CC BY
107
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ КАК НАУКА. ТЕОРИЯ ЛИТЕРАТУРЫ. ЛИТЕРАТУРНАЯ КРИТИКА
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ И МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРИНЦИПЫ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЯ И ЛИТЕРАТУРНОЙ КРИТИКИ
2016.03.001. ХАЛИЗЕВ В.Е., ХОЛИКОВ А. А., НИКАНДРО-ВА О.В. РУССКОЕ АКАДЕМИЧЕСКОЕ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ: ИСТОРИЯ И МЕТОДОЛОГИЯ, (1900-1960-е годы): Учеб. пособие. - М.; СПб.: Нестор-история, 2015. - 176 с.
Ключевые слова: понятие научного метода; состав науки о литературе: текстология, теоретическая поэтика, интерпретация; аспекты анализа произведения: предметная изобразительность; художественная речь, композиция; «интерпретирующая аналитика» как научный метод; внеавторский контекст творчества; контекст восприятия; традиции Александра Веселовского; «методологический плюрализм»; Ф.Д. Батюшков, С.А. Венгеров; русский формализм (методология / мировоззрение); В.Б. Шкловский; эпатажность и парадоксальность; редукционизм; «торможение» процесса восприятия; «остранение»; «психология восприятия»; конструктивный мотив, «конструкция приемов»); литературоведение марксизма-ленинизма; апология революционности; примат политики над нравственностью; атеизм; цензура и автоцензура (самоискажение); структурализм; московско-тартуская школа; научный язык Ю.М. Лотмана («знак», «модель», «структура», «оппозиция», «культура», «информация», «пространство»); семиотика; вненаправленческое литературове-
дение; персоналистская ориентация мысли; «философия жизни» М.М. Бахтина.
Книга написана на основе печатных работ и лекционных курсов, прочитанных на филологическом факультете МГУ докторами филол. наук В.Е. Хализевым и А.А. Холиковым, кандатом филол. наук О.В. Никандровой.
В предисловии авторы пишут об актуальности изучения русских литературоведческих школ XX в., освобождения научной методологии от «идеологического налета», необходимости систематизации «знания, накопленного сторонниками разных методологических установок» (с. 4). В центре внимания - «обсуждение вопросов, связанных с методологическим развитием русского литературоведения 1900-1960-х годов, как в научном, так и широком социокультурном контексте» (с. 5). Ставится задача «интегрировать в сознании учащихся не только частные теоретико-методологические проблемы литературоведения первой половины XX в., но и рассмотреть их в связи с положением других гуманитарных наук (философии, искусствоведения, истории)» (с. 6).
В первой главе - «О составе литературоведения и специфике его методологии» - авторы разъясняют понятие научного метода, прослеживая его историю с XVII в.; уточняется значение термина применительно к литературоведению. Наука о литературе «полиобъектна»: кроме художественных произведений, ее интересуют: «1) процессы творческой деятельности писателей, их биографии; 2) сфера восприятия литературы читателями; 3) разного рода литературные "общности" - жанры или национальные литературы, литературные эпохи; 4) всемирная литература как таковая или эволюция художественных форм и творческих принципов и т.п.» (с. 9). При этом авторы считают недостаточным существующий опыт систематизации аспектов науки о литературе и дают их краткий критический обзор.
В составе подходов к изучению литературного произведения правомерны, в первую очередь, три феномена: текстология (наиболее освоенная область исследований); описание и анализ художественной формы «на основе данных теоретической поэтики»; «смыслопостижение, т.е. интерпретация» (с. 10).
При этом учитывается, что наиболее разработаны принципы анализа словесно-художественной формы: «предметность (мир
произведения, предметная изобразительность), художественная речь (стилистический и ритмико-фонетический "пласты" формы) и, наконец, композиция (структура в узком смысле и строгом смысле слова)» (с. 11).
Гораздо меньше познаны «возможности и перспективы освоения содержания литературных произведений, пути проникновения в глубины художественных смыслов». Именно в области теории и практики интерпретации, по мнению авторов, и заключается «главная болевая точка литературоведческой методологии», поскольку она неизбежно порождает вопрос об «антиномии объективного и субъективного, рационального и интуитивного» (с. 11).
С опорой на работы ученых, развивающих традиции герменевтики (Г. Фридрих, Э. Штайгер, Г. Зельдмайр, Н. Мекленбург, А.П. Скафтымов, М.М. Бахтин и др.), авторы подчеркивают специфику гуманитарного знания, где важна роль «интуиции», создающей «первооснову, фундамент аналитических интерпретаций» (с. 15). В то же время словесное воплощение познанного литературоведом должно быть рационально строгим, логически упорядоченным.
Важнейшим понятием, закрепившимся в отечественном литературоведении благодаря М.М. Бахтину, является «содержательная форма», предполагающая «внеэстетическую весомость содержания». Ориентирующаяся на это понятие «интерпретирующая аналитика» является «едва ли не важнейшим научным методом», хотя он и не стал общепризнанным (с. 18).
Из других методов выделены два основных. Во-первых, это «самодовлеюще-описательный подход к произведению исключительно как к тексту», устраняющийся от рассмотрения содержания (работы А.М. Евлахова, ранние труды В.Б. Шкловского, стиховедческие штудии Б.И. Ярхо, «Анализ поэтического текста» Ю.М. Лотмана, «S/Z» Р. Барта и др.). Во-вторых, это различные интерпретации, не опирающиеся на анализ, но «познавательно значимые», характерные для литературной критики («Пушкин и Пугачёв» М.И. Цветаевой, символистские исследования Д.С. Мережковского, Вяч. Иванова, ранние статьи К.И. Чуковского). Авторы разделяют мнение Д.С. Лихачёва, который полагал интерпретацию, опирающуюся на анализ, «стержнем науки о литературе»1.
1 См.: Лихачёв Д.С. О филологии. - М., 1989. - С. 29-30.
Существенная сторона методологии аналитических интерпретаций - «соотношение между имманентно-текстовым и контекстуальным рассмотрением произведений». Хотя первичным является изучение текста, но огромную роль выполняет и контекст «литературных и первично-жизненных явлений, составляющих кругозор писателей», многое определяющий в генезисе их творчества (с. 21).
Кроме авторского контекста, важны «типологические аналогии (конвергенции)», т.е. «внеавторский» контекст творчества. При этом следует остерегаться фиксации одних только подобий: «Более перспективным представляется уяснение различий» между аналогичными фактами, ведь творчество индивидуально, неповторимо. Не менее значим контекст восприятия творчества писателя - как «совокупность читательских, литературно-критических, художественных, научных, публицистических, а также издательских откликов на произведения» (с. 22).
Как бы полно ни было изучено произведение, в нем всегда остаются некие «зоны неопределенности». «Точность» литературоведческого знания относительна, о чем свидетельствуют ограниченные возможности статистических, математических методов: у них «нет подхода к неповторимо единичным текстам, несущим уникальный смысл» (с. 25).
Выбор того или иного метода исследования определяется прежде всего самим его предметом. Так, мир произведения требует знания других наук, прежде всего - истории; анализ стилистики невозможен без обращения к лингвистике и т.д. Аналитические интерпретации «междисциплинарны», поэтому для литературоведения «крайне нежелательны как изоляционизм, так и ориентация исключительно на одну из смежных дисциплин» (с. 26) - например, на учение о мифе и ритуале или на психологию, религиоведение и т.п. Филологам «подобает держаться подальше и от... подчинения диктату смежных научных дисциплин, и от. гипертрофированного "спецификаторства", оборачивающегося бесплодным изоляционизмом» (с. 27). Обе крайности характерны для «направленческо-го» литературоведения XX в., особенно для 1920-х годов, когда ученых «захлестывал» пафос размежеваний между различными «группами» и «школами».
Итак, по убеждению авторов, «для науки о литературе насущны мирное и творческое взаимодействие разных подходов к изучаемым явлениям, обретение согласия между ними (в соответствии с принципами традиционной герменевтики) и активная опора на данные иных областей научного знания» (с. 28).
Во второй главе - «Русское академическое литературоведение начала XX в. и традиция Александра Веселовского» - авторы выступают против недооценки наследия предреволюционного литературоведения, якобы погрязшего в «методологическом эклектизме» и оказавшегося в «методологическом тупике». Опровергая эту «негативистскую мифологему», ученые, однако, не отрицают, что в названный период «крен» в сторону описательства, накопления сведений и фактов, действительно, был очевиден.
Ныне «тотальное неприятие» деятельности младших современников А.Н. Веселовского в какой-то степени преодолевается. Обращаясь к наследию «лидера отечественного литературоведения XIX в.», авторы сосредоточились на «его теоретико-методологических установках и прежде всего - на подходе к изучению единичных литературных фактов и личностного начала в составе творчества писателей» (с. 32). Одной из важнейших задач А.Н. Веселовский считал сбор материала для тщательно обоснованной фактами «индуктивной поэтики», которая призвана устранить «умозрительные построения»1. Однако методологические принципы ведущих научных школ 1910-1960-х годов - марксизма, формализма и в значительной мере структурализма - утверждали первенство «дедуктивных построений». Тем не менее традиция А.Н. Веселовского как «индукциониста» была продолжена в работах таких ученых, как Д.Я. Максимов, Л.Я. Гинзбург, Д.С. Лихачёв, В.Н. Перетц, В. А. Адрианова-Перетц и др.
Вместе с тем в установках А.Н. Веселовского важна и другая сторона: он признавал «методологический плюрализм» (с. 34), что было свойственно и другим ученым - В.В. Сиповскому, А.М. Евла-хову, В.Н. Перетцу, М.Н. Розанову, А.Н. Вознесенскому; в 1974 г. с критикой методологического монизма выступил М.М. Бахтин, вы-
1 Веселовский А.Н. Из введения в историческую поэтику: Вопросы и ответы // Веселовский А.Н. Избранное: Историческая поэтика. - М., 2006. - С. 57.
разив критическое отношение к разговорам «о каком-то "единоспа-сающем методе" в литературоведении»1.
Если при разработке исторической поэтики (в основном в 1890-е годы) А.Н. Веселовский «выдвигал на первое место моменты стабильности, традиционности, повторяемости, которые именовал преданием» (с. 36), то в других исследованиях он нередко «шел вразрез» с данной установкой и выявлял «личный почин», личностное начало в творчестве («Боккаччо, его среда и сверстники», 1893; «В.А. Жуковский: Поэзия чувства и сердечного воображения», 1904, и др.). Такой «сдвиг» сближал позднего А. Веселовского с представителями герменевтики (Ф. Шлейермахером и В. Дильте-ем), выдвинувшими на первый план в гуманитарных науках категорию «понимания». Аналогичная тенденция наблюдается и в трудах М.Н. Розанова и Ф.Д. Батюшкова.
Так академическое литературоведение рубежа столетий отодвигалось «от своей былой позитивистской ориентации в сторону персонализма», т.е. от культа «чистой науки к учету гуманитарной специфики знания о художественной словесности» (с. 39).
Интересу позднего А.Н. Веселовского к личности писателя, к его «опыту сердца», сопутствовало его постижение произведений как «формально-содержательной целостности». Своими работами он «создал плодородную почву для осмысления центрального предмета литературоведения - произведения в его многоплановости, выражающего индивидуальную творческую волю автора» (с. 40). А.Н. Веселовский побуждал ученых XX в. «к уяснению состава и структуры художественных текстов, к интенсивной разработке теоретической поэтики, а также к раздумьям методологического характера - о путях познания произведений в их глубине»), т.е. создавал предпосылки для «интерпретирующей поэтики» (с. 40-41).
Приводя в качестве примеров суждения В.Н. Перетца и А.М. Евлахова, авторы отмечают, что «...академическое литературоведение в России начала XX в., предваряя формализм, настойчиво обращалось к проблеме поэтической формы» (с. 42).
Еще одной новаторской чертой поздних работ А.Н. Веселов-ского (о Пушкине, Жуковском) стало его обращение к современной
1 Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. - М., 1979. - С. 330-331.
литературе, тогда как почти все литературоведение XIX в. «было сосредоточено по преимуществу на фольклорной и литературной "старине"» (с. 43).
Ф.Д. Батюшков, который «творчески унаследовал позднего Веселовского» во многих своих трудах и создал предпосылки для осмысления отечественной словесности как «феномена единого, богатого и вместе с тем разнородного» (с. 44). В этом ключе в реферируемой книге дан анализ коллективной монографии о русской литературе 1890-1910-х годов под редакцией С.А. Венгерова (1914-1916). Это был «первый опыт обстоятельного сопоставления прошлой литературы с тем, что привнес в художественную культуру Серебряный век» (с. 45). Труд помог преодолеть «надменно-отчужденное отношение к отечественной классике XIX столетия» со стороны апологетов нового, «символического» реализма (с. 47).
Авторы отмечают в литературной среде дореволюционной поры доброжелательное сотрудничество ученых разных направлений, но вместе с тем констатируют, что с наступлением советской эпохи «поистине научное филологическое сообщество с его мирно-дружественной атмосферой... сохранить себя, конечно же, не смогло» (с. 52).
Третья глава - «Парадоксы и "плодотворные крайности" русского формализма (методология / мировоззрение)» - содержит краткий обзор критики формализма его современниками. Показано, что долгое время формалисты практически не имели поддержки вне своего узкого круга; более того, в 1930-е годы (и далее до середины 1950-х) в СССР формализм был объявлен «опасным врагом», после чего ученые данного направления «обратились к темам методологически нейтральным» (с. 54).
Агрессивные нападки на формальный метод объясняются тем, что принято было сначала рассуждать «об идеях, общественных взглядах и социально-классовой позиции писателя, а затем (гораздо короче) о мастерстве» (с. 55). Однако от этого стереотипа на протяжении 1960-1970-х годов наука постепенно отошла, причем большую роль в реабилитации формальной школы сыграли структуралисты. Примечательно, что пик «безудержной апологии формализма» пришелся на перестроечные годы. Как считают авторы, важно было наметить пути решения непростой задачи - «не-
предвзятого взвешивания» в оценке деятельности формальной школы (вне крайностей ее тотальной апологии или полного неприятия) (с. 56).
Авторы отмечают, что изучение поэтического языка формалистами началось еще до возникновения этой литературоведческой школы, и приводят в доказательство ряд ранних работ В.Б. Шкловского. В них прослеживается «хвала футуристической зауми, освобождающей поэтический язык от гнета смысла» (с. 58). Впоследствии утверждение превратилось в основное их «слабое место»: «. формалисты не только отсекали содержание, смысл, но и сама форма литературного произведения редуцировалась ими до речевой ткани (поэтического языка) и композиции (конструкции приемов), что шло вразрез с многовековой традицией». Так «на смену методологическому плюрализму дореволюционного академического литературоведения пришел редукционизм формализма». Утверждалось, что произведение - это «только форма, а форма - это совокупность приемов» (с. 58).
И все же авторы признают заслугу формалистов в том, что они решительно отказались от подмены изучения самой литературы изучением «сопутствующих» ей явлений. В качестве ключевых были выделены такие понятия, как «замедление» («затруднение», «торможение», «задержание процесса восприятия») и «остране-ние», «конструктивный мотив», т.е. видение предмета в каком-то необычном ракурсе (благодаря чему искусство преодолевает пассивно-механическое, автоматизированное восприятие людей и объектов). Таким образом, можно говорить об интересе формалистов не к одной только структуре произведения, но и к «психологии восприятия». Актуально и по сей день замечание В.Б. Шкловского о том, что «людьми утрачено ощущение окружающей их реальности», ибо его «съедает автоматизация» (с. 59). Однако его слова о том, что «мир болен однообразием»1, являются чрезмерным преувеличением (с. 60).
Еще одним ключевым понятием школы стал «конструктивный мотив», которому придавалась функция «сцепления» приемов, и это было близко к тому, что традиционно именуется композицией. Конструктивное начало противопоставлялось мотивировке»; исхо-
1 Шкловский В.Б. О теории прозы. - М., 1983. - С. 89.
дя из этого, по разумению формалистов, произведение становилось «конструкцией приемов» (с. 62).
Эволюция школы свидетельствовала, что со временем некоторые крайности раннего формализма преодолевались или смягчались. В качестве примера приводится теория литературного языка Р.О. Якобсона, которая явилась шагом вперед в сравнении с апологией «зауми» у Шкловского. Признавая наиболее важным для поэзии звучание речи, Якобсон впоследствии «отказался от юношеских резкостей и жесткого противопоставления поэтического языка и языка общения» (с. 64).
«Формалисты взбудоражили и стимулировали теоретическую мысль, приковали внимание ученых к тем сторонам художественного текста, которые раньше не очень обращали на себя внимание...» (с. 65-66). Что касается культивируемой формалистами эпатажности и парадоксальности их суждений, то все это стимулировалось атмосферой эпохи, когда «культ веселости был неразрывно связан. с апологией авантюризма» (с. 70).
Авторы реферируемого издания уделяют внимание мировоззренческой стороне формальной школы, их идейным поискам; приводятся отрывки из воспоминаний и записей самих формалистов, а также их современников. За формалистами следует признать заслугу «освобождения литературы от пафоса учительства и наставничества»; они «заговорили о великом без придыхания» (с. 72, 73).
Четвертая глава - «Догматическое литературоведение в эпоху господства марксизма-ленинизма» - начинается с разграничения двух направлений марксизма: с положительной точки зрения оценивается «мировоззренческая и методологическая основа деятельности ученых, в частности - и "первого ряда"», с отрицательной -«санкционированное государственной властью орудие гонений на науку» (с. 81). В рамках отрицательной тенденции дан обзор контекста эпохи: марксистско-ленинское литературоведение провозглашалось как общеобязательное; ужесточились цензура, запреты на публикацию, аресты, ссылки и т.п. Самым жестким периодом стали 1920-1930-е годы. Внутри одной школы разгорелась суровая полемика, что приводило к гонениям на писателей и ученых: убежденные марксисты ожесточенно спорили друг с другом, а позже некая третья сила подвергла репрессиям и тех и других. «Никакого
дружественного единения в кругу литературоведов, активно ориентировавшихся на марксизм, не существовало» (с. 86-87); причем подобная враждебность сохранялась и в 1960-е годы, хотя и без жестокости сталинизма. В 1940-е годы главным предметом обличений был «избран» А.Н. Веселовский, а затем все академическое литературоведение и даже фольклористика.
Авторы пособия прослеживают изменение крайностей советской идеологии: от грубого третирования национальных традиций в 1920-1930-х годах до апологии национально-государственного начала вместе с программой изоляции советского общества от опыта других стран после 1940-х годов. Основными константами, однако, всегда оставались безудержная апология революционности, преобладание политики над нравственностью, атеизм. Авторы, однако, признают, что сталинский марксизм-ленинизм не являлся «тотально негативной» идеологией, поскольку в известной мере противостоял распространенному в тогдашней европейской культуре релятивизму и цинизму. Эта мировоззренческая система «внутри самой себя несла возможности ее преодоления», что и происходило между серединой 1950-х годов (оттепель, XX съезд КПСС) и серединой 1980-х (начало перестройки) (с. 93).
Основным слабым местом марксистского литературоведения являлось «редуцирование» предмета изучения: прежде всего это касалось изъятия важнейших религиозно-нравственных аксиом и проблем из всех сфер творчества. Первостепенно значимыми для литературного процесса признавались лишь те писателями, чье творчество встраивалось в заданную идеологией схему. Время Сталина и последующие десятилетия было «эпохой компромиссов».
Вместе с тем «ученые, достойные этого имени, упорно стремились свести к минимуму вынужденные компромиссы» (с. 96). Литературоведы первого ряда (Л.Я. Гинзбург, В.М. Жирмунский, В.Я. Пропп и др.) продолжали работать, используя автоцензуру (чреватую самоискажением), соглашаясь в покаянной письменной форме признавать предъявленные обвинения; «унизительный советский обычай вынужденного признания ошибок имел разные формы» (с. 97).
Тем не менее советский идеологический режим от десятилетия к десятилетию смягчался. В литературоведение пришло новое
поколение ученых (В.Н. Топоров, В.Э. Вацуро, М.Л. Гаспаров, С.С. Аверинцев и др.); оно стало достойным наследником М.М. Бахтина, формальной школы и таких филологов, как А.П. Скафтымов, В.М. Жирмунский, Д.Е. Максимов, Л.Я. Гинзбург.
В пятой главе - «Становление русского структурализма: Ранние работы Ю.М. Лотмана» - внимание уделено работам ученого 1950-1960-х годов, но предварительно прослеживается история направления, связь структурализма с семиотикой, значение структурного подхода для других наук. В этом контексте деятельность первых русских структуралистов Р.О. Якобсона и В.Я. Проппа оценивается как «связующее звено двух методов» - структурализма и формализма. Характерной особенностью структурализма становится его противопоставление «большей части предшествующей традиции»; европейский (французский) подход состоял в отклонении от «собственно литературоведения к порождению текстов вообще». В России структуралистские исследования характеризовались «выходом в прагматику знака»: «Это тоже выход за пределы литературоведения, но уже в культурологию» (с. 111).
Авторы дают краткий исторический обзор истории развития структурализма в России на базе московско-тартуской семиотической школы. Основным объектом литературоведческого сектора этих исследований стали (как это видно из названий ранних работ Ю. М. Лотмана) эволюция и смена явлений в культуре и творчестве конкретного писателя. Методику и научные интересы Ю.М. Лот-мана авторы пособия определяют так: «Внутри литературоведения его привлекали области очень конкретные: архивные разыскания, текстуальный анализ, изучение творческой эволюции писателей и художественной динамики эпохи» (с. 113).
Применение структуралистской методики к изучению произведения «по слоям» показано на примере статьи Ю.М. Лотмана о романе «Евгений Онегин»1. Методику ученого, как отмечают авторы, «точнее было бы. связать с наследием культурно-исторической школы» (с. 115). Новаторством явилось введение понятий «модели» и «структуры», заимствованных из книги Н. Виннера
1 Лотман Ю.М. К эволюции построения характеров в романе «Евгений Онегин» // Пушкин: Исследования и материалы. - Л.; М., 1960. - Т. 3. - С. 149150, 169.
«Кибернетика и общество» (1958), а также применение синхронного подхода к исследованию текста в противовес генетическому (но не отступая от последнего) (с. 120).
В начале 1960-х годов к объекту исследований ученого присоединилась и проблема восприятия текста, а также «исследование формы и содержания в их единстве». Большее внимание уделялось стиховедению: «. стих есть предпочтительный объект анализа на данный исторический момент» (с. 121). Помимо формальной структуры исследуется культурный контекст на основе ряда констант, которые формируют авторское сознание и структуру текста. В процессе эволюции научных взглядов Ю.М. Лотмана разбор художественных текстов «будет иллюстрацией культурологических положений, а не наоборот. Литературоведение в значительной мере окажется растворено в культурологии» (с. 123). В завершение главы авторы дают список ключевых слов научного языка Лотмана: «знак», «модель», «структура», «оппозиция», «культура», «информация», «пространство» (с. 125).
В шестой главе книги - «Научные школы и вненаправленче-ское литературоведение» - дана общая картина исторического и литературоведческого процесса рассматриваемой эпохи. Выводы об эволюции науки о литературе по сравнению с XIX в. таковы: несомненно большая проработанность терминологии, методологии; систематичность, интерес не только к истории и происхождению литературных явлений, но и к особенностям структуры, к созданию и функционированию авторского сознания и восприятия читателем.
В обзоре деятельности тех ученых, которых нельзя причислить ни к одной из школ, авторы выделяют два поколения гуманитариев: одни «формировались до революции и в первые годы после нее и приходили в науку на протяжении 1910-1920-х годов»; другие «проявили себя после войны 1941-1945 гг.» (с. 150). К первому поколению относятся такие литературоведы, как А.П. Скафтымов, А.Л. Бем, К.В. Мочульский; ко второму - С.Г. Бочаров, В.В. Кожи-нов, В.Н. Топоров. Отдельно рассматриваются фигуры таких многоплановых и авторитетных ученых, как М.М. Бахтин и Д.С. Лихачёв.
Яркой характеристикой «вненаправленцев» была их приверженность к проблемам изучения содержания произведения: «. эти ученые были смысловиками» (с. 150). Они раскрывали в литературе
самые разные пласты содержания: эпохальные, национальные, социально-бытовые, нравственные, философские, религиозные. Они настойчиво соотносили произведения с текущей современностью и прошлыми эпохами, с творчеством писателей других стран, с надэ-похальными феноменами человеческого бытия. Именно этими учеными в первую очередь учитывался «специфически гуманитарный аспект» литературоведческого исследования: «персоналистская ориентация мысли» в противовес господствовавшей в рамках литературоведческих школ «деперсонализации» творчества (с. 153).
Признавая достоинства вненаправленческих методов, авторы книги усматривают и такие их недостатки, как склонность к эссеи-стике: «В подобных случаях мы имеем дело скорее с опытами индивидуального прочтения художественного произведения, нежели с актами строго научного рассмотрения» (с. 154).
В числе зарубежных методик, повлиявших на исследования «вненаправленцев», авторы называют немецкую герменевтику и французский персонализм (Э. Муньё, П. Рикёр). Однако мировоззренческой основой является «нравственно ориентированная философия жизни», разработанная ранним Бахтиным и некоторыми другими мыслителями (с. 155).
Подводя итоги деятельности литературоведов «вне школ», авторы пособия пишут: «.их методология являла собой неуклонную верность элементарным вещам: неустанному поиску истины и -простому здравому смыслу» (с. 156).
Книга снабжена указателями - предметным и именным.
Ю.Е. Барбакадзе
2016.03.002. ВИЛЛЕР С. ПРОБЛЕМА ТЕОРЕТИЧЕСКОГО ОСМЫСЛЕНИЯ СРАВНЕНИЙ (В НАУКЕ И ЛИТЕРАТУРЕ). WILLER S. The problem of theorizing comparisons (in science and literature) // Neohelicon. - Budapest, 2014. - Vol. 41. - P. 371-380.
Ключевые слова: сравнение; аналогия; литература и естествознание; компаративный метод.
Стефан Виллер (Гумбольдтовский университет, Берлин) начинает с констатации очевидного факта: в ряду форм интеллектуальной активности сравнение - одна из наиболее распространенных и интенсивно практикуемых; «мы сравниваем постоянно»,
