Научная статья на тему '2014. 02. 003. Тодд III У. М. Открытия и прорывы советской теории литературы в послесталинскую эпоху // история русской литературной критики советской и постсоветской эпох / под ред. Добренко Е. , Тиханова г. - М. : НЛО, 2011. - С. 571-607'

2014. 02. 003. Тодд III У. М. Открытия и прорывы советской теории литературы в послесталинскую эпоху // история русской литературной критики советской и постсоветской эпох / под ред. Добренко Е. , Тиханова г. - М. : НЛО, 2011. - С. 571-607 Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

CC BY
104
24
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
СОЦИОЛОГИЯ ЛИТЕРАТУРЫ / МОСКОВСКО-ТАРТУСКАЯ ШКОЛА / ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ В СССР / ЛИТЕРАТУРА ТЕОРИЯ
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Текст научной работы на тему «2014. 02. 003. Тодд III У. М. Открытия и прорывы советской теории литературы в послесталинскую эпоху // история русской литературной критики советской и постсоветской эпох / под ред. Добренко Е. , Тиханова г. - М. : НЛО, 2011. - С. 571-607»

ИСТОРИЯ ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЯ И ЛИТЕРАТУРНОЙ КРИТИКИ

2014.02.003. ТОДД III У.М. ОТКРЫТИЯ И ПРОРЫВЫ СОВЕТСКОЙ ТЕОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ В ПОСЛЕСТАЛИНСКУЮ ЭПОХУ // История русской литературной критики советской и постсоветской эпох / Под ред. Добренко Е., Тиханова Г. - М.: НЛО, 2011. -С. 571-607.

Уильям Миллс Тодд (проф. и зав. кафедрой славистики Гарвардского ун-та, США) рассматривает достижения советской науки о литературе в период между 1953 и 1991 гг. Главными критериями отбора исследований, созданных в это время советскими литературоведами, являются их теоретическая обоснованность и степень влияния на последующее развитие советской / российской и мировой науки о литературе. В статье выделена деятельность Московско-тартуской школы семиотики, а также двух мыслителей -Л.Я. Гинзбург (1902-1990) и М.М. Бахтина (1895-1975), чья научная работа начиналась в 1920-х годах, а в послесталинскую эпоху пережила этап возрождения.

В указанный период были предприняты некоторые попытки пересмотра установившихся подходов к академическим исследованиям в ряде периферийных университетов. Так, в Ижевске, в работах группы Б. О. Кормана (1922-1983) над проблемами автора, лирической поэзии и литературного текста обнаруживаются параллели с трактовкой понятия «подразумеваемый автор» у таких западных теоретиков, как У. Бут и С. Чэтман1. В Кемерово группа ученых, среди которых В. Тюпа и Н. Тамарченко (1940-2011), по-новому разрабатывала проблемы целостности литературного произведения, нарратологии, литературного дискурса и жанра. В Дау-гавпилсе под руководством Л.М. Цилевич интенсивно осваивались вопросы сюжетосложения.

Международное признание получила Московско-тартуская школа семиотики, возникшая в результате неформального сотрудничества ученых, которые на протяжении 50-80-х годов стреми-

1 Booth W. The rhetoric of fiction. - Chicago, 1961. - 455 p.; Chatman S. Story and discourse: Narrative structure in fiction and film. - Ithaca, 1978. - 277 p.

лись предложить подходы к языку, литературе и культуре, альтернативные принятым в советской науке. Участников группы объединял интерес к западным и отечественным досталинским литературным теориям (особенно к русскому формализму), к современной лингвистике, семиотике и кибернетике. Работы В.Б. Шкловского, Б.М. Эйхенбаума, Б.В. Томашевского, В.М. Жирмунского, Ю.Н. Тынянова, В. В. Виноградова были переизданы и откомментированы.

Новаторскими примерами ответа на методологический вызов формализма стали серия конференций (начиная с 1982 г.) и выпуск сборников (с 1984 г.) «Тыняновских чтений», организованных москвичами А.П. Чудаковым и М.О. Чудаковой. Известный член Московско-тартуской школы Вяч. Вс. Иванов в 1976 г. связывал подъем советской семиотики с достижениями русской и мировой лингвистики и антропологии, с работами психолога Л.С. Выготского и кинематографиста С.М. Эйзенштейна, теоретиков информатики А.Н. Колмогорова и К. Шеннона, феноменолога Г.Г. Шпета, филолога М.М. Бахтина и его коллеги В.Н. Волошинова, с работами по реконструкции истории культуры, развитию теории знака, с исследованиями структур и уровней искусства1.

Трансформация группы ученых в Московско-тартускую школу началась со статьи Ю.М. Лотмана «О разграничении лингвистического и литературоведческого понятия структуры»2 (1963) и его «Лекций по структуральной поэтике»3 (1964), которые появились в первом выпуске новой серии «Труды по знаковым системам». Участники из Тартуского университета «привнесли иную научную культуру в структуралистское движение - более ориентированную на каноническую литературу и историю идей и менее занятую лингвистикой и массовыми жанрами» (с. 581). Взлет активности объединения связан с работой пяти «летних школ», проходивших на юге Эстонии и в Тарту (1964-1974). К середине 1970-х годов Московско-тартуская школа прекратила существование; од-

1 См.: Иванов В.В. Очерки по истории семиотики в СССР. - М.: Наука,

1976.

2

Лотман Ю.М. О разграничении лингвистического и литературоведческого понятия структуры // Вопросы языкознания. - М., 1963. - № 3. - С. 44-52.

3 Лотман Ю.М. Лекции по структуральной поэтике // Труды по знаковым системам. - Тарту, 1964. - № 1. - С. 195-199.

ной из причин послужило государственное давление на неортодоксально мыслящих интеллектуалов.

Общая черта экспериментальных работ Московско-тартуской школы - широкий диапазон использования лингвистических моделей. Это же было свойственно американскому, датскому, французскому, итальянскому структурализму, но в советском контексте использование лингвистических моделей выделялось значительно сильнее в сравнении с традиционным подходом, который фокусировал внимание на «образе», а не на «знаке», на социальном детерминизме, а не на «саморегулирующейся знаковой системе». На этом фоне деятельность школы может рассматриваться как единое движение, хотя ее участники шли от разных лингвистических и семиотических теорий. Наиболее важные среди них: теория знака у Ч. Пирса, понимание семиотических систем у Ф. де Соссюра, датская глоссемантика, фонология Н.С. Трубецкого, поэзия грамматики Р.О. Якобсона, трансформационно-генеративная грамматика Н. Хомского (с. 583). Члены школы создали новаторские работы во множестве областей: по различным аспектам семиотической теории и теории текста, мифологии и реконструкции древних символических систем (В.В. Иванов, В.Н. Топоров, Е.М. Мелетинский, Д.М. Сегал), музыкальной семиотике (Б.М. Гаспаров), лирической поэзии (А.К. Жолковский, И.И. Ревзин, В.В. Иванов).

Работы школы У.М. Тодд условно группирует по доминирующим темам двух ведущих фигур: литературоведа Ю.М. Лот-мана, специалиста по интеллектуальной и культурной истории, учившегося в Ленинграде у формалистов, и лингвиста Б.А. Успенского, специалиста по славянской филологии, короткое время учившегося в Дании. В центре интересов Ю. Лотмана были русская литература и культура 1780-1830-х годов; Б. Успенский занимался русским языком эпохи позднего Средневековья и XVIII в.; при этом каждый из них довольно основательно отходил от своей непосредственной специализации. К концу 1960-х годов они «приблизились к научным интересам друг друга - к исследованиям идеологии точки зрения, которыми отмечены ранние работы Лотмана, и к изучению различных лингвистических кодов, интересовавших Успенского; некоторые из лучших их работ написаны в соавторстве» (с. 585). Для того и другого текст являлся одновременно знаком (во вторичной моделирующей системе) и цепью знаков (в вербальном

языке). Оба продолжали фокусировать внимание на проблемах коммуникации и «точки зрения». В книгах Ю. Лотмана1 рассматривались многие из тех проблем, которые находились и в центре внимания Б. Успенского2. От этих синтезирующих работ оба перешли к обсуждению проблем еще более высокого уровня синтеза - к типологии культуры. Последняя в их статье 1971 г.3 «понимается как производство знаков, как система ограничений и предписаний, чем и отличается от не-культуры» (с. 586). В другой статье4 они утверждали, что русская культура маркирована бинарной оппозицией «сакрального» и «профанного», диктующей диаметрально противоположные модели поведения. Так что одни и те же понятия (например, «старое» и «новое») занимают в этой иерархии разные позиции. Ученые противопоставляли эту бинарную структуру европейской троичной, «где нейтральная срединная сфера позволяет новой системе развиться постепенно, а не по сценарию катастрофы-взрыва» (с. 587).

Принципиальная, тщательно разработанная теоретическая аргументация и открытость эксперименту в последних книгах Ю.М. Лотмана5 составляют главное достижение Московско-тартуской школы, подчеркивает У.М. Тодд.

В сталинскую эпоху социология литературы (как и социология вообще) исчезла из академических исследований. Работы, в которых ставились вопросы «производства, распространения и рецепции литературы в Советском Союзе», начали появляться именно в «эпоху застоя». Практически все уровни социальных исследований - эмпирический, конкретно-теоретический и историко-типо-

1 См.: Лотман Ю.М. Структура художественного текста. - М., 1970; Его же. Анализ поэтического текста. - М., 1972.

2 См.: Успенский Б. Поэтика композиции. - М., 1970.

3 Лотман Ю.М., Успенский Б.А. О семиотическом механизме культуры // Труды по знаковым системам. - Тарту, 1971. - Т. 5. - С. 144-166.

4 Лотман Ю.М., Успенский Б.А. Роль дуальных моделей в динамике русской культуры (до конца XVIII в.) // Труды по русской и славянской филологии. -Тарту, 1977. - Т. 28: Литературоведение: К 50-летию проф. Б.Ф. Егорова. - С. 336.

5 Лотман Ю.М. Культура и взрыв. - М., 1992; Его же: Беседы о русской культуре. - М., 1993.

логический - были представлены в книге «Литература и социология»1. Будучи первым подобным изданием, увидевшим свет в по-слесталинскую эпоху, сборник представлял собой важный шаг в направлении официального признания этой литературоведческой дисциплины. Сквозные темы книги: отказ от единого метода литературно-социологических исследований, междисциплинарность, учет всего многообразия повседневной жизни.

Истоки возобновления интереса к этим темам на Западе и в СССР различны. На Западе, отмечает У.М. Тодд, возрождение социологии литературы (в частности, исследование ее идеологии и рецепции) «стало критическим ответом на ограничения, налагавшиеся имманентными литературными теориями, включая "новую критику" и ранний структурализм» (с. 594). В Советском Союзе было иначе: социология литературы должна была оправиться от эксцессов не только 20-х годов, но и сталинской эпохи; причем это предстояло сделать в малоподходящей идеологической ситуации. Если на Западе литература воспринималась «как язык в его эстетической функции или как провокация», то в СССР она «рассматривалась то как средство пропаганды, то как "учебник жизни"» (с. 595). В подобном контексте эстетическая специфика литературы находилась в постоянной опасности забвения. Однако задолго до провозглашения гласности и перестройки социология литературы, подобно самой «социологизированной» литературе, «оказалась в состоянии довольно трезво оценивать противоречия и конфликты послесталинского общества, используя литературную технику и научные категории, находившиеся за пределами соцреалистиче-ской доктрины» (с. 597).

Масштаб сделанного Л. Гинзбург и М. Бахтиным, филологами, глубоко укорененными в европейской философской, литературной и социальной мысли XIX - начала XX в., позволил «не только подтвердить жизненность советской науки досталинской эпохи, но и перевести ее достижения на уровень науки мировой, и сохранить свое влияние в постсоветское время» (с. 599). Достаточно вспомнить в связи с этим исследования М.Л. Гаспарова (1935-

1 Литература и социология: Сб. ст. / Под ред. Канторовича В.Я., Кузьмен-ко Ю.Б. - М., 1977.

2005) в области теории и истории стихосложения, а также блестящие работы Е.М. Мелетинского (1918-2005) в области фольклора и мифологии. Это лишь два ярких имени из поколения, следовавшего за Л.Я. Гинзбург и М.М. Бахтиным.

Взаимодействие жизни и литературы в русской культуре Л.Я. Гинзбург исследовала, пользуясь понятиями моделирование, характерология, познание, динамическая взаимосвязь между литературой и поведением1. В ее работах интерес к таким учителям-формалистам, как Ю.Н. Тынянов и Б.М. Эйхенбаум, сочетался с особым «вниманием к структурной природе текста и функциональной динамике его элементов» (с. 600).

Стимулирующим теоретиком советской эпохи был М.М. Бахтин, работы которого отличались широтой исследовательского охвата, оригинальностью и неоднозначностью критической мысли. Только появившись в советской послесталинской печати, его тексты тут же переводились, становясь доступными для ученых на Западе. Его анализ «полифонического» дискурса в книге о Достоевском, переизданной в 1963 г.2, предлагал англо-американской «новой критике» динамичный и утонченный подход к стилю, риторике и характерологии, выходящий за пределы предшествовавшей традиции (с. 603). Бахтинская идея «карнавальности» в книге о Рабле3 была с восторгом воспринята политически ангажированными западными учеными в конце 60-х - начале 70-х годов, увлеченными ее демократическим пафосом, идеями ниспровержения иерархии (с. 604). Приписываемые М.М. Бахтину работы В.Н. Волошинова о фрейдизме4 и лингвистике5 и П.Н. Медведева о

1 Гинзбург Л.Я. О психологической прозе. - 2-е изд. - Л., 1976; Она же.

О литературном герое. - Л., 1979.

2

Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. - М.: Сов. писатель, 1963.

3

Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. - М.: Художественная литература, 1965.

4 Волошинов В.Н. Фрейдизм. Критический очерк. - М.; Л.: Гос. изд-во,

1927.

5 Волошинов В.Н. Марксизм и философия языка. - Л.: Прибой, 1929.

формализме1 связали его с фрейдистским и марксистским дискурсом, чем способствовали развитию западной культурологии.

В заключение У.М. Тодд пишет, что в 1960-1980-х годах советская литературная теория изменилась, став более зрелой. Московско-тартуская семиотика, неоформализм, социология литературы, творчество таких ученых, как М.М. Бахтин и Л.Я. Гинзбург, не принадлежавших ни к одной из групп, но ассимилированных ими, создали систему понятий и взглядов, требовавших все более открытых обсуждений, появившихся начиная с 1991 г., когда российские и западные ученые стали совместно работать над сохранением, анализом и критикой этого наследия. Дебаты, сопровождаемые публикацией мемуаров, переписки, записных книжек «эпохи застоя», являются свидетельством жизненности «стимулирующих идей послесталинской эпохи» (с. 607).

Т.Г. Петрова

2014.02.004. БЕНТ М. «Я ВЕСЬ - ЛИТЕРАТУРА»: СТАТЬИ ПО ИСТОРИИ И ТЕОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ. - СПб.: Изд-во Сергея Хо-дова: Крига, 2013. - 720 с.

Реферируемая книга составлена из статей известного российского германиста Марка Иосифовича Бента (1939-2011) и озаглавлена строчкой из дневника Франца Кафки «Я весь - литература». Статьи написаны в разные годы и касаются творчества писателей разных культур и эпох: от Гёте до М. Фриша, от Пушкина до Пастернака, от Д. Дидро до Ч. Диккенса и Марка Твена. Многие работы исследователя публикуются в этом издании впервые: «Сюжетная "калька" и тривиализация литературы», 1970-е годы; «"Тайный соглядатай": Авторские "маски" в романе М. Фриша "Назову себя Гантенбайн"», 1975 г.; «"Он родился с сердцем нежным и любящим": Духовные и творческие связи М.Ю. Лермонтова и П. Мери-ме», 1979 г.; «"Искусство - не призвание, а проклятие": Повесть Кристы Вольф "Встреча нигде"», 1980 г.; «Сигналы бедствия на Боденском озере: Повести Мартина Вальзера», 1985-1986 гг.; «Национальный поэт или подозрительный иностранец: Величайший

1 Медведев П.Н. Формальный метод в литературоведении (Критическое введение в социологическую поэтику). - Л.: Прибой, 1928.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.