CC BY
23
2015.03.002. СИМКО К. РИТОРИКИ СТРАДАНИЯ: ПУБЛИЧНЫЕ МЕМОРИАЛЬНЫЕ АКТЫ, СВЯЗАННЫЕ С СОБЫТИЯМИ 9/11, КАК ТЕОДИЦЕЯ.
SIMKO Ch. Rhetorics of suffering: September 11 commemorations as theodicy // American sociological rev. - Wash., 2012. - Vol. 77, N 6. -P. 880-902.
Ключевые слова: культурная социология; культурная травма; Макс Вебер; теодицея; события 9/11; мемориальные культурные практики.
Кристина Симко (социологический факультет Виргинского университета, США) обращается к анализу официальной риторики и мемориальных практик, которые применяются в США в ходе ежегодных мероприятий, посвященных памяти жертв терактов 11 сентября 2001 г. (далее - события 9/11). Ключевым инструментом исследования выступает понятие теодицеи в его толковании Максом Вебером. Задачу своей статьи автор видит в том, чтобы выявить социальную направленность государственной мемориальной риторики, связанной с событиями 9/11, и ее содержательную динамику на протяжении минувшего десятилетия. Тем самым исследовательница предполагает продемонстрировать эвристическую ценность веберовской концепции теодицеи и необходимость ее возвращения в современную социальную науку «в качестве способа социологического объяснения того, как и почему люди, в особенности политические лидеры, обращаются к культурным практикам поминовения» [с. 881]. Стратегическая же цель К. Симко -это разработка общей теории культурной социологии, где понятие теодицеи будет одной из базовых аналитических категорий.
Вслед за комментаторами М. Вебера1, Симко акцентирует строго социологический характер интерпретации немецким мыслителем термина «теодицея» - как любого содержательного объяснения событий в социальных сообществах, которое привносит смысл в пережитый коллективный опыт страданий и зла и наделяет значением утраты и жертвы. Для Вебера теодицея не ограничивалась ее религиозным контекстом; он использовал этот термин в его ана-
1 Berger P.L., Berger B., Kellner H. The homeless mind: Modernization and consciousness. - N.Y.: Vintage books, 1974.
литически-социальном измерении, а именно - для описания религиозной или светской лексики, посредством которой сообщество дает то или иное смысловое толкование присутствующим в нем страданиям и злу, подчеркивает автор статьи. Реконструируя вебе-ровскую концепцию теодицеи, она обращает особое внимание на содержащиеся в ней идеально-типические формы объяснения-оправдания. Это карма (настоящее страдание подготовлено моральными прегрешениями в прошлом), дуализм (страдание есть неизбежный спутник движения к свету, благу и добру), предопределение (страдание - часть божественного плана, ведущего к благой цели, но недоступного человеческому разуму). Идеальные типы теодицеи, по Веберу, сопряжены с конкретным шаблоном или алгоритмом включения опыта страдания в целостную картину мира.
Во второй половине ХХ - начале ХХ1 в. имели место попытки реанимировать веберовскую теодицею в теоретическом контексте социологии религии1. Автор статьи, однако, разделяет позицию П. Бергера и Э. Гидденса, согласно которой проблема теодицеи не ограничивается рамками теологии или социологии религии, поскольку принадлежит к разряду фундаментальных проблем культурных сообществ2. То, что Макс Вебер называл внутренним побуждением человека к истолкованию мира как наделенного смыслом космоса, является, по мнению Симко, «антропологической необходимостью» [с. 882], извечной, неистребимой потребностью людей, которая служит защитой от состояния аномии и способствует восстановлению «чувства онтологической безопасности» (Э. Гидденс) перед лицом страданий. Растущий культурный плюрализм обществ позднего модерна и усугубляющаяся функциональная дифференциация их структуры расширяют диапазон социальных институтов, причастных к проблеме теодицеи и ответственных за то или иное дискурсивное ее решение. В конечном счете объяснение присутствия зла и страдания в мире выходит из сферы эксклюзивной компе-
1 См., например: Hunter J.D. Subjectivization and the new evangelic theodicy // J. of the scientific study of religion. - New Haven (CT), 1982. -Vol. 21, N 1. - P. 3947; Campbell C. The easternization of the West. - Boulder (CO): Paradigm publishing, 2007.
2 Berger P.L. The sacred canopy: Elements of the sociological theory of religion. -Garden city (NY): Doubleday, 1967; Giddens A. Modernity and self-identity: Self and society in the late modern age. - Stanford (CA): Stanford univ. press, 1991.
тенции религии и становится прерогативой других ареалов общественной жизни, прежде всего - политической культуры и коллективной памяти, утверждает Симко.
Автор приводит ряд причин, подготовивших вхождение практики теодицеи в политическую культуру обществ позднего модерна. Прежде всего, происходящее обусловлено вытеснением религии - как фундамента коллективной солидарности - нацией-государством, каковое и становится главным действующим лицом в многомерных реалиях современности. Далее, именно нация-государство и государственные структуры принимают на себя функции гаранта безопасности и самой жизни членов общества («чиновники вместо священников»). Наконец, в современных национально-культурных контекстах феномен страдания приобретает иное социальное звучание и новые функции. Как отмечают в связи с этим исследователи, краеугольным камнем коллективной памяти и идентичности теперь все чаще оказываются травма и жестокость, вытесняющие с этих позиций героизм и триумф. Эта культурная динамика постмодерна нашла краткое, но емкое выражение в известном высказывании Б. Гизена о «жертвах, присваивающих себе место, которое прежде занимали герои» [цит. по: с. 883]1. На этом фоне становится очевидной связь публичных мемориальных мероприятий с проблемой теодицеи в ее социологическом измерении, подчеркивает Симко. Фокусом коллективных мемориальных практик выступает необходимость дискурсивного оправдания перенесенных страданий, артикулирование значения и смысла принесенных жертв и безопасное включение прошлой трагедии и ее последствий в ткань коллективного культурного нарратива.
Объясняя свой интерес к веберовскому понятию «теодицея» в качестве способа осмысления культурной травмы, автор обращает внимание на его масштабность и «эмоционально-экзистенциальную силу» [с. 884]. Этих качеств лишены другие концептуальные модели, где предметом и инструментом анализа также являются культурные словари - в их функциях социальной реабилитации и восстановления status quo. В частности, сказанное относится к по-
1 Giesen B. Triumph and trauma. - Boulder (CO): Paradigm publishers, 2004.
пулярным в социологии концепциям «объяснений» (accounts)1 и режимов оправдания (modes of justification)2, фокусом которых служат деформация Я-нарратива и разрушение привычных взаимосвязей вследствие жизненных коллизий и неблагоприятных социальных обстоятельств. Использование культурных словарей для объяснения или оправдания произощедшего в этих случаях имеет своей целью либо внутренний мир личности (целостность Я-кон-цепции, «сохранение лица»), либо внешние связи между участниками интеракции, которые восстанавливают их путем нового общезначимого определения ситуации. Что же касается теодицеи как дискурсивной смыслосозидающей (политико-) культурной практики, то здесь речь идет о предотвращении в рамках сообщества культурно-мировоззренческого коллапса, который может стать следствием деформации коллективного нарратива под воздействием опыта страдания. «Фиаско теодицеи», т.е. неубедительный или неэффективный поиск смысла произошедшей трагедии, чревато расшатыванием или даже крахом самих оснований социального, культурного и политического порядка, который поддерживается коллективным нарративом. Трагическим итогом распада этого нарратива становятся социально-мировоззренческий хаос, нестабильность, аномия и рессентимент, заключает Симко.
Таким образом, по мнению автора, с помощью концепции теодицеи возможен не только анализ процесса смыслосозидания в поворотные трагические моменты коллективной истории культурных сообществ, но и наглядная демонстрация конституирующей роли культурных смыслов в социальной жизни. Теодицея - это инструмент, который позволяет увидеть, как сам процесс наделения события тем или иным значением (в пределах коллективного культурного нарратива) сообщает этому событию определенную траекторию существования в коллективной памяти как «явления, наделенные смыслом». Более того, резюмирует свои теоретические аргументы Симко, именно концепция теодицеи как часть современной культурной социологии «позволяет приблизиться к пони-
1 Scott M.B., Lyman S.M. Accounts // American sociological rev. - Wash.,
1968. - Vol. 33, N 1. - P. 46-62.
2
Boltanski L., Thevenot L. On justification: Economics of worth. - Princeton (NJ): Princeton univ. press, 2006.
манию смыслосозидания как реализации человеческой потребности "sui generis"» [с. 885].
Переходя к изложению результатов эмпирического исследования риторик страдания, приуроченных к событиям 9/11, Симко подчеркивает, что его главной целью была демонстрация теории теодицеи (как инструмента культурной социологии) в действии. Дискурсивный анализ практик смыслосозидания в связи с массовой гибелью людей 11 сентября 2001 г., которые получили закрепление в официальной государственной риторике и стали частью культурного словаря американского общества, позволяет сделать вывод о ключевом влиянии процесса «обозначения» события на его вероятные истолкования в политической культуре.
Материалом для анализа практик теодицеи в связи с событиями 9/11 послужили обращения к нации и речи в Конгрессе президентов Дж. Буша и Б. Обамы (2001-2010) и публичные выступления политических деятелей и официальных лиц на ежегодных церемониях памяти жертв терактов в Нью-Йорке, Арлингтоне и Шанксвилле1. Обращение президента Буша к нации вечером 11 сентября и его речь в Конгрессе 20 сентября 2001 г. положили начало конституированию дуалистической модели теодицеи по Веберу. Лейтмотивом этих выступлений являлось противопоставление добра и зла в их воплощении американской нацией и государством (оплот свободы и гарант равных возможностей), с одной стороны, и международным терроризмом в лице «Аль-Каиды» - с другой. Космический, вселенский масштаб этого противопоставления и его безальтернативность («либо вы с нами, либо - с террористами») задавали столь же глобальные и пафосные риторические рамки для осмысления страданий и гибели людей как трагического эпизода в
1 Краткая хроника событий 11 сентября 2001 г.: ранним утром группы террористов-смертников почти одновременно захватили четыре американских авиалайнера, следовавших в Калифорнию из разных аэропортов страны. Два самолета были направлены на северную и южную башни Всемирного торгового центра на Манхэттене (Нью-Йорк); третий самолет повредил здание Пентагона (Арлингтон, пригород Вашингтона); рейс 93 потерпел крушение близ городка Шанксвилл (штат Пенсильвания) после неудавшейся попытки экипажа и пассажиров, уже имевших информацию о терактах в Нью-Йорке и Вашингтоне, вернуть себе контроль над управлением; по официальной версии, целью террористов в этом случае было здание Капитолия. В результате терактов погибли около 3 тыс. человек. -Прим. реф.
магистральном движении мира к справедливости и благоденствию. С этой точки зрения невинные жертвы, павшие от рук террористов, это неизбежная, хотя и горькая дань борьбе за благородную цель -окончательную победу добра над мировым злом. Риторика моральной оппозиции американской нации и международного терроризма получила развитие в СМИ и задала главный вектор осмысления трагедии 11 сентября в политической культуре США как благородной жертвы во имя неизбежного триумфа добра.
Дуалистический тип теодицеи оставался доминирующим в речах официальных ораторов на протяжении минувшего десятилетия, в особенности в рамках мемориальных мероприятий в Арлингтоне и Шанксвилле. Практиковались две близкие по своей социальной и политической направленности риторические стратегии: а) отождествление жертв терактов 9/11 с воинами, павшими на поле боя во славу Америки (в годы Гражданской и Второй мировой войн); б) моральное противопоставление добра и зла, толкование гибели «тех, чья жертва была не напрасна», как побуждения к истреблению мирового зла в виде «Аль-Каиды», Усамы Бен Ладена, талибов и пр. Так, в контексте дуалистической теодицеи экипаж и пассажиров рейса 93 называли первыми защитниками Америки, принесшими ей величайшую жертву (губернатор штата Пенсильвания Марк Швейкер, Шанксвилл, 2002 г.); американскими патриотами XXI столетия, вооруженными грандиозной идеей: свобода стоит того, чтобы ее защищать (глава министерства внутренней безопасности Том Ридж, Шанксвилл, 2002 г.). На церемонии в Арлингтоне (2009) говорилось о патриотах, напомнивших нации, что свобода неизбежно одержит победу над тиранией (министр обороны Дональд Рамсфелд). Президент Буш в своей речи в Пентагоне (2002) подчеркнул, что даже если жертвы и были принесены невольно, они подвигли нацию на защиту невинных во всем мире и положили начало первой в этом столетии великой борьбе (против врага номер один - международного терроризма). Тот же мотив прозвучал и в выступлении министра обороны Роберта Гейтса (Арлингтон, 2007 г.): в память о тех, кто погиб шесть лет назад, нация не остановится ни перед чем, защищая себя и свои ценности, главная из которых - свобода [с. 887].
В контексте обеих риторических стратегий фигурировали ссылки на «исторические битвы» и «павших воинов», которые сво-
ей смертью вымостили дорогу нации к мировому триумфу. Главным содержанием дуалистической теодицеи стала, таким образом, идея американской исключительности, главным риторическим приемом - «увенчание нации флагом»1. Б. Обама, сменивший Дж. Буша на посту президента США, сохранил дуалистическое толкование смысла событий 9/11, дополнив военно-патриотический аспект мемориальных мероприятий (защита «самой идеи Америки») пафосом общественного гражданского служения: в 2009 г. трагическая дата 11 сентября, которая с 2002 г. отмечалась в стране как День патриота, была переименована в Общенациональный день служения и памяти [с. 888].
Совершенно иной культурный словарь используют участники мемориальных церемоний на Манхэттене, где ежегодно 9 сентября собираются родственники погибших в результате обрушения башен ВТЦ, продолжает Симко. Здесь изначально конституировалась (и практикуется поныне) трагическая модель теодицеи, почти лишенная политического содержания и акцентирующая мотивы скорби и личного горя в связи с гибелью близких. Примечательно, что существенную роль в смысловом оформлении обоих вариантов национальной теодицеи сыграло знаменитое Геттисбергское обращение Авраама Линкольна2, отмечает автор статьи. Однако если официальная (патриотическая) риторика выдвигала на первый план роль Геттисберга как величайшего в истории нации поля боя (речь Госсекретаря Колина Пауэлла в Шанксвилле, 2009 г.), то трагическая интерпретация событий 9/11 оперировала образом одного из величайших в истории страны мест погребения (обращение к участникам мемориальной церемонии 9 сентября 2002 г. мэра Нью-Йорка Марка Блумберга).
На Манхэттене, где в день церемонии родственники погибших зачитывают вслух их имена, выступающие (в том числе и официальные лица) читают стихи и отрывки из литературных про-
1 Billig M. Banal nationalism. - Thousand Oaks (CA): SAGE, 1995.
2 Имеется в виду речь президента Линкольна, которую он произнес 19 ноября 1863 г. при открытии мемориального кладбища в Геттисберге, где четырьмя месяцами ранее произошло одно из самых кровопролитных сражений Гражданской войны (были убиты и ранены более 50 тыс. человек). Обращение Линкольна, содержавшее всего 271 слово, считается образцом ораторского искусства и своего рода гражданским евангелием американской нации. - Прим. реф.
изведений, в которых описываются скорбь, страдание, душевные раны и боль утраты, но не упоминаются ни патриоты, ни герои, ни верность гражданскому долгу. Ораторы избегают моральных оценок случившегося, они не говорят о мировом зле, террористах, варварах и жертвах (даже невинных). Звучат призывы чтить память погибших путем общественного служения, сострадания и милосердия; что же касается утешения в скорби, то его принесут надежда, вера и душевная стойкость.
Отличительная особенность трагической теодицеи состоит не столько в том, что смыслосозидание применительно к опыту страдания в данном случае лишено патриотического пафоса и морального измерения, но главным образом в самом характере риторических практик, которые только подразумевают присутствие смысла в случившейся трагедии, но не дают его четкого определения. Как замечает в связи с этим автор статьи, «страданию дается право голоса, но оно не имеет однозначного толкования» [с. 889]. Это теодицея многозначности, она скорее указывает на саму возможность оправдания опыта страдания, чем решает вопрос, в чем заключен его смысл.
Содержательное сопоставление риторик страдания, сопряженных с событиями 9/11, Симко подкрепляет количественным анализом частоты использования ораторами тех или иных понятий, тем и образов. Результаты этого анализа представлены в статье в виде таблиц, дающих графическое представление о культурных словарях, применявшихся для описания случившегося в Арлингтоне, Шанксвилле и Нью-Йорке (невинные жертвы; мировое зло, варварство, злодейство; героизм, мужество, отвага; жертвенность и бескорыстие; неизбежность победы в борьбе с терроризмом; идеал общественного служения; надежда и душевная стойкость; страдание, без конкретизации его значения; боль и горечь утраты) [с. 890, 891].
В заключение своей статьи К. Симко предлагает собственную модель структурирования теодицеи в политической культуре. Эта модель предполагает вычленение и сопоставление различных дискурсивных практик смыслосозидания в ситуациях коллективных бедствий в соответствии с четырьмя детерминантами: 1) событие (пространственно-географическая и социокультурная локализация происходящего, которая зависит от того или иного
смыслового и символического его прочтения: Пентагон как олицетворение военной мощи США; ВТЦ как экономическое лицо нации; Шанксвилл как «собственно Америка»); 2) группа-носитель (политики во главе с президентом страны; родственники погибших; локальное сообщество); 3) аудитория (нация как таковая; родные и близкие; простые американцы); 4) мемориальный жанр (официальные панегирики; личная скорбь и горе, опосредованные литературой и поэзией; отождествление гражданских жертв с воинским подвигом). Подводя итоги своей работы, автор напоминает, что основное назначение модели теодицеи - это осмысление экзистенциальных причин, которые заставляют людей не только хранить память о коллективном опыте страдания, но и чтить этот опыт как значимый элемент культурного нарратива.
Е.В. Якимова
2015.03.003. ПЕТЕРСОН Э. РАНЫ, КОТОРЫЕ НИКОГДА НЕ ЗАТЯНУТСЯ: АНСЕЛЬМ КИФЕР И «МОРАЛЬНАЯ НЕВИНОВНОСТЬ» СТУДЕНЧЕСКИХ ДВИЖЕНИЙ И «НОВЫХ ЛЕВЫХ» ЗАПАДНОЙ ГЕРМАНИИ.
PETERSON A. Wounds that never heal: On Anselm Kiefer and the moral innocence of the West German student movements and the West German New Left // Cultural sociology. - L., 2013. - Vol. 6, N 3. -P. 367-385.
Ключевые слова: культурная травма; моральная невиновность; Ансельм Кифер; западногерманские студенческие движения; коллективная память; вина; Холокост.
Западногерманские студенческие волнения конца 1960-х годов ознаменовали собой начало морального «пробуждения» молодежи ФРГ, потребовавшей возобновления общественной дискуссии 1946 г. о коллективной вине немецкого народа. Однако к поиску жертв и ответственных за преступления нацистского прошлого «новые революционеры» приступили, вооружившись тезисом о собственной моральной невиновности в границах современного им нормативно-правового пространства. В данном контексте невиновность оказывалась прямым следствием того, что рожденные в конце 30-х - начале 40-х годов ХХ в. встретили расцвет гитлеровской Германии в возрасте «моральной невинности», предшествующем
