CC BY
12
примеров, отражающих различные семантические оппозиции причастий, такие как предельность / непредельность (der abgefahrene Zug «отправившийся поезд» / die geliebte Mutter «любимая мать»), переходность / непереходность (die gefundene Tasche «найденная сумка» / das niedergebrannte Haus «сгоревший дом»), перфектив-ность / имперфективность (ein gepflegter Park «ухоженный парк» / stürmisch bewegter Himmel «раздираемое штормом небо»), активность / пассивность (die rauschende Woge «шумящая волна» / der gefällte Baum «поваленное дерево») и др. Автор делает вывод, что приведенные значения причастий формируют основу для построения функционально-семантического поля причастия в современном немецком языке.
С. С. Бычков
2016.04.003. ЭВАНС В. ПЛАВИЛЬНЫЙ КОТЕЛ ЯЗЫКА: КАК ЯЗЫК И РАЗУМ СОЗДАЮТ ЗНАЧЕНИЕ.
EVANS V. The crucible of language: How language and mind create meaning. - Cambridge: Cambridge univ. press, 2015. - 360 p.
Ключевые слова: язык; значение; концептуальная система; смыслосозидание.
Вивиан Эванс - профессор лингвистики Бангорского университета (Уэльс, Великобритания), директор Школы лингвистики и английского языка, специалист по когнитивной лингвистике, автор и редактор 15 монографий, учебников, хрестоматий и сборников статей.
Настоящая монография является продолжением ранее изданной книги «Миф о языке: Почему язык не является инстинктом»1 и развивает некоторые из предложенных ранее идей. Автор доказывает свой главный тезис о том, что значение возникает в результате взаимодействия языка и мышления.
Во введении автор определяет основную цель работы: выяснить, каким образом наш язык совместно с обширным массивом знаний о мире, содержащемся в нашем мозгу, позволяет нам общаться друг с другом.
1 Evans V. The language myth: Why language is not an instinct. - Cambridge, 2014. - 314 p.
Работа включает в себя три части со сплошной нумерацией содержащихся в них глав.
Часть первая озаглавлена «Невыразимость значения» и содержит две главы.
В первой главе автор рассматривает проблему значения. Значение, как пишет автор, возникает на границе между «частным миром мысли и публичной витриной языка» (с. 3-4).
В главе описываются наивные представления о языке, которые заключаются в том, что значение создается исключительно с помощью языка и передается с помощью слов в устной или письменной их форме. Этот взгляд представляется поверхностным по нескольким причинам. Во-первых, слово может использоваться в разных значениях, в том числе и в переносных (She dressed to kill -Она была сногсшибательно одета, букв. «Она оделась, чтобы убить»; That joke killed me - букв. «Эта шутка меня убила»; a ladykiller - «сердцеед», букв. «убийца женщин»; to kill time - «скоротать время», букв. «убить время») (с. 5). Вариативность значения может принимать и более сложные формы. Например, выражение купить газету (buy a newspaper) может быть интерпретировано двумя способами: купить печатное издание в газетном киоске и купить издательство, которое нанимает журналистов и издает газету. Последнее значение возникает в нашем сознании потому, что мы обладаем соответствующими фоновыми знаниями о том, как и кем производятся газеты. Именно благодаря этому знанию в нашей «ментальной гимнастике» (mental gymnastics) (с. 6) физическая газета, которую мы читаем, может соотноситься с издательской компанией. В данном случае, однако, значение исходит не от самого слова, а от наших знаний о мире.
Таким образом, пишет В. Эванс, язык есть лишь верхушка смыслосозидающего айсберга. Основную же, невидимую его часть составляет «огромная инфраструктура, которая поддерживает создание значения» (с. 7).
Значение, настаивает автор, связано с мышлением в не меньшей степени, чем с языком. В этой книге, как заявляет автор, он стремится доказать, что значение возникает из слияния (confluence) языка и мышления, и пытается выявить механизмы, благодаря которым это слияние порождает значение.
Во второй главе автор проводит аналогию между изучением значения и алхимией, указывая на то обстоятельство, что до недавнего времени значение считалось столь же непознаваемым, как и тайны трансцендентного, и с точки зрения науки его изучение было сродни поискам философского камня.
В данной книге автор сосредотачивается на двух «главных ингредиентах» (с. 14) смыслосозидания: языке и концептах. Идеи и концепты в концептуальной системе порождаются опытом, источником которого являются как наши тела, так и окружающий нас мир. Язык обеспечивает нас средством, позволяющим управлять ими в процессе созидания значения: развивать, нюансировать и комбинировать их сложными способами. «Эволюционно гораздо более древняя концептуальная система развивалась не для общения, а для получения знаний, распознавания и категоризации сущностей, событий и ситуаций вокруг нас, и эта система обеспечивала выживание наших предков в постоянно изменяющемся мире; но усиленное и укрепленное языком, наше хранилище концептов -концептуальная система - может использоваться для производства огромной экспрессивной силы, раскрывая доселе неиспользованный потенциал значения» (с. 15).
Автор полагает, что язык сам создает систему концептов, которые качественно отличаются от тех, которые принадлежат концептуальным системам. Языковые концепты привносят ноу-хау в созидание значения; они координируют более богатые концепты в концептуальных системах разума, направляя их работу.
Автор напоминает читателю о современном представлении о языке как об «окне в мышление» и указывает на то, что, исследуя факты языка, можно составить представление о структуре мысли.
Автор указывает и на роль тела в формировании значения: «наши мысли и концепты возникают из факта наличия тела определенного типа, а также тех способов, которыми мы действуем в мире и взаимодействуем с ним. Человеческое мышление - это не плавильный котел бестелесного разума, мышление воплощено» (с. 20). Наше тело определяет не только то, что мы в состоянии воспринять, но и то, как мы это воспринимаем. Так, человек, находящийся в запертой комнате, воспринимает это пространство как контейнер, поскольку он оказывается не в состоянии покинуть его. Если бы он обладал другой морфологией, позволяющей ему просо-
читься через отверстия в стенах либо пролезть через пространство под дверью, он воспринимал бы это пространство иначе. Следовательно, восприятие пространства как контейнера является следствием особого типа физического взаимодействия с внешним миром. Телесный опыт порождает конкретные концепты, которые, в свою очередь, способны порождать абстрактные концепты. Так, телесный опыт взаимодействия с контейнерами позволяет осмыслять такие абстрактные понятия, как любовь (He's in love), физическое состояние (I'm slowly getting into shape), проблемы (We're out of trouble now) и др. (с. 22). Следует учесть, однако, что языковая репрезентация телесного опыта всегда несовершенна.
В. Эванс называет значение «Священным Граалем» всех дисциплин, связанных с изучением мозга и сознания, включая лингвистику (с. 24). В традиционном понимании значение не возникает из языка как такового, но коренится в структурах мышления. Автор же доказывает, что язык использует семантический материал, который не зависит от внеязыковых концептов. Слова кодируют значения, которые отличаются от концептов, составляющих концептуальную систему.
Автор полагает, что сосуществование сложной концептуальной системы и языка предоставляет нам как биологическому виду невиданные прежде возможности для созидания значения и общения. Многие механизмы, задействованные в творчестве, не являются языковыми по своей природе. Тем не менее значение возникает из взаимодействия параметрических значений, закодированных в языке, и богатых «аналоговых» концептов, заложенных в нашей концептуальной системе. Значение конструируется в результате смешения этих двух систем.
Часть вторая книги, озаглавленная «Значение в мышлении», открывается главой «Паттерны в языке, паттерны в мышлении». В начале этой главы автор излагает основы теории концептуальной метафоры. Автор напоминает читателю о том, что в рамках этой теории метафора признается базовым инструментом мышления, который позволяет осмыслять абстрактное в терминах конкретного. Концептуальные метафоры возникают из наиболее базовых видов взаимодействия с окружающим миром. Базовые метафоры формируются в человеческом сознании на доречевой стадии и
служат «строительным материалом» для конструирования сложного значения (с. 42).
Базовые концептуальные метафоры включают концепты, которые являются универсальными для всех представителей нашего вида и составляют основу нашего опыта взаимодействия с миром. Следовательно, пишет В. Эванс, они формируют часть инфраструктуры наших мыслительных процессов. Концептуальные метафоры возникают в результате ассоциирования двух смежных видов опыта. Например, наш опыт СЕЙЧАС возникает совместно с нашим опытом ЗДЕСЬ. Каждый раз, когда мы испытываем настоящее, оно неизбежно происходит в точке нашего теперешнего местонахождения. СЕЙЧАС всегда смежно со ЗДЕСЬ. Доступ к концептуальным метафорам, а следовательно, и к особенностям нашего мышления, осуществляется через язык.
В четвертой главе рассматриваются различные способы концептуализации времени, которое является классическим примером абстрактного понятия. Мы имеем опыт времени, но при этом в нем нет ничего физического или конкретного. Мы ощущаем его присутствие и его воздействие на наши тела по мере того, как мы стареем. Эта мысль противоречит идеям Лакоффа и Джонсона, которые утверждают, что мы не ощущаем времени, а создаем его посредством концептуальных метафор. Время является метафори-зированной версией событий, которые есть движение. Например, когда мы говорим Рождество приближается, мы используем знание о движении в пространстве, чтобы понять событие темпорального плана. Время признается «когнитивным достижением, паразитирующим на пространственном опыте: время на самом деле не является фундаментальным аспектом человеческого познания» (с. 59). Автор предпринимает попытку выяснить, в какой мере это положение является верным.
В. Эванс приводит данные, касающиеся индивидуальной вариативности в восприятии времени. Эти данные доказывают, что наш опыт времени непосредственно связан с функционированием наших тел, а также с теми типами ситуаций, в которых мы оказываемся. Таким образом, «опыт времени возникает изнутри как экс-периенциальный побочный продукт того, как мы интерпретируем и обрабатываем события» (с. 65).
Автор обращается к вопросу о нейронных механизмах темпорального сознания. Как показывают современные исследования, в мозгу отсутствует единый центр времени, но существует несколько различных типов «таймеров», которые позволяют мозгу интегрировать информацию, упорядочивая поток сенсорного опыта. Автор приводит следующий пример: когда мы едим грушу, мы воспринимаем ее как единую сущность, обладающую определенным вкусом, запахом, весом, формой и текстурой. Наш мозг, однако, обрабатывает разные свойства груши разными своими отделами. Интегрирование груши в единый перцепт осуществляется с помощью механизмов тайминга. «Мозг интегрирует информацию не в формат где, а в формат когда» (с. 66). Нейроны, отвечающие за восприятие различных свойств груши и расположенные в различных участках мозга, активируются одновременно. Таким образом, осуществляется временная связка (temporal binding) (с. 66).
Эти данные, по убеждению автора, опровергают положение Лакоффа и Джонсона о том, что время конструируется посредством концептуальной метафоры. В некоторых отношениях, пишет автор, время более фундаментально, чем пространство и сенсомоторный опыт в целом. Время позволяет нам обрабатывать перцептивные стимулы, которые мы получаем из пространственного мира: «вре-меннью коды в мозгу изначально обеспечивают нашу способность воспринимать объекты и другие сущности» (с. 69).
В. Эванс исследует феномен «многоликости времени», описывая те концептуальные метафоры, с помощью которых человек осмысляет его: метафору ориентации времени (прошлое находится позади, будущее - впереди, а настоящее есть точка локализации наблюдателя), метафору движущегося времени (объекты - это временные промежутки, движение объектов - это «ход» времени, близость объекта наблюдателю - это временная близость события и т.д.), а также метафору движущегося наблюдателя (движение наблюдателя - это ход времени, положение наблюдателя - это настоящее, пространство перед наблюдателем - это будущее и т.д.).
Автор опровергает представление о том, что время подобно пространству. Первым основанием для сравнения времени и пространства является количество материала (stuff). В случае с пространством этим материалом является материя, которая представлена двумя основными разновидностями: дискретные сущности
(объекты) и собирательные сущности (например, жидкости). Многие языки, напоминает автор, кодируют это различие грамматически. В английском, например, грамматическое различие между исчисляемыми и неисчисляемыми существительными маркируется неопределенным артиклем. Материя может члениться на различные количества, и эти количества соотносятся со свойством протяженности. Протяженность манифестируется тремя способами в соответствии с трехмерностью пространства: длина (длина доски), площадь (площадь игрового поля) и объем (объем ванны). В отличие от пространства, в домене ВРЕМЯ количество соотносится не с материей, а с действием. Действие может подразделяться на материал, который является ограниченным или неограниченным, и это различие отражено в аспектных формах английского глагола. Предложение John ran (Джон побежал) кодирует перфектный (или ограниченный) аспект, в то время как предложение John is running (Джон бежит) кодирует неперфектный (или неограниченный) аспект (с. 78). Аспект соотносится с формой события. Если произвести членение времени, мы получим длительность, а не протяженность.
Вторым основанием для сравнения пространства и времени является дименсиональность. В пространстве сущности могут простираться в трех измерениях: латеральном (лево / право), сагиттальном (перед / зад) и вертикальном (верх / низ) планах. В домене ВРЕМЯ, однако, единицы действия могут иметь лишь одно измерение и располагаться последовательно.
Третьим основанием является относительная симметрия двух этих доменов. Пространство симметрично, время асимметрично. Именно это обстоятельство позволило А. Эддингтону ввести понятие «стрелы времени» (arrow of time).
И, наконец, пространство и время различаются таким свойством, как быстротечность. Быстротечность относится к феноменологически реальному опыту постоянных изменений; она сводится к «эфемерному опыту одного мгновения, сменяемого другим, которое в свою очередь сменяется другим и так далее» (с. 79). Быстротечность есть свойство времени, но не пространства.
В. Эванс упоминает о последних исследованиях в нейроло-гии, которые доказывают, что темпоральный опыт обрабатывается особыми участками мозга, которые не отвечают за сенсомоторную
деятельность. Автор приводит и данные, полученные нейролингвис-тами при изучении пациентов, получивших травму мозга. Д. Кем-мемер, например, обнаружил, что некоторые его пациенты способны понимать либо только пространственное, либо только временное значение предлога at, который может обозначать как местонахождение (at the bus stop), так и время (at 1.30 pm). По мнению автора, эти данные доказывают, что темпоральные и пространственные репрезентации, которые лежат в основе языка, могут быть дизассоциированы на нейронном уровне. Это не было бы возможно, если бы временные концепты содержательно зависели от домена ПРОСТРАНСТВО.
Подводя итог, автор отмечает, что несмотря на несомненное наличие концептуальных метафор времени, время все же является не производным, а базовым феноменом, имеющим столь же фундаментальный характер для человеческого опыта, как и пространство. Наши концептуализации времени, по крайней мере, частично структурируются в терминах сугубо темпорального опыта. «Темпоральный опыт позволяет нам обрабатывать изменения именно потому, что вещи не происходят одновременно. Но как следствие темпоральный опыт является в действительности артефактом восприятия и действия. Время возникает не как фокус восприятия и действия, а как его следствие: время - это то, как происходит восприятие, а пространство - это то, что происходит» (с. 92). Время, признает автор, хуже связано с репрезентационными центрами мозга, чем пространство. «Время структурируется в терминах пространства не потому, что оно является менее основополагающим для человеческого опыта, чем пространство, и не потому, что оно не существует само по себе. Время структурируется в терминах пространства для того, чтобы получить возможность быть закодированным и экстериоризованным в жесте, языке и других символических формах» (с. 92).
В пятой главе рассматривается проблема телесной вопло-щенности концептов. Автор напоминает читателям о современных воззрениях на концепты, согласно которым они основываются на сенсомоторном и перцептивном опыте человека.
Эванс ставит перед собой задачу определить, в какой степени грамматика языка отражает воплощенный характер концептов. Автор полагает, что телесный опыт «вплетен в самую ткань грамма-
тики языка» (с. 104). Грамматика является системой, которая используется для схватывания схематических аспектов сенсомотор-ного и субъективного опыта. Она предоставляет нам механизм кодирования того, как конфигурируется положение вещей, о котором мы хотим сообщить, какие аттенциональные ресурсы мы используем, когда мы следим за определенным положением вещей, пространственно-физической перспективы, с которой мы наблюдаем за положением вещей, а также особенностей осмысляемого действия и взаимодействия.
Автор ссылается на предыдущие разделы работы, в которых он описывал пространство и время как основные домены человеческого опыта. «Объекты из домена ПРОСТРАНСТВО оказываются прототипами лексической категории существительного, а понятие динамического и разворачивающегося процесса лежит в основе грамматической категории глагола» (с. 105).
Еще одним перцептивным основанием грамматики является аттенциональный фокус - выделение одного предмета или свойства на фоне всех других. Смещение аттенционального фокуса иллюстрируется на примере различия между предложениями в действительном и страдательном залогах. Если в фокусе внимания находится агенс, используется действительный залог (Jim built the computer from spare parts - Джим собрал компьютер из запасных частей). Если же в фокусе оказывается пациенс, используется страдательный залог (The computer was built by Jim from spare parts -Компьютер был собран Джимом из запасных частей) (с. 107).
Кроме того, грамматическая структура языка позволяет дополнительно сфокусироваться на определенных аспектах сложного события, обеспечивая возможность создания особого «окна внимания» (Л. Талми). Примером служит следующая группа высказываний, в которых по-разному профилируется траектория перемещения предмета.
The plant pot fell [off the window sill] - Цветочный горшок упал [с подоконника] (фокусировка на начале перемещения).
The plant pot fell [through the air] - Цветочный горшок упал [<пролетев> по воздуху] (фокусировка на срединной фазе действия).
The plant pot fell [onto the street]. - Цветочный горшок упал [на улицу] (фокусировка на финальной фазе действия).
The plant pot fell [through the air] and [onto the tarmac] - Цветочный горшок упал [<пролетев> по воздуху] на [проезжую часть] (фокусировка на срединной и финальной фазах действия) (с. 108).
Грамматика, как показывает автор, кодирует также кинестетический и соматосенсорный опыт. Он предлагает сравнить два высказывания: The ball was rolling along the beach (Мяч катился по пляжу) и The ball kept rolling along the beach (Мяч продолжал катиться по пляжу) (с. 108). В этих предложениях грамматически кодируется силовая динамика. Первое предложение нейтрально по отношению к силовой динамике. Во втором же использование глагола keep в сочетании с герундием сигнализирует о том, что естественная инерция мяча преодолевается какой-то внешней силой. Глаголы be и keep, используемые в этих предложениях, являясь вспомогательными, модифицируют значение основного глагола roll и обеспечивают различия в понимании силовых динамик.
Автор вновь ссылается на Л. Талми, который показал, что грамматика кодирует и пространственную перспективу, и предлагает рассмотреть два примера: The door slowly opened and the man walked in (Дверь медленно открылась, и мужчина вошел) и The man slowly opened the door and walked in (Мужчина медленно открыл дверь и вошел) (с. 109). В первом примере наблюдатель располагается внутри комнаты, а во втором - вне ее. Это различие обеспечивается разным порядком слов, с помощью которого показывается перспектива, с которой наблюдается сцена. Это происходит потому, пишет автор, что грамматика часто обладает свойством иконичности: то, что располагается на первом месте в предложении, иконически репрезентирует то, что в первую очередь бросается в глаза при наблюдении за определенным событием. Таким образом, порядок слов отражает последовательность событий в реальном мире.
В заключительной части главы автор пишет, что, используя язык, мы автоматически и немедленно активируем репрезентации, основывающиеся на телесном опыте. «Символическая природа языка основывается на телесных состояниях: схематические значения, непосредственно закодированные в грамматике языка, являются абстракциями, производными от телесно воплощенных состояний» (с. 121).
В шестой главе рассматривается процесс создания концептов. Автор полагает, что первыми концептами, возникающими в сознании ребенка, являются схемы образов (image-schemas) (с. 127). Их формирование приводит к развитию рудиментарной концептуальной системы. Схемы образов являются доконцепту-альными по своей природе; они предшествуют другим концептам. Они включают такие рудиментарные концепты, как КОНТАКТ, КОНТЕЙНЕР и РАВНОВЕСИЕ. Эти концепты являются значимыми, потому что они возникают в результате самых ранних сенсомо-торных взаимодействий с окружающим миром. Автор рассматривает следующие наиболее базовые схемы: принуждение, блокировка, противодействие, отклонение, устранение препятствия, способствование, привлечение и др. Будучи схематичными, они схватывают определенные типы опыта и являются их репрезентациями. В этом смысле они представляют собой аналоги непосредственного опыта. Схемы образов являются именно концептуальными, а не сугубо перцептивными, потому что они позволяют нам строить прогнозы: мы понимаем релевантные для человека последствия того или иного события или действия. Нам не нужно бесконечно повторять одно и то же действие, чтобы понять, к чему оно приведет.
Схемы образов не являются врожденными, а приобретаются с опытом. Однако человек обладает несколькими врожденными способностями, позволяющими ему структурировать перцептивное поле: способностью к визуальному распознаванию форм, цветов и их оттенков, а также других зрительно воспринимаемых особенностей предметов; способностью к распознаванию гештальтов - целостных структур, которые могут восприниматься как таковые даже в том случае, если состоят из множества элементов; способностью к распознаванию движения; врожденной способностью к обучению. Последняя способность позволяет нам анализировать перцептивные репрезентации и обращать их в рудиментарные концепты.
В этой части монографии обсуждается также проблема креативного мышления. Автор исходит из теории когнитивных пространств Ж. Фоконье и описывает акт креативного мышления в терминах создания когнитивного бленда. Бленд образуется вследствие слияния двух и более когнитивных пространств и компрессии полученной в результате такого слияния информации. Концептуальный бленд, по мнению автора, позволяет нам «ухватить идею
новым способом» (с. 174). Создание бленда позволяет «сократить сложность объекта до человеческих масштабов» (с. 174), т.е. до масштабов ограниченного человеческого опыта. В качестве примера автор приводит метафору эволюции, когда вся история Земли репрезентируется как временной отрезок в 24 часа, и возникновение того или иного биологического вида датируется не эпохой или периодом, а временем суток. Такая модель существенно упрощает видение предмета и позволяет человеку соотнести сложный абстрактный концепт эволюции с собственным жизненным опытом.
В части третьей рассматривается проблема значения в языке. Автор упоминает о традиционном взгляде на языковое значение как о стабильном, статичном феномене, называя такой взгляд «словарным подходом» (с. 195). Этот взгляд опровергается многочисленными примерами реальной речевой практики. Автор предлагает рассмотреть варьирующееся значение слова fast (быстрый) в следующих контекстах, поясняя актуальное значение рассматриваемой единицы в каждом отдельном случае.
The car is going fast (Машина едет быстро) - fast относится к скорости движения.
That parked BMW is a fast car (Тот припаркованный BMW -быстрая машина) - fast обозначает способность к быстрому перемещению.
That doddery old man is a fast driver (Тот трясущийся старик -быстрый водитель) - fast соотносится с понятием нарушения установленного скоростного режима.
Overtaking is only permitted in the fast lane of the motorway (Обгон разрешен только на скоростной полосе) - fast описывает место, где разрешается быстрая езда.
Fast food (букв. «быстрая еда») - fast обозначает скорость приготовления еды и соотносится с определенным типом продуктов (с. 195-196).
Автор утверждает, что слово заключает в себе три типа знаний, которые позволяют нам правильно интерпретировать его в любом контексте: энциклопедическое знание, соотносящееся с нашим жизненным опытом, референциальное знание, или знание об устройстве предметов окружающего мира, и знание других слов и грамматических конструкций, с которыми или в составе которых данное слово может употребляться.
Автор анализирует значение предлога over, описывая следующие основные значения: «над» (The picture is over the sofa), «на другой стороне» (St. Paul's is over the river from Southwark), «превышать» (Your article is over the page limit), «завершение» (The movie is over), «передача» (The government handed power over to an interim authority), «время» (The relationship had altered over the years), «покрывать / закрывать» (The clouds are over the sun), «изучать» (Jim looked over the document quite carefully), «фокус внимания» (The committee agonized over the decision), «более» (Joyce found over forty kinds of shells on the beach), «избыток» (The heavy rain caused the river to flow over its banks), «контроль» (She had a strange power over me), «предпочтение» (I would prefer tea over coffee), «повторение» (After the false start, they started the race over) (с. 200201). Автор подчеркивает, что в отличие от ранее рассмотренной лексемы fast, в данном случае контекст не определяет значение слова; напротив, это слово изначально обладает рядом вполне определенных, хотя и взаимосвязанных, конвенциональных значений. Он полагает, что эти значения хранятся в нашей памяти по отдельности.
Многозначность является следствием исторического развития значения слова above. Автор предлагает модель развития новых значений из исторически первичного «над». Простейшим примером является развитие значения «на другой стороне / по другую сторону». В качестве примера приводится предложение The horse jumped over the fence (Лошадь перепрыгнула через забор). В определенный момент прыжка лошадь, действительно, находится над забором. Однако нам известно, что прыжок лошади осуществляется по определенной траектории, не прекращается в своей высшей точке и завершается лишь по другую сторону забора. Применяя это знание, мы добавляем к значению предлога over семантический параметр «по другую сторону». «Этот параметр является атомом значения, который возникает при наблюдении за повседневными событиями» (с. 202). Параметр «по другую сторону» может отделяться, обособляться от наблюдаемой сцены, и с течением времени переосмысляться носителями языка как отдельное, новое значение. В ситуациях типа Southwark is over the Thames данный параметр реализуется самостоятельно, уже без имплицирования траектории движения. Автор подробно разбирает остальные выделенные им
значения на подобных примерах, указывая на связь каждого отдельного значения с исходным «над» и выстраивая структуру полевого типа, выделяя в ней ядерные и периферийные значения предлога. Новые значения, подчеркивает автор, возникают главным образом из нашего телесного опыта: «многократно повторяющиеся сцены нашей повседневной жизни приводят к появлению новых семантических параметров» (с. 208).
Автор заключает, что в нашем сознании хранятся сети значений для каждого известного нам слова. Каждая такая сеть структурируется на более центральные и более периферийные значения, причем периферийные значения включаются в другие сети соотносящихся с ними значений. Эти сети развиваются с течением времени вследствие приобретения все нового и нового опыта и вычленения отдельных его аспектов.
В. Эванс подчеркивает, что в рамках теории концептуальной метафоры постулируется наличие семантического «прыжка» от одного значения к другому и отсутствие непрерывности в семантическом расширении слова. Сам же он настаивает на том, что новое значение развивается постепенно, начиная с незначительных «перемещений по семантической территории, которую оно охватывает» (с. 212). Со временем эти изменения могут стабилизироваться, что приводит к формированию нового конвенционального значения, которое мы связываем с определенным словом или грамматической конструкцией и храним в своей семантической памяти.
В данной главе автор рассматривает и вопрос об энциклопедической природе значения. Он предлагает рассмотреть различные интерпретации слова book (книга), возникающие в связи со следующими контекстами его употребления: That's a heavy book (Это тяжелая книга - «том»), That antiquarian book is illegible (Эта антикварная книга неудобочитаема - «текст»), That's a boring book (Это скучная книга - «уровень интереса»), That's a long book (Это длинная книга - «длительность») (с. 219). Автор подчеркивает, что в данном случае мы имеем дело не с различными значениями слова «книга», а с различными контекстуально-зависимыми интерпретациями. Это происходит потому, поясняет автор, что слово «книга» отражает обширное и структурированное «поле знаний» (с. 219) -все, что мы знаем о книгах. Это знание включает представление о физической природе книги и о том, как мы с ней взаимодействуем.
Каждое из этих представлений в свою очередь предполагает разветвленную систему дополнительных знаний, и каждый фрагмент этого знания является частью энциклопедического знания о книге, которое может быть извлечено. Таким образом, «каждое словесное значение связано с огромным энциклопедическим инвентарем знания» (с. 222).
Автор высказывает мысль о том, что человеческая способность к созиданию значения есть следствие «симбиотического взаимодействия между нашей концептуальной системой - хранилищем наших концептов, наших единиц мышления - и языка - нашей языковой системы» (с. 226). «Наша языковая и концептуальная системы работают в тандеме, чтобы производить сложные идеи, представляющие собой большее, чем простую сумму языковых или концептуальных частей, которые их породили» (с. 226).
Исторически телесно воплощенные репрезентации в концептуальной системе предшествовали языку. Концептуальная система позволяет организму представлять мир, с которым тот сталкивается, хранить опыт, обучаться и, как следствие, реагировать на новый опыт. Концептуальными системами обладают и многие животные, однако люди уникальны в том отношении, что они обладают языком. Язык является средством «схватывания» концептуальной системы, высвобождения ее потенциала. Ссылаясь на Л. Барсалоу, автор пишет о том, что основная роль языка заключается в обеспечении «функции исполнительного контроля» (с. 227) относительно телесно воплощенных концептов в концептуальной системе. Язык - это конструкция, которая делает возможным сложную организацию концептов, в результате чего появляется содержательно богатое значение. Разумеется, пишет автор, комбинирование концептов возможно и без языка, но язык дает возможность делать это новыми способами, позволяя тем самым создавать весьма сложные концепты. Язык достигает этого за счет создания грамматической системы, в которой слова и грамматические конструкции связаны с активацией определенных состояний мозга. Их интеграция вызывает сложные симуляции - реактивации хранящихся в сознании телесно воплощенных концептов, которые представляют собой «материю» мысли. Это значит, что язык обеспечивает «добавленную стоимость» (с. 227) нашим концептуальным системам. Он позволяет нам контролировать сами концепты,
которые изначально выполняли более простые функции, и манипулировать ими. Под контролем языка мы можем использовать телесно воплощенные концепты для того, чтобы производить абстрактную мысль и сообщать ее другим.
Важный вопрос, по мнению автора, заключается в том, какую именно роль играет язык в созидании значения, если концепты являются аналоговыми и могут существовать независимо от языка. Язык, предполагает автор, представляет самостоятельный тип репрезентации, что подтверждается, в частности, данными нейропси-хологических исследований. Так, пациенты, страдающие болезнью Паркинсона, испытывают трудности с выполнением моторных действий, что свидетельствует о разрушении их моторных репрезентаций. Одновременно с этим пациенты оказываются в состоянии использовать и понимать глаголы, обозначающие действия, такие, например, как kick (пинать) или hammer (ударять молотком). Это значит, что часть концепта сохраняется даже в отсутствие соответствующего телесного состояния. Язык, таким образом, «вносит семантический вклад» (с. 231), который сохраняется даже в отсутствие соответствующего аналогового концепта. Язык обеспечивает репрезентации (хотя и другого типа), которые позволяют осуществить доступ к аналоговым репрезентациям в концептуальной системе. И более того, эти языковые репрезентации регулируют способ, которыми активируются аналоговые репрезентации. Автор приходит к выводу, что важнейшей составляющей процесса созидания значения является взаимодействие между концептуальной системой и языковой системой.
Автор обращается к вопросу о значении грамматики, полагая, что именно грамматическая система является «непосредственным окном» (с. 232) в те типы репрезентаций, которые обеспечиваются языком. Элементы грамматической подсистемы передают схематическое, а не содержательное значение. Лексическая подсистема соотносится с предметами, людьми, местами, событиями, свойствами предметов и т.д. Грамматическая же система кодирует особый тип концептов, который имеет отношение к числу, временной референции, степени новизны передаваемой информации, желанию говорящего сообщить информацию или запросить ее и т.д.
Грамматическое значение обеспечивает структурную информацию. Значение создается двумя качественно определенными ти-
пами репрезентаций, которые дополняют друг друга. В то время как аналоговые концепты, доступ к которым осуществляется через лексические единицы, содержат предмет симуляции (что симуляции, в терминологии автора), грамматические элементы обеспечивают упаковку, которая позволяет нюансировать то, как представлены аналоговые концепты. Грамматическое значение опосредует то, как наше концептуальное знание активируется в процессе конструирования значения - это способ создания симуляции (как симуляции, в терминологии автора) (с. 235).
В. Эванс описывает также параметрические концепты, под которыми он понимает «схематические» (с. 236) понятия, абстрагированные от воплощенных состояний и обладающие обобщенным содержанием типа «свойство» или «предмет». Благодаря наличию параметрических концептов, слова и другие единицы языка дают инструкции к тому, как следует организовать симуляции: «они обеспечивают как для что концептуальной системы» (с. 237).
Автор отводит отдельный параграф описанию «анатомии языка» (с. 242). Он полагает, что языковое значение состоит из семантических параметров, которые содержат в себе «схематические атомы значения» (с. 244). Они существуют в репрезентационном формате, который является неаналоговым по своей природе. Это значит, что их содержание представлено в более абстрактной форме, чем те аспекты опыта, репрезентациями которых они являются. Язык основывается на системе значений, которые абстрагированы от насыщенных телесно воплощенных значений. Он обеспечивает систему параметрических значений, которые позволяют нам упаковывать более насыщенные, аналоговые значения, содержащиеся в концептуальной системе, и способ связи с аналоговыми концептами. Тем самым язык позволяет нам использовать аналоговые концепты, хранящиеся в нашей концептуальной системе и не предназначенные для выполнения коммуникативных функций, для общения.
Важнейшим условием для созидания значения автор считает человеческую способность к социальному взаимодействию и природную предрасположенность к нему. Автор связывает такую способность с наличием «интеракционного интеллекта» (interactional intelligence), который является условием для развития «кооперативного интеллекта» (cooperative intelligence) (с. 264). Он подчер-
кивает, что язык мог возникнуть только у биологического вида, который склонен к социальному взаимодействию, поскольку в противном случае все виды символической референции, на которой строится язык, не находили бы применения.
В 11-й главе автор анализирует процесс эволюции человека и обозначает основные периоды, релевантные для становления мышления и возникновения языка.
В послесловии В. Эванс указывает на роль культурного контекста в формировании языка. Автор называет три аспекта человеческой когнитивной и социальной жизни - язык, мышление и культуру - «золотым треугольником» (с. 314). Эти аспекты выполняют дополняющие друг друга функции, позволяя извлекать смысл из наших взаимодействий с другими людьми и в конечном итоге понимать самих себя. «Вершины золотого треугольника неразрывно связаны; наша беспрецедентная способность к созиданию значения и общению неизбежно возникает из симбиотического взаимодействия между всеми тремя» (с. 316).
А.В. Нагорная
2016.04.004. СТЕЙН Г. РАЗВИВАЯ, ПРОВЕРЯЯ И ИНТЕРПРЕТИРУЯ ТЕОРИЮ ПРЕДНАМЕРЕННОЙ МЕТАФОРЫ. STEEN G.J. Developing, testing and interpreting deliberate metaphor theory // J. of pragmatics. - Amsterdam: Elsevier, 2015. - Vol. 90. -P. 67-72.
Ключевые слова: метафора; концептуальная метафора; преднамеренная метафора; общение.
Теория преднамеренной метафоры была разработана Герар-дом Стейном, профессором кафедры речевой коммуникации, аргументации и риторики факультета нидерландского языка Амстердамского университета, в конце 2000-х годов. Ее основы были изложены в статьях «Парадокс метафоры: Почему нам нужна трехмерная модель метафоры»1, «Преднамеренная метафора позволяет осуществлять сознательное метафорическое познание»2,
1 Steen, G.J. The paradox of metaphor: Why we need a three-dimensional model
of metaphor // Metaphor a. symbol. - L., 2008. - Vol. 23, N 4. - P. 213-241.
2
Steen G.J. Deliberate metaphor affords conscious metaphorical cognition // J. of cognitive semiotics. - 2011. - Vol. 5, Iss. 1 / 2. - P. 179-197.
