CC BY
34
смыслового и символического его прочтения: Пентагон как олицетворение военной мощи США; ВТЦ как экономическое лицо нации; Шанксвилл как «собственно Америка»); 2) группа-носитель (политики во главе с президентом страны; родственники погибших; локальное сообщество); 3) аудитория (нация как таковая; родные и близкие; простые американцы); 4) мемориальный жанр (официальные панегирики; личная скорбь и горе, опосредованные литературой и поэзией; отождествление гражданских жертв с воинским подвигом). Подводя итоги своей работы, автор напоминает, что основное назначение модели теодицеи - это осмысление экзистенциальных причин, которые заставляют людей не только хранить память о коллективном опыте страдания, но и чтить этот опыт как значимый элемент культурного нарратива.
Е.В. Якимова
2015.03.003. ПЕТЕРСОН Э. РАНЫ, КОТОРЫЕ НИКОГДА НЕ ЗАТЯНУТСЯ: АНСЕЛЬМ КИФЕР И «МОРАЛЬНАЯ НЕВИНОВНОСТЬ» СТУДЕНЧЕСКИХ ДВИЖЕНИЙ И «НОВЫХ ЛЕВЫХ» ЗАПАДНОЙ ГЕРМАНИИ.
PETERSON A. Wounds that never heal: On Anselm Kiefer and the moral innocence of the West German student movements and the West German New Left // Cultural sociology. - L., 2013. - Vol. 6, N 3. -P. 367-385.
Ключевые слова: культурная травма; моральная невиновность; Ансельм Кифер; западногерманские студенческие движения; коллективная память; вина; Холокост.
Западногерманские студенческие волнения конца 1960-х годов ознаменовали собой начало морального «пробуждения» молодежи ФРГ, потребовавшей возобновления общественной дискуссии 1946 г. о коллективной вине немецкого народа. Однако к поиску жертв и ответственных за преступления нацистского прошлого «новые революционеры» приступили, вооружившись тезисом о собственной моральной невиновности в границах современного им нормативно-правового пространства. В данном контексте невиновность оказывалась прямым следствием того, что рожденные в конце 30-х - начале 40-х годов ХХ в. встретили расцвет гитлеровской Германии в возрасте «моральной невинности», предшествующем
осознанному разграничению добра и зла. Среди немногих «шестидесятников» Германии, не принявших такого априорного самооправдания, оказался известный к настоящему времени во всем мире художник Ансельм Кифер. В выборе тематики произведений - осмысление немецкого национал-социализма и связанных с ним событий: он был типичным представителем поколения бунтующих «детей войны». Обращаясь к биографии и художественным полотнам Кифера как некоего «чужого среди своих», Эбби Петерсон (Гё-теборгский университет, Швеция) стремится максимально полно раскрыть те моральные дилеммы, с которыми в процессе проработки культурной травмы Второй мировой войны столкнулись студенческие движения и «новые левые» Западной Германии [с. 367-368].
В представлении Э. Петерсон западногерманские студенческие движения, будучи частью общей волны молодежных протестов, захлестнувшей Европу и Северную Америку в конце 1960-х годов, обладали ярко выраженной национальной спецификой. Два вопроса, определявших повестку дня международных студенческих движений того времени - необходимость университетской реформы и война во Вьетнаме, - для политически активного юношества Западной Германии были опосредованы неизжитым наследием Третьего рейха [с. 369].
Студенты-«шестидесятники» ФРГ осознавали, что на практике выстраивание системы высшего образования на основе гум-больдтовских идеалов академической свободы и приоритета чистой науки обернулось превращением университетов Германии в «удельные вотчины» отдельных профессоров. Сложившаяся система авторитарного управления обусловила уязвимость классической модели немецких научно-исследовательских центров в контексте агрессивной национал-социалистической пропаганды. Страх перед повторением прошлого диктовал активистам студенческих движений выдвинуть требование демократизации высшей школы и перехода к коммуникативным практикам «критического университета».
В осуждении войны во Вьетнаме протестующие изначально ограничивались призывами к миру, однако после того как антивоенную кампанию возглавили крайне «левые» силы, тональность
критических выступлений изменилась. Цитируя Н. Томаса1, автор указывает, что для «левых» Вьетнамская война стала последним доказательством морального банкротства западных капиталистических обществ, в то время как «поддержка, оказанная американцам правительством Bundesrepublik, еще с большей очевидностью продемонстрировала, что Западная Германия все еще остается фашистским государством» [с. 369].
К 1965 г. основным объектом критики студенческих движений стала инициатива Христианско-демократического союза Германии по принятию новых «чрезвычайных законов» - Notstandgesetze. Данный проект, предполагавший возможность существенного ограничения гражданских прав в случае возникновения кризисных ситуаций, вызвал у многих немцев однозначно негативные ассоциации с законом 1933 г. о предоставлении особых полномочий гитлеровскому правительству. С формированием в 1966 г. «большой коалиции» в составе консервативного блока Христианско-демокра-тического союза и Христианско-социального союза (ХДС/ХСС), а также (ранее выступавшей против Notstandgesetze) Социал-демократической партии Германии (СДПГ) парламентская оппозиция инкорпорировалась в государственный аппарат. По мнению Э. Петерсон, разочарование от «сговора» партий истеблишмента еще больше подогрело общественное недовольство. Протестные акции начали восприниматься молодыми людьми как единственный способ быть услышанными. На фоне резкого усиления негативных настроений молодежи окончательно сформировалась внепарламентская оппозиция, ядром которой стал Социалистический союз немецких студентов (ССНС) - ведущая сила студенческого движения ФРГ.
Тем не менее вплоть до 1967 г. студенческие протестные движения ФРГ, объединявшие всего лишь несколько сот человек, оставались маргинальной политической силой. Однако после того как во время разгрома демонстрации против визита иранского шаха Мохаммеда Резы Пехлеви в ФРГ сотрудник криминальной полиции Западного Берлина Карл-Хайнц Куррас смертельно ранил сту-
1 Thomas N. Protest movements in 1960s West Germany. - Oxford; N.Y.: Berg,
2003.
дента Бенно Онезорга, выступления молодежи охватили всю страну, перестав быть специфической чертой столичного региона [с. 370].
Убийство Б. Онезорга стало одним из тех кирпичиков, что вымостили дорогу немецкому левому радикализму. В конце 1970-х годов массовое студенческое движение раскололось изнутри на политическое крыло, увязшее во фракционных спорах по вопросам интерпретации идей марксизма и легитимности применения насилия, и антиавторитарное контркультурное течение. Ряд молодежных активистов, в частности члены «Фракции Красной Армии» (РАФ), избрали для себя терроризм как метод борьбы с госаппаратом и буржуазией. Остроту проблемы морального выбора, стоящей перед молодежью того времени, Э. Петерсон иллюстрирует словами А. Кифера1: «Семидесятые в Германии стали периодом конфликта вокруг РАФ. Я выходил на демонстрации, когда умер Хольгер Майнс2. Причем я покончил с этим, когда началась история с Гансом-Мартином Шлейером3. Некоторые из моих однокурсников были рады тому, что Шлейер умер. Подобное хладнокровное отключение всех чувств было настолько диким, что я оказался вынужденным дистанцироваться от всего этого» [с. 371].
Э. Петерсон признает справедливость наблюдений Й. Фогта и С. Брокманн4, констатировавших, что студенческие выступления в ФРГ по существу явились культурной революцией, которая привела к расширению демократических реформ в стране. С начала активизации студенческих движений вопрос о коллективной вине немецкого народа твердо закрепился в общественной повестке дня, не в последнюю очередь за счет возникновения целой альтернатив-
1 Цит. по: Anselm Kiefer / Ed. by G. Celant. - Milan: Skira, 2007. - P. 413.
2
Хольгер Клаус Майнс - немецкий студент-кинематографист, присоединившийся к РАФ в начале 1970-х годов. Скончался в тюрьме от истощения после восьминедельной голодовки протеста. - Прим. реф.
3
Ганс-Мартин Шлейер - бывший член CC, после войны - президент Западногерманского союза промышленников, похищенный 5 сентября 1977 г. в Кёльне боевиками РАФ, которые выдвинули требование предоставить свободу своим находящимся в заключении товарищам. После смерти последних Шлейер был расстрелян. Его тело было найдено 19 октября 1977 г. в г. Мюлуз во Франции. -Прим. реф.
4 Vogt J., Brockmann S. Have the intellectuals failed? On the socio-political claims and the influence of literary intellectuals in West Germany // New German critique. - Durham (NC), 1993. - N 58. - P. 3-23.
ной «культуриндустрии» (alternative «cultural industries»), открывшей новые пространства для публичных дискуссий, критической рефлексии и обсуждения. Благодаря появлению альтернативных издательских проектов, театральных фестивалей, художественных выставок и т.п. возможности очередного поколения протестной интеллигенции значительно возросли. Формирование дополнительных культурных пространств позволило писателям, художникам и музыкантам расширить аудиторию своих политических призывов [с. 371].
Э. Петерсон отмечает, что в социальном протесте творческой интеллигенции обычно отводится одна из двух ролей: ведущей силы движения или воплощения его идеалов, своеобразного носителя истины. Однако, продолжает она, Ансельм Кифер, безусловно входивший в пространство контркультуры западногерманского студенческого движения, никогда не воспринимался им в качестве символа протеста и не претендовал на такую роль. В данном контексте автор статьи предлагает обратить внимание на то, что нередко, солидаризируясь с протестным движением в определении болевых точек общества, отдельные представители интеллигенции отвергают предлагаемые в его рамках механизмы решения намеченных проблем. Оказавшись на периферии порожденного общественным движением дискурса, творцы-одиночки раздвигают его границы. Таким образом, в результате изменения смысловых рамок интерпретации истории движения происходит расшатывание идеологических основ последнего. Система социальных представлений, обеспечивающих единство и согласованность действий всех участников группы, оказывается под угрозой. В силу этих причин, утверждает Э. Петерсон, «Ансельм Кифер стал... бельмом в глазу студенческих движений Германии с его настойчивым отрицанием отсутствия моральной вины своего поколения за зверства, совершенные в ходе Второй мировой войны» [c. 372].
Автор отмечает, что в Западной Германии неизменно актуализируемый в студенческих движениях межпоколенческий конфликт усугублялся вопросом: «Папочка, что ты делал во время войны?» [с. 372]. Э. Петерсон соглашается с выводами Л. Зальтц-
мана1 о том, что «антиавторитарный протест 1968 г. - подчеркнуто адресованный поколению, ответственному за нацизм, - свидетельствовал о драматизме противостояния отцов и детей, вынося напряжение динамики эдипова комплекса на передний план культурной и социальной жизни» [с. 373]. Острота этого конфликта нашла отражение в развитии немецкого неоэкспрессионизма, значительным, хотя и весьма противоречивым, представителем которого был А. Кифер.
В понимании целей своей работы А. Кифер, утверждает Э. Петерсон, был крайне далек от непомерно раздутого представления о врачующем потенциале искусства. Для него ответом на отчаянно-безнадежный вопрос Пауля Целана о возможности или невозможности искусства, в особенности немецкого, в мире после Освенцима стала убежденность в том, что творчество не способно излечить или принести покой, но может поставить нас лицом к лицу с правдой жизни и памятью о содеянном. В доказательство автор приводит признание самого А. Кифера: «К сожалению, я не верю в прогресс истории в направлении к райскому блаженству... Освенцим, увы, не делает невозможными новые "освенцимы"»2 [с. 373].
А. Кифер, родившийся незадолго до капитуляции нацисткой Германии, мог бы свести вопрос о вине немецкого народа к тезису о «грехах отцов», подобно тому, как это сделала основная масса студентов-шестидесятников. Однако все его произведения, в том числе и скандальный цикл фотографий «Оккупации»3, проникнуты болью от ощущения личной причастности к постыдному прошлому
1 Saltzman L. Anselm Kiefer and art after Auschwitz. - N.Y.: Cambridge univ. press, 1999. - P. 49.
2 Цит. по: Anselm Kiefer / Ed. by G. Celant. - Milan: Skira, 2007. - P. 407.
В серии черно-белых фотографий «Оккупации» (1969) художник запечатлел самого себя в различных уголках Франции, Италии и Швейцарии с поднятой в нацистском приветствии рукой. Как утверждал сам А. Кифер, «это была оккупация, вторжение в область того, что оказалось "заметенным под ковер". Она бы носила характер анахронизма, если бы национал-социализм прекратил свое существование. Но он не уничтожен - он все еще существует. На сегодняшний день пока еще скрытно... Но если предать все забвению, он не замедлит прийти. Подобного рода вещи не должны быть забыты, национал-социализм просто не может быть забыт». Цит по: Anselm Kiefer / Ed. by G. Celant. - Milan: Skira, 2007. - P. 472. -Прим. реф.
своей родины. «Где бы мы ни увидели железнодорожные пути, мы думаем об Освенциме, - цитирует Э. Петерсон слова художника, -и так будет всегда» [с. 374]. Автор статьи интерпретирует данное высказывание в русле логики британского историка искусств С. Шамы1. В представлении последнего обозначенные «железнодорожные пути» символизировали для Кифера раны на теле западной культуры, которым не суждено зарасти никогда.
Конкретизируя причины неприятия А. Кифера «новыми левыми», выросшими из западногерманских студенческих движений 1960-х годов, автор выделяет ряд следующих обстоятельств. Во-первых, экспрессионизм, традиции которого творчески переосмысливал А. Кифер в своей «живописи выжженной земли», ассоциировался в Германии с нацистским искусством. За формой проработки культурной травмы отечества, избранной А. Кифером, надолго закрепился ярлык эстетической регрессии и политического китча, поскольку она не отвечала художественным идеалам «новых левых», склонявшихся (в силу неомарксистской ориентации) к критическому реализму [с. 376]. Во-вторых, свобода обращения А. Кифера с табуированными темами и символами нацистского прошлого служила поводом для обвинения его в заигрывании с авторитаризмом. Ситуацию усугубляло то, что при откровенно политическом содержании своих работ художник открыто признавался в том, что не разделяет взглядов ни одной из современных ему немецких политических партий [с. 377]. В-третьих, крайнее раздражение «новых левых» вызывала необходимость испытывать чувство стыда, когда в силу известности Кифера столь болезненные для немцев темы оказывались вынесены на международное обсуждение.
Однако, по мнению Э. Петерсон, критики А. Кифера не приняли в первую очередь его отношения к проблеме исторической памяти и вины немецкого народа. Позиция художника по данному вопросу оттолкнула от него как консерваторов, стремившихся к «нормализации» нацистского прошлого путем забвения, так и «новых левых», призывавших общество к рефлексии в отношении периода гитлеровского правления. Шокирующие произведения А. Кифера дестабилизировали достигнутый «левыми» силами кон-
1 Schama S. Hang-ups: Essays on painting (mostly). - L.: BBC books, 2005. -
P. 255.
сенсус в отношении содержания политики «преодоления прошлого» - Vergangenheitsbewaltigung. В отличие от активистов студенческих движений и их последователей, А. Кифер не ограничился обвинением отцов и дедов - он заключил самого себя как представителя немецкого народа в пространство драмы Третьего рейха и порожденной ею культурной травмы. Кифер радикально расширил предложенную К. Ясперсом концепцию четырех видов вины - уголовной, политической, моральной и метафизической1. Он дополнил эту схему понятием культурной коллективной вины, подразумевающим экзистенциальную ответственность каждого нового члена общества за преступные или ошибочные действия своих предшественников. Но Кифер выступал со своей проповедью морального самообвинения в тот период, когда ФРГ отчаянно нуждалась в демократическом импульсе, который усердно старались придать ей левые силы. Претензии студенческих движений на роль носителей истины о прошлом и будущем страны были с таким доверием восприняты обществом, поскольку они озвучивались с олимпийских высот моральной невиновности, присвоенной себе «шестидесятниками». Зажатые между страхом коллективной ответственности и пониманием необходимости проработки прошлого, западногерманские студенческие движения выбрались из этой ловушки, противопоставив себя как второе, невинное поколение преступному поколению отцов. Те же, чей подростковый период пришелся на годы гитлеровского правления, поколение «без пятен, но не без опыта», сняли с себя ответственность за ужасы Холокоста тезисом «знания без вины». Моральный авторитет отсутствия вины за злодеяния прошлого позволял молодежному левому движению направлять политическую дискуссию об определении будущего новой, демократической Германии.
Детально проанализировав точки расхождения А. Кифера как «немца среди немцев» с бунтующей интеллигенцией своего времени, Э. Петерсон в заключение приходит к выводу, что именно вопрос о механизмах проработки культурной травмы Германии явился основной дилеммой, с которой столкнулось студенческое движение в своем развитии. Разрушение концепта «моральной невинности» грозило подорвать основы идентичности «новых левых»
1 Jaspers K. The question of German guilt. - N.Y.: Fordham univ. press, 2001.
2015.03.004-006
и поставить под сомнение возложенную ими на себя миссию [с. 382].
А.М. Понамарева
2015.03.004-006. КУЛЬТУРНЫЕ ТРАВМЫ И ПАМЯТЬ В ИРЛАНДИИ. (Сводный реферат).
2015.03.004. GOARZIN A. Articulating trauma // Études irlandaises. -Rennes, 2011. - Vol. 36, N 1. - P. 11-22.
2015.03.005. BARCAT Ch. Vérité et justice comme remèdes au trauma: Bloody Sunday et l'enquête Saville // Études irlandaises. - Rennes, 2011. - Vol. 36, N 1. - P. 91-106.
2015.03.006. Ó HAODHA M. Travellers and communal identity: Memory, trauma and the trope of cultural disappearance // Études irlandaises. -Rennes, 2011. - Vol. 36, N 1. - P. 43-57.
Ключевые слова: Ирландия; теория культурной травмы; Кровавое воскресенье; правда; справедливость; странники; культурное меньшинство.
Один из номеров журнала исследований истории, культуры и общества Ирландии «Études irlandaises» за 2011 г. посвящен культурной травме в ее различных проявлениях в данной стране. В своей редакционной статье Анна Гоарзен (Европейский университет Бретани, г. Ренн, Франция) определяет травму как внутреннюю катастрофу, иными словами, как опыт, который подавляет индивида физически и символически и который индивид не способен контролировать. Как пишет Джеффри Хартман, травму образуют два элемента - травмирующее событие и то, что после этого остается с человеком, своего рода не рационализованная память о событии1. Подобный опыт оказывается для людей, с ним столкнувшихся, слишком тяжелым, чтобы с ним справиться, в итоге он остается не отрефлексированным, уходит в подсознание и продолжает приносить страдания (вызывая гипервозбудимость или, наоборот, пассивность, а также ощущение, что «все происходит в этот самый момент»). Согласно Кэти Карут, травма представляет собой кризис правды, истории и нарративного времени, как, собственно, и кри-
1 Hartman G.H. On traumatic knowledge and literary studies // New literary history. - Baltimore (MD), 1995. - Vol. 26, N 3. - P. 537.
