CC BY
151
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2013. № 5
В.Е. Хализев, А.А. Холиков
РУССКОЕ АКАДЕМИЧЕСКОЕ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ НАЧАЛА ХХ ВЕКА И ТРАДИЦИЯ АЛЕКСАНДРА ВЕСЕЛОВСКОГО
Авторы статьи сосредоточились на наследовании традиций А.Н. Веселовско-го учеными первых полутора — двух десятилетий ХХ в. Речь идет о теоретико-методологических установках и прежде всего — подходе к изучению единичных литературных фактов и личностного начала в составе творчества писателей.
Ключевые слова: литературоведение, история науки, Александр Николаевич Веселовский
The authors focused on the inheritance of A.N. Veselovsky's traditions by scientists of the first half— two decades of the twentieth century. The article refers to the theoretical and methodological facilities and above all — an approach to the study of individual literary facts and personal principle in the work of writers.
Key words: literary criticism, history of science, Alexander Nikolayevich Ve-selovsky.
Общим местом в работах по истории отечественного литературоведения (и советского, и постсоветского периодов) является утверждение, что российская наука о литературе в предреволюционные годы находилась в состоянии упадка. Яркое тому свидетельство — широко известная трехтомная коллективная монография (1975-1982), последняя книга которой посвящена именно этой поре. Здесь (в разделе «Академическое литературоведение и марксизм») говорилось о «методологическом кризисе» предреволюционного литературоведения, его «очевидных изъянах» и «методологическом эклектизме», усыхании до разработки вспомогательных дисциплин (библиографии, архивоведения и т. п.), а также до самодовлеющей описательности и накопления фактического материала, в чем усматривалась едва ли не единственная заслуга ученых того периода. Итоговое суждение — весьма суровое: академическая наука оказалась «в методологическом тупике»1.
Этой, так сказать, негативистской мифологеме, к сожалению, отдали дань и ученые «первого ряда». В 1972 г. Ю.М. Лотман высказался предельно жестко: «Деградация академического литературоведения вызвала ответную реакцию в работах молодых литературоведов так
1 Русская наука о литературе в конце XIX — начале XX в. М., 1982. С. 169171.
называемой формальной школы.. .»2. Другой филолог, Виктор Эрлих, в замечательной книге о русском формализме, изданной в 1980 г. на английском языке, утверждал, что авангард 1910-х (имелись в виду и футуризм, и ранний формализм) знаменовал «выход из тупика, в котором на тот момент оказалось академическое литературоведение»3. Сравнительно недавно та же мысль (с большими размахом и резкостью) была высказана на страницах журнала «Новое литературное обозрение»: до формализма (будто бы!) имело место только «пред-научное знание» о литературе4. Ни А.А. Потебня, ни А.Н. Весе-ловский, ни ранний В.М. Жирмунский, ни многие другие (тоже достойные уважения и пристального внимания) литературоведы, стало быть, собственно учеными не являлись: таковыми оказались лишь В.Б. Шкловский, Б.М. Эйхенбаум, Ю.Н. Тынянов. О «предрассудках» доформалистического литературоведения, о преобладавших в нем «прописных истинах» и «романтических штампах» говорится в только что появившейся книге Я.С. Левченко5. Подобный негативизм суждений о дореволюционной науке имеет корни в литературоведении 1920-х годов, и не только формалистическом (Б.М. Эйхенбаум в 1921 г. настаивал на том, чтобы его друг В.М. Жирмунский отрекся от всего, что он «думал и делал» до революции6), но и марксистском (В.Ф. Переверзев в программной статье 1928 г. утверждал, что следует «беречься. от всяких рецидивов старых методов»7).
2 Лотман Ю.М. Анализ поэтического текста. Л., 1972. С. 16.
3 Цит. по изд.: Эрлих В. Русский формализм: история и теория. СПб., 1996. С. 50.
4 Дмитриев Ал., Левченко Я. Наука как прием: еще раз о методологическом наследии русского формализма // Новое литературное обозрение. 2001. № 50. С. 211.
5 Левченко Я.С. Другая наука. Русские формалисты в поисках биографии. М., 2012. С. 29-30.
6 См.: Переписка Б.М. Эйхенбаума и В.М. Жирмунского / Публ. Н.А. Жирмунской и О.В. Эйхенбаум // Тыняновский сборник. Третьи Тыняновские чтения. Рига, 1988. С. 314-315.
7 Переверзев В.Ф. Необходимые предпосылки марксистского литературоведения // Литературоведение: Сб. статей / Под ред. В.Ф. Переверзева. М., 1928. С. 18. В подобном духе и в том же году, что может показаться странным, высказался и В.М. Жирмунский. Он писал, что «в старой университетской "истории литературы"» имели место «беспринципный эклектизм и общий упадок» (Жирмунский В.М. Вопросы теории литературы. Статьи 1916-1926. Л., 1928. С. 7). Эти слова ученого, что самоочевидно, его убеждениям отвечали далеко не в полной мере. Вероятно, они прозвучали для того, чтобы отвести глаза как издателям, так и читателям от религиозно-философской ориентации самого Жирмунского в предреволюционные годы. Обратим внимание, что вслед за этими словами (вопреки их смыслу) речь зашла о новых идеях С.А. Венгерова, Д.П. Петрова, В.Н. Перетца (с. 8). И заметим, что в послереволюционные десятилетия ученый не отрекался от своего «крамольного» прошлого. «В. Макс, — свидетельствует муж дочери ученого, — всю жизнь сохранял любовь к трудам своей молодости. Незадолго до смерти, уже в больнице, он составил план Собрания своих сочинений, согласно которому в первый том должны были войти обе книги о немецком романтизме», написанные в 1910-е годы ([Аствацатуров А.Г.]. От редакции // Жирмунский В.М. Немецкий романтизм и современная мистика. СПб., 1996. С. VII).
Неудовлетворенность ученых 1920-х годов и последующих десятилетий (вплоть до нашего времени) тем, что сделано литературоведами предреволюционной поры, не являлась безосновательной. «Крен» в сторону описательства, накопления сведений и фактов, о чем в свое время говорил В.М. Истрин, имея в виду научные труды о средневековой литературе, действительно был налицо. Истрин справедливо отмечал: «Целые страницы исполнены выписками и сличениями разнообразных текстов и всевозможных "редакций", с мелкими подробностями, приводится масса сопоставлений, иногда очень мелких»8. (Истрин, заметим, в подобного рода эмпиризме усматривал не столько односторонность ученых, сколько неоспоримое достоинство их работ.)
Вместе с тем тотальное неприятие деятельности младших современников Веселовского (упадок, путь в тупик) является глубоким заблуждением, и неудивительно, что укоренившееся в филологической среде по преимуществу отрицательное отношение к литературоведам, расцвет творчества которых пришелся на два первых десятилетия ХХ в., ныне в какой-то степени преодолевается, о чем свидетельствуют и статьи энциклопедического издания «Русские писатели. 1800-1917», и републикация в 1996 г. книги В.М. Жирмунского о немецком романтизме, в 2000-м — монументального труда под редакцией С.А. Венгерова «Русская литература ХХ века (1890-1910)», а также работы Е.А. Тахо-Годи об А.М. Евлахове9. Но отечественная академическая (университетская) наука о литературе как единый культурно-исторический феномен, сложный, богатый, разноплановый, поныне остается непроясненной. В существующих монографиях по русскому литературоведению ХХ в. (И.К. Кузьмичев, К.А. Баршт, Д.М. Сегал) о начале столетия сколько-нибудь подробно не говорится. Наша статья является попыткой перебороть негативизм и/или невнимание к этому этапу развития науки, ознаменовавшемуся рядом достижений, которые имеют непреходящую значимость. Не притязая на полноту картины, мы сосредоточимся лишь на одной стороне дела: на обогатившем нашу науку наследовании традиций А.Н. Веселовского учеными первых полутора — двух десятилетий ХХ в. Речь пойдет не о трудах Веселовского в русле культурно-исторической школы о западном Средневековье и Возрождении (тема, нуждающаяся в специальном рассмотрении) и не о его исторической поэтике, основательно изученной. Мы будем говорить об иных гранях
8 Истрин В.М. Методологическое значение работ А.Н. Веселовского // Памяти академика Александра Николаевича Веселовского. По случаю десятилетия со дня его смерти (1906-1916 гг.). Пг., 1921. С. 31.
9 См., например: Тахо-Годи Е.А. «Дантовская тема» в работах А.М. Евлахова // Тахо-Годи Е.А. Великие и безвестные: Очерки по русской литературе и культуре Х1Х-ХХ вв. СПб., 2008. С. 393-424.
деятельности лидера отечественного литературоведения XIX столетия: о его теоретико-методологических установках и прежде всего — подходе к изучению единичных литературных фактов и личностного начала в составе творчества писателей.
I
5 октября 1870 г. Веселовский прочитал лекцию «О методе и задачах истории литературы как науки», отдав предпочтение одному методу — сравнительному: «.это метод вовсе не новый, не предлагающий какого-либо особого принципа исследования: он есть только развитие исторического, тот же исторический метод, только учащенный, повторенный в параллельных рядах, в видах достижения возможно полного обобщения»10. По убеждению Веселовского, общий методологический принцип должен быть индуктивным. Исследователь противостоял всякого рода умозрительным построениям, к которым была склонна романтическая эстетика: «... обобщение можно назвать научным, разумеется, в той мере, в какой соблюдена постепенность работы и постоянная проверка фактами, и насколько в вашем обобщении не опущен ни один член сравнения»11. Обобщение, утверждал Веселовский, не является научным, если оно неполно, «то есть недовольно взято материала для сравнения», или — «принято на веру, не добыто из фактов, а факты к нему приноровлены»12. При этом Веселовский отстаивал не узкий эмпиризм позитивистского толка, а выступал за создание прочного эмпирического фундамента мыслительной работы, исключающего возможность подведения фактов под общий взгляд. Одной из важнейших задач ученый считал сбор материала для тщательно обоснованной фактами «индуктивной поэтики», которая устранит «умозрительные построения»13. Обобщения, под которыми слаба основа фактов, Веселовский находил в «Поэтике»
B. Шерера (у него «историческая точка зрения нередко сталкивается с умозрительной»14) и в «Истории английской литературы» И. Тэна, по его мнению, пренебрегшего точностью15.
Индуктивные установки в духе Веселовского вызывали к себе у ученых ХХ века разное отношение, во многих случаях критическое. Так, вразрез с ними шли методологические принципы ведущих науч-
10 Веселовский А.Н. О методе и задачах истории литературы как науки // Веселовский А.Н. Избранное. На пути к исторической поэтике. М., 2010. С. 15.
11 Там же. С. 13.
12 Там же. С. 14.
13 Веселовский А.Н. Из введения в историческую поэтику. Вопросы и ответы // Веселовский А.Н. Избранное: Историческая поэтика. М., 2006. С. 57.
14 Веселовский А.Н. Определение поэзии // Веселовский А.Н. Избранное: Историческая поэтика. С. 86.
15 См. об этом: Веселовский А.Н. Избранное. На пути к исторической поэтике.
C. 23.
ных школ 1910-1960-х годов: марксизма, формализма, в значительной мере структурализма. Здесь заранее готовые схемы как бы накладывались на рассматриваемые литературные факты, в результате чего имели место «поспешность обобщений» (формула А.Л. Бема) и методологический априоризм. А в более позднюю пору (невольно наследуя умозрительность романтической эстетики) ученые стали отдавать предпочтение внерациональным началам деятельности гуманитариев перед строгим познанием объекта. Утвердился примат дедуктивных построений. Иллюстрация тому — теоретические концепции не только ряда марксистов и некоторых формалистов, но и современных ученых16, выбирающих в качестве девиза слова А. Эйнштейна: «Воображение важнее знания. Знание ограниченно. Воображение объемлет весь мир» (Из интервью для газеты The Saturday Evening Post, 26 октября 1929). Напомним: воображение — это синоним фантазии, уводящей от рациональности, без которой наука немыслима, и грозящей произволом по отношению к предмету рассмотрения.
Методологическая традиция Веселовского как «индуктивиста» тем не менее оказалась неустранимой. Освоение фактов как необходимое условие обобщений — вот аксиома, лежащая в основе работ таких ученых первого ряда, как Д.Е. Максимов, Л.Я. Гинзбург, Д.С. Лихачев, М.Л. Гаспаров, А.П. Чудаков, а если говорить о литературоведении первых десятилетий ХХ в. — В.Н. Перетца как исследователя средневековой словесности и молодого В.М. Жирмунского с его работами о немецком романтизме. В русле индуктивной методологии Веселовского, в частности, весьма решительно высказалась в 1907 г. одна из участниц филологического семинария В.Н. Перетца (и его будущая жена), Варвара Павловна Адрианова. Она не только указала на значимость «сравнительного метода», но и оговорила два непременных требования к работе филолога: полноту изучения предмета («Ни один источник не может быть забракован раньше, чем будет установлена на основании исследования его непригодность») и обоснованность тезисов («Исходный пункт, на который опирается дальнейшее исследование, должен быть прочно обоснованным, иначе все последующее построение оказывается неустойчивым, разрушающимся при малейшем прикосновении критики»)17.
Установка Веселовского на разработку «индуктивной поэтики», синтезирующей начала эмпирические и проблемные, подлинность фактов и широту обобщений, оказалась, как видно, насущной и
16 См.: Эпштейн М.Н. Конструктивный потенциал гуманитарных наук: могут ли они изменять то, что изучают? // Философские науки. 2008. № 12. С. 34-55.
17 Адрианова В.П. Филология, ее задачи и методы: по Paul'K> и Boeckh^ // Пособие к лекциям по введению в изучение русской литературы. Киев, [1907]. С. 9-10, 13.
актуальной как для литературоведения начала ХХ в., так и для многих крупных ученых советского времени, упорно сторонившихся умозрительно-дедуктивных построений.
II
В теоретико-методологических установках Веселовского важна и другая сторона, тоже оказавшаяся глубоко значимой для исследователей начала прошлого столетия и ими тщательно обосновывавшаяся: признание прав и насущности разных методов изучения литературы, т. е. методологический плюрализм. Ученый не только не провозглашал какой-то метод единственно приемлемым, но, напротив, говорил о границах его использования. Так, обсуждая в 1890 г. работу И.П. Созоновича и ее метод (понимание внехудожественных явлений как главного «источника» народно-песенных сюжетов), Веселовский замечал: «... метод не новый, но им надо пользоваться умеючи, памятуя, что он не исключительный и что, когда бытового критерия не хватает, необходимо браться за другой»18.
Впоследствии, в 1900-1910-е годы, плюралистическая методология дала о себе знать в работе В.В. Сиповского «История литературы как наука» (1906): «Из всего вышесказанного видно, что новый метод <эволюционный. — В.Х., А.Х.> может дать ценные и любопытные выводы, но с непременным условием, чтобы применять его осторожно и только в тех случаях, когда это действительно возможно»19. Подобная же идея составила основу фундаментальной монографии А.М. Евлахова, в которой впервые в отечественном литературоведении предложен опыт систематического изложения имеющихся
20
научных и инонаучных методов .
Не менее показательны труды В.Н. Перетца, утверждавшего, что «универсального метода нет, есть различные методы, путем коих мы изучаем, исследуем материал, сообразно его качествам и поставленным заданиям. Методология каждой науки изучает и выясняет степень пригодности различных методов для получения научной истины»21. Ученый констатировал соответствие литера-
18 Веселовский А.Н. Мелкие заметки к былинам. XVI // Журн. М-ва нар. просв. 1890. Март. С. 29.
19 Сиповский В.В. История литературы как наука. 2-е изд. СПб.; М., 1911. С. 47.
20 Евлахов А.М. Введение в философию художественного творчества. Опыт историко-литературной методологии. Т. 1-2. Варшава, 1910-1912; т. 3. Ростов н/Д, 1917. До Евлахова методологические концепции изучения истории литературы не излагались систематически, а представляли собой их краткий обзор в хронологической последовательности. См.: Сиповский В.В. История литературы как наука. СПб.; М., 1906; Архангельский А.С. Введение в историю русской литературы. Пг., 1916.
21 Перетц В.Н. Краткий очерк методологии истории русской литературы. Пг., 1922. С. 8.
туроведческих методов (их перечислено более десяти) различным граням литературной жизни. Были названы, в частности, методы эстетический, историко-психологический, этический, сравнительно-исторический, эволюционный.
В том же ключе ровно на рубеже столетий высказался М.Н. Розанов. По его мнению, литературное произведение — это «явление в высшей степени сложное»: в нем сосредоточены «разнообразнейшие проявления духовной жизни человека» (элементы психологические, эстетические, биографические, исторические, философские, этические, социальные и т.д.). Следовательно, для каждого звена произведения нужен свой подход. Розанов призывал неуклонно избегать односторонности и «пускать в ход различные приемы, исправляя недочеты одного метода при помощи других»22.
Суждения литературоведов начала столетия о множественности научных методов, недостаточно системные, по преимуществу перечислительные («перечневые»), порой неумелые (эклектика, за которую сурово осуждали ученых этой поры, действительно имела место), но они, эти суждения, в то же время оказались плодотворными, ибо открыли путь к постижению литературы в ее многоплановости и богатстве.
Более полувека спустя, в 1974 г., в духе В.В. Сиповского, А.М. Ев-лахова, В.Н. Перетца, М.Н. Розанова, А.Н. Вознесенского, оспаривая ставший привычным в советские годы методологический монизм, выступил М.М. Бахтин. Выразив критическое отношение к разговорам «о каком-то "единоспасающем" методе в литературоведении», ученый заметил: «Оправданны и даже совершенно необходимы разные подходы, лишь бы они были серьезными и раскрывали что-то новое в изучаемом явлении литературы, помогали более глубокому его пониманию»23. В доперестроечные времена эти фразы звучали как своего рода вызов господствовавшим стереотипам мышления. Тому, что было свойственно трудам Веселовского, во многом сродни работы не только М.М. Бахтина, но и В.М. Жирмунского, А.П. Скафтымова, Д.С. Лихачева (перечень имен было бы нетрудно продолжить): имело место творческое наследование академических традиций дореволюционной поры, в том числе начала ХХ столетия. Эти литературоведы синтезировали научный опыт прошлых эпох и во многом его обогатили.
22 Розанов М.Н. Современное состояние вопроса о методах изучения литературных произведений // Русская мысль. 1900. № 4. С. 179, 182. Позже, отвергая наметившуюся методологическую унификацию и ратуя за множественность научных подходов, высказался А.Н. Вознесенский: «... методологический монизм мне кажется односторонним, разрешающим только лишь некоторые вопросы историко-литературной науки» (Вознесенский А. Метод изучения литературы // Труды Белорусского государственного университета в Минске. 1922. № 1. С. 132).
23 Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 330-331.
Со временем перед Веселовским острее вставал вопрос о соотношении в литературном процессе повторяющегося и неповторимого; надындивидуального и личностного. Разрабатывая историческую поэтику (в основном это 1890-е годы), он выдвигал на первое место моменты стабильности, традиционности, повторяемости, которые именовал преданием. Ученый считал, что наука о литературе должна всецело сосредоточиться именно на предании, чтобы изучать индивидуальное лишь впоследствии: «Свобода личного поэтического акта ограничена преданием; изучив это предание, мы, может быть, ближе определим границы и сущность личного творчества»24. Приведенные слова из неизданной при жизни Веселовского статьи по исторической поэтике (написана в 1888-1890 гг., впервые опубликована Жирмунским в 1959-м) свидетельствуют, что предание, т. е. многовековая традиция, в теории мыслилось им как наиболее значимый, даже едва ли не единственный предмет изучения. Ученый одобрительно цитировал слова Ф.И. Буслаева: «... всякая новизна не что иное, как тонкий слой, нанесенный временем на другие старые слова, затерянные в незапамятной давности.»25.
В конкретных исследованиях поздний Веселовский, однако, шел вразрез с данной своей установкой и занимался «биографической подкладкой поэтической психологии», т. е., не откладывая дела на будущее, впрямую обращался к индивидуальному творчеству. Этот «уклон», в частности, имел место в работах об итальянском Возрождении, основная проблематика которых — эмансипация личности в переходную эпоху на фоне кризиса средневекового сознания. С течением времени Веселовский всё настойчивее апеллировал к личностному началу в жизни общества и самой литературе, свидетельства чему — такие работы 1870-х годов, как «Джордано Бруно. Биографический очерк» (1871) и «Из истории развития личности: женщина и старинные теории любви» (1872). Позже, в 1890-е («Данте-Алигьери», 1893; глава «Художественные и этические задачи "Декамерона"» в книге «Боккаччо, его среда и сверстники», 1893) и еще в большей мере — в начале 1900-х («В.А. Жуковский. Поэзия чувства и сердечного воображения», 1904; «Петрарка в поэтической исповеди Сапгошеге (1304-1904)», 1905).
В своих поздних работах Веселовский сосредотачивается на «личном почине» (это словосочетание повторялось им неоднократно) авторов, а не на его фоне, каково предание. Тем самым ученый
24 Веселовский А.Н. Определение поэзии // Веселовский А.Н. Избранное: Историческая поэтика. С. 150.
25 Веселовский А. [Рец.:] Мои досуги. Собранные из периодических изданий мелкие сочинения Федора Буслаева. М., 1886 // Журн. М-ва нар. просв. 1886. Ч. ССХОЛ (июль). С. 165.
выходит за рамки параллельно разрабатывавшейся им исторической поэтики. Так, в книге о Жуковском, несмотря на заверения в стремлении «направить анализ не столько на личность, сколько на общественно-психологический тип»26, Веселовский занят прежде всего индивидуальностью поэта. Он находит прямую связь между пробуждением чувства к Протасовой и творчеством: «На увлечении Жуковского Марьей Андреевной Протасовой надо было остановиться: она была для него "поэзией жизни", под ее влиянием он стал поэтом личного чувства, благоговейного, элегического, не страстного»27. Подобным образом рассматривается и поэзия позднего Жуковского (периода после его женитьбы): «Новый, личный элемент вторгался в поэзию старика, не знавшего "молодости", нашедшего позднее боязливое успокоение в семье»28. Творчество Жуковского видится Веселовскому как органически связанное с «опытом сердца». Нечто сходное — и в статье о Петрарке: до появления Лауры «бывали увлечения, теперь явилось чувство, не лишенное некоторой сенсуальности, но способное подниматься до чисто художественного созерцания и нравственного просветления. Оно объединило его песни, материал будущего Сапгошеге»29.
Имевший место в деятельности Веселовского сдвиг (он шел по нарастающей) в сторону изучения личностного начала в словесном искусстве знаменовал преодоление и его собственных теоретических суждений, где доминировали установки, общие для всех наук при отсутствии учета гуманитарной специфики литературоведения. И этот сдвиг в немалой мере отвечал упрочившемуся в ту пору пониманию особости наук о человеке. Мы имеем в виду герменевтику — учение о постижении духовной жизни людей, явленной, в частности, в искусстве. Ф. Шлейермахер утверждал, что сколько-нибудь полное освоение уникальных феноменов духовной жизни—художественных произведений — достигается через понимание, которое носит ярко выраженный личностный характер: оно требует «таланта познания каждого человека»30. Позже, на рубеже Х1Х-ХХ веков, эти идеи получили развитие в работах В. Дильтея, основоположника духовно-исторической школы, выдвинувшей на первый план категорию понимания как характеристику специфики гуманитарных наук31, а также
26 Веселовский А.Н. В.А. Жуковский. Поэзия чувства и «сердечного воображения». СПб., 1904. С. XII.
27 Там же. С. 249.
28 Там же. С. 435.
29 Веселовский А.Н. Петрарка в поэтической исповеди Сашотеге (1304-1904) // Веселовский А.Н. Избранные статьи. Л., 1939. С.159-160.
30 Шлейермахер Ф.Д.Е. Герменевтика // Общественная мысль. IV. М., 1993. С. 227.
31 См. об этом: СтаростинБ.А. Духовно-историческая школа // Культурология. Энциклопедия: В 2 т. Т. 1. М., 2007. С. 607-608.
в трудах неокантианцев (Г. Риккерт, В. Виндельбанд). Веселовскому эти ветви философского науковедения вряд ли были известны, но переклички между работами «гуманитариев-спецификаторов» и его собственными (в особенности поздними) самоочевидны: не выводя своих суждений о личностном начале писательского творчества на уровень теоретизирования, ученый вместе с тем со временем преодолевал представления о построении науки о литературе по образцу наук естественных (о природе). Извлечь из поздних работ Веселовского их теоретический эквивалент — такова, мы полагаем, одна из насущных задач, решение которой пунктирно намечено В.М. Марковичем32 и А.Е. Маховым33.
Напряженное внимание к личности авторов имело место и в трудах современных Веселовскому академических литературоведов, разделявших и наследовавших его, так сказать, персоналистские установки (о чем пойдет речь в пятом разделе нашей статьи). На уровень теории это литературоведческое веяние первыми, по-видимому, вывели М.Н. Розанов, утверждавший в упомянутой нами работе 1900 г., что ученым необходимо внимание «к вопросу о личном авторском элементе в литературных произведениях»34, и Ф.Д. Батюшков, который годом раньше говорил, что в художественном произведении важно прежде всего «выражение личных чувств» автора35.
Так сдвигалось академическое литературоведение рубежа столетий от своей былой позитивистской ориентации в сторону персонализма (в широком смысле этого слова): от культа «чистой» науки к учету гуманитарной специфики знания о художественной словесности.
IV
Пристальному интересу позднего Веселовского к личности писателя, к его интимному «опыту сердца» сопутствует (и это существенный факт истории отечественного литературоведения как такового) изучение самих художественных произведений: постижение их как формально-содержательной целостности. В конце жизни ученому удалось расширить собственную методологию и проделать
32 См.: Маркович В.М. Книга А.Н. Веселовского «В.А. Жуковский. Поэзия чувства и сердечного воображения» и ее судьба в отечественном литературоведении // Маркович В.М. Мифы и биографии: Из истории критики и литературоведения в России: Сб. статей. СПб., 2007.
33 См.: Махов А.Е. Последний труд А.Н. Веселовского // Веселовский А.Н. В.А. Жуковский. Поэзия чувства и «сердечного воображения». М., 1999. С. 3-9.
34 Розанов М.Н. Современное состояние вопроса о методах изучения литературных произведений. С. 171.
35 Батюшков Ф.Д. Утопия всенародного искусства. По поводу: Л. Толстой «Что такое искусство?» Брюнетьер, Сеземан и др. // Вопросы философии и психологии. Кн. 1 (46). 1899. Январь-февраль. С. 39.
путь (на что указал еще В.Н. Перетц) от истории культуры к истории поэтических форм (тут важно множественное число данного слова) и на этой основе — к проблемам анализа личного творчества. В 1893 г. Веселовский определяет историю литературы как «историю общественной мысли в образно-поэтическом переживании и выражающих его формах»36. Здесь форма понимается как нечто внеиндивидуальное, повторяющееся, медленно эволюционирующее (ряд работ Веселовского, напомним, посвящен таким феноменам, как эпитет, образный параллелизм, сюжет). Но со временем упрочивается установка ученого на анализ формальных компонентов отдельных произведений как актов личного творчества писателя. Эта установка наличествует уже в книге «Боккаччьо, его среда и сверстники». Автор определяет эстетическую ценность «Декамерона» и рассматривает его со стороны стиля. В том же русле — монография о Жуковском. Здесь вскрывается кропотливая работа поэта над стихом, уделяется пристальное внимание стилистике его переводов поэтических текстов. Наконец, в последней части — «Народность и народная старина в поэзии Жуковского» — исследователь сосредоточен на отдельных произведениях (стихотворных сказках, исторических повестях, поэмах) и их творческой истории.
К месту еще раз вспомнить статью о Петрарке, в которой Весе-ловский не ограничивается уяснением биографической основы творений поэта и решением вопросов, связанных с датировкой, но (и это главное) уясняет формально-содержательную связь между текстами. Поэзия Петрарки анализируется на идейно-образном и тематическом уровнях. Ученому удается охарактеризовать мотивную структуру стихотворного цикла «Сапгошеге» и прийти к выводу (пусть и гипотетичному) относительно особенностей его композиции.
Приведенные факты свидетельствуют, что своими поздними работами Веселовский создал плодородную почву для осмысления центрального предмета литературоведения — произведения в его многоплановости, выражающего индивидуальную творческую волю автора. Сегодня общепризнано, что постижение единичных словесно-художественных феноменов является первичным в составе науки о литературе, тогда как изучение более широких и крупных явлений вторично, производно: оно зависит от итогов рассмотрения отдельных художественных творений. Таким образом, Веселовский прошел путь от изучения контекста и фона литературных фактов к тщательному рассмотрению их самих. Выдающийся филолог XIX столетия, основоположник исторической поэтики вышел, как видно, за ее рамки, и этот «выход» оказался весьма плодотворным.
36 Веселовский А.Н. Из введения в историческую поэтику. Вопросы и ответы // Веселовский А.Н. Избранное: Историческая поэтика. С. 57.
Сместив в последний период своей деятельности акцент с вне-литературных факторов творчества и его «надличностных» начал на сами литературные произведения, Веселовский побудил ученых XX в. (уже в его начале!) к уяснению состава и структуры художественных текстов, к интенсивной разработке теоретической поэтики, а также к раздумьям методологического характера — о путях познания произведений в их многоплановости, богатстве, глубине. Эту наметившуюся у позднего Веселовского установку правомерно охарактеризовать как стадию создания интерпретирующей поэтики (словосочетание, встречающееся у М. Верли). Является ли эта поэтика, наряду с поэтикой исторической, одним из центров научного наследия позднего Веселовского — вот вопрос, на который, думается, еще предстоит ответить. Но главное представляется достаточно ясным: ученый в конце жизни (пусть и не говоря об этом языком теоретика) пришел к своего рода синтезу имманентного и контекстуального рассмотрения литературных фактов. В поле его зрения оказались прежде всего сами творения писателей, но активно принимались во внимание и биографические явления, явления эпохи, и пришедшее в литературу наследие прошлого (в том числе далекого). Как и в разработке исторической поэтики, так и в опытах поэтики интерпретирующей Веселовский был зачинателем, а не завершителем. Свидетельство тому — теоретико-литературные изыскания младших современников ученого, которые активно откликнулись на его устремленность к рассмотрению отдельных писателей и единичных литературных фактов.
Согласимся с Н.И. Ефимовым: в деле популяризации новых идей Веселовского (а также Потебни, обратившегося к художественному произведению как целому в монографии «Мысль и язык», 1862) помогло харьковское переодическое издание «Вопросы теории и психологии творчества» (1911, т. 1), «которое, широко разойдясь, приучало массового читателя к размышлению над вопросами художественной формы»37. В 1914 г. (т. е. еще в «доформалистическую» эпоху) В.Н. Перетц писал: «... принципом, руководящим историком литературы, мы поставим — изучение формальной стороны литературных произведений, того, "как" выразил поэт свою идею, а не того, "что" выразил он»38. Спустя три года, 17 декабря 1917-го, на заседании Историко-филологического общества при Самарском университете Перетц выступил с докладом, где, анализируя приемы композиции и изобразительные средства произведений Б.А. Лазарев-
37 Ефимов Н.И. Социология литературы: Очерки по теории историко-литературного процесса и по историко-литературной методологии. Смоленск, 1927. С. 142.
38 Перетц В.Н. Из лекций по методологии истории русской литературы. История изучений. Методы. Источники. Киев, 1914. С. 221.
ского, обосновал сформулированный перед разбором тезис: «.в искусстве важнее всего не что, а как»39. В том же русле — трехтомная монография А.М. Евлахова, в которой говорится: «Содержание рождается и умирает, форма — бессмертна». И далее — яркая формула: «Творчество — это покушение на что ради как»40.
Как видно, академическое литературоведение в России начала ХХ в., предваряя формализм, настойчиво обращалось к проблеме поэтической формы и ее специфических черт. Это, конечно же, нисколько не умаляет новаторских свершений русской формальной школы, но высвечивает ее генезис, которого В.Б. Шкловский, Б.М. Эйхенбаум и ранний Р.О. Якобсон предпочитали не замечать. Заслуги литературоведов начала века в области изучения художественной формы со временем признал, по-видимому, один лишь Якобсон. В лекциях 1930-х годов он справедливо отметил, что ученики Весе-ловского «выдвинули программное требование исследования формы как специфического, определяющего компонента литературного произведения». И — о том же самом еще более решительно: в «... русском литературоведении конца XIX — начала ХХ века, наряду с ведущими направлениями, равнодушными к вопросам формы, постоянно существовали попытки систематического исследования этой проблематики»41. Однако такого рода позитивные оценки русского литературоведения предреволюционной поры, к сожалению, на протяжении всего ХХ столетия «погоды не делали»: проявляя уважительное внимание к наследию Веселовского42, ученые советского и постсоветского периодов, как правило, безоговорочно отметали достижения науки о литературе 1900-х — начала 1910-х годов.
V
Академическое литературоведение XIX в. было сосредоточено по преимуществу на фольклорной и литературной «старине», от близкой же по времени словесности оставалось отчужденным. Показательно, что Веселовский не считал нужным знать современную ему литературу. «В течение многих лет, — вспоминал Ф.Д. Батюшков, — мне не
39 Перетц В.Н. К вопросу об основаниях научной литературной критики // Ученые записки Самарского университета. 1919. Вып. 2. С. 43. При этом В.Н. Перетц понимал, что «разорвать в поэтическом творчестве форму и содержание — невозможно» (С. 63).
40 Евлахов А.М. Введение в философию художественного творчества. Опыт историко-литературной методологии. Т. 1. Варшава, 1910. С. 366, 357.
41 Якобсон Р. О. Формальная школа и современное русское литературоведение. М., 2011. С. 52.
42 В анонимной программной статье ОПОЯЗ'а (1919) отдана дань уважения создателю исторической поэтики (в то время как Потебня в ней аттестуется как создатель ложной теории и ученый-неудачник); авторы назвали Веселовского «великим ученым» (Изучение теории поэтического языка // Жизнь искусства. 1919. 21 окт. № 273).
удалось убедить Александра Николаевича прочесть "Братьев Карамазовых" Достоевского»43. Сходным образом литературный процесс XIX в. оставался вне поля зрения Ф.И. Буслаева и А.А. Потебни, хотя первый из них, завершая лекционный курс по русской литературе, рассказал о «Письмах русского путешественника» Карамзина, а второй делал заметки о творчестве Толстого и Достоевского. Из числа крупных академических ученых позапрошлого столетия к литературе своего времени обращались, пожалуй, лишь С.П. Шевырев, выступавший и в роли литературного критика, а также А.Н. Пыпин, закончивший в 1899 г. свой фундаментальный труд «История русской литературы», четвертый том которого посвящен писателям конца
XVIII — первой половины XIX в.
Со временем положение дел стало меняться44. Существенным признаком приближения науки к литературной современности явились поздние работы Веселовского. Такова юбилейная лекция о Пушкине как национальном поэте (1899) и, главное, монография о Жуковском (1904).
Из числа «первых ласточек» этого сдвига — книги Нестора Котляревского «Очерки новейшей русской литературы. Поэзия гнева и скорби» (1890), где речь шла о Минском, Надсоне, Апухтине, Голенищеве-Кутузове, и «Мировая скорбь в конце XVIII и в начале
XIX века» (1898 г., 3-е изд. — 1914). Назовем также книгу В.В. Си-повского о «Письмах русского путешественника» (1899), двухтомный труд И.И. Замотина «Романтизм двадцатых годов XIX столетия в русской литературе» (1903, 1907), монографию П.Н. Сакулина «Из истории русского идеализма. Князь В.Ф. Одоевский. Мыслитель. Писатель» (1913), которая, как отмечено в статье Е.М. Пульхритудовой, «справедливо признана энциклопедией рус<ской> обществ<енной> и лит<ературной> жизни 20-30-х гг. 19 в.»45.
Неоценимо важную роль в процессе сближения науки с литературной современностью сыграли работы Ф.Д. Батюшкова, который в статьях о западноевропейском и русском XIX в. поистине творчески унаследовал позднего Веселовского с его обращением к интерпретирующей поэтике. Представляются, в частности, весьма значимыми суждения ученого о М. Метерлинке и Г.И. Успенском46:
43 Из неизданной книги Ф.Д. Батюшкова «Около талантов»: Александр Николаевич Веселовский / Публ. П.Р. Заборова // Русская литература. 2006. № 4. С. 65.
44 Однако еще в 1907 г. В.М. Истрин утверждал: «Ближайшее же к нам время не может быть объектом науки по той простой причине, что дает слишком много простора для проявления субъективности» (Истрин В.М. Опыт методологического введения в историю русской литературы XIX века // Журн. М-ва нар. просв. 1907. Новая серия. Ч. X (июль-август). С. 317-318).
45 Краткая литературная энциклопедия. Т. 6. М., 1971. Стлб. 611.
46 Батюшков Ф.Д. М. Метерлинк и Глеб Успенский о справедливости // К свету. Научно-литературный сборник / Под ред. Ек.П. Летковой и Ф.Д. Батюшкова. СПб., 1904.
дерзновенно, смело и в полной мере убедительно сопоставляются этические позиции писателей, что предваряет литературоведение более поздней эпохи, представленное М.М. Бахтиным (прежде всего ранним), В.М. Жирмунским (тоже ранним), а также А.П. Скафтымо-вым, Л.Я. Гинзбург, Д.Е. Максимовым, Д.С. Лихачевым.
В ряду крупномасштабных изданий, посвященных русской литературе XIX в., далеко не последнее место занимает собрание сочинений Пушкина, подготовленное под редакцией С.А. Венгерова. Оно вобрало в себя статьи об отдельных произведениях поэта, написанные видными учеными. В 1900-1910-е годы неоднократно переиздавались исследования о Гоголе, Тургеневе, Чехове Д.Н. Овсянико-Куликовского, который, по словам Ю.В. Манна, «был в свое время одним из ведущих и популярнейших русских литературоведов»47. Публикуются работы М.Н. Розанова о немецком и английском романтизме. Привлекла к себе заинтересованное внимание литературоведов, писателей, философов книга В.М. Жирмунского «Немецкий романтизм и современная мистика» (1914).
Знаменательным фактом истории русской культуры начала столетия стало появление статей, брошюр и книг, посвященных отечественной словесности XIX в. как феномену единому, богатому и вместе с тем разнородному. Авторами подобных работ были и представители академического литературоведения (С.А. Венгеров, В.Н. Перетц), и критики, публицисты, философы48.
Создаются, далее, грандиозные по замыслу коллективные труды о русской и зарубежной литературах близкого времени в их целостности. Среди них пятитомная «История русской литературы XIX в.» под редакцией Д.Н. Овсянико-Куликовского, оставшаяся незавершенной, а также «История западной литературы (1800-1910 гг.)» под редакцией и при активном авторском участии Ф.Д. Батюшкова, едва ли не самого крупного историка литературы (как западноевропейской, так и русской) в ряду ученых начала века. В предисловии к первому тому отмечено, что в числе авторов — не только литературоведы, но и писатели, критики, публицисты; что художественная литература рассматривается здесь в ее неразрывной связи с философией: задача данного издания состояла в том, чтобы уяснить творчество писателей XIX в. «при свете новейших историко-литературных исследований», имея в виду «нынешние сумерки художественной жизни», брожение и «общий разброд литературы», до сих пор не слившейся в «целостное
47 Манн Ю.В. Д.Н. Овсянико-Куликовский как литературовед // Овсянико-Куликовский Д.Н. Литературно-критические работы: В 2 т. Т. 1. М., 1989. С. 3.
48 См.:ХализевВ.Е. Спор об отечественной классике в начале ХХ века // Хали-зев В.Е. Ценностные ориентации русской классики. М., 2005. С. 13-50.
направление»49. Этот замысел тоже остался сполна не реализованным, до литературной современности дело доведено не было. Третий том, оказавшийся последним (гораздо меньший по объему, чем предыдущие), завершается статьями о Ч. Диккенсе и У. Теккерее.
Литературоведение начала ХХ в., как видно, неуклонно приближалось к своей современности. Этот процесс достиг максимума (мы имеем в виду дореволюционное время) в коллективной монографии о русской литературе 1890-1910 гг. под редакцией С.А. Венгерова (1914-1916), к которой теперь и обратимся.
VI
Это трехтомное издание предварено пространной статьей Вен-герова «Этапы неоромантического движения», которая явила собой первый опыт обстоятельного сопоставления прошлой литературы с тем, что привнес в художественную культуру Серебряный век. Здесь литературная современность характеризуется как отмеченная одновременно и значительными обретениями, и серьезными утратами (на фоне достигнутого в предшествующие десятилетия). Говорится, что ныне возникла и упрочилась особая, совершенно новая стилистическая форма: манера стала «более утонченной, чем прежде», главное же — захватываются «такие сложные проблемы, на которых прежние литературные искания, во всем стремившиеся к соблазнительной ясности, совершенно не останавливались»: в литературе преломилось «горячечное возбуждение», связанное с надеждами и ожиданиями, был брошен вызов традиции (в этой связи упоминаются Бальмонт и Горький). В то же время Венгеровым отмечается кризисное состояние этой обновленной литературы: в последние годы писатели и вообще литературно образованные люди «жили в каком-то сплошном угаре, самое невероятное казалось вероятным, фантастика захватила всех», возобладали индивидуалистические умонастроения, доминировало «чувство чрезвычайности» (курсив авторов. — В.Х., А.Х.). Эти не лишенные болезненности новации, этот вызов традиции, утверждал ученый, начинают себя исчерпывать, намечается (в обновленном варианте) возврат к прошлому (имеются в виду Бунин, Зайцев, Чириков, которым в данном издании отведены специальные статьи). Говорилось, что нынешний этап литературной жизни должен быть преодолен и уже преодолевается: «Цикл завершился, начинается что-то новое, или, вернее, идет совершенно определенный возврат к заветам великого прошлого, к великой простоте русского реализма, к искренности русского литературного творчества, к его священному желанию достигнуть не только эстетического <нами исправлена
49 От редакции // История западной литературы (1800-1910 гг.) / Под ред. проф. Ф.Д. Батюшкова. Т. I. М., 1912. С. 7-8.
опечатка: было написано "этического". — В.Х., А.Х.> совершенства, но и быть проводником красоты нравственной»50.
Прогноз Венгерова подтвердился в ХХ в. далеко не в полной мере. Но его слова о непререкаемости «заветов великого прошлого» таили в себе глубокую, непреходящую истину. Здесь налицо перекличка с прославленной статьей В.М. Жирмунского «Преодолевшие символизм» (1916), если читать ее по первоначальной публикации, а не по резко сокращенному автором в 1928 г. варианту. Вспомним: «... мы хотели бы, чтобы новый реализм не забыл приобретений предшествующей эпохи»; «нам грезится, что новая поэзия. будет вскормлена всей Россией, ее историческими преданиями и ее идеальными целями»51.
Приведенные высказывания Венгерова и Жирмунского сродни суждениям одного из крупных французских философов П. Рикёра: «Дух новизны — это усилие по преодолению новизны настоящего и устремленность в будущее, исходя из наследия прошлого». И еще, со ссылкой на историка Р. Козеллека: «Прошлое имеет будущее»52.
Венгеровский трехтомник был внутренне полемичен по отношению к многочисленным суждениям той поры о полярности реализма XIX в., нередко именовавшегося «старым», т. е. устаревшим, себя исчерпавшим, и нового, современного, «символического» (позже его стали называть «неореализмом»)53. Писатели, критики, публицисты рубежа столетий настойчиво говорили, что литература XIX в. зачастую сводилась к обсуждению социальных проблем и выражению гражданских чувств (слово «народничество» с негативной коннотацией использовалось в неопределенно широком значении), тогда как (будто бы!) интерес писателей к человеческой личности отсутствовал. Утверждалось, что лишь «символический реализм» конца столетия впервые проявил пристальный интерес к человеку как
50 Русская литература ХХ века (1890-1910): В 2 кн. Кн. 1 / Под ред. проф. С.А. Венгерова. М., 2000. С. 20, 34.
51 Жирмунский В.М. Преодолевшие символизм // Жирмунский В.М. Поэтика русской поэзии. СПб., 2001. С. 404.
52 Рикёр П. История и истина. СПб., 2002. С. 13.
53 См., например: Келдыш В.А. Реализм и неореализм // Русская литература рубежа веков (1890-е — начало 1920-х годов). Кн. 1. М., 2001. Мы полагаем, что терминологически более строгим было бы разграничение реализма не как такового, а традиционного, упрочившегося и возобладавшего в XIX столетии, — и неореализма Серебряного века, властно окрасившего наш литературный ХХ век, но не воцарившегося в нем безраздельно: традиционный реализм, обошедший стороной литературное движение рубежа веков, но усвоивший традиции Пушкина, Толстого, Чехова, т.е. века Золотого, полной жизнью жил в творчестве Шмелева, Зайцева, Газданова, Шолохова, Платонова (в его рассказах середины 1930-х годов и более позднего времени), Твардовского, Белова, Шукшина, Шаламова, а в наше время Распутина и Б. Екимова. Именовать этих писателей неореалистами вряд ли правомерно: в данную когорту они решительно не вписываются. Скорее уж, Достоевского можно было бы зачислить по ведомству неореализма.
таковому. Подобной крайности отдали дань Е. Колтановская, Л. Гу-ревич, Эллис, М. Волошин и многие другие54. В таких случаях имело место надменно-отчужденное отношение к отечественной классике XIX столетия. Этой, говоря мягко, односторонности и противостоял Венгеров (наряду с Жирмунским).
Венгеровский трехтомник ценен, помимо всего прочего, и тем, что в нем наличествуют статьи о писателях самой разной ориентации: Вересаев и Бальмонт, З. Гиппиус и Чириков, М. Горький и Мережковский, Л. Андреев и Зайцев, Ф. Сологуб и Вяч. Иванов. Опубликован ряд статей о литературно-общественных объединениях: о журнале «Северный вестник» (Л. Гуревич), об «ивановских средах» (Н. Бердяев), о «пионерах марксизма» (В. Базаров). Состав авторов тоже весьма разнороден: Ф.Д. Батюшков, Вяч. Иванов, А. Белый, В. Брюсов, Ф.Ф. Зелинский, В. Львов-Рогачевский, Е. Колтановская, А. Горнфельд, А. Дерман. Одни и те же лица нередко выступают в двух ипостасях: и в качестве объектов изучения, и как авторы статей о писателях, благодаря чему литература начала века предстает в облике некоего организма, где всё сцеплено и спаяно. Несомненную значимость имеют также включенные в данное издание и написанные специально для него (по просьбам Венгерова) автобиографические заметки, материалы, справки, порой — и мемуарные тексты.
Трехтомная венгеровская история русской литературы рубежа столетий, на протяжении ряда десятилетий находившаяся вне поля зрения ученых (по понятным причинам), лишь ныне стала входить в научный обиход. Знаменательным фактом явилось ее серьезное и уважительное (при том непредвзято-критическое) обсуждение в статье В.А. Келдыша о литературе Серебряного века (1997). Здесь в духе Венгерова, по следам его высказываний о «неоромантическом движении», говорится, что нынешней науке о литературе нужен «окончательный отказ от восприятия литературного движения конца XIX—начала ХХ в. лишь в категориях конфронтаций и взаимоотчуждения — как состояния войны между реализмом и модернизмом»55. Отрадным событием нашей науки стало недавнее (ровно на рубеже столетий: в 2000 г.) переиздание венгеровской коллективной монографии. Самоочевидно, что этот монументальный труд неоспоримо ценен и как памятник литературоведческой мысли своего времени, и как констатация фактов (автобиографии писателей), которые без Венгерова канули бы в Лету. «Составляющие» этого труда, мы по-
54 См.: Абишева У.К. Неореализм в русской литературе 1900-1910-х годов. М., 2005. С. 43-70.
55 Келдыш В.А. Русская литература «серебряного века» как сложная целостность // Келдыш В.А. О «серебряном веке» русской литературы: Общие закономерности. Проблемы прозы. М., 2010. С. 22. Активно одобрительные отклики на венгеровский трехтомник как актуальный и ныне см. на с. 26, 27.
лагаем, займут достойное место в научных работах наступившего столетия.
В начале ХХ в. русские ученые, как видно, стали последовательно обращаться к литературе близкого им времени. В этом — великая заслуга литературоведения той поры перед отечественной культурой. Мы имеем в виду Ф.Д. Батюшкова, Д.Н. Овсянико-Куликовского, раннего В.М. Жирмунского, С.А. Венгерова. Говорить об упадке академического литературоведения тех лет нет никаких оснований: исследовательская мысль двигалась вперед, активно (как никогда ранее) сопрягая творчество писателей ушедших эпох с литературной современностью.
VII
Атмосфера в филологической среде дореволюционной поры была совсем иной, чем в более позднее, советское время. Преобладало мирное и доброжелательное сотрудничество ученых, придерживавшихся разных взглядов и установок. Не было заметно того, что принято называть конкуренцией, тем более — вражды между какими-либо группировками. Вот эпизод, который представляется символически значимым. В 1880-е годы А.А. Потебня подверг в печати критике некоторые идеи своего старшего современника Ф.И. Буслаева, после чего написал ему «полуизвиняющееся» письмо. Ответ Буслаева был таков: «.Тот ученый, профессор, который не радуется, что его слушатели дальше и шире идут в науке. делает капитальный грех против своего призвания»56. «Спокойствие научного духа» (Wissenschaftliche Ruhe) — так выразился, говоря о Потебне, известный сербский лингвист А. Белич, получивший образование в России57. Эти слова переадресуемы и другим ученым дореволюционного времени, в том числе и Веселовскому с его неизменной доброжелательностью, уважительно и понимающе отозвавшемуся о Буслаеве (в рецензии на книгу «Мои досуги»58) и Пыпине (в некрологе59). «Во всех корпорациях, — писал Белич в 1925 г., — самое важное — дух, который в них господствует. Университеты с небольшим числом крупных ученых, но проникнутые научным духом, способны более успешно работать для науки, чем университеты с гениальными учеными, но без настоящей научной атмосферы. В русских университетах эта атмосфера существовала. По моему мнению, это была самая сильная
56 Цит. по: Франчук В.Ю. А.А. Потебня. М., 1986. С. 85.
57 Цит. по: Овсянико-КуликовскийД.Н. Потебня // Овсянико-Куликовский Д.Н. Литературно-критические работы. Т. 2. С. 484.
58 См.: ВеселовскийА. [Рец.:] Мои досуги. Собранные из периодических изданий мелкие сочинения Федора Буслаева. М. Два тома. 1886 // Журн. М-ва нар. просв. 1886. Ч. CCXLVI (июль). С. 154-168.
59 Известия ОРЯС Имп. АН. Т. IX. 1904. Кн. 4. С. VIII.
их сторона»60. Данное свидетельство тем более ценно, что исходит извне. Оно, мы полагаем, выражает достаточно объективный взгляд и на русское литературоведение начала ХХ в.
Наиболее активным созидателем этой дружественной и творческой атмосферы в последнее предреволюционное десятилетие был Венгеров, и не только как инициатор, организатор трехтомного издания, но и в роли руководителя Пушкинского семинария, который работал в Петербургском университете с января 1908 г. (позже собрания проводились и на Бестужевских женских курсах) до осени 1917-го, когда «неудобства вечернего трамвайного движения приостановили деятельность кружка» (горестно-иронические слова Венгерова)61. Приостановили, добавим, навсегда. Доклады ряда участников венгеровского семинария публиковались в сборниках «Пушкинист», которых было три (1914, 1916, 1918). В Пушкинском семинарии (в числе многих других) участвовали такие начинающие литературоведы, как А.Л. Бем, С.М. Бонди, В.В. Гиппиус, В.М. Жирмунский, Ю.Г. Оксман, Ю.Н. Тынянов, Б.М. Эйхенбаум. Это сообщество было весьма многочисленным. По словам А.Г. Фомина, единомышленника и помощника Венгерова, едва ли не все университетские студенты-филологи «группировались около него, были его учениками»: руководитель «сумел создать на своих занятиях хорошую атмосферу... бодрое, радостное настроение», «большую, энергичную семью молодых исследователей»62. Приведем и другое высказывание о Пушкинском семинарии: это был своего рода «литературный клуб», «зал парламента», «аукцион филологических истин» (Вс. Рождественский)63. Установка Венгерова как руководителя семинария (ее правомерно назвать плюралистской) заявлена в предисловии к первому выпуску «Пушкиниста»: «Ни в самих темах, ни в тех отправных пунктах, которые в них намечены, нет ничего обязательного. И рядом с темами, предлагаемыми мной, дается широкая возможность писать на всякого
64
рода вольные пушкинские темы» .
К увлечению молодых участников семинария вопросами художественной формы, как отмечал Фомин, Венгеров «не отнесся враждебно» и «дал полный простор ее изучения». Больше того! Участники семинария возбуждали в его руководителе «интерес к форме», и
60 Цит. по: ГудковВ.П. Славистика. Сербистика: Сб. статей. М., 1999. С. 132-133.
61 Венгеров С.А. Предисловие // Пушкинист. Историко-литературный сборник / Под ред. проф. С.А. Венгерова. III. Пг., 1918. С. VII.
62 Фомин А.Г. С.А. Венгеров как профессор и руководитель Пушкинского Семинария // Пушкинский сборник памяти проф. С.А. Венгерова (Пушкинист. IV / Под ред. Н.В. Яковлева). М.; Пг., 1922. С. XXVIII, XXXIII.
63 Цит. по: Калентьева А.Г. Влюбленный в литературу. Очерк о жизни и деятельности С.А. Венгерова (1955-1920). М., 1964. С. 38.
64 Венгеров С.А. Предисловие // Пушкинист: Историко-литературный сборник / Под ред. проф. С.А. Венгерова. [I]. СПб., 1914. С. XV.
вследствие этого «произошло взаимное воздействие»; имело место то, «что органически спаивает одно поколение с другим, учителей с учениками»65.
Венгеровская установка на сохранение и упрочение контактов между литературоведами старшими и младшими по суровой воле русской истории не реализовалась: отмеченный духом дружеского согласия Пушкинский семинарий оказался завершающим аккордом дореволюционного академического (вузовского) литературоведения, мирного и спокойного, традиционалистского и притом поистине творческого.
Однако идея преемственности научной мысли (кажется, вопреки всему и вся) оказалось сохранной. Одно из свидетельств тому — воспоминания Д.С. Лихачева о В.П. Адриановой-Перетц: возглавив сектор древнерусской литературы в Пушкинском Доме, «она стремилась установить мост между прошлым и будущим, не растерять лучшее в традициях прошлого, соединить в своем мире две формации ученых
и передать прошлое в заботливые руки будущего»66.
* * *
Символически значимой явилась одновременная (в 1920 г.) смерть лидеров отечественного литературоведения начала ХХ в.: Д.Н. Овсянико-Куликовского, продолжателя А.А. Потебни, Ф.Д. Батюшкова и С.А. Венгерова, учеников А.Н. Веселовского. Наступило время (длилось оно десятилетиями), когда официальная идеология властно и агрессивно, порой жестоко и губительно вторгалась в деятельность ученых и в сами их судьбы67. Но неизменно наличествовало плодотворное, можно даже сказать, героическое, хотя и не явное, не прямое противостояние литературоведов мертвящему «официозу», которое имело место в деятельности и формалистов, и более поздних структуралистов, и серьезных, убежденных марксистов, и, что особенно важно, тех ученых, которые, наследуя дореволюционные традиции литературоведения и гуманитарной мысли как таковой, действовали вне рамок лидировавших научных школ. Но и утраты, понесенные литературоведением на перепаде эпох, были более чем серьезными. Во-первых, поистине научное филологическое сообщество с его мирно-дружественной атмосферой, сложившееся в России на протяжении ряда десятилетий, после событий второй половины 1910-х годов в сколько-нибудь значительной мере сохранить себя, конечно же, не смогло. Во-вторых, имела место утрата памяти о до-
65 Фомин А.Г. С.А. Венгеров как профессор и руководитель Пушкинского Семинария. С. IX.
66 Лихачев Д.С. Воспоминания. М., 2006. С. 384.
67 См.: Хализев В.Е. Отечественное литературоведение в эпоху господства марксизма-ленинизма // Памяти Анны Ивановны Журавлевой. М., 2012. С. 108-138.
стижениях академического литературоведения начала ХХ в. и более
давнего времени: забвение научного прошлого было длительным.
Ныне, как мы старались показать, этому приходит (хотя он и не наступил quantum satis!) конец.
Список литературы
Абишева У.К. Неореализм в русской литературе 1900-1910-х годов. М., 2005.
Адрианова В.П. Филология, ее задачи и методы: по Раи1'ю и ВоескЪ'у // Пособие к лекциям по введению в изучение русской литературы. Киев, [1907].
Архангельский А.С. Введение в историю русской литературы. Пг., 1916.
[Аствацатуров А.Г.\ От редакции // Жирмунский В.М. Немецкий романтизм и современная мистика. СПб., 1996.
Батюшков Ф.Д. М. Метерлинк и Глеб Успенский о справедливости // К свету. Научно-литературный сборник / Под ред. Ек.П. Летковой и Ф.Д. Батюшкова. СПб., 1904.
Батюшков Ф.Д. Утопия всенародного искусства. По поводу: Л. Толстой «Что такое искусство?». Брюнетьер. Сеземан и др. // Вопросы философии и психологии. Кн. 1 (46). 1899. Янв.-февр.
Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.
Венгеров С.А. Предисловие // Пушкинист: Историко-литературный сборник / Под ред. проф. С.А. Венгерова. [I]. СПб., 1914.
Венгеров С.А. Предисловие // Пушкинист. Историко-литературный сборник / Под ред. проф. С.А. Венгерова. III. Пг., 1918.
Веселовский А.Н. В.А. Жуковский. Поэзия чувства и «сердечного воображения». СПб., 1904.
Веселовский А.Н. Избранное: Историческая поэтика. М., 2006.
Веселовский А.Н. Избранное. На пути к исторической поэтике. М., 2010.
Веселовский А.Н. Избранные статьи. Л., 1939.
Веселовский А.Н. Мелкие заметки к былинам. XVI // Журн. М-ва нар. просв. 1890. Март.
Вознесенский А. Метод изучения литературы // Труды Белорусского государственного университета в Минске. 1922. № 1.
Веселовский А. [Рец.:] Мои досуги. Собранные из периодических изданий мелкие сочинения Федора Буслаева. М. Два тома. 1886 // Журн. М-ва нар. просв. 1886. Ч. CCXLVI (июль).
Гудков В.П. Славистика. Сербистика: Сб. статей. М., 1999.
Дмитриев Ал., Левченко Я. Наука как прием: еще раз о методологическом наследии русского формализма // Новое литературное обозрение. 2001. № 50.
Евлахов А.М. Введение в философию художественного творчества. Опыт историко-литературной методологии. Т. 1-2. Варшава, 1910-1912. Т. 3. Ростов н/Д, 1917.
Ефимов Н.И. Социология литературы: Очерки по теории историко-литературного процесса и по историко-литературной методологии. Смоленск, 1927.
Жирмунский В.М. Вопросы теории литературы. Статьи 1916-1926. Л., 1928.
Жирмунский В.М. Преодолевшие символизм // Жирмунский В.М. Поэтика русской поэзии. СПб., 2001.
Из неизданной книги Ф.Д. Батюшкова «Около талантов»: Александр Николаевич Веселовский / Публ. П.Р. Заборова // Русская литература. 2006. № 4.
[б.а.] Изучение теории поэтического языка // Жизнь искусства. 1919. 21 окт. № 273.
История западной литературы (1800-1910 гг.) / Под ред. проф. Ф.Д. Батюшкова. Т. I. М., 1912.
Истрин В.М. Методологическое значение работ А.Н. Веселовского // Памяти академика Александра Николаевича Веселовского. По случаю десятилетия со дня его смерти (1906-1916 гг.). Пг., 1921.
Истрин В.М. Опыт методологического введения в историю русской литературы XIX века // Журн. М-ва нар. просв. 1907. Новая серия. Ч. X (июль-август).
Калентьева А.Г. Влюбленный в литературу. Очерк о жизни и деятельности С.А. Венгерова (1955-1920). М., 1964.
Келдыш В.А. Реализм и неореализм // Русская литература рубежа веков (1890-е — начало 1920-х годов). Кн. 1. М., 2001.
Келдыш В.А. Русская литература «серебряного века» как сложная целостность // Келдыш В.А. О «серебряном веке» русской литературы: Общие закономерности. Проблемы прозы. М., 2010.
Краткая литературная энциклопедия. Т. 6. М., 1971.
Левченко Я.С. Другая наука. Русские формалисты в поисках биографии. М., 2012.
Лотман Ю.М. Анализ поэтического текста. Л., 1972.
Манн Ю.В. Д.Н. Овсянико-Куликовский как литературовед // Овсянико-Куликовский Д.Н. Литературно-критические работы: В 2 т. Т. 1. М., 1989.
Лихачев Д.С. Воспоминания. М., 2006.
Маркович В.М. Книга А.Н. Веселовского «В.А. Жуковский. Поэзия чувства и сердечного воображения» и ее судьба в отечественном литературоведении // Маркович В.М. Мифы и биографии: Из истории критики и литературоведения в России: Сб. статей. СПб., 2007.
МаховА.Е. Последний труд А.Н. Веселовского // Веселовский А.Н. В.А. Жуковский. Поэзия чувства и «сердечного воображения». М., 1999.
Переверзев В.Ф. Необходимые предпосылки марксистского литературоведения // Литературоведение: Сб. статей / Под ред. В.Ф. Переверзева. М., 1928.
Переписка Б.М. Эйхенбаума и В.М. Жирмунского / Публ. Н.А. Жирмунской и О.В. Эйхенбаум // Тыняновский сборник. Третьи Тыняновские чтения. Рига, 1988.
Перетц В.Н. Из лекций по методологии истории русской литературы. История изучений. Методы. Источники. Киев, 1914.
Перетц В.Н. К вопросу об основаниях научной литературной критики // Учен. зап. Самарск. ун-та. 1919. Вып. 2.
Перетц В.Н. Краткий очерк методологии истории русской литературы. Пг., 1922.
Рикёр П. История и истина. СПб., 2002.
Розанов М.Н. Современное состояние вопроса о методах изучения литературных произведений // Русская мысль. 1900. № 4.
Русская литература ХХ века (1890-1910) / Под ред. проф. С.А. Венгерова: В 2 кн. Кн. 1. М., 2000.
Русская наука о литературе в конце XIX — начале XX в. М., 1982.
Сиповский В.В. История литературы как наука. 2-е изд. СПб., 1911.
Старостин Б.А. Духовно-историческая школа // Культурология. Энциклопедия: В 2 т. Т. 1. М., 2007.
Тахо-Годи Е.А. «Дантовская тема» в работах А.М. Евлахова // Тахо-Годи Е.А. Великие и безвестные: Очерки по русской литературе и культуре XIX-XX вв. СПб., 2008.
Фомин А.Г. С.А. Венгеров как профессор и руководитель Пушкинского Семинария // Пушкинский сборник памяти проф. С.А. Венгерова (Пушкинист. IV / Под ред. Н.В. Яковлева). М.; Пг., 1922.
Франчук В.Ю. А.А. Потебня. М., 1986.
Хализев В.Е. Отечественное литературоведение в эпоху господства марксизма-ленинизма // Памяти Анны Ивановны Журавлевой. М., 2012.
Хализев В.Е. Спор об отечественной классике в начале ХХ века // Хализев В.Е. Ценностные ориентации русской классики. М., 2005.
Шлейермахер Ф.Д.Е. Герменевтика // Общественная мысль. IV. М., 1993.
Эпштейн М.Н. Конструктивный потенциал гуманитарных наук: могут ли они изменять то, что изучают? // Философские науки. 2008. № 12.
Эрлих В. Русский формализм: история и теория. СПб., 1996.
Якобсон Р. О. Формальная школа и современное русское литературоведение. М., 2011.
Сведения об авторах: Хализев Валентин Евгеньевич, докт. филол. наук, профессор кафедры теории литературы филол. ф-та МГУ имени М.В. Ломоносова.
E-mail: [email protected]; Холиков Алексей Александрович, канд. филол. наук,
преподаватель кафедры теории литературы филол. ф-та МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail: [email protected]
