CC BY
132
Е.В. Лозинская
КОММЕНТАРИИ К «ИСКУССТВУ ПОЭЗИИ» ГОРАЦИЯ И «ПОЭТИКЕ» АРИСТОТЕЛЯ В ЭПОХУ ЧИНКВЕЧЕНТО
В эпоху Возрождения теоретико-литературные работы нередко имели форму комментария к одному из двух основополагающих античных трудов по поэтике - «Поэтическому искусству» Горация и «Поэтике» Аристотеля. Их известность и влияние на по-этологическую мысль в период Средних веков и раннего Возрождения различались значительным образом, что не могло не сказаться и на их рецепции в XVI в. - в «эпоху литературной критики», когда было создано большинство трудов, о которых пойдет речь. Если «Поэтика» была известна читателям того времени в основном в выдержках и арабских пересказах1, то Послание к Пизонам являлось одним из немногих античных текстов о теории поэзии, доступных этой аудитории. Хотя новых комментариев к нему в эти эпохи не было создано, довольно широко были распространены тексты двух грамматиков - Порфириона (III в.) и Акрона2 (псевдо-Акрона - V в.). Их труды представляют собой прежде всего грамматические explicationes: разъяснение смысла слов, синтаксических конструкций, перифразы темных мест, параллели с другими авторами, исторические и мифологические разъяснения. Однако Акрон разработал и некоторые теоретические вопросы, в частности проблему декорума (соответствия между стилем и предметом произведения), которая станет своего рода фирменным знаком «горациан-ской линии» в ренессансной поэтике. В комментарии Акрона были усилены риторические аспекты теории Горация: использование триады нахождение - расположение - украшение (inventio -dispositio - elocutio) для анализа поэтических текстов, ориентация на аудиторию как объект воздействия, ключевая роль противопос-
тавления вещи - слова (res-verba) в анализе текста. Акрон также стоит у истоков традиции выделения в тексте Горация отдельных предписаний (praecepta). Труды Акрона и Порфириона имеют обширную рукописную традицию3, и, более того, многие манускрипты и первые печатные издания (конец XV в.) самого «Поэтического искусства» включали в себя эти два комментария.
Б. Вейнберг выделяет в истории ренессансной экзегезы Горация несколько периодов4. К первому из них относятся ранние работы, написанные в конце XV - начале XVI в. Эти труды во многих своих аспектах связаны с предшествующей теоретической традицией, которая чаще всего имела форму «защиты поэзии». Однако уже на этом этапе на первый план вышли те моменты горацианской теории, которые стали ключевыми в ренессансной интерпретации послания:
а) корреляция между рекомендациями Горация и риторической триадой inventio - dispositio - elocutio, анализ композиции послания именно с опорой на эти категории;
б) прескриптивность комментариев - традиция разделения текста послания на отдельные отрывки, центральная мысль которых выделялась в виде «предписания», «правила», «заголовка»;
в) центральное положение категории decorum^ (соответствия между стилем и предметом произведения) в поэтике;
г) представление о пользе и удовольствии как двух целях поэта (акцент на одной из них или на их неразрывной связи будет определять специфику многих ренессансных комментариев);
д) противопоставление res-verba как ключевая оппозиция теории.
В 1482 г. был опубликован первый из ренессансных комментариев, принадлежавший перу Кристофоро Ландино. Он сопровождался предисловием неоплатонического характера, которое при некоторых последующих публикациях опускалось. Работа Ландино представляет собой характерный продукт своей эпохи. В ней имеются уже все перечисленные выше характеристики, за исключением отчетливого противопоставления res-verba. С одной стороны, комментарий включает в себя элементы «защиты поэзии», традиционной для гуманизма XIII-XV вв. формы существования поэто-логической теории, с ее характерными топосами: божественная
одержимость как источник творчества, сокрытие высших истин под покрывалом иносказания, превосходство поэзии над всеми прочими видами интеллектуальной деятельности. Связь с предшествующей традицией проявляется также в тонком разграничении различных видов вымысла: vanum - рассказ о том, чего не было, к которому принято относиться с пренебрежением; falsum - способ сокрыть нечто случившееся, целью которого является обман; fictum - рассказ о том, чего не было, но что могло произойти, который доставляет слушателям удовольствие. Последние две разновидности вымысла лишены правдивости, но не правдоподобия, в то время как первая еще и неправдоподобна. Несмотря на «аристотелевский» оттенок в определении фикционального, это разграничение восходит, скорее, к общераспространенному в гуманистических поэтиках опровержению тезиса о поэтах-лжецах, цель которого - разграничить ложь и поэтическую фантазию. С другой стороны, Ландино следует традиции согласования учения Горация с риторическими, в частности цицероновскими, теориями. Он указывает на близость друг к другу занятий поэта и ритора, хотя в целом поэтика намного превосходит риторику и включает ее в себя в качестве составного элемента: изысканность выражений (exquisita locutio) и фигуративность стиля (stylus ornatus) важны для поэзии, но не определяют ее сущность. Первичной целью поэзии для Лан-дино является удовольствие, доставляемое читателю, хотя полностью от идеи моральной полезности художественного творчества он не отказывается.
Одним из самых популярных в XVI в. комментариев был труд Иодокуса Бадия Асценсия, опубликованный в Париже в 1500 г. Это значительно более пространный, по сравнению с текстом Ландино, комментарий. Его характерная черта - энциклопе-дичность: Бадий стремится включить в него как можно больше параллельных мест из других авторов, среди которых первое место занимают Квинтилиан и Цицерон. Бадий стремится также систематизировать довольно разрозненные (для средневекового и постсредневекового сознания) идеи римского автора, что получает выражение в поиске троичных структур во всех аспектах горациан-ской поэтической теории: три возможных предмета, три стиля, три вида decorum^ и т.п. Его одержимость триадами столь велика, что среди целей поэта он указывает, во-первых, удовольствие,
во-вторых, пользу, а в-третьих, и то и другое одновременно. В том, что касается предмета поэзии, он выделяет сразу две триады: заимствованное из «Риторики к Гереннию» деление на правдивые, правдоподобные и на неправдивые и неправдоподобные предметы, и вместе с тем высокие (связанные с богами, героями и царями), средние (для дидактической поэзии) и низкие (пасторальные и бытовые) темы. Все эти триады связываются между собой принципом decorum^, формируя иерархию высоких, средних и низких жанров, восходящую к средневековому колесу Вергилия. Еще одна триада, восходящая к «Государству» Платона и разграничивающая три рода литературы (миметический, экзегетический и смешанный), заимствована у Диомеда.
Бадий первым из ренессенсных комментаторов вносит в го-рацианскую теорию значительно больший, чем в оригинале, акцент на оппозиции res/verba, при этом, как указывает Б. Вейнберг, поэзия оказывается у него полностью несамостоятельной дисциплиной, поскольку черпает res из философии, а verba - из риторики и грамматики5. Впрочем, в силу разнообразия цитируемых Бадием источников невозможно точно ответить на вопрос о том, становится ли это для него проявлением несамостоятельности поэзии или, напротив, она занимает особое место среди словесных искусств, являющихся подготовительными по отношению к ней, как, например, считали Колуччо Салутати и другие «defensores poeticae», в то время как тезис о несамостоятельности поэзии был характерен, скорее, для круга «detractores». При этом сложно сказать, насколько вся эта проблематика, связанная с защитой и поруганием поэзии, была актуальна для Бадия, поскольку часто в ключевых для этой многовековой дискуссии вопросах (например, можно ли использовать неправдивые и неправдоподобные сюжеты) он занимает непоследовательную позицию.
Комментарий Ауло Джано Парразио «In Q. Horatii Flacci Artem poeticam commentario» был напечатан в Неаполе в 1531 г. Комментарию предпослано обширное введение, в котором Парра-зио высказывает традиционные для предшествующих веков идеи платонического и риторического характера: о божественном происхождении поэзии, о furor poeticus, о поэте-пророке, аллегорическом способе толкования поэзии, о необходимости для поэта быть хорошим человеком, о важности энциклопедических знаний и т.п.
В «Ars poetica» Парразио выделяет две составные части, прибегая к восходящему к античным трактатам по риторике и средневековым ars dictaminis выявлению пороков (vitia) и достоинств (virtutes) изложения. Первая трактует то, чего следует избегать при создании произведения, и сводится к пяти предписаниям: не допускать ничего неподобающего, несоответствий в inventio, отсутствия гармонии; избегать помещать вещи туда, где им быть не следует, не допускать отступлений или излишних украшений; при следовании тому или иному стилю не доводить его до чрезмерности; в стремлении к разнообразию воздерживаться от излишнего использования мифологии, в красноречии, в украшениях; не отходить от важнейшего предмета. Вторая трактует, напротив, к чему следует стремиться: понимать, как обеспечить подобающий строй всего произведения; рассказывать с изяществом; писать красиво; постоянно искать разнообразия; стремиться к совершенству произведения в целом; начинать с проработки плана всего произведения; добиваться строгого соответствия начала, середины и конца. Впервые появляются параллельные места из «Поэтики» Аристотеля, хотя их содержание свидетельствует, скорее, о знакомстве автора с переложением Аверроэса, а не оригинальным текстом.
В целом, комментарии первого периода осмысляют материал поэтики в терминах поэтологической теории предшествующего периода, сочетающей в себе платоническую философию поэзии с риторическими методами рассмотрения elocutio.
В 1535 г. Лодовико Дольче перевел «Ars poetica» на народный язык. В посвящении он поднимает вопрос о применимости предписаний Горация к литературе других времен и решает его в позитивном ключе, указывая, что современные поэты не знакомы с основами своего искусства и нуждаются в наставлениях в мастерстве более чем когда-либо.
В 40-е годы XVI в. началось активное освоение «Поэтики» Аристотеля, оказавшее влияние на все направления литературно-критической мысли этого времени. Именно тогда начинается второй период горацианской экзегезы, отмеченный активным поиском параллелей между текстами двух античных теоретиков поэзии. В 1546 г. Франческо Филиппи Педемонте в трактате «Ecphrasis in Horatii Flacci Artem poeticam» представил первую попытку подобного комментария к Горацию, который,
однако, нельзя еше с полным правом назвать интерпретацией «Ars poética» в аристотелевском духе. Педемонте, скорее, добавляет еще один текст к традиционному списку, в котором осуществляется поиск параллельных мест. В то же время комментатор сохраняет все распространенные ранее основные топосы истолкования Горация. Из интересных и важных новшеств можно отметить параллель между аристотелевским принципом единства и горацианским принципом уместности (convenientia), а также истолкование первых строк послания в контексте теорий подражания Аристотеля и Платона.
Знаменитые интерпретаторы Аристотеля В. Маджи и Ф. Ро-бортелло также представили свои комментарии к «Ars poética». Роботелло опубликовал «Paraphrasis in librum Horatii, qui vulgo de arte poética ad Pisones inscribitur» (1548) в качестве приложения к своему тексту о «Поэтике» и ограничился выявлением небольшого числа параллелей на интересующие его темы. В то же время В. Маджи в «In Q. Horatii Flacci de arte poetica librum ad Pisones, Interpretatio» (1550) первым попытался доказать, что в своей теории поэзии Гораций полностью опирается на Аристотеля, и поэтому смысл «Ars poetica» можно прояснить, обращаясь к соответствующим местам из «Поэтики». Во многих случаях В. Маджи берет какой-либо раздел аристотелевской теории и показывает, что Гораций в рассмотрении этой же проблемы подражал греческому философу. Поскольку для каждого отрывка послания к Пизонам Маджи подыскивает параллельное место из Аристотеля, это не может не приводить иногда к весьма сомнительным сближениям. Но в целом, как отмечает Б. Вейнберг, Маджи наметил новую линию в интерпретации «Поэтического искусства»:
• горацианской оппозиции res/verba была поставлена в соответствие пара fabula/dictio;
• идея соответствия различных частей произведения была связана с принципами необходимости и вероятности;
• отступления стали трактоваться как эпизоды;
• «dulcia sunto» Горация Маджи предложил понимать как указание на аристотелевское сострадание;
• удовольствие, о котором говорит Гораций, было сведено к удовольствию от подражания.
В том же 1550 г. был опубликован пространный комментарий Джакопо Грифоли «In Artem poeticam Horatii interpretation». Его базовая установка сходна с теорией Маджи о том, что Гораций подражает Аристотелю, адаптируя его идеи к своим нуждам. Вся структура «Послания» переосмысляется в терминах «Поэтики»: по мнению Грифоли, Гораций вслед за Аристотелем рассматривал по преимуществу трагедию, и композиция «Поэтического искусства» базируется на шести частях трагедии. Вместе с тем Грифоли сохраняет приверженность к традиционным для «риторической» интерпретации Горация идеям: противопоставлению res-verba и триаде inventio - dispositio - elocutio. В результате обе системы накладываются друг на друга, что приводит к их некоторой модификации. Аристотелевский mythos (фабула) связывается с представлением о res, lexis (речь) - с verba, мелодия и зрелище отбрасываются, а характеры и мысль относятся к области речи (поскольку выражаются при помощи слов).
Комментарий Язона Денореса «In epistolam Q. Horatij Flacci de arte poetica Interpretatio» (1553) принадлежит по своим установкам к риторическому направлению в трактовке Горация, основанному на использовании триады inventio - dispositio -elocutio, хотя и содержит небольшое количество параллелей с «Поэтикой». Труд Франческо Ловизини «In librum Q. Horatii Flacci de arte poetica commentarius» (1554) в этом плане гораздо богаче, однако большая часть выявленных автором параллельных мест весьма поверхностны, основаны на сходстве тематики, а не главной мысли отрывков.
Б. Вейнберг считает, что в данный период Аристотель как источник прояснения и толкования текста вытеснил «старые авторитеты»6. По-видимому, в полной мере это можно отнести лишь к традиции защиты поэзии, в то время как риторические аспекты горацианского текста (и соответствующие им параллели из Цицерона, Квинтилиана и т.д.) стали подчеркиваться все больше и больше и, напротив, оказывали влияние на понимание аристотелевской «Поэтики». Хотя понимание большинства высказываний Горация стало намного шире и глубже, чем в предшествующий период, нельзя сказать, что было выработано цельное «аристотелевское» толкование «Поэтического искусства», в большинстве
случаев аналогии между двумя трактатами оставались на уровне конкретных отрывков7.
Третий период экзегезы «Поэтического искусства» отмечен поиском оригинального композиционного принципа трактата. Наиболее крупным комментарием к Горацию, написанным в этом духе, стал трактат Джованни Баттисты Пинья «Poetica Horatiana» (1561). По его мнению, послание Горация написано «таким образом, чтобы вначале рассмотреть поэзию как целое, но еще не известное, затем, разделив ее на виды, продолжить рассмотрение так, чтобы полностью изучить необходимые части этих видов, и, наконец, сведя вместе все отдельные элементы, перейти снова к поэзии в целом, но уже как к совершенно известной. Как еще неизвестная она должна быть рассмотрена через предмет, слова и композицию (стиховую форму)»8. Таким образом, организующим принципом трактата становится традиционная дихотомия res/verba, дополненная третьим элементом - стихом (carmen) - той частью elocutio, которая не рассматривается риторикой (non est ab Oratore consideranda). Принципом, объединяющим res, verba, carmen, становится принцип соответствия, понимаемый не в общем плане, а как идея жанровой организации. Одним из первых предписаний Горация, согласно Пинье, является необходимость избрать один из видов поэзии (solum poeseos genus eligere), которых он выделяет четыре (в соответствии с «Поэтикой» Аристотеля): эпику, трагедию, дифирамбическую и лирическую поэзию, комедию. Пинья создает также в высшей степени оригинальную теорию характера, опирающуюся на четыре аристотелевских требования к нему (1454а16-32), понятые как различные формы правдоподобного. Что касается целей поэзии, то для Пиньи это в первую очередь «delectare» (услаждать), польза вторична, поскольку декорум требует изображения нравов (mores), что косвенно обеспечивает моральный урок произведения.
В 1566 г. Джованни Фабрини да Фигине выявил иной принцип организации «Поэтического искусства» в своем комментарии на итальянском языке к полному собранию текстов Горация. Согласно Фабрини, Гораций сначала излагает законы поэзии, затем трактует поэзию как таковую и, наконец, осуждает и осмеивает тех, кто не соблюдает в поэтическом творчестве то, что должно соблюдать. Хотя, по мнению автора, вышеупомянутые законы поэзии
совпадают с теми, о которых говорил Аристотель, в целом, комментарий довольно эклектичен и включает в себя разнообразные поэтологические идеи - от Платона до Цицерона.
Комментарий Томмазо Корреа «In librum de arte poetica Q. Horatij Flacci explanationes» (1587) иллюстрирует возникновение новых тенденций в экзегезе Горация на очередном этапе ее развития. Он значительно беднее в плане выявления параллелей с другими авторами и вычленения отдельных предписаний. Однако за ним стоит довольно четкая и оригинальная поэтологическая концепция, основанная на идее ограничения активности поэта в области res. На материал производения накладываются строгие ограничения: нельзя сочетать не сочетающееся в природе; нельзя противоречить установлениям и обычаям общества; действующие лица и специфика действия должны отвечать стилю; жанр также предъявляет строгие требования к выбору предмета. Фактически поэт сохраняет свободу только на уровне словесного выражения, зато здесь он может проявить особую активность, чему способствуют требования метафорического и богатого тропами языка, стихотворной речи и искусственного порядка событий. Корреа отрицает поэтическую одержимость как источник творчества, гораздо важнее для поэта знание человеческой природы и правил декорума. В процессе создания произведения следует в первую очередь ориентироваться на аудиторию, главной задачей поэта становится удержать зрительский/читательский интерес.
Сходные идеи развиваются и в других комментариях этого времени. В трактате Николы Колонио «Methodus de Arte poeticа» (1587) организующей категорией «Поэтического искусства» становится жанр, ключевой характеристикой которого является фабула. Сначала подробно характеризуется эпическая фабула и эпика в целом, затем более кратко - комедия, трагедия, сатира. Для Федерико Черути, автора «Paraphrasis in Q. Horatii Flacci librum de arte poetica» (1588), важнейшей идеей является необходимость для поэта постоянно удерживать внимание не особо образованной и склонной к отвлечению аудитории. На первый план выходят развлекательные чудесные эпизоды, на фоне которых общеизвестный основной сюжет имеет меньшее значение, ordo artificialis в плане композиции, достоинства метра и украшенной речи.
Перу Антонио Риккобони принадлежат три работы, посвященные «Поэтическому искусству»: «Dissensio de epístola Horatii ad Pisones» и «Defensor seu pro eius opinione de Horatij epistola ad Pisones» (1591), а также «De Poetica Aristoteles cum Horatio collatus» (1599). Метод Риккобони заключается в перестановке отрывков «Послания» в соответствии со строгим «научным» планом изложения, который во многом является «аристотелевским» по духу. Автор придерживается этой процедуры во всех трех работах, однако именно в третьей он приобретает особую строгость. Например, Риккобони предлагает начать с анализа природы поэзии, для чего рассмотреть ее предмет, способ, средства, указав, что поэт должен достичь совершенства во всех этих аспектах. Однако Гораций рассматривает эти воспросы в ст. 361-385. Напротив, первые 13 строк послания попадают в середину научного плана, поскольку трактуют вопрос о единстве фабулы. После рассмотрения природы поэзии, что включает сравнение ее с историей и выявление ее целей, Риккобони переходит к анализу божественных, человеческих, природных и исторических причин поэзии, затем к различным видам подражания, и далее - к качественным и количественным частям произведения, завершая свой план вопросом о возможных недостатках поэтических произведений и их источников. Таким образом, труд Риккобони приобретает характер не столько комментария к «Поэтическому искусству», сколько его аналитического переосмысления.
В целом, первые комментаторы Горация выработали ряд топосов, восходящих к «Ars poetica» или ее прочтениям, которые в сумме формировали горацианскую линию в дискуссиях Чинквеченто. В первую очередь это представление о двойном назначении поэзии (prodesse et delectare), о decorum^ и его связи с моральной пользой, принцип единства и сообразности. В то же время «Посланию к Пизонам» были приписаны сугубо риторические концепции: в первую очередь, триада inventio - dispositio - elocutio, оппозиция res/verba, представление о правдоподобии. На следующем этапе теория Горация была сопоставлена с аристотелевской, которая все более и более входила в моду. Этот процесс был двусторонним: «Поэтика», в свою очередь, также зачастую осмыслялась в терминах, характерных для горацианской тради-ции9. В последние четыре десятилетия Чинквеченто коммента-
торы «Искусства поэзии» поставили перед собой амбициозную задачу по выявлению внутренней структуры послания как теоретического трактата. Для этого периода характерно стремление увидеть в тексте не набор разрозненных предписаний и рекомендаций, а целостную теорию поэзии.
* * *
История рецепции аристотелевской «Поэтики» в позднеан-тичную и средневековую эпоху развивалась совершенно иным образом. Общий подход Аристотеля к поэтическому произведению, сосредоточенный в первую очередь на выявлении внутренней структуры текста, отличался от основного направления литературно-теоретических изысканий, предполагавших, что поэзия является инструментом достижения некоторых (как правило, связанных с этикой) целей автора через воздействие на ее аудиторию. Комментарий Аверроэса, в наибольшей степени известный западным теоретикам, адаптировал концепцию Аристотеля к риторическим представлениям, сближая тем самым поэтику с риторикой. В конце XV в. в Италии получили распространение списки с манускриптов «Поэтики», а распространившееся среди гуманистов знание греческого языка позволило приступить к изучению трактата без посредничества арабской традиции. Э. Барбаро и А. Полициано были знакомы с текстом и восприняли некоторые из его категорий10.
В 1498 г. Лоренцо Валла перевел «Поэтику» на латынь. Широкому кругу читателей был наконец представлен текст, более или менее точно передающий содержание одного из ключевых в данной дисциплине трактатов. Валла установил также традицию передачи на латыни ключевых аристотелевских терминов. Так, мимесис стал переводиться как «imitatio», средства подражания - «rhythmo, oratione, harmonia»; подражание характерам, страстям и действиям - «mores & affectus & actiones imitantur». Для обозначения сюжета использовалось слово «fabula», для мысли - «animi sententiae», для речи - «dictio», «conspectus» - для зрелища, и «melopoeia» - для пения, для узнавания - «recognitio», страха и сострадания - «miseratio» («commiseratio») и «formido», для уместности (to prepon) - «decorum». Несомненно, что установление параллелей между аристотелевскими категориями и традиционными для западной (горацианской и риторической) поэтики понятиями, как
например decorum, sententia, imitatio, не могло не наложить отпечаток на последующее восприятие «Поэтики». Перевод Валлы, однако, не лишен некоторых неверных прочтений, связанных с состоянием оригинального манускрипта, ошибок перевода и неудачных латинских эквивалентов, которые впоследствии были исправлены. В 1508 г. Альдус Мануций напечатал полный греческий текст «Поэтики» в составе тома, озаглавленного «Rhetores in hoc volumine habentur hi», который стал основой для последующих изданий и переводов.
Тем не менее нельзя сказать, чтобы после этих двух публикаций «Поэтика» прочно вошла в литературно-критическую практику. Сам Валла в своей работе «De poetica» (опубл. 1501) использует аристотелевские идеи лишь в некоторых не особо важных моментах. Б. Вайнберг упоминает несколько случаев цитирования «Поэтики» или использования восходящих к ней выражений в работах первых трех десятилетий XVI в.11, в целом принадлежащих гораци-анской или риторической традиции. При этом не всегда можно с уверенностью установить, что автор опирается именно на Аристотеля, а не на его арабских комментаторов.
Чуть более содержательная ссылка на Аристотеля содержится в посвящении, предпосланном трагедии Дж. Триссино «Софо-нисба» (1524). В нем цитируется определение трагедии, упоминается различие между ней и комедией по предмету подражания, перечисляются шесть частей. Интересно, что итальянский язык своей трагедии Дж. Триссино оправдывает ссылкой на Аристотеля: поскольку одна из частей - зрелище, то в Италии трагедия должна быть написана на понятном большинству зрителей языке. В 1529 г. вышли первые четыре книги «Поэтики» самого Дж. Триссино, однако при всем знакомстве с трактатом Аристотеля Дж. Триссино фактически не использовал его при написании своего, скорее, риторического по направлению, труда12.
Кардинальным образом ситуация изменилась после того, как в 1536 г. А. Пацци опубликовал греческий текст и латинский перевод «Поэтики» отдельным изданием в удобном и дешевом формате. В греческий текст исправлений было внесено не очень много, но латинский перевод во многих отношениях превосходил работу Л. Валлы и, главное, был намного понятнее и яснее для восприятия. Перевод А. Пацци был неоднократно переиздан еще до конца
столетия, и именно он стал основой для будущих комментариев к трактату.
Первый публичный курс лекций по «Поэтике», о котором остались упоминания, был начат Бартоломео Ломбарди в 1541 г. в Падуе. Вскоре лектор умер, оставив, однако, после себя «Вступление» к будущему комментарию и обширные заметки по курсу. Его дело продолжил Винченцо Маджи, который в 1543 г. повторил этот курс в Ферраре, где среди его слушателей был А. Сарди, чьи записи представляют собой первый письменный ренессансный комментарий к «Поэтике». Метод лектора просматривается довольно отчетливо: это пословный комментарий гуманиста-эрудита, нацеленный в первую очередь на то, чтобы выявить точки соприкосновения и расхождения между Горацием и Аристотелем. Аристотелевский текст во многом прочитывается еще сквозь горацианскую и платоновскую традицию, и многим вопросам, в дальнейшем ставшим камнем преткновения для новой поэтики, уделяется минимум внимания. Но в целом лекции Маджи знаменовали поворот к внимательному прочтению и анализу трактата. Аристотелевские термины и концепции начали использоваться в практической критике. Комментаторы Горация начинают включать в свои труды параллельные места из «Поэтики». Однако многие места в «Поэтике» пока еще вызывали серьезные затруднения. Так, Б. Томитано в «Ragionamenti della lingua toscana» (1545) совершенно неправильно истолковывает категорию средств подражания, приводя произведения Данте и Петрарки в качестве примера одного предмета, но различных средств. Дж. Джиральди Чинцио в посвящении к своей трагедии «Орбекка» жаловался на сложность и непонятность высказываний древнегреческого философа и, следовательно, невозможность применить его предписания на практике13.
Из всей концепции Аристотеля чаще всего на этом этапе цитируется определение трагедии и перечисляются ее составные части, реже привлекается материал, связанный с комедией. Это подтверждает гипотезу Д. Явича о том, что стремительный взлет интереса к «Поэтике» был, возможно, стимулирован обращением итальянских драматургов к древнегреческим образцам в процессе разработки принципов новой итальянской драмы14. Однако аристотелевские элементы свободно соседствуют в трактатах этого времени с более традиционными темами - защита поэзии, furore
poético, моральные цели поэзии и т.п. Аристотель цитируется наряду с Платоном, Горацием, Донатом, Диомедом, Теофрастом, Цицероном и пр., как это происходит, например, в «Historiae poetarum dialogi» (1545) Лилио Грегорио Джиральди.
В 1548 г. был опубликован первый из больших комментариев к «Поэтике» - «In librunt Aristotelis de arte poetica explicationes» Ф. Робортелло. Его автор внес значительные исправления в греческий текст издания 1508 г., опираясь на манускрипты, хранившиеся в библиотеке Медичи. В работе над комментарием он использовал перевод Пацци, который также поправил в ряде мест. В своем понимании целей поэзии Робортелло сочетает элементы горациан-ской и аристотелевской традиции. В целом, задача поэзии - доставить удовольствие или принести пользу, в первую очередь нравственную. Это достигается с помощью подражания, которое также является целью поэзии, но уже промежуточной, инструментальной, как и «язык», поскольку подражание осуществляется с помощью языка.
В комментарии Робортелло аристотелевская категория «вероятного» связывается с представлением о правде и правдоподобном и таким образом переводится из плоскости внутренней согласованности в плоскость вопросов референции. Сила воздействия поэтического произведения на людей зависит от его верности жизни: желательно, чтобы оно было максимально близко к реальности («quasi rem ipsam»). Вместе с тем предметом поэзии могут быть ложь и фантазии. Основная проблема - как добиться того, чтобы их принимали за истину («mendaciis principia falsa pro veris assumuntur») и делали из них истинные умозаключения («ex his verae eliciuntur conclusiones»). Центральным моментом доктрины Робортелло является связь поэтического воздействия и истины -как она известна аудитории: «Если правдоподобные вещи несут для нас удовольствие, то оно все проистекает из того, что мы знаем, что эти вещи действительно были; в общем, правдоподобие способно трогать и убеждать, настолько, насколько оно соприкасается с правдой... Если правдоподобное нас трогает, то правдивое тронет нас намного сильнее. Правдоподобные вещи трогают нас, потому что мы верим, что это событие могло произойти таким образом, как это описано. Правдивые вещи трогают нас, поскольку мы знаем, что они произошли так, как сказано. Любое достоинство,
имеющееся у правдоподобного, полностью проистекает из его отношения к правде»15. В поэтической деятельности следует избегать всего неистинного, и, с точки зрения поэтики, любое использование невозможного или противоречащего общему мнению является недостатком. Это смещение акцентов весьма характерно для ренес-сансного понимания концепции Аристотеля, и если у Робортелло оно только появляется, то в дальнейшем вокруг этого будет строиться вся поэтика Кастельветро.
Первый перевод «Поэтики» на итальянский язык сделал Бер-нардо Сеньи в 1549 г., опиравшийся в этой работе, судя по некоторым признакам, не столько на оригинальный греческий текст, сколько на комментарий Робортелло. Он сопроводил свой перевод небольшим вступлением, в котором сравнил поэтику с риторикой и нашел их во многом сходными, за исключением того, что поэзия способна доставить значительно большее удовольствие. Сеньи также снабдил свой перевод небольшими комментариями к отдельным главам, в которых высказал несколько нетрадиционных мнений, например, что невозможно дать исчерпывающее определение поэзии.
Комментарий Робортелло вызвал резкую критическую реакцию Маджи, к тому времени еще не успевшего напечатать результаты собственной работы. Но в 1550 г. совместный труд Маджи и Ломбарди был, наконец, опубликован под заглавием «In Aristotelis librum de poetica communes explanationes16. Он включал в себя «Вступление» Ломбарди, которое имело мало отношения к Аристотелю и содержало традиционные для предшествующих эпох элементы (анализ отношения поэтики к другим видам знания и дискурс «в защиту поэзии»), и собственно комментарий, принадлежавший частично Ломбарди, а частично - Маджи, использовавшему заметки своего предшественника. Текст Аристотеля был разделен на 157 частей, каждая из которых сопровождалась «Изъяснением», состоявшим из пересказа отрывка и первичного комментария, и «Примечанием», где комментарий развертывался дальше. Хотя он носил по большей части лингвистический, текстологический и переводческий характер, Маджи смог в его рамках представить свою собственную, отличную от аристотелевской, теорию поэзии. В ее основе лежит горацианское представление о двойном назначении поэзии, причем моральной «пользе» отводит-
ся более важная роль. Сквозь эту призму анализируется большинство аристотелевских категорий: части трагедии, катарсис, характеры и т.п. Страх и сострадание являются инструментами очищения души от прочих нестроений: гнева, жадности и т.п. В результате человек обретает душевный мир и продвигается по пути духовного совершенствования. Поэтому среди всех частей трагедии наибольшую пользу приносит фабула, кроме нее этико-воспитательные функции имеют изображаемые характеры. Удовольствие представляется промежуточной целью, но тем не менее средства его достижения рассматриваются весьма подробно. К ним в первую очередь Маджи относит фабулу и речь, существенную роль играют также хор и эпизоды. Маджи придерживается точки зрения, в дальнейшем развитой Л. Кастельветро, о том, что аудиторией поэтического произведения является не образованное общество, а плебс. В этом контексте аристотелевское «невозможное вероятное» интерпретируется как «соответствующее общему мнению». Поэзия не должна обязательно рассказывать о чем-то истинно бывшем, вполне достаточно, чтобы ее аудитория считала описанное таковым.
В 1560 г. был опубликован третий большой комментарий к «Поэтике», принадлежавший Пьетро Веттори, - «Commentarii in primum librum Aristotelis de arte poetarum». Трактат строился по ставшему традиционным плану: греческий текст, разделенный на отрывки (у Веттори их 212), перевод на латынь и комментарий к фрагменту. Греческий текст, опубликованный Веттори, по мнению Б. Вейнберга, был лучшим на тот момент, подготовленным на основе уже имеющихся изданий и античного манускрипта. Веттори также предложил свой собственный латинский перевод «Поэтики». Он в значительно большей степени, чем его предшественники, занят строго филологическими вопросами и гораздо менее - построением собственной грандиозной поэтологической системы. Поэтому во многих случаях ему удается дать более верное прочтение текста, чем Робортелло и Маджи - Ломбарди. В частности, он устанавливает совпадающее с оригиналом соответствие шести частей трагедии, с одной стороны, и ее предмета, способа и средства подражания - с другой. Однако в других случаях он все же следует существовавшей на тот момент традиции, устанавливая обязатель-
ность стихотворной формы для поэтического произведения или придавая риторический оттенок поэтологическим идеям.
В 1570 Лудовико Кастельветро представил читателю греческий текст «Поэтики» в сопровождении собственного перевода на итальянский и комментария - «Poética d'Aristotele vulgarizzata et sposta»17. Однако на самом деле он, как и многие его предшественники, предложил собственную концепцию поэзии, весьма далекую от первоисточника. Более того, отношение Кастельветро к Аристотелю далеко от безусловного принятия, в некоторых случаях он использует «Поэтику» как отправной пункт для своих теорий, а в других - даже дискутирует с ее автором18. Он одним из первых обратил внимание на некоторую схематичность аристотелевского изложения, высказав мысль о том, что, возможно, дошедший до нас текст является лишь конспектом более полной и отделанной работы.
Менее всего Кастельветро волнуют способы достижения гармоничной внутренней организации произведения - тема, столь важная для Аристотеля. В основе представлений итальянского критика о поэзии лежит убеждение, что главная задача поэта - доставить удовольствие аудитории, которая состоит по большей части из грубой и необразованной толпы («moltitudine rozza»), не обладающей ни образованием, ни воображением, ни памятью. Поэтому поэтическое произведение должно сочетать в себе правдоподобие (в смысле соответствия верованиям зрителей) и чудесное (которое только и способно доставить удовольствие подобной аудитории). Катарсис, понимаемый как очищение души от страха и сострадания, также подчиняется этой высшей цели, т. е. его задача - доставить удовольствие через освобождение от неприятных аффектов. При этом автору следует учитывать физический комфорт аудитории, отсюда ограничения, накладываемые на временную протяженность трагедии, а с учетом критерия правдоподобия - на продолжительность изображаемого действия.
В 1572 г. был опубликован третий перевод «Поэтики» на итальянский язык, принадлежавший перу Алессандро Пикколоми-ни, - «Il libro della Poetica d'Aristotele». Его автор первоначально собирался снабдить его комментарием, но ограничился только вступительной статьей. Его отличительная черта - стремление прояснить темные места без использования комментария, с опорой
только на сам перевод. В результате текст Пикколомини получился значительно более многословным, чем работы его предшественников. Однако он сохраняет несколько большую верность оригиналу, чем перевод Кастельветро, в некоторых аспектах подгонявшего «Поэтику» под свою теорию. Собственный комментарий Пикколомини вышел отдельно в 1575 г. под названием «Annotationi nel libro della Poetica d'Aristotile». Это работа не столько филологического и лингвистического, сколько интерпретационного характера, попытка создать последовательное и полное прочтение «Поэтики», подчиненное некоторым общетеоретическим принципам, изложенным Пикколомини в предисловии к своему труду.
Первый из них касается целей поэзии, которые автор понимает в привычном горацианском духе как удовольствие и пользу, причем первое является скорее инструментом достижения последней. Такая концепция не может не оказать влияния на толкование отдельных элементов аристотелевской теории. Так, например, катарсис истолковывается как способ умерить наши собственные аффекты, надежды и радости через осознание хрупкости мира. Аудиторией поэзии для Пикколомини выступает толпа, поскольку образованные и утонченные люди не нуждаются, чтобы усвоение моральных истин было приправлено чувством удовольствия. Второй касается использования стиха, который Пикколомини, хотя и не считает сущностной характеристикой поэзии, тем не менее относит к тем ее элементам, которые необходимы для достижения произведением совершенства.
В комментарии четко поставлен и последовательно решен вопрос о соотношении реальной действительности и вымышленных миров. Пикколомини утверждает, что аудитория поэзии осознает различие между реальностью и миром художественного произведения, понимает важность этого различия, а также необходимость введения поэтом в вымышленный мир некоторых ирреальных элементов. Подражание не является полной правдой, в нем должна отсутствовать часть правды, иначе это было бы не подражание, а сам предмет. Надо отметить, что в этом контексте Пикко-ломини сосредоточивается на внешних аспектах правдоподобия, так, отступлением от правды ему представляется тот факт, что актеры на сцене при перемещениях проходят меньшее расстояние, чем подразумевается. Таким образом, подражание мыслится в об-
щем плане, как копирование действительности с некоторыми возможными отступлениями.
В толковании аристотелевского разделения на плохие и хорошие характеры Пикколомини придерживается нетрадиционной для его времени точки зрения, что речь здесь идет о добродетели и пороке. В то же время он указывает, что этой характеристики, даже в совокупности с возрастом, богатством и другими компонентами decorum'а, для различения жанров недостаточно. Единственное, что может играть здесь роль дифференцирующего фактора, - это «те качества, которых достаточно для различения жизни человека и его статуса с самого основания, для этого достаточно различать людей благородных и высокого звания от людей среднего звания, частных лиц подчиненного положения; эта разница и делает трагедию отличной от комедии»19.
Комментарий Пикколомини не мог не вызвать достаточно напряженной дискуссии. Так, Орацио Каппони около 1576 г. создал «Censure sopra le annotationi della Poetica d'Aristotele del Rever.mo Monsig.re Alessandro Piccolomini». Его интерес вызывают важные, но практические вопросы: является ли подражание лучшим и худшим людям жанрообразующим признаком, следует ли использовать в трагедии известные или новые фабулы, что подразумевает требование единства сюжета. Их автор стремится разрешить, обращаясь к анализу текста «Поэтики». Актуальность подобных частных исследований можно понять, учитывая, что примерно в это же время в итальянской поэтике разразилась знаменитая дискуссия о «Комедии» Данте. Ее содержание можно в конечном счете свести к вопросу о том, насколько требования Аристотеля применимы к новой литературе. Поэтому весьма естественными можно считать попытки выяснить, а каковы в действительности были предписания самой «Поэтики».
Антонио Риккобони совместил, как и многие другие авторы, роли переводчика и комментатора «Поэтики». В 1579 г. он опубликовал свой перевод трактата на латинский язык в сопровождении некоторых дополнительных материалов, по большей части трактующих соотношение поэзии и логики, разъясняющих темные места греческого текста, а также рассматривающих жанр комедии. В своем переводе Риккобони стремился достигнуть максимальной ясности и доступности текста для современного ему читателя, по-
этому многие его переводческие решения имеют интерпретационное значение. В 1585 г. Риккобони переиздал свой перевод, снабдив его полноценным комментарием «Poetica Antonii Riccoboni poeticam Aristotelis per paraphrasim explicans, & nonnullas Ludouici Caste luetrij captiones refellens. Eivsdem ex Aristotele ars comica»20, который «написан в духе веры в то, что текст трактата дает окончательные ответы на все вопросы, связанные с искусством поэзии»21. Тем не менее его вводная часть, трактующая «природу поэзии», весьма заметно отходит от аристотелевской теории. Риккобони интересует в первую очередь сущность не столько поэтического произведения, сколько поэтического творчества, способности создавать поэзию.
Еще одним переводчиком и комментатором Аристотеля стал Лионардо Сальвиати, сохранился манускрипт, датируемый 1586 г., в котором автор рассматривает начальные разделы «Поэтики»22. Его позиция по отношению к трактату отличается взвешенностью оценки: признавая высокие достоинства текста, Сальвиати указывает на отсутствие в нем методичности изложения и некоторую неполноту предмета. По его мнению, Аристотель рассмотрел лишь некоторые виды поэзии, оставив в небрежении часть жанров. Поэтому аристотелевская концепция допускает и даже требует определенного восполнения на основе анализа как реальной поэтической практики, так и мнений других авторитетных авторов. Особое внимание Сальвиати уделяет категории подражания, и в некоторых аспектах его взгляды более близки к Аристотелю, чем у многих его современников. Предметом подражания для него не могут быть истинно бывшие события, поэт подражает выдуманным объектам, которые, однако, должны относиться к области вероятного. Однако правдоподобие этого подражания определяется сходством с реальной действительностью. В то же время объектом подражания необязательно должно быть действие или характеры людей, допустимы другие мельчайшие объекты - звуки, движения, моменты времени и т.п. - если они передаются особо ярким и выразительным образом. Тем самым решается вопрос о принадлежности к поэзии лирических произведений, но позиция самого комментатора, как отмечает Б. Вейнберг, сближается, скорее, с Аверроэсом, который видел подражание в первую очередь в риторических фигурах.
В последние полтора десятилетия XVI в. крупных работ, комментирующих Аристотеля, создано не было. Однако следует учитывать, что экзегеза «Поэтики» развивалась не только в рамках этой разновидности исследований, но и в теоретических трактатах различных авторов на те или иные темы и в практических литературно-критических дискуссиях. Осмысление аристотелевского наследия стало жизненной необходимостью в связи с формированием новой итальянской литературы как системы, в том числе как системы жанров - традиционных и совершенно новых. Аристотелевская «Поэтика» могла обеспечить теоретическую базу для осмысления этого факта. Несмотря на то что круг рассматриваемых в ней литературных явлений был весьма ограничен, она давала набор теоретических категорий, из которых можно было скомпоновать концепции, подходящие для самых различных целей. Одним из проявлений этого стало создание многочисленных трактатов о разнообразных жанрах - новелле, сатире, диалоге, romanzo, построенных на аристотелевской схеме описания трагедии. Другим -адаптация материала «Поэтики» к современным потребностям теоретического осмысления литературного творчества. Если вначале это могло выражаться в приспособлении аристотелевских понятий к традиционному способу мышления о литературе в терминах, восходящих к Горацию и искусству риторики, то затем их стали переосмыслять в новом духе, в соответствии с тенденциями Нового времени.
Латинский перевод «Поэтики», сделанный Виллемом ван Мербеке в XIII в., не получил широкого распространения.
Acronis et Porphyrionis commentarii in Q.Horatium Flaccum // Edidit Hauthal F. -Amsterdam, 1966. - 2 vol. Cf. Ibid.
Б. Вейнберг в своем основополагающем труде по истории литературной критики эпохи Чинквеченто посвятил горацианской традиции главы 3-6. Исследователь не разделяет собственно экзегезу «Послания» и дальнейшее развитие и применение горацианских идей в практической литературной критике. Нам представляется необходимым сосредоточиться на эволюции собственно комментариев к «Поэтическому искусству», хотя в большинстве остальных вопросов мы следуем за изложением Б. Вейнберга.
2
Weinberg B. A history of literary criticism in the Italian Renaissance. - Chicago, 1961. - P. 84. Ibid. - P. 152. Ibid. - P. 154.
Pigna G.B. Poetica horatiana (1561). - München: Fink, 1969. Взаимовлияние двух поэтологических концепций в эпоху Возрождения рассмотрено М. Херриком в работе: Herrick М. The fusion of Horatian and Aristotelian literary criticism, 1531-1555. - Urbana: University of Illinois press, 1946.
Branca V. Poliziano e l'umanesimo della parola. - Torino, 1983. WeinbergB. Op. cit. - P. 367-368.
Позднее Триссино напишет V и VI книги Поэтики, уже полностью основанные на Аристотеле, но они будут опубликованы только посмертно в 1563 г. Giraldi Cinzio G. Dedica all'Orbecche. - Roma: Biblioteca Italiana, 2003. - Mode of access: http://www.bibliotecaitaliana.it/repository/bibit/bibit000550/bibit000550.xml Javitch D. The assimilation of Aristotle's «Poetics» in sixteenth-century Italy // Cambridge history of literary criticism. - Cambridge; NY, 1989-2005. - Vol. 3. -P. 53-65.
Robortello F. In librum Aristotelis de arte poetica explicationes. - München, 1968. -P. 93.
В том же томе были опубликованы еще две работы Маджи: его комментарий к Горацию и трактат о комедии «De ridiculis».
Castelvetro L. Poetica d'Aristotele vulgarizzata et sposta (1570) // A cura di Romani W. - Roma-Bari, Laterza, 1978. - 2 vol.
Weinberg B. Castelvetro's theory of poetics // Critics and criticism: Ancient and modern / Ed. by Crane R. S. - Chicago: University of Chicago press, 1952. -P. 349-371.
Piccolomini A. Annotationi di M. Alessandro Piccolomini, nel libro della Poetica d'Aristotele. - Venezia, 1575. - P. 45.
Riccoboni A. Poetica Aristotelis latine conversa (1587); Compendium Artis Poeticae Aristotelis (1591) - München: Fink, 1970. WeinbergB. Op. cit. - P. 603.
Подробное изложение позиции Л. Сальвиати см. в: Weinberg B. Op. cit. -P. 609-620.
5
13
14
15
16
17
18
19
20
