмыслять место ars rhetorica в истории ренессансной культуры» (с. 1), только теперь на материале не политических трактатов, а текстов Шекспира.
К. Скиннер находит у Шекспира все три рода речей, традиционно (начиная с Аристотеля) различаемых классической риторикой, - речи совещательные, эпидейктические и судебные. Однако в данной книге исследователь сосредоточен на судебной риторике. По мнению ученого, судебная речь настолько занимала Шекспира, что он для овладения ее техникой изучал риторические трактаты. К. Скиннер обнаруживает у Шекспира следы знакомства с сочинением Цицерона «О нахождении», с римской «Риторикой к Герен-нию», а также с некоторыми ренессансными трактатами, особенно с «Искусством риторики» Томаса Уилсона (1553).
Интерес к судебной риторике не был у Шекспира постоянным, но проявлялся в определенные периоды творчества: он ощутим в сочинениях, созданных между 1594 и 1600 гг. (поэма «Лукреция», пьесы «Ромео и Джульетта», «Венецианский купец», «Юлий Цезарь» и «Гамлет»), а также в трех пьесах, написанных в 1603-1605 гг. («Отелло», «Мера за меру», «Конец - делу венец»).
Риторика Шекспира, давно привлекавшая внимание исследователей, изучалась главным образом в аспекте elocutio - третьей
