CC BY
268
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2015. № 1
СТАТЬИ
В.Е. Хализев, А.А. Холиков
ПАРАДОКСЫ И «ПЛОДОТВОРНЫЕ КРАЙНОСТИ» РУССКОГО ФОРМАЛИЗМА (МЕТОДОЛОГИЯ / МИРОВОЗЗРЕНИЕ)
Авторы статьи сосредоточились на методологии русских формалистов в связи с их мировоззрением. Речь, в частности, идет о том, что в основе как теоретических построений, так и мировоззренческих установок представителей формальной школы заложена парадоксальность в широком смысле этого слова, т. е. внутреннее противоречие, которое, в свою очередь, не свидетельствует об их ошибочности, но указывает на ограниченность «инструментария», стимулирует к его усовершенствованию и более глубокому осмыслению основного объекта науки о литературе. В итоге рассуждений формализм встраивается в один ряд со звеньями русского утопизма начала ХХ в. (наряду с ницшеанством и марксизмом, космизмом и «новым религиозным сознанием»): это была утопия преображения мира на почве обогащения человеческого восприятия с помощью нового искусства (прежде всего - словесного) и новой науки о нем.
Ключевые слова: литературоведение, история литературоведения, русский формализм.
The authors have focused on the methodology of Russian formalists in connection with their worldview. It is said that at the heart of both theoretical constructs and philosophical systems of representatives of the formal school lies a paradox (in the broadest sense of the word). This means an internal contradiction that is not a sign of falsity, but that points to the limitations of methods of research. And this encourages a better understanding of the main subject of literary criticism. Formalism at the end of the article is presented as a link in the Russian utopianism of the early twentieth century (along with Nietzscheanism and Marxism, cosmism and "new religious consciousness"), as a utopian transformation of the world on the basis of the enrichment of human perception with the help of new (primarily verbal) art and new research about it.
Key words: literary criticism, history of literary criticism, Russian formalism.
Виктор Эрлих, автор серьезной и глубокой монографии о формализме, более двадцати лет назад заметил, что «ретроспективный взгляд на русскую формальную школу - большая и сложная тема»1. За прошедшие с тех пор годы она ничуть не уменьшилась и не упростилась, если учесть общее количество посвященных ей исследований.
1 Эрлих В. Наследие ОПОЯЗа // Филологические науки. 1992. № 5 - 6. С. 3.
О формализме и формалистах столько всего написано, что трудно не повториться в стремлении сказать свое слово, особенно поднимая вопрос о смене репутаций этой научной школы. Вместе с тем очевидно, что его обсуждение нельзя считать закрытым.
Долгое время формалисты практически не имели поддержки вне своего узкого круга. В.Б. Шкловский небезосновательно говорил о том, что он и его единомышленники шли «сквозь свист и хохот»2. Оппонентами формализма были прежде всего марксисты. Л.Д. Троцкий охарактеризовал взгляды формалистов как «поповство»3, считая, по-видимому, что все, находящееся за пределами ортодоксального марксизма, являет собой «церковное мракобесие». В.Ф. Переверзев писал, что метод формалистов «принципиально враждебен социологическому методу марксистов»4. В те годы даже без намерения автора это выглядело как призыв к гонениям и преследованиям. Но важно и другое. Весьма критически о формализме высказывались литераторы, далекие от марксизма. Имел место широкий «фронт критики», суровой и жесткой. Выступая в 1922 г. в Вольфиле, А. Белый говорил: «... отрезать прием от того, что его породило, грех против живой литературы»5. С.А. Аскольдов в статье 1925 г. утверждал, что «форма, лишенная содержания, превращается в маску, которая своим искусным строением обманывает»6. Незадолго до этого А.Г. Горн-фельд, ученик А.А. Потебни, не без оснований осудил резкие, уничижительные выпады формалистов против старой науки: «После таких "заострений" нашим формалистам жаловаться на противников не приходится: на улице всегда побеждает тот, кто кричит громче»7. Пожалуй, самое весомое, аргументированное критическое слово о формализме до официальных гонений на него было сказано в книге П.Н. Медведева (М.М. Бахтина) «Формальный метод в литературоведении» (1928). В русском зарубежье того времени к формалистам тоже относились весьма скептически, чтобы не сказать сильнее.
2 Шкловский В. Перечитывая свою старую книгу... // Вопросы литературы. 1983. № 11. С. 139.
3 Троцкий Л.Д. Литература и революция. М., 1923 (см. гл. V «Формальная школа поэзии и марксизм»).
4 Переверзев В.Ф. «Социологический метод» формалистов // Переверзев В.Ф. Гоголь. Достоевский. Исследования. М., 1982. С. 369.
5 Беседа о формальном методе. 10 декабря 1922 // Белоус В.Г. ВОЛЬФИЛА [Петроградская Вольная Философская Ассоциация]: 1919-1924: В 2 кн. Кн. 1. М., 2005. С. 807.
6 Аскольдов С. Форма и содержание в искусстве слова // Литературная мысль. Вып. 3. Л., 1925. С. 334.
7 Горнфельд А. Формалисты и их противники // Литературные записки. 1922. № 3. С. 6.
Об этом, в частности, свидетельствуют статьи В.Ф. Ходасевича и Г.В. Адамовича8.
В 1930-е годы (и далее до середины 1950-х) в СССР формализм был объявлен опасным врагом. В ход шли идеологические и политические ярлыки: буржуазность, позже - космополитизм. Появлялось много официозной «антиформалистской» литературы. Провозглашалось, что формалисты якобы нанесли непоправимый вред советской культуре. Конец формальной школы был предопределен, но участники ее продолжали работать. Они обратились к темам методологически нейтральным: к истории литературы академического типа (Б.М. Эйхенбаум), к писательству (Ю.Н. Тынянов), литературной критике и мемуарам (В.Б. Шкловский). Один из немногих, кто в те времена публично защищал формализм, не имея к нему отношения, - К.И. Чуковский. В 1936 г. он утверждал: «Мы все еще боимся говорить во весь голос о художественной форме литературных творений и пробавляемся одной "социологией"»9. В 1930-1950-е годы о форме говорилось обычно «под занавес» книг и больших статей. Слово это, как правило, не фигурировало, использовался преимущественно термин «мастерство». Принято было сначала рассуждать (весьма пространно) об идеях, общественных взглядах и социально-классовой позиции писателя, а затем (гораздо короче) о мастерстве. От этого стереотипа на протяжении 1960-1970-х годов наука постепенно удалялась. Односторонняя сосредоточенность на содержании была остроумно названа «содержанизмом»10 как противоположная формализму крайность.
Большую роль в реабилитации формальной школы сыграли структуралисты. Значимым событием стал выход книги «Хрестоматия по теоретическому литературоведению, 1» под редакцией И. Чернова (Тарту, 1976), представлявшей собой умело сделанную подборку опорных формулировок Шкловского, Тынянова, Эйхенбаума и других ученых. Стоит также вспомнить публикации 1960-1970-х годов в «Трудах по знаковым системам» при Тартуском университете. В ту же пору были отдельно изданы работы формалистов: в 1969 - две книги Эйхенбаума («О поэзии» и «О прозе»), в 1977 - сборник статей Тынянова «Поэтика. История литературы. Кино». И не только. Многое для возвращения в научный обиход наследия формалистов сделал
8 Ходасевич В.Ф. О формализме и формалистах // Ходасевич В.Ф. Собр. соч.: В 4 т. Т. 2. М., 1996; Адамович Г.В. <Виктор Шкловский> // Адамович Г.В. Литературные беседы: <В 2 кн.> Кн. 1. СПб., 1998.
9 Чуковский К.И. Литература и школа // Чуковский К.И. Собр. соч.: В 15 т. Т. 2. М., 2001. С. 403. Под общим заглавием автор объединил тексты двух выступлений 1936 г.
10 См.: Затонский Д. Художественные ориентиры XX века. М., 1988. С. 63.
А.П. Чудаков. Еще один факт, свидетельствующий об упрочении наследия формалистов в сознании русских гуманитариев: с 1980-х годов стали регулярно устраиваться Тыняновские чтения в Резекне (Латвия), по результатам которых издаются сборники материалов этой конференции.
В перестроечное время дала о себе знать безудержная апология формализма, которая шла по нарастающей вплоть до конца ХХ в. Суждения лидеров формальной школы часто канонизировались, подавались как некие окончательные, абсолютные истины. В одной из сравнительно недавних статей говорилось, что до формализма в литературоведении будто бы существовало только «преднаучное» знание11. Но несколько лет спустя на страницах того же журнала высказывалась иная отмеченная критичностью точка зрения на формализм: воинствующая агрессивность была сознательной линией поведения формалистов, их платформа являлась идейной, а ранние декларации сходны с официальными лозунгами («прежде чем объединяться, необходимо размежеваться», «кто не с нами, тот против нас»)12.
Ныне все чаще предпринимаются опыты беспристрастного обсуждения (pro et contra) формальной школы. Первые шаги в этом направлении были сделаны на страницах одного из «Тыняновских сборников», где ученым предлагалось ответить на вопрос об их отношении к формализму. Ответы давались очень разные: «самая влиятельная» школа (В. Шмид), «без русской формальной школы современное литературоведение представить просто невозможно» (Е.В. Душеч-кина), «все более явственно уходит в прошлое» (Б.М. Гаспаров), «реальное значение - сегодня достаточно скромное» (М.И. Шапир). Наследие формалистов, утверждал М.Б. Ямпольский, следует «подвергнуть "переписыванию", критической "деконструкции"» - такова «одна из насущных задач современной филологии»13. Однако и более острые высказывания о формалистах весьма многочисленны до сих пор. У них, по словам С.Г. Бочарова, «поиск литературности в литературе вел к чему-то вроде ее стерилизации»14. С.И. Сухих назвал поэтику формальной школы «технологической». В ней поэт, по
11 См.: Дмитриев А., Левченко Я. Наука как прием: еще раз о методологическом наследии русского формализма // Новое литературное обозрение. 2001. № 50. С. 195-245.
12 Гиндин С.И. Первый конфликт двух поколений основателей русского стиховедения // Новое литературное обозрение. 2007. № 86. С. 64-69.
13 Анкета к 100-летию со дня рождения Ю.Н. Тынянова // Тыняновский сборник: Седьмые Тыняновские чтения. Рига; М., 1995 - 1996. С. 9 - 86.
14 Бочаров С.Г. На чей глаз и кто в силах? // Бочаров С.Г. Филологические сюжеты. М., 2007. С. 627.
мнению ученого, предстает лишь «безличным исполнителем воли внутрилитературных законов»15.
Наблюдаемая полярность в оценках формальной школы свидетельствует о желательности непредвзятого взвешивания (вне крайностей тотальной апологии или полного неприятия) всех pro et contra на основе привлечения как можно большего количества фактов. Не только научных текстов и критики, но и мемуаров, переписки, дневников. Наша цель - наметить пути решения этой непростой задачи16.
I
На смену методологическому плюрализму дореволюционного академического литературоведения17 пришел редукционизм формализма. В особенности - раннего. Формальная школа (и в этом ее огромная заслуга) решительно отказалась от подмены изучения самой литературы изучением «сопутствующих» ей явлений, но при этом содержание словесно-художественных произведений ею редуцировалось. Основным у ранних формалистов, по словам Эйхенбаума, «был лозунг раскрепощения поэтического слова от оков философских и религиозных тенденций»18. (И здесь, заметим, имело место своеобразное схождение с марксистским литературоведением.) Нечто в этом же роде сказывалось (хотя в значительно меньшей мере) и в структуралистских штудиях, где, как, например, у Цв. Тодорова, толкования смысла произведения выносились за рамки научного знания19.
Однако формалисты отсекали не только содержание, смысл, но и сама форма литературного произведения редуцировалась ими до речевой ткани (поэтического языка) и композиции (конструкции приемов), что шло вразрез с многовековой традицией. Согласно предписаниям античной риторики, оратору необходимо было найти материал (образы, предметы), расположить его и воплотить в
15 Сухих С.И. «Технологическая» поэтика формальной школы. Из лекций по истории русского литературоведения. Н. Новгород, 2001. С. 106.
16 Уже после подготовки данной статьи к печати вышла основательная публикация С.И. Кормилова «Литературоведы как критики: методология формализма в работах Б. Эйхенбаума и Ю. Тынянова о текущей литературе» (см.: Методология и практика русского формализма: Бриковский сборник. Вып. II. М., 2014. С. 23-34). Ее ценность, как нам представляется, в том, что автор сосредоточился не на манифе-старных (полемически заостренных) высказываниях лидеров формальной школы, а на их критических работах о текущей литературе. Выводы этого исследования - еще один шаг на пути достижения сформулированной нами цели.
17 См.: Хализев В.Е., Холиков А.А. Русское академическое литературоведение начала ХХ века и традиция Александра Веселовского // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. 2013. № 5. С. 116-139.
18 Эйхенбаум Б.М. Теория «формального метода» // Эйхенбаум Б.М. О литературе: Работы разных лет. М., 1987. С. 379.
19 Тодоров Цв. Поэтика // Структурализм: «за» и «против». М., 1975. С. 41.
словах. 1пуепйо, ШвровШо, elocutio - эти три аспекта выделяемы и в литературно-художественных произведениях (вслед за В.М. Жирмунским, Д.С. Лихачевым): предметный слой (мир произведения), композиция и стилистика. Формалисты же потеснили (если не отвергли) значимость предметного слоя формы (он представлен только как материал и мотивировка), сосредоточившись на ШвровШо и е1осийо.
Изучение поэтического языка формалистами началось еще до возникновения этой литературоведческой школы. В 1914 г. появилась брошюра Шкловского «Воскрешение слова». За ней последовал ряд его статей 1915-1916 гг., посвященных языку поэзии. Одна из них -«О поэзии и заумном языке» (1916). В ней Шкловский пишет о том, что поэзия - это прежде всего наслаждение ничего не значащим «заумным словом», «танец органов речи»; здесь важна «произносительная сторона», именно она является источником наслаждения, которое приносят стихи. Автор статьи присоединяется к словам польского поэта Ю. Словацкого: «Настанет время, когда поэтов в стихах будут интересовать только звуки»20. В другой статье того же периода («Предпосылки футуризма», 1915), полемической по отношению ко всему в литературе, что было до футуристов, Шкловский замечает: «.. .нам мало... изношенных, обглоданных слов». Далее следует хвала футуристической зауми, освобождающей поэтический язык от гнета смысла21, что весьма характерно для раннего формализма. Здесь просматривается не только футуристический, но и ницшеанский генезис. В работе «Сумерки идолов.» (1888) читаем: «"Разум" в языке - о, что это за старый обманщик! Я боюсь, что мы не освободимся от Бога, потому что еще верим в грамматику.»22
Выдвигая тезис об остраняющем приеме как единственно важном в словесном искусстве, формалисты выносили за рамки своей теоретической поэтики материал. В составе материала - и выражаемые автором мысли, и воссозданные предметы (плоды вымысла: герои, ход событий (фабула23), бытовая обстановка, картины природы и т.д.). «Мысль в литературном произведении, - полагал Шкловский, - или такой же материал, как произносительная и звуковая сторона морфемы, или же инородное тело»24.
20 Шкловский В. О поэзии и заумном языке // Шкловский В. Гамбургский счет: Статьи - воспоминания - эссе (1914-1933). М., 1990. С. 58.
21 Шкловский В. Предпосылки футуризма // Голос жизни. 1915. № 18. С. 8.
22 Ницше Ф. Сумерки идолов, или Как философствуют молотом // Ницше Ф. Соч.: В 2 т. Т. 2. М., 1996. С. 571.
23 О различии между понятиями «фабула» и «сюжет» у формалистов см.: Тома-шевский Б. Теория литературы. Поэтика. 4-е изд. М., 1928. С. 134-144.
24 Шкловский В.Б. О теории прозы. М., 1983. С. 62.
Поэтическое творчество понималось лидерами формальной школы в период ее становления как процесс обработки сырого материала, взятого из действительности, и его преодоление с помощью приемов. Произведение - это только форма, а форма - это совокупность приемов. Эйхенбаум, анализируя повесть Н.В. Гоголя «Шинель», утверждал, что в тексте произведения «мы (речь идет об ученых-литературоведах, а не любых читателях. - В.Х., А.Х.) не можем и не имеем никакого права видеть... что-либо другое, кроме определенного художественного приема»25. Показательны слова Р.О. Якобсона: «Если наука о литературе хочет стать наукой, она принуждается признать "прием" своим единственным "героем"»26.
Каковы же черты этого главного и «единственного героя»? Прежде всего прием связан с затрудненностью формы. Его назначение - увеличить длительность восприятия. У Шкловского фигурируют такие слова, как «замедление», «затруднение», «торможение», «задержание» процесса восприятия27. Важнейшее свойство приема -служить остранению. Сам Шкловский подчеркивал, что остранение происходит от прилагательного «странный» и его следует писать с двумя «н» - остраннение. Слово «остранение» с одним «н», шутил он, «как собака с отрезанным ухом, бегает по миру»28.
Остранение - это видение предмета в каком-то необычном ракурсе. Благодаря ему искусство преодолевает автоматизированное, т. е. пассивно-механическое, отвлеченно-алгебраическое восприятие окружающих людей и предметов. Введенная Шкловским пара понятий (автоматизация и остранение) относится не только к сфере искусства, но и психологии восприятия. В привычной повседневности, считал Шкловский, мы узнаем предметы, но не видим их: «Автоматизация съедает вещи, платье, мебель, жену и страх войны»29. Это - из статьи «Искусство как прием» (1916-1917). А в работе 1923 г., гораздо менее известной, но, на наш взгляд, не менее значимой («Литература и кинематограф»), говорится о том, что людьми утрачено ощущение окружающей их реальности: «Мы живем в бедном и замкнутом мире. Мы не чувствуем мира, в котором живем. Так живущие у моря не слышат шум волн... Мир ушел из нашего видения, мы имеем только узнавание вещей»30. Позднее Шкловский суммирует: «Мир болен однообразием.»31 Теория формалистов призвана излечить мир от
25 Эйхенбаум Б.М. О прозе. Л., 1969. С. 321.
26 Якобсон Р. Работы по поэтике. М., 1987. С. 275.
27 Шкловский В.Б. О теории прозы. С. 50-54.
28 Там же. С. 73.
29 Там же. С. 15.
30 Шкловский В. Литература и кинематограф. Берлин, 1923. С. 11.
31 Шкловский В.Б. О теории прозы. С. 89.
него, «спасти человечество». Посредством остраняющих приемов людям должно было вернуться «ощущение жизни». Ради этого, считал Шкловский, и существует искусство. Чтобы выполнить свою высокую спасительную роль, ему не нужны никакие смыслы.
Очевидно, слова о том, что мир томится однообразием, - чрезмерное преувеличение. В истории искусства (и культуры в целом) полнота и яркость видения укоренены веками. Одно из опорных понятий эстетики Ренессанса - разнообразие (уапейав). Некие «здесь и сейчас» в их богатстве и многообразии, безусловно, значимы в литературе XIX—XX вв.: для Гете и Пушкина, Толстого и Достоевского, Ахматовой и Пастернака, Пришвина и Платонова мир далеко не однообразен. Суждения Шкловского 1910-1920-х годов были вполне естественны и даже актуальны для своего времени. В начале прошлого столетия неоднократно высказывалась мысль о том, что современное искусство призвано обогатить восприятие человеком того, что его окружает. Примечательны в этой связи слова Б.Л. Пастернака из письма 1922 г. к Ю.И. Юркуну: «.я считаю родными себе тех людей, самый расцвет впечатлительности и способности выраженья коих совпал с началом войны»32. Тогда же, в 1923 г., применительно к театральной эстетике С.М. Эйзенштейн ввел термин «аттракцион», предполагавший точно выверенное многостороннее воздействие на различные чувства зрителя: «.не "раскрытие замысла драматурга", "правильное истолкование автора", "верное отображение эпохи" и т.п., а только аттракционы и система их являются единственной основой действенности спектакля»33. Впоследствии эта идея режиссера была объявлена «порочной и формалистической».
Теория остранения, предложенная Шкловским (при всей ее оригинальности), предварялась хорошо известным в России философом А. Бергсоном, на которого, вероятнее всего, и опирался автор статьи «Искусство как прием». В 1911 г. (перевод на русский язык - 1913) Бергсон утверждал, что от философии нужно перейти к восприятию, «вернуться» к нему, «добиться его расширения и углубления»; назначение художников - «видеть самим и заставлять видеть других то, что естественным образом мы не замечаем»; у нас наличествует бледное и обесцвеченное видение вещей, «мы едва взглядываем на предмет; нам достаточно знать, к какой категории он принадлежит»34.
32 Пастернак Б.Л. Полн. собр. соч.: В 11 т. Т. 7. М., 2005. С. 384.
33 Эйзенштейн С. Монтаж аттракционов // Эйзенштейн С. Избранные произведения: В 6 т. Т. 2. М., 1964. С. 271.
34 Бергсон А. Восприятие изменчивости. СПб., 1913. С. 9, 11, 15. Бергсон А. Воспоминание настоящего. СПб., 1913. О влиянии Бергсона на формалистов см.: Левченко Я. О некоторых философских референциях русского формализма // Русская теория: 1920-1930-е годы. М., 2004. С. 168-190.
Здесь бросается в глаза почти полное текстуальное совпадение с высказываниями Шкловского. Перед нами не просто «типологическое схождение». В еженедельнике «Запросы жизни» (1912. № 52), весьма авторитетном издании того времени, была опубликована рецензия Эйхенбаума на книгу Бергсона «Восприятие изменчивости». Шкловский не мог о ней не знать.
Однако это не повод отвергать момент новизны в работе «Искусство как прием». Во-первых, термин остранение придумал и ввел Шкловский, а во-вторых, он соотнес его в том числе с современным искусством, тогда как Бергсон говорил о том, что художнику всегда и везде свойственен новый взгляд на вещи. Оригинальной можно также назвать отнюдь не академическую, а агрессивно-наступательную, эпатирующую интонацию Шкловского в духе футуризма. Наконец, в теории формалистов речь шла о двух функциях остранения, которое не только приближает человека к окружающему, открывает ему глаза (это прослеживается в основном в ранних статьях), но и, напротив, помогает человеку увидеть мир чужим, если не враждебным, отдалить вещь от субъекта ее восприятия (позже этот тезис лег в основу теории «эпического театра» Бертольта Брехта). Так, в конце 1920-х годов Шкловский писал о Л.Н. Толстом: «.установка на недоверие к жизни и потребность ее пересказать, остранить». Здесь - прием представлен как «примерка вещи на человеке», который не связан с ней. И еще: искусство Толстого основано «на недоверии к вещам»35. Вслед за Б. Брехтом остранение стало пониматься как отчуждение. Сходным образом рассуждает австрийский искусствовед А. Ханзен-Лёве: «Отчуждение через овеществление - один из главных мотивов прозы Шкловского.»36 Однако ведущим у раннего Шкловского было все-таки радостное открытие вещи, ее живое видение.
Превознесение конструктивных мотивов - еще один пример методологической редукции формалистов, которые придавали значение не только отдельным приемам, но и их «сцеплениям», «строению» поэтического (и прозаического) произведения. В исследовании Шкловского «Связь приемов сюжетосложения с общими приемами стиля» (1919) употребляются такие слова и словосочетания, как «ступенчатое построение», «комбинация мотивов», «задержание», «замедление», «торможение»37. То, что было сказано в этой работе, через несколько лет развил и углубил Тынянов в статьях «Литературный факт» (1924) и «О литературной эволюции» (1927): «.литература
35 Шкловский В. Матерьял и стиль в романе Льва Толстого «Война и мир». М., <1928>. С. 109, 119.
36 Ханзен-Леве Оге А. Русский формализм: Методологическая реконструкция развития на основе принципа остранения. М., 2001. С. 557.
37 Шкловский В.Б. О теории прозы. С. 35, 40, 54, 62.
есть речевая конструкция, ощущаемая именно как конструкция.»; в основе поэтического творчества лежит «конструктивный принцип» (в другой формулировке: составляющие произведение элементы «соотнесены между собою и находятся во взаимодействии»)38. Заметим, что значение слова конструкция близко к тому, что традиционно именуется композицией.
Итак, произведение в разумении формалистов - это конструкция приемов. Конструктивное начало было противопоставлено мотивировке (использованию материала для создания конструкции) как моменту внешнему, вторичному и не очень существенному для искусства. «.Формальный метод. не отрицает идейного содержания искусства, но считает так называемое содержание одним из явлений формы... Все: и судьба героев, и эпоха, в которой совершается действие, все - мотивировка форм»39, - писал Шкловский. Подводя в 1926 г. итоги тому, что было сделано формальной школой, Эйхенбаум отметил, что «формалисты направили все свои усилия на то, чтобы показать значение именно конструктивных приемов, а все остальное отодвинуть в сторону»40. В этом же русле - блистательный, но не бесспорный анализ психологом Л.С. Выготским рассказа И.А. Бунина «Легкое дыхание»41. Здесь настойчиво выражена мысль о том, что все произошедшее с Олей Мещерской - лишь мотивировка композиции.
Односторонностью отмечена и теория литературного процесса, разрабатываемая формалистами. Тынянов, сделавший больше остальных в этом направлении, предлагал рассматривать литературную эволюцию имманентно, в контексте только литературных фактов. В XIX в. понимание литературного процесса (с акцентом на внутрилитературных «истоках» эволюции) выдвигал еще Т. Бенфей, создатель так называемой теории заимствований и основоположник сравнительного литературоведения. Однако наибольшей популярностью в доформалистической науке пользовались каузальные концепции движения литературы, акцентировавшие (порой чрезмерно) стимулы, идущие извне литературной жизни (такие, как эволюция социально-исторических условий или судьба писателя, претерпевшего в течение жизни ряд идейных и психологических изменений). В ХХ столетии подобные взгляды на искусство преобладали в марксистском литературоведении.
38 Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. С. 261, 272.
39 Шкловский В.Б. Сентиментальное путешествие. М., 1990. С. 235.
40 Эйхенбаум Б.М. Теория «формального метода» // Эйхенбаум Б.М. О литературе: Работы разных лет. С. 391.
41 См. одноименную главу в книге Л.С. Выготского «Психология искусства» (1965), куда вошли работы 1915-1922 гг.
* * *
Со временем некоторые крайности раннего формализма преодолевались или смягчались. Концепция поэтического языка Якобсона - шаг вперед в сравнении с апологией зауми у Шкловского. Свою теорию Якобсон разрабатывал на протяжении ряда десятилетий. Первая работа - «Новейшая русская поэзия» (написана в 1919 г., опубликована в 1921-м) посвящена В. Хлебникову. Ее автор, подобно Шкловскому, полагал, что в поэзии наиболее важно звучание речи («.поэзия есть оформление самоценного, "самовитого", как говорит Хлебников, слова»42), но не ограничивался этим, а рассуждал также о тропах, синтаксисе, фразировке, отражении разговорной речи. Через десять лет якобсоновская концепция поэтического языка была более четко изложена в «Тезисах Пражского лингвистического кружка» (1929).
В известном труде Б.В. Томашевского «Теория литературы. Поэтика» (1925), в разделе, посвященном стилистике, концепция Якобсона была дополнена и подкорректирована: «Не следует думать, что "установка на выражение" происходит в ущерб мысли, что, следя за выражением, мы забываем о смысле»43. Здесь, как видно, наряду с выражением обретает права и выражаемое. Рассуждая о поэтическом языке, Томашевский рассматривает не самовитое слово, не выражение в чистом виде, а художественное высказывание, проявляет интерес к предметному миру произведения и его тематике.
Впоследствии Якобсон сам отказался от юношеских резкостей и жесткого противопоставления поэтического языка и языка общения. В статье «Лингвистика и поэтика» (1960)44 он говорил уже не об отдельном поэтическом языке, а о поэтической функции речи, во многом опираясь на труд «Теория языка» (1934) К. Бюлера, который выделил три основные функции речевой деятельности: сообщение о предмете речи, выражение мысли и чувств говорящего (экспрессия) и апелляция (каждый речевой акт есть обращение к кому-то)45. К ним Якобсон добавил еще три функции: фактическую, метаязыко-вую и поэтическую46. Таким образом, формалистическая изоляция
42 Якобсон Р. Работы по поэтике. С. 275.
43 Томашевский Б. Теория литературы. Поэтика. 4-е изд. М., 1928. С. 9.
44 См. также недавно опубликованные тексты лекций Якобсона середины 1930-х годов: Якобсон Р.О. Формальная школа и современное русское литературоведение. М., 2011. В них, в частности, дана краткая характеристика первых трех этапов формалистских опытов: «Лозунгом первого этапа было исследование звуковых аспектов художественного произведения, второго - включение в поэтику проблем значения, третий этап соединил эти аспекты в неделимое целое» (с. 76).
45 Бюлер К. Теория языка. М., 1993.
46 Якобсон Р. Лингвистика и поэтика // Структурализм: «за» и «против». М., 1975. С. 193-230.
поэтического языка от языка общения потеряла свою прежнюю актуальность.
Что же касается ранних работ Якобсона о поэтическом языке, то в них сказалось влияние другого европейца - крупного итальянского философа Б. Кроче, автора книги «Эстетика как наука выражения и как общая лингвистика» (1902, русский перевод - 1920). У Кроче тоже говорится о том, что «эстетический факт представляет собою. форму и только форму», однако, читаем далее, «отсюда совсем не следует, чтобы содержание было чем-то лишним», так как оно является «необходимым исходным пунктом для выразительного факта»47. Другими словами, Кроче, в отличие от русского формалиста, связывал выражение с впечатлением и познанием.
Завершая эту тему, следует подчеркнуть, что в 1920-е годы и позже поэтический язык как теоретическое понятие одновременно с Якобсоном изучали и другие филологи, которые были причастны к формализму и в то же время отступали от него. Это прежде всего Г.О. Винокур48 и В.В. Виноградов49.
Не менее важно отметить, что методологические крайности формалистов оказались по-своему плодотворными, о чем уже писал А.П. Чудаков. Их «блистательная однобокость» (словосочетание принадлежит В. Эрлиху), будучи проявлением редукционизма, сыграла в истории литературоведения положительную роль. Известно, что в составе науковедения слово «редукция» имеет двоякий смысл. Во-первых, это необходимая избирательность постижения реальности: любое исследование ограничено в своей тематике и в этом смысле редуцирует объект. Во-вторых (и именно об этом шла речь), редукционизм являет собой неполноту охвата научной дисциплиной ее объекта, игнорирование и/или принципиальное (методологически обоснованное) отсечение учеными определенных граней рассматриваемого предмета, т. е. сужение данной области знания50. Однако подобного рода редукции, как в случае с формализмом, не только обедняют, но и обогащают наши представления о постигаемой реальности.
47 Кроче Б. Эстетика как наука о выражении и как общая лингвистика. Ч. 1. М., 1920. С. 19. В этом же русле книга Р.Дж. Коллингвуда «Принципы искусства» (1938).
48 См.: Винокур Г.О. Филологические исследования: Лингвистика и поэтика. М., 1990.
49 См.: Виноградов В.В. Избранные труды. О языке художественной прозы. М., 1980. Книга завершается объемистой, надежно оснащенной фактами, глубокой по мысли статьей А.П. Чудакова о теориях художественной речи в России первой трети ХХ в.
50 См.: Хализев В.Е. О стратегиях анализа литературного произведения // Известия РАН. Сер. лит. и яз. 2007. Т. 66. № 6. С. 16-22.
К числу неоспоримых заслуг русской формальной школы следует в первую очередь отнести сосредоточенность на основном предмете литературоведения. К освоению художественных «единичностей» в их многоплановости и целостности наша наука подходила медленно и трудно. При всей масштабности его свершений академическое литературоведение XIX в. уделяло внимание не столько самому словесному искусству, сколько генезису литературного творчества. И лишь ХХ век поставил проблему специфики искусства слова в центр своего внимания, ознаменовался пристальным интересом ученых к словесно-художественной (текстовой) конкретике. Это был серьезнейший и позитивно значимый сдвиг в истории науки. Формалисты взбудоражили и стимулировали теоретическую мысль, приковали внимание ученых к тем сторонам художественного текста, которые раньше не очень обращали на себя внимание. Не будет преувеличением считать, что представители формальной школы, выдвигая собственную теорию литературной эволюции, предприняли опыт достраивания исторической поэтики А.Н. Веселовского. Но если Весе-ловский обращался к давним временам, когда литературный процесс протекал медленно и в нем доминировала мирная преемственность, то Тынянов и Шкловский строили концепции на основе современного материала и применительно к нему имели свои резоны.
II
В основе теоретических построений формалистов заложена парадоксальность в широком смысле этого слова, т. е. внутреннее противоречие, которое, в свою очередь, не свидетельствует об их ошибочности, но указывает на ограниченность «инструментария», стимулирует к его усовершенствованию и более глубокому осмыслению основного объекта науки о литературе. Рассмотрим конкретные примеры.
У раннего Якобсона в теории поэтического языка присутствуют две базовые формулы. Во-первых, он говорит, что «поэзия есть язык в его эстетической функции» и, во-вторых, поэзия - это «высказывание с установкой на выражение», которая, категорически заявляет ученый, - «единственный существенный для поэзии момент», а все остальное не важно: «Поэзия индифферентна в отношении к предмету высказывания.» К тому же, отмечает Якобсон, поэтический язык внеэмоционален: «Мир эмоций, душевных переживаний» - «это то складочное место, куда сваливается все, что не может быть оправдано, применено практически». Душа поэта, продолжает он, - «факт вторичный, привходящий, притянутый»51. Парадоксальность приведен-
51 Якобсон Р. Работы по поэтике. С. 275.
ных суждений очевидна. Перед нами - выражение без выражаемого. Можно сказать иначе: в соответствии с этой концепцией, поэтический язык сам себя манифестирует, игнорируя все ему внеположное.
Перейдем к другому опорному для формализма понятию «конструкция». В само слово, значение которого включает такие компоненты, как «строение», «соединение», «связь», т. е. нечто упорядоченное, непротиворечивое и цельное, формалисты вкладывают едва ли не противоположный смысл. «Отдельные стороны литературной формы, - читаем у Шкловского, - скорее борются друг с другом, чем сожительствуют»52. «. Стих, - пишет Тынянов, - обнаружился как борьба факторов, а не как содружество их»53. В основе теоретической поэтики формалистов - представление не о единстве и целостности художественных произведений, а об их дисгармоничности, внутренней конфликтности, неслаженности, противоречивости. При этом произведение предстает как арена (или результат) борьбы приемов (элементов конструкции).
Подобная борьба разворачивается и в литературной эволюции, т. е. само слово «эволюция» тоже двусмысленно, ибо в действительности речь идет не о процессе постепенного и непрерывного изменения, а о цепочке резких, революционных сдвигов. Формалисты уверяли, что приемы и конструкции нуждаются в постоянном и радикальном обновлении, при котором прежние, устоявшиеся формы отвергаются во имя чего-то беспрецедентно нового. По словам Шкловского, «новая форма является не для того, чтобы выразить новое содержание, а для того, чтобы заменить старую форму, уже потерявшую свою художественность»54. Об этом же настойчиво говорил Тынянов в середине 1920-х годов. Ученым был выдвинут принцип контраста между литературным прошлым и настоящим. Подчеркивая резкий динамизм и острую конфликтность развития литературы, он оперировал такими лексическими единицами, как «борьба и смена»: «Не планомерная эволюция, а скачок, не развитие, а смещение». По мысли Тынянова, со временем жанр «из центра перемещается в периферию, а на его место из мелочей литературы, из ее задворков и низин вплывает в центр новое явление»55.
Важным моментом теории литературного процесса был вопрос о том, каким стимулом руководствуется писатель, стремясь создать новые конструкции. Тынянов выдвигал на передний план устремлен-
52 ШкловскийВ.Б. Андрей Белый // Шкловский В.Б. Гамбургский счет: Статьи -воспоминания - эссе (1914 - 1933). С. 212.
53 Тынянов Ю.Н. Проблема стихотворного языка. Статьи. М., 1965. С. 41.
54 Шкловский В.Б. О теории прозы. С. 32.
55 Тынянов Ю.Н. Литературный факт // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. С. 256-258.
ность к литературному успеху, отодвигая в сторону иные факторы (нравственные, гражданские, философские и т. п.): «Нет для поэзии истинной теории построения, как нет и ложной. Есть только исторически нужные и ненужные, годные и негодные, как в литературной борьбе нет виноватых, а есть побежденные»56. Забегая вперед, скажем, что на протяжении последних десятилетий идея литературной жизни как арены борьбы за успех была доведена до крайнего предела (ср. мнение М.Ю. Берга о том, что присвоение и перераспределение власти является важнейшим аспектом литературной жизни и поэтому литературоведам следует прежде всего изучать стратегии обретения успеха57). Субъективные стимулы творчества Пушкина самым решительным образом редуцированы на сугубо прагматический лад в книге А.И. Рейтблата «Как Пушкин вышел в гении.» (2001). Согласно авторской концепции, поэт «использовал разноплановые формы обретения известности и создания прочной литературной репутации»: в начале 1820-х годов Пушкин (впервые в России) опробовал модель обретения славы «за счет противостояния правительству» (южная ссылка тому очень помогла), а позже - с той же целью использовал «покровительство власти». И в результате всего этого к началу 1830-х годов смог стать «общепризнанным главой русской литературы»58.
У критиков теории литературной эволюции формалистов имелись серьезные причины утверждать: «Строго говоря, процесс историко-литературного развития, как его понимают формалисты, нельзя назвать эволюцией или развитием, не создавая двусмыслицы». И далее: «.по формалистической концепции, между сменяющимися в истории литературы формами нет никакого отношения эволюционного характера, как бы широко мы ни понимали слова "эволюция" и "развитие"»59. Здесь нужна оговорка: литературная преемственность формалистами все-таки признавалась. Допускались черты сходства между «внуками» и «дедами», а не «родителями» и «детьми» (Тынянов), «племянниками» и «дядями» (Шкловский). Но слово «традиция» либо отсутствовало, либо употреблялось в негативном освещении. В 1919 г. Шкловский выражал радость, что революция принесла освобождение от «гнета традиции»60. Полемика со всем привычным
56 Тынянов Ю.Н. Промежуток // Там же. С. 182.
57 Берг М. Гамбургский счет // Новое литературное обозрение. 1997. № 25. С.110-119.
58 Рейтблат А.И. Как Пушкин вышел в гении: Историко-социологические очерки о книжной культуре Пушкинской эпохи. М., 2001. С. 64, 66, 69.
59 См.: Медведев П.Н. Формальный метод в литературоведении. М., 2003. С. 172, 177.
60 Цит. по: Беседа о формальном методе. 10 декабря 1922 // Белоус В.Г. ВОЛЬ-ФИЛА [Петроградская Вольная Философская Ассоциация]: 1919-1924: В 2 кн. Кн. 1. С. 802.
и устоявшимся понуждала ставить на авансцену литературной жизни пародию. Свидетельство тому - статьи Тынянова «Достоевский и Гоголь (к теории пародии)» (1921), «О пародии» (1929). Шкловский, в свою очередь, имея в виду Сервантеса и Рабле, говорил о том, что «самые великие романы - это пародия на романы»61.
Напомним, что теория формалистов стимулировалась атмосферой эпохи. В «Охранной грамоте» Пастернака дана яркая характеристика того времени: все надо было «взять с бою». В мире литературы «группы разделялись на эпигонские и новаторские». Последние были движимы «воинственностью» и «выхолощенной ненавистью»62. Этот «околофутуристический» настрой дал о себе знать и в бытовом поведении некоторых лидеров формальной школы. Эпатаж, конфликтность и пристрастие к скандалам - характерная черта Шкловского. Приведем фрагмент из рассказа Д.С. Лихачева, который, впервые придя в университет, встретился со Шкловским в большом коридоре. Поздоровались, обменялись репликами: «Сколько вам лет?» - «Шестнадцать» - «Пора начинать хулиганить.»63 В том же роде - мемуарные свидетельства одной из учениц формалистов. После того как на выступлении обэриутов А.И. Введенский выехал на эстраду, где оно шло, верхом на комоде, Шкловский сочувственно-небрежно произнес: «Эх вы, скандалить не умеете!» Или другой факт: в Государственном институте истории искусств обсуждались работы Г.А. Гуковского, одного из младоформалистов, «заседание было бурным, и Шкловский швырнул в Гуковского графин с водой»64. Естественно, что такое поведение вызывало самое разное к себе отношение. Один из корреспондентов С.Н. Дурылина, солидаризируясь с ним, в письме 1928 г. отозвался о Шкловском так: «Я его слышал лично, - это просто балагур-раешник. Цель его - оригинальничать и особенно хулить»65.
Парадоксальность в трактовке смеха и комического (первостепенно важных понятий в составе формалистической теории) - отдельная и большая тема, которая нуждается в детальной проработке. Пока же, в рамках нашего разговора, ограничимся общими соображениями на этот счет, неизбежно схематичными.
В установке лидеров формальной школы на изучение художественного произведения фанатическая серьезность причудливо
61 Шкловский В.Б. О теории прозы. С. 86.
62 Пастернак Б.Л. Полн. собр. соч.: В 11 т. Т. 3. М., 2004. С. 213.
63 ЕгоровБ.Ф. Воспоминания. СПб., 2004. С. 467.
64Хмельницкая Т. Неопубликованная статья о В. Шкловском / Публ. А. Громова-Колли // Вопросы литературы. 2005. № 5. С. 31.
65 Дурылин С.Н. В своем углу. М., 2006. С. 708.
переплеталась с насмешливостью и беззаботностью. Так, Шкловский пишет, что художнику «нужно сохранять ироническое отношение к своему материалу, нужно не подпускать его к себе. Как в боксе и в фехтовании»66. И еще: «.в верованиях поэта много иронии, они игровые»67. Культивируемая формалистами легкая, артистичная, изящная, веселая ирония уверенного в себе и своих силах человека сочеталась с представлениями о разрушительности. Это своего рода императив, творческая (жизненная и научно-литературная) программа. В письме к Роману Якобсону Шкловский признается: «Я не торгую, я танцую наукой»68. А в другом послании Якобсону, к тому времени уже эмигрировавшему, пишет: «Без тебя в нашем зверинце (имеется в виду сообщество формалистов. - В.Х., А.Х.) не хватает хорошего веселого зверя»69. В статье Эйхенбаума «5=100» (1922) читаем: «Нас язвительно называют "веселыми историками литературы". Что ж? Это не так плохо. Быть "веселым" - это одно теперь уже большое достоинство. А весело работать - это просто заслуга. Мрачных работников у нас было довольно - не пора ли попробовать иначе?»70 О том же неоднократно высказывался Тынянов: «... литературная культура весела и легка.»71; критике нужны «более веселые (и новые) жанры»72. И вновь вспоминается пристальное внимание формалистов к пародиям. Вместе с тем культ веселости был связан неразрывными узами с апологией авантюризма. По словам Тынянова в статье «Сокращение штатов» (1924), для романа нужен новый герой - веселый авантюрист: «История русского героя (имеется в виду литература XIX в. - В.Х., А.Х.) печальна и достойна внимания Зощенки». И далее: «Мы совсем позабыли про старого веселого героя веселых авантюрных романов». В характерном для директив тоне говорится, что русский герой XIX в. «сокращается по штату», увольняется «за недостатком мест и непригодностью». На смену ему идет «веселый "мнимый" герой фабульных романов, надежный спутник, нетребовательный и сильный»73. Вероятно, подобный Остапу
66 ШкловскийВ.Б. Андрей Белый // Шкловский В.Б. Гамбургский счет: Статьи -воспоминания - эссе (1914-1933). С. 218.
67 Там же. С. 234.
68 Шкловский В.Б. Роману Якобсону, переводчику полпредства СССР в Чехословакии // Шкловский В.Б. Гамбургский счет: Статьи - воспоминания - эссе (1914-1933). С. 311.
69 Шкловский В.Б. Письмо к Роману Якобсону // Там же. С. 146.
70 Цит. по: Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. С. 462.
71 Там же.
72 Тынянов Ю.Н. Журнал, критик, читатель и писатель // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. С. 149.
73 Тынянов Ю.Н. Сокращение штатов // Там же. С. 145-146.
Бендеру, герою Ильфа и Петрова, создававших свои произведения в ту эпоху? Шкловский, в свою очередь, также писал об «интересе к авантюрному роману»74.
Налицо перекличка с «Веселой наукой» (1886) Ф. Ницше: «.всем нам потребно озорное, порхающее, танцующее, насмешливое, ребячливое и блаженное искусство, дабы не лишиться той свободы над вещами, которой требует от нас наш идеал». Едва ли не тождество с приведенной выше фразой Шкловского обнаруживается в следующих высказываниях Ницше: «.мы привыкли мыслить. танцуя.»; «ум философа» - «хороший танцор»75. Здесь же отметим предваряющее сходство формалистического смеха с постмодернистским, хотя тональность у них разная. У формалистов (как в значительной мере у Ницше) смех веселый, радостный, задорный. У постмодернистов -иной. Так, М. Фуко в книге 1966 г. утверждал, что желание «исходить из человека в своем поиске истины» есть «несуразная и нелепая» рефлексия, которой «можно противопоставить лишь философический смех, то есть, иначе говоря, безмолвный смех»76. Однако, несмотря на некоторые отличия, крен в сторону обезличия человека имел место во всех приведенных случаях.
Эмоция смеха воспринимается как «формальная» реакция на впечатления извне, не связанная с душевной жизнью, носит отчуждающий характер. Смех в концепции формалистов функционально редуцирован - это по преимуществу осмеяние, отвержение, ирония, а не «сообщительная веселость» (по П.А. Вяземскому). Вероятно, поэтому понятие «отчуждение», столь значимое для формализма, остается вне логической оппозиции (ср. материал - прием, автоматизация - остранение). В качестве лексической пары к нему напрашивается слово «причастность», ставящая смеху границы, но ее-то у формалистов нет.
«Ирония без берегов», как известно, может вести в тупик нигилизма, бесчеловечности, обезличенности, что болезненно ощущал тот же Ницше: «.привычка к иронии. портит характер, она придает ему постепенно черту злорадного превосходства. начинаешь походить
74 Шкловский В.Б. О современной русской прозе // Шкловский В.Б. Гамбургский счет: Статьи - воспоминания - эссе (1914-1933). С. 195. Особенно настойчиво о том же писал Лев Лунц из «Серапионовых братьев», наставником которых наряду с Е.И. Замятиным считался Шкловский. Подробнее о тяготении литературоведов в 1920-е годы к авантюрной веселости см.: Хализев В.Е. Жанровые предпочтения формалистов и М.М. Бахтина // Филологические науки. 2006. № 2. С. 3-12.
75 Ницше Ф. Веселая наука (la gaya scienza) // Ницше Ф. Соч.: В 2 т. Т. 1. М., 1996. С. 581, 691, 707.
76 Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. СПб., 1994. С. 363.
на злую собаку, которая, кусаясь, к тому же научилась и смеяться»77. О негативном потенциале тотальной иронии писали А.А. Блок в статье «Ирония» (1908), характеризуя ее как болезнь, буйство, кощунство, результат опьянения, как симптом утраты человеческого в человеке; в 1918 г. - С.Н. Булгаков: «Что-ж! теперь выигрышное время для иронии и злорадства.»78 Ирония, не знающая границ, и в последующие десятилетия нередко оборачивалась тотальным отрицанием человеческого в человеке. Осмеяние, лишенное веских идейно-нравственных оснований, легко вносит в отношения людей дестабилизацию и отчуждение, рознь и вражду; насмешливость перерождается в мелочную и недостойную издевку, глумление. По словам Б.Ф. Егорова, «переполненность культуры иронией означает. разрушение идеала и нормативности вообще, выдвижение релятивизма и цинизма как ведущих черт мировоззрения»79.
Справедливости ради нужно добавить, что позитивной стороной формалистического смеха было освобождение литературы от пафоса учительства и наставничества. Иронический взгляд на мир при всей его односторонности способен раскрепощать читателя. Формалисты заговорили о великом без придыхания (их наследниками в этом отношении стали А.Д. Синявский, А.В. Белинков, Ю.А. Карабчиевский), да и «сообщительная веселость» была им самим хорошо знакома, хотя это был только узкий круг единомышленников. В.А. Каверин, близко знавший Тынянова, вспоминал: «.это был человек необыкновенного душевного веселья, которое сказывалось решительно во всем», «обладавший редким даром перевоплощения, смешивший друзей и сам смеявшийся до колик, до упаду». А вот что о нем же писал Чуковский: «Его ум, такой разнообразный и гибкий, мог каждую минуту взрываться целыми фейерверками экспромтов, эпиграмм, каламбуров, пародий.»80 Здесь, безусловно, видится органика соответствия программы «веселого искусства» и личности Тынянова. Забавность Шкловского, по мнению Л.Я. Гинзбург, таила под собой «большую подлинную человечность»81.
77 Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое. Книга для свободных умов // Ницше Ф. Соч.: В 2 т. Т. 1. С. 411.
78 Булгаков С. На пиру богов. Pro и contra. Современные диалоги // Из глубины: Сборник статей о русской революции. М., 1990. С. 93.
79 Егоров Б.Ф. Славянофильство, западничество и культурология // Из истории русской культуры. Т. V (XIX век). М., 2000. С. 474.
80 Юрий Тынянов. Писатель и ученый. Воспоминания. Размышления. Встречи. М., 1966. С. 32-33, 112.
81 Гинзбург Л.Я. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. СПб., 2002. С. 314,
Наконец, еще один парадокс, который можно отметить, заключался в том, что формалисты, страстно утверждаясь, со временем подвергали себя суровой самокритике. Так, Шкловский жаловался своему другу на недостаточность знаний. Вот ответ Эйхенбаума (1957): «Не скорби насчет "образования" - ты нужен был истории таким, каков есть»82. А Томашевский свой доклад 1922 г. о формальной школе начал фразой: «Формальный метод умер»83 - слова, сказанные в период ее расцвета. Впрочем, здесь мы видим не только парадокс, но и печальное пророчество.
III
Если методология формалистов изучена сравнительно неплохо, то работ об их мировоззрении написано мало84. Одна из первых -«К вопросу о формальном методе» (1923) В.М. Жирмунского. Ученый отмечал плодотворность и, одновременно, ограниченность, односторонность формалистического мировоззрения. Сегодня можно с высокой степенью определенности говорить о том, что в его основе, как и в методологии, лежал принцип парадокса.
Начать с того, что монистической теории сопутствовало релятивистское мировоззрение формалистов, которое стимулировалось не только работами Кроче и Бергсона, философией Ницше (из чего не следует, что все эти авторы сами были релятивистами), но и теорией относительности в ее односторонней интерпретации. «... Вряд ли в самой литературе есть нравственность», - отмечал Шкловский в 1923 г.85, а позже (1928) писал Тынянову: «Нужно непременно разрушать свою жизнь. Иначе она склеротируется и мы захлебнемся в добродетели»86. Как видно, нравственное начало отброшено в сторону, равно как философия (о чем уже говорилось). Эту опорную для мировоззрения формалистов позицию естественно было бы назвать релятивизмом «без берегов», когда отвергаются представления о бытийных константах.
82 КертисДж. Борис Эйхенбаум: его семья, страна и русская литература. СПб., 2004. С. 338.
83 Томашевский Б.В. Формальный метод // Современная литература: Сб. статей. Л., 1925. С.144.
84 См., в частности, серьезную, но не бесспорную в отдельных моментах монографию: Левченко Я.С. Другая наука: Русские формалисты в поисках биографии. М., 2012.
85 Шкловский В. Литература и кинематограф. С. 58.
86 Из переписки Ю. Тынянова и Б. Эйхенбаума с В. Шкловским / Вступ. заметка, публ. и коммент. О. Панченко // Вопросы литературы. 1984. № 12. С. 194. Очевидно, сформулированную Шкловским позицию можно расценивать как реакцию на советский дидактизм (ср. «Торжество добродетели» В.В. Набокова (1930)).
Первым поборником такого миропонимания (нефилософской философии) выступил Якобсон в статье «Футуризм» (1919): «. изгнание абсолюта - главный пафос нового времени, злоба текущего дня». И еще: «.принцип относительности и футуристский "долой" рушат огороды старой культуры»87. Якобсон приводит несколько цитат из работ физиков, которые истолковывали открытия Эйнштейна в релятивистском духе. Однако заметим, что крупные философы начала ХХ в. не видели достаточных оснований для подобного рода интерпретаций. Об этом говорили и Бергсон (родство с его идеями особенно ощущал молодой Эйхенбаум), и С.А. Аскольдов, по словам которого «глубочайшим заблуждением» является мнение, «что революция в физике есть революция и в философии»88.
Вслед за Якобсоном предельно резкие суждения о «незначимости» мировоззрения для поэтического творчества высказывал Шкловский в книге «О теории прозы» (1928): «Философское мировоззрение у писателя - это его рабочая гипотеза. Говоря точнее, бытием литературной формы определяется сознание писателя». И далее: «Мировоззрение поэта ... является материалом для построения стихов»89. О том, как низко ценился материал, по сравнению с приемами, речь уже шла. Релятивизм Шкловского переходил в литературно-идеологическое приспособленчество (хотя не исключено, что причиной мог быть элементарный страх) в 1930-1940-е годы: «Его мышление как бы распадалось на две несоединимые (у него) сферы - одну "формальную", другую - нет»90. И эта раздвоенность, по словам А.П. Чудакова, стала привычкой. Компромиссы в целях самосохранения могли заходить достаточно далеко: в 1944 г. Шкловский отрекся от Зощенко, а в 1958-м присоединился к травле Пастернака.
Парадоксальностью была отмечена и общественная позиция лидеров формальной школы. С одной стороны, она проявлялась в безусловном приятии революции и большевистской политики. «Мы (ОПОЯЗ) не трусы... Мы любим ветер революции»91, - декларировал Шкловский. После смерти В.И. Ленина имела место безмерная апология его языка. В специальном номере журнала «ЛЕФ» за 1924 г.
87 Якобсон Р. Работы по поэтике. С. 415.
88 Аскольдов С.А. Время и его преодоление // Мысль. 1922. № 3. С. 83.
89 ШкловскийВ.Б. Андрей Белый // Шкловский В.Б. Гамбургский счет: Статьи -воспоминания - эссе (1914-1933). С. 213, 234.
90 Чудаков А. Виктор Шкловский; два первых десятилетия // Чудаков А. Слово - вещь - мир. От Пушкина до Толстого. Очерки поэтики русских классиков. М., 1992. С. 212.
91 Шкловский В.Б. Я пишу о том, что бытие определяет сознание. // Шкловский В.Б. Гамбургский счет: Статьи - воспоминания - эссе (1914-1933). С. 310.
читаем, что Ленин поднял на «новый этап» революционный стиль (Тынянов)92, который примыкает к толстовскому (Шкловский)93, а отношение вождя к слову отличает «редкая для политического деятеля осторожность и чуткость» (Эйхенбаум)94. В то же время формалисты ратовали за независимость искусства от идеологии и политики. В начале 1920-х годов Шкловский писал: «Искусство не там, где идеология, а там, где мастерство...»95 И далее: «Какое мне дело до идеологии?»96 По мысли Шкловского, любой человек как-то включен в сферу общественно-политической жизни, но художнику слова и тому, кто пишет о литературе, не стоит выражать собственное отношение к современности, ведь искусство автономно. Этому же времени принадлежит и другое высказывание, вызвавшее крайне негативные отклики и упрек в аполитичности позднее, в эпоху разгрома формализма: «Искусство всегда было вольно от жизни, и на цвете его никогда не отражался цвет флага над крепостью города»97.
Мироотношение лидеров формальной школы - это своеобразный сплав эстетизма («искусствоцентризма») с революционным радикализмом. Революционность мыслилась и переживалась Якобсоном, Шкловским, Эйхенбаумом не как прямая причастность политической борьбе, а как бескомпромиссное отвержение укорененных в стране литературно-художественных, общекультурных традиций. К примеру, Шкловский пишет о том, что «почтить память можно не только каждением "благовонной травы", но веселым делом разрушения»98. Показательно также письмо Эйхенбаума 1921 г., адресованное Жирмунскому: «.ты не пережил никакого перелома... здесь-то мы с тобой и разошлись... И вот это-то твое сопротивление, это желание сохранить свое прошлое, свою самостоятельность пугает меня в тебе и вызывает иногда раздражение... пугает, что в тебе мало фанатизма»99. Приведем еще одно высказывание Эйхенбаума из статьи «Теория
92 Тынянов Ю. Словарь Ленина-полемиста // ЛЕФ. 1924. № 1. С. 110.
93 Шкловский В. Ленин, как деканонизатор // ЛЕФ. 1924. № 1. С. 55.
94 Эйхенбаум Б. Основные стилевые тенденции в речи Ленина // ЛЕФ. 1924. № 1. С. 62.
95 ШкловскийВ.Б. Письмо о России и в Россию // Шкловский В.Б. Гамбургский счет: Статьи - воспоминания - эссе (1914 - 1933). С. 150.
96 Шкловский В.Б. Три года (из книги «Сентиментальное путешествие») // Там же. С. 180.
97 Шкловский В.Б. «Улля, улля», марсиане!» // Шкловский В.Б. Гамбургский счет: Статьи - воспоминания - эссе (1914-1933). С. 79. Заявленная позиция также разделялась группами «Серапионовы братья» и «Перевал».
98 Шкловский В. «Евгений Онегин» (Пушкин и Стерн) // Очерки по поэтике Пушкина. Берлин, 1923. С. 220.
99 Переписка Б.М. Эйхенбаума и В.М. Жирмунского / Публ. Н.А. Жирмунской и О.Б. Эйхенбаум // Тыняновский сборник: Третьи Тыняновские чтения. Рига, 1988. С. 314.
"формального метода"» (1926): «История требовала от нас настоящего революционного пафоса - категорических тезисов, беспощадной иронии, дерзкого отказа от каких бы то ни было соглашательств» (заметим, что «соглашательство» - типичное выражение из речи Ленина, который называл соглашателями меньшевиков). И далее: «.пафос нашей историко-литературной работы должен был быть пафосом разрушения и отрицания, каким был и первоначальный пафос наших теоретических выступлений»100.
Неотвратимо встает вопрос: во имя чего отвергалось все устойчивое, стабильное, традиционное? Отвечая на него, не обойтись без понятия утопия. Наряду с ницшеанством и марксизмом, космизмом и «новым религиозным сознанием» формализм - одно из звеньев русского утопизма начала ХХ в. Формалисты ставили перед собой масштабную задачу: на основе новой науки о литературе преобразить искусство и психологию восприятия людьми окружающего. Шкловский был убежден в том, что участвует в создании современной эпохи. Имели место групповое самовозвышение («.я не гений. Юрий тоже не гений. Если ты тоже не гений, то все благополучно. А гении мы сообща»101), а в конечном счете - разочарования и печали. Не только из-за гонений, но по причинам внутренним.
В конце 1920-х годов и позже Шкловский высказывал мучительное недовольство собой. Эйхенбауму писал о себе в третьем лице так: «.обострил себя и ококетил. В своем некультурном хозяйстве он не обрабатывал, а царапал землю. Пора осесть на пашню. Пора начать третью жизнь, жизнь немца.»102 Вероятно, имелось в виду привычное представление о немецком педантизме, обстоятельности, а в данном контексте - высоком академизме.
Внешне более или менее благополучная жизнь Эйхенбаума (репрессиям он не подвергался, хотя после увольнения в 1949 г. из ЛГУ и ИРЛИ был готов к аресту) проходила в атмосфере душевной подавленности. В дневнике начала 1950-х встречается запись: «Иногда с трудом держу себя в руках; подите вы все к чертям - и оставьте меня в покое»103. Вот и другие слова того же времени: «Писать "терминами"
100 Эйхенбаум Б.М. Теория «формального метода» // Эйхенбаум Б.М. О литературе: Работы разных лет. С. 379, 403.
101 Из переписки Ю. Тынянова и Б. Эйхенбаума с В. Шкловским / Вступ. заметка, публ. и коммент. О. Панченко // Вопросы литературы. 1984. № 12. С. 189.
102 Цит. по: Хмельницкая Т. Неопубликованная статья о В. Шкловском / Публ. А. Громова-Колли // Вопросы литературы. 2005. № 5. С. 32.
103 Цит. по: ЧудаковаМ., ТоддесЕ. Наследие и путь Б. Эйхенбаума // Эйхенбаум Б.М. О литературе: Работы разных лет. С. 30.
(имеется в виду официозная лексика марксистского литературоведения. - В.Х., А.Х.) не могу, а языка теперь нет»104.
Тынянов все чаще жаловался на подавленное настроение. Так, в 1929 г. он признавался: «Боюсь думать о скуке, которая растет, подрастает и в будущем году уже будет совсем старая»105. В письме Эйхенбаума к Шкловскому встречаем сходную характеристику: «Юра замкнулся, окружен книгами, живет воображением, гордостью и иронией»106. По-видимому, Кюхельбекер и в особенности Грибоедов как герои тыняновских романов «Кюхля» (1925) и «Смерть Вазир-Мухтара» (1928) с присущим им настроением безысходности в какой-то мере автопсихологичны.
И, быть может, самое печальное - сетования на отсутствие последователей. Шкловский в 1957 г. писал: «Не увижу жатвы. Нет учеников»107. Эйхенбаум в дневнике (1952) замечал о молодых литературоведах: «Страшные расхождения поколений: совсем не понимаем друг друга»108. Тынянов о своих младших современниках высказывался в том же ключе: «Это поколение худосочное, мы оказались плохим питательным материалом, а они плохими едоками»109. Здесь уместно процитировать откровенную запись одной из его учениц, Л.Я. Гинзбург: «Тынянов явил собой удивительный образец какой-то мелкой гениальности. Его назовешь (слегка поперхнувшись) - гениальным ученым, но большим ученым его не назовешь никак»110. Встречаются высказывания и покруче, но приводить их не хочется.
Такова судьба лидеров русского формализма. «Мы. крепко спаяны историей.»111 - писал Эйхенбаум Шкловскому. Но, несмотря на тесные связи внутри группировки, каждый из друзей осознавал свое трагическое одиночество. «Мир не переделан нами»112 - вот слова Шкловского, весомые не как символ жизненного заблуждения и поражения формалистов, а как несовпадения грандиозности той задачи, которую они перед собой ставили, и того нового мира, в котором они стали жить. Это была утопия преображения мира на почве обогаще-
104 Там же. С. 29.
105 Из переписки Ю. Тынянова и Б. Эйхенбаума с В. Шкловским / Вступ. заметка, публ. и коммент. О. Панченко // Вопросы литературы. 1984. № 12. С. 200.
106 Там же. С. 201.
107 Там же. С. 214.
108 Цит. по: Чудакова М., Тоддес Е. Наследие и путь Б. Эйхенбаума // Эйхенбаум Б.М. О литературе: Работы разных лет. С. 30.
109 Из переписки Ю. Тынянова и Б. Эйхенбаума с В. Шкловским / Вступ. заметка, публ. и коммент. О. Панченко // Вопросы литературы. 1984. № 12. С. 199-200.
110 Гинзбург Л.Я. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. С. 385.
111 Из переписки Ю. Тынянова и Б. Эйхенбаума с В. Шкловским / Вступ. заметка, публ. и коммент. О. Панченко // Вопросы литературы. 1984. № 12. С. 188.
112 Там же. С. 211.
ния человеческого восприятия с помощью нового искусства (прежде всего - словесного) и новой науки о нем.
Список литературы
Адамович Г.В. Литературные беседы: <В 2 кн.> Кн. 1. СПб., 1998. Анкета к 100-летию со дня рождения Ю.Н. Тынянова // Тыняновский сборник: Седьмые Тыняновские чтения. Рига; М., 1995 - 1996. Аскольдов С.А. Время и его преодоление // Мысль. 1922. № 3. Аскольдов С. Форма и содержание в искусстве слова // Литературная мысль. Вып. 3. Л., 1925.
Белоус В.Г. ВОЛЬФИЛА [Петроградская Вольная Философская Ассоциация]: 1919 - 1924: В 2 кн. М., 2005. Берг М. Гамбургский счет // Новое литературное обозрение. 1997. № 25. Бергсон А. Восприятие изменчивости. СПб., 1913. Бергсон А. Воспоминание настоящего. СПб., 1913. Бочаров С.Г. Филологические сюжеты. М., 2007.
Булгаков С. На пиру богов. Pro и contra. Современные диалоги // Из глубины:
Сборник статей о русской революции. М., 1990. Бюлер К. Теория языка. М., 1993.
Виноградов В.В. Избранные труды. О языке художественной прозы. М., 1980.
Винокур Г.О. Филологические исследования: Лингвистика и поэтика. М., 1990.
Гиндин С.И. Первый конфликт двух поколений основателей русского стиховедения // Новое литературное обозрение. 2007. № 86. Гинзбург Л.Я. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. СПб., 2002. Горнфельд А. Формалисты и их противники // Литературные записки. 1922. № 3.
Дмитриев А., Левченко Я. Наука как прием: еще раз о методологическом наследии русского формализма // Новое литературное обозрение. 2001. № 50.
Дурылин С.Н. В своем углу. М., 2006. ЕгоровБ.Ф. Воспоминания. СПб., 2004.
Егоров Б.Ф. Славянофильство, западничество и культурология // Из истории
русской культуры. Т. V (XIX век). М., 2000. Затонский Д. Художественные ориентиры XX века. М., 1988. Из переписки Ю. Тынянова и Б. Эйхенбаума с В. Шкловским / Вступ. заметка, публ. и коммент. О. Панченко // Вопросы литературы. 1984. № 12. Кертис Дж. Борис Эйхенбаум: его семья, страна и русская литература. СПб., 2004.
Кроче Б. Эстетика как наука о выражении и как общая лингвистика. Ч. 1. М., 1920.
Левченко Я.С. Другая наука: Русские формалисты в поисках биографии. М., 2012.
Медведев П.Н. Формальный метод в литературоведении. М., 2003. Ницше Ф. Соч.: В 2 т. М., 1996.
Пастернак Б.Л. Полн. собр. соч.: В 11 т. Т. 3. М., 2004.
Пастернак Б.Л. Полн. собр. соч.: В 11 т. Т. 7. М., 2005.
Переверзев В.Ф. Гоголь. Достоевский. Исследования. М., 1982.
Переписка Б.М. Эйхенбаума и В.М. Жирмунского / Публ. Н.А. Жирмунской и О.Б. Эйхенбаум // Тыняновский сборник: Третьи Тыняновские чтения. Рига, 1988.
Рейтблат А.И. Как Пушкин вышел в гении: Историко-социологические очерки о книжной культуре Пушкинской эпохи. М., 2001.
Русская теория: 1920-1930-е годы. М., 2004.
Структурализм: «за» и «против». М., 1975.
Сухих С.И. «Технологическая» поэтика формальной школы. Из лекций по истории русского литературоведения. Н. Новгород, 2001.
Томашевский Б. Теория литературы. Поэтика. 4-е изд. М., 1928.
Томашевский Б.В. Формальный метод // Современная литература: Сб. статей. Л., 1925.
Троцкий Л.Д. Литература и революция. М., 1923.
Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977.
Тынянов Ю.Н. Проблема стихотворного языка. Статьи. М., 1965.
Тынянов Ю. Словарь Ленина-полемиста // ЛЕФ. 1924. № 1.
Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. СПб., 1994.
Хализев В.Е. Жанровые предпочтения формалистов и М.М. Бахтина // Филологические науки. 2006. № 2.
Хализев В.Е. О стратегиях анализа литературного произведения // Известия РАН. Сер. лит. и яз. 2007. Т. 66. № 6.
Хализев В.Е., Холиков А.А. Русское академическое литературоведение начала ХХ века и традиция Александра Веселовского // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9. Филология. 2013. № 5.
Ханзен-Леве Оге А. Русский формализм: Методологическая реконструкция развития на основе принципа остранения. М., 2001.
Хмельницкая Т. Неопубликованная статья о В. Шкловском / Публ. А. Громова-Колли // Вопросы литературы. 2005. № 5.
Ходасевич В.Ф. Собр. соч.: В 4 т. Т. 2. М., 1996.
Чудаков А. Слово - вещь - мир. От Пушкина до Толстого. Очерки поэтики русских классиков. М., 1992.
Чуковский К.И. Собр. соч.: В 15 т. Т. 2. М., 2001.
Шкловский В.Б. Гамбургский счет: Статьи - воспоминания - эссе (19141933). М., 1990.
Шкловский В. «Евгений Онегин» (Пушкин и Стерн) // Очерки по поэтике Пушкина. Берлин, 1923.
Шкловский В. Ленин, как деканонизатор // ЛЕФ. 1924. № 1.
Шкловский В. Литература и кинематограф. Берлин, 1923.
Шкловский В. Матерьял и стиль в романе Льва Толстого «Война и мир». М., <1928>.
Шкловский В.Б. О теории прозы. М., 1983.
Шкловский В. Перечитывая свою старую книгу. // Вопросы литературы. 1983. № 11.
Шкловский В. Предпосылки футуризма // Голос жизни. 1915. № 18.
Шкловский В.Б. Сентиментальное путешествие. М., 1990.
Эйзенштейн С. Избранные произведения: В 6 т. Т. 2. М., 1964.
Эйхенбаум Б.М. О литературе: Работы разных лет. М., 1987. Эйхенбаум Б.М. О прозе. Л., 1969.
Эйхенбаум Б. Основные стилевые тенденции в речи Ленина // ЛЕФ. 1924. № 1.
Эрлих В. Наследие ОПОЯЗа // Филологические науки. 1992. № 5-6. Юрий Тынянов. Писатель и ученый. Воспоминания. Размышления. Встречи. М., 1966.
Якобсон Р. Работы по поэтике. М., 1987.
Якобсон Р. О. Формальная школа и современное русское литературоведение. М., 2011.
Сведения об авторах: ХализевВалентин Евгеньевич, докт. филол. наук, профессор кафедры теории литературы филол. ф-та МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail: [email protected]; Холиков Алексей Александрович, докт. филол. наук, старший преподаватель кафедры теории литературы филол. ф-та МГУ имени М.В. Ломоносова. E-mail: [email protected]
