CC BY
367
ТЕМА НОМЕРА: СОЦИОЛОГИЯ КУЛЬТУРНОЙ ТРАВМЫ
А.М. ПОНАМАРЕВА.
ТЕОРИЯ КУЛЬТУРНОЙ ТРАВМЫ КАК АКТУАЛЬНАЯ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКАЯ ПЕРСПЕКТИВА:
Введение к тематическому разделу
Существование различных социальных групп, индивидов, как, впрочем, и обществ в целом, неизбежно опосредовано опытом травматических переживаний. С превращением психоанализа в феномен массовой культуры в обыденном сознании западного человека сформировалась устойчивая тенденция к объяснению «взрослых» неудач «детскими» травмами. При этом популяризация психоаналитических исследований сопровождалась попытками применить выводы, полученные на основе изучения индивидуального опыта переживания кризисных ситуаций, к анализу дисфункциональных последствий социокультурных изменений. Указание на глубокую «травмированность» общества вследствие каких-либо резких потрясений - техногенных катастроф, военных кампаний, экономических или политических кризисов - давно уже стало «общим местом» массмедийного дискурса. Столь очевидная «укорененность» в повседневной жизни и языке обусловила легкость вхождения понятия «травма» в научный инструментарий гуманитарных дисциплин, однако она же служит основным препятствием на пути собственно социологического осмысления этого, казалось бы, интуитивно ясного концепта.
Основы психоаналитической версии популярной теории травмы, в рамках которой последняя рассматривается как «рана» в сознании, возникшая вследствие сильнейшего эмоционального шока от невозможности осмыслить и принять случившееся, были заложены в работах З. Фрейда, посвященных выявлению травматиче-
ской природы невротических расстройств1. В дальнейшем фокус научного интереса австрийского ученого сместился в сторону исследования тех механизмов, за счет которых вынесенная за пределы сознания травма из «черной дыры» в символической системе самоидентификации субъекта превращается в структурирующий принцип его бытия. Поставив под сомнение первооснову травматического события, З. Фрейд доказывает, что ею является не болезненный опыт сам по себе, а последующее его многократное возвращение в виде воспоминаний и повторных переживаний нежелательных эмоций. Подобная неадекватная реакция на изначальный, и вытесненный впоследствии, травматический опыт оборачивается тем, что прошлое не «отпускает» человека, а неизжитая травма становится сутью бытия своего носителя. Свои представления о влиянии травматического опыта на индивида З. Фрейд экстраполировал на описание исторической травмы, что нашло отражение в его последней и вызвавшей наибольшие споры работе «Человек по имени Моисей и монотеистическая религия»2. В ней история становления религии «народа Израилева» рассматривалась сквозь призму травматического опыта, при котором событие приобретает свое значение постфактум, когда выявляются его ранее не осознававшиеся последствия.
Идеи З. Фрейда были подхвачены специалистами, работавшими над определением симптомов посттравматического стрессового расстройства (ПТСР)3, а также историками, интересующимися символическими «ранами» прошлого и их следами в настоящем. Так, например, Ж. Лакан исходил из понимания травмы как некоторого неизбывного опыта «экзистенциальной негативности» в качестве фундаментального антропологического начала. Он также утверждал травмогенность характера культуры, включающей в се-
1 См., в частности: Фрейд З., Брейер Й. Исследования истерии // Фрейд З. Собр. соч.: В 26 т. - СПб.: Восточно-европейский институт психоанализа, 2005. -
Т. 1; Фрейд З. По ту сторону принципа удовольствия. - М.: Прогресс, 1992.
2
Фрейд З. Человек по имени Моисей и монотеистическая религия. - М.: Азбука, 2009.
3 Следует отметить, что, хотя к практическому изучению того, как люди, пережившие опыт травматизации (например, участники войн) реагируют на дистресс, специалисты-психологи приступили уже в начале ХХ в., формально термин ПТСР был введен в психиатрическую номенклатуру лишь в 1980 г.
бя помимо познаваемой человеком повседневности, опыт крайних состояний, которые индивиду не дано постигнуть. Столкновение с этим «экстремальным» полюсом культуры и порождает травматический невроз1.
Начавшееся по итогам Первой мировой войны исследование причин и симптомов ПТСР было продолжено в работе с ветеранами - участниками боевых действий Второй мировой и выжившими узниками концентрационных лагерей. При этом социальные психологи не устояли перед искушением спроецировать выявленную симптоматику переживания индивидом ПТСР на описание последствий воздействия травмы (как события, выходящего за рамки личного опыта и обладающего исторической значимостью) на общество. Достаточно быстро неспособность какого-либо социума к выработке способа рационализации и артикуляции трагедий, имевших место в его истории, представители социально-гуманитарных наук начали объяснять в терминах посттравматического стрессового расстройства. Описывая нашу современность как «эпоху катастроф», век Освенцима, Хиросимы и Чернобыля, они полагают одним из главных ее проявлений недостаток слов, способных запечатлеть эффект от травматического опыта2. В рамках соответствующего понятийно-смыслового поля в настоящее время работают К. Ка-рут3, Д. Лауб и Ш. Фелман4, американские исследователи, усилиями которых к началу 1990-х годов внутри направления «trauma studies» была выделена и четко сформулирована проблематика «исторической травмы». Междисциплинарный характер их работ, написанных на стыке психологии, теории литературы, истории и
1 Подробнее об этом см.: Мороз О., Суверина Е. Trauma studies: История, репрезентация, свидетель // Новое литературное обозрение. - М., 2014.- № 1. -Режим доступа: http://magazines.russ.ru/nlo/2014/125/8m-pr.html (Дата обращения: 30.03.2014).
См., в частности: La Capra D. Writing history, writing trauma. - Baltimore (MD): Johns Hopkins univ. press, 2001.
Caruth C. Trauma: Explorations in memory. - Baltimore (MD): Johns Hopkins univ. press, 2014; Caruth C. Unclaimed experience: Trauma, narrative and history. -Baltimore (MD): Johns Hopkins univ. press, 1996; Caruth C. Listening to trauma: Conversations with leaders in the theory and treatment of catastrophic experience. - Baltimore (MD): Johns Hopkins univ. press, 2014.
4 Felman Sh., Laub D. Testimony: Crises of witnessing in literature, psychoanalysis and history. - N.Y.: Routledge, 1992.
культурологии, в полной мере отражает многомерность проблематики травмы. Важнейшей формой познания в работах вышеперечисленных авторов становится нарратив; травма рассматривается ими через языковые репрезентации. Стремление общества оставить «прошлое прошлому» и вернуться к нормальному ритму жизни выталкивает в сферу маргинального тех жертв трагедии, для кого забвение и умолчание о случившимся невозможны, коль скоро они ощущают себя носителями истории не вполне им принадлежащей. И когда описание столь болезненного опыта оказывается неподвластным обыденному языку и невостребованным в обыденной жизни, «голос» жертвам возвращают литература и искусство, дающие травме возможность изжить себя, будучи «проговоренной» через художественные образы. Уязвимым, с позиции социологии, местом в работах К. Карут и ее последователей является унаследованная от психоанализа фиксация на самом травмирующем инциденте, его объективных характеристиках.
Для того чтобы адекватно оценить ту роль, которую символическое конструирование травмы играет в формировании коллективных идентичностей современных обществ, социологии потребовалось преодолеть узость психологического подхода и провести четкое разграничение между объективным событием-первопричиной и травмой как фактом коллективного восприятия. Именно таким образом свою исследовательскую задачу сформулировали ученые, задавшие направление развития современной западной социологической теории травмы, - Дж. Александер, П. Штомка, Р. Айерман, Б. Гизен и Н. Смелзер1. В первую очередь, они разграничили понятия коллективной и культурной травмы, указав, что последняя, будучи также связана с травмирующим инцидентом, тем не менее зависит от ряда факторов, которые необязательно проявятся. Или, выражаясь словами Н. Смелзера, культурная травма «создается, а не рождается»2. Дж. Александер подчеркивает:
1 Eyerman R. Cultural trauma: Slavery and the formation of African American identity. - N.Y.: Cambridge univ. press, 2001; Cultural trauma and collective identity / Alexander J.C., Eyerman R., Giesen B., Smelser N.J., Sztompka P. - Berkeley: Univ. of
California press, 2004.
2
Smelser N.J. Psychological trauma and cultural trauma // Cultural trauma and collective identity / Alexander J.C., Eyerman R., Giesen B., Smelser N.J., Sztompka P. -Berkeley: Univ. of California press, 2004. - P. 32.
«На уровне социальной системы общества могут переживать масштабные нарушения, которые не становятся для них травмирующими... Чтобы травма возникла на уровне сообщества, социальные кризисы должны стать культурными кризисами. События - это одно дело, а репрезентация этих событий - совсем другое. Травма не является результатом того, что некая группа людей испытывает боль. Она есть результат острого дискомфорта, проникающего в самую сердцевину ощущения сообществом собственной идентичности. Коллективные акторы "решают" представить социальную боль как основную угрозу их пониманию того, кто они, откуда они и куда хотят идти»1.
В то время как Дж. Александер, разрабатывая концепт культурной травмы, акцентирует внимание преимущественно на производстве смыслов, П. Штомпка фокусируется на сочетании объективных и субъективных условий социальных изменений. Характеризуя всю совокупность изменений, происходящих в мире и в большинстве стран, он рассматривает травму как «социальные трансформации», в основе которых лежат «длительные, непредвиденные, отчасти неопределяемые, имеющие непредсказуемый финал процессы, проводимые в движение коллективным агентством (agency) и возникающие в поле структурных опций (ограниченных возможностей действия), унаследованных в результате ранних фаз указанных процессов»2. В представлении П. Штомпки травма (подобно многим другим социальным состояниям) одновременно объективна и субъективна: она выступает и как событие, и как результат интерпретации этого события. Взаимосвязь двух вышеозначенных смыслов польский социолог рассматривает в динамике, используя понятие «травматическая последовательность». В его изложении данный процесс включает в себя появление, распространение и углубление травмы, а также формирование и использование стратегий, нацеленных на ее ограничение или преодоление. В потоке социального изменения травматическая последовательность может
1 Александер Дж. Культурная травма и коллективная идентичность // Социологический журнал. - М., 2012. - № 3. - С. 18. - Режим доступа: Шр^/шиш. isras.ru/files/File/Sociologymagazin/Socmag_03_2012/01_Alexander.pdf (Дата обращения: 30.03.2014).
2
Штомпка П. Социальное изменение как травма // Социологические исследования. - М., 2001. - № 1. - С. 6-7.
проявляться двояко: как следствие других трансформаций и как катализатор определенного вида изменений - например, переформатирования устаревших структур и культур. Таким образом, П. Штомпка допускает, что в ряде случаев травма, несмотря на связанные с ней болезненные и разрушительные последствия, демонстрирует позитивный потенциал силы социального становления, выступая стимулом культурной консолидации и способствуя зарождению новой культурной системы1.
Если рассуждать о классических подходах, обращения к которым требует обоснование культурной травмы как социологической категории, то в первую очередь в сознании возникает ассоциация с теорией «социального факта» Э. Дюркгейма и введенный им концепт «коллективных представлений». Столь же значимыми представляются разработки проблематики социальной памяти в рамках структурного функционализма (Э. Дюркгейм, М. Хальб-вакс) и феноменологии (Э. Гуссерль, А. Шюц). Но важно помнить, что формирование культурной травмы позволяет понять смысл и последствия социальных изменений, а также запускает процесс самопознания и самоопределения групп и отдельных индивидов. В свою очередь, эта перспектива возвращает нас к веберовской программе интерпретативной социологии.
В основе разработки концепта культурной травмы как эффективной исследовательской программы лежат отказ от вульгарного марксизма с его подчинением духовной надстройки экономическому базису и обоснование автономного статуса культуры. Два вышеозначенных положения определили содержание культурсо-циологии - проекта, сформулированного Дж. Александером и Ф. Смитом в качестве альтернативы социологии культуры2. Для сторонников «cultural sociology» культура не является основным объектом анализа, но выступает неким способом видения, организующим наши представления о социальной жизни. Теоретики культурсоциологии рассматривают любые проявления социальной
1 Штомпка П. Социальное изменение как травма // Социологические исследования. - М., 2001. - № 1. - С. 16.
2
Ланин Б. А. Культурсоциология и смыслы социальной жизни (Размышления над книгой Джеффри Александера «Смыслы социальной жизни: Культурсоциология») // Проблемы современного образования. - М., 2013. - № 4. - С. 200205.
жизни как насыщенные смыслом и, следовательно, имеющие культурное измерение и природу. Они видят свою основную задачу в обнаружении специфических механизмов порождения смыслов и социальных истоков, анализируемых ими как элементарные формы в дюркгеймовском понимании.
Примером культурно-социологического исследования можно считать работу Дж. Александера о превращении Холокоста из военного преступления в культурную драму1. В своих рассуждениях он исходит из представления о невозможности четко разграничить факт массового уничтожения евреев нацистами в годы Второй мировой войны и образ этой трагедии, созданный СМИ. Это объясняется тем, что в силу отсутствия непосредственного доступа к прошлому исторические события всегда оказываются культурно закодированными медийными репрезентациями. Будучи культурным конструктом, эти репрезентации тем не менее являются не фикциями, но «социальными фактами», опосредованными эмоционально, когнитивно и морально. Никакая травма не интерпретирует самое себя, это с необходимостью происходит внутри дискурсивных рамок, эволюцию которых американский социолог прослеживает от первых послевоенных лет до наших дней2. В его изложении символической точкой отсчета в процессе универсализации Холокоста становится Нюрнбергский трибунал. Начиная с со второй половины 1940-х годов создается трагический нарратив, в котором массовые убийства евреев интерпретируются как культурная травма всего человечества. Холокост превращается в универсальный символ «абсолютного зла». В качестве такового он «кодируется» теми, кто контролирует средства символического производства. Согласно Дж. Александеру культурное конструирование травмы включает в себя: 1) контроль средств символического производства; 2) кодирование травмы как зла; 3) придание событию статуса зла, определенного смыслового веса; 4) повествование о свойствах зла, о том, каким оно является, кто его жертвы, кто несет ответственность за них, каковы его последствия. Таким образом, в основе
1 Alexander J.C. On the social construction of moral universalism: The «Holocaust» from war crime to trauma drama // European j. of social theory. - L., 2001. -
Vol. 5, N 1. - P. 5-85.
2
Ассман А. Длинная тень прошлого: Мемориальная культура и историческая политика. - М.: Новое литературное обозрение, 2014.
конструирования культурной травмы лежит историческая специфичность, в пространстве которой разворачивается конкуренция за символический контроль, власть и распределение ресурсов1.
В зарубежном, преимущественно англоязычном, научном сообществе интенсивность обсуждения возможностей, которые открывает социологическая концептуализация культурной травмы, неуклонно нарастает по мере того как культурсоциология находит как новых сторонников, так и очередных критиков. Можно много спорить о степени описательности или четкости формулировок теории культурной травмы, продвигаемой Дж. Александером или П. Штомпкой, но проигнорировать совершившийся в современном обществознании «культурный поворот» нельзя. Идеи Дж. Алексан-дера относительно геополитического содержания культурной травмы в целом и трагических событий в современном обществе в частности получили развитие в работах М. Джея, Р. Катца, М. Ротберга, Р. Манна и др. О значимости поставленных вопросов свидетельствует формирование в англоязычной среде соответствующей институциональной инфраструктуры: теме культурной травмы посвящаются новые учебные программы в крупнейших западных вузах; при Йельском университете был создан Центр куль-турсоциологии; в издающемся с марта 2007 г. журнале Британской социологической ассоциации «Cultural sociology» этой проблематике отводится особое место.
Неслучайно основную часть тематического раздела данного номера составили материалы этого авторитетного издания. Учитывая несоответствие масштабов заявленной темы возможностям реферативной подборки, формируя ее, мы не испытывали иллюзий, что предоставим нашему читателю исчерпывающее описание всего многообразия концепций культурной травмы, сложившихся и разрабатываемых к настоящему времени в зарубежном обществозна-нии. Но нам было крайне важно обозначить те исследовательские
1 Подробнее см.: Симонова О. А. Пути реализации «сильной программы» в культурной социологии Дж. Александера: Концепция иконического сознания и иконического опыта // Социологический ежегодник, 2010: Сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН. Центр социал. науч.-информ. исслед. Отд. социологии и социал. психологии; Кафедра общей социологии ГУ-ВШЭ; Ред. и сост. Н.Е. Покровский, Д.В. Ефременко. - М., 2010. - Режим доступа: http://www.sociolog.net/Ezhegod nik_2010.pdf (Дата обращения: 21.04.2015).
вопросы, которые явились исходной точкой в развитии социологического понимания культурной травмы, а также показать, за счет включения какого рода аспектов расширяется соответствующая теория.
В соответствии с таким пониманием подборку открывает реферат по своего рода классической для культурсоциологии работе одного из ключевых теоретиков этого направления профессора Йельского университета Р. Айермана - «Харви Милк и потрясение от убийства» [001]. Данная статья стоит в одном логическом ряду с такими программными произведениями автора, как «Убийство Тео ван Гога: От социальной драмы к культурной травме» (2QQ8); «Культурсоциология политического убийства» (2011)1. Сопоставляя два совершенных одним и тем же человеком в один и тот же день убийства: Харви Милка (гомосексуального политика 1970-х годов, публично заявившего о своей сексуальной ориентации и сумевшего после этого быть избранным на политико-административный пост в США) и мэра Сан-Франциско Джорджа Москоне, первое из которых стало культурной травмой для американского общества, а второе нет, - Р. Айерман в очередной раз доказывает, что последняя является результатом социокультурного нарратива. В своем исследовании он фокусирует внимание на роли групп-носителей, распространяющих интерпретации травматических инцидентов и создающих нарративы, а также на процессах формирования коллективной памяти и реконфигурации коммеморативных практик. Фигура малоизвестного за пределами Сан-Франциско в период своей жизни Харви Милка послужила катализатором коллективной идентичности гей-сообщества, превратившись в символ движения за права секс-меньшинств по всей Америке.
Реферат следующей статьи был включен нами в рубрику с намерением расширить представление читателя о том, какие именно концепты классической социологии, помимо сформулированных в трудах Э. Дюркгейма, могут быть полезны в реконструкции понятия «культурная травма» [002]. Анализируя реакцию американского общества на события 9/11, Кристина Симко предлагает новый способ социологической интерпретации культурной травмы
1 Eyerman R. The cultural sociology of political assassination. - N.Y.: Palgrave Macmillan, 2Q11; Eyerman R. The assassination of Theo van Gogh: From social drama to cultural trauma. - Durham (NC): Duke univ. press, 2QQ8.
через обращение к концепции теодицеи в ее веберовском понимании. То есть в данном случае речь идет не о религиозно-философской доктрине, а о любом содержательном объяснения событий в социальных сообществах, которое привносит смысл в пережитый коллективный опыт страданий и наделяет значением утраты и жертвы. Автор исходит из представления о том, что с наступлением постмодерна краеугольным камнем коллективной памяти и идентичности все чаще оказываются травма и жестокость, вытесняющие с этих позиций героизм и триумф. Обращение к концепции теодицеи позволяет не только проанализировать механизмы смыслосозидания в поворотные моменты коллективной истории культурных сообществ, но также наглядно продемонстрировать конституирующую роль культурных смыслов в социальной жизни.
Национальной специфике проявления культурной травмы посвящены следующие два материала раздела [003, 004-006].
В контексте 70-летнего юбилея Великой Отечественной войны, интенсивного публичного обсуждения попыток фальсификации истории в ущерб интересам России мы не могли обойти молчанием разворачивающуюся в зарубежном обществознании дискуссию о последствиях самой ужасной геополитической катастрофы ХХ в., ее истинных жертвах, героях и преступниках. Э. Петерсон через рассмотрение творческой биографии немецкого художника-«шестидесятника» А. Кифера, отвергнувшего концепцию моральной невиновности своего поколения, стремится максимально полно раскрыть те дилеммы совести, с которыми в процессе проработки культурной травмы Второй мировой войны столкнулись студенческие движения и «новые левые» Западной Германии [003]. Детально анализируя точки расхождения А. Кифера с бунтующей интеллигенцией своего времени, Э. Петерсон объясняет, почему шокирующие произведения одного из наиболее знаменитых мастеров современности, сознательно помещавшего себя как представителя немецкого народа в пространство драмы Третьего рейха и порожденной ею культурной травмы, были восприняты «левыми» силами как угроза достигнутому ими консенсусу в отношении содержания политики «преодоления прошлого».
Одна из многочисленных приводимых автором цитат А. Кифера - «Где бы мы ни увидели железнодорожные пути, мы думаем об Освенциме. И так будет всегда» - интерпретируется ав-
тором как метафора ран на теле западной культуры, которым не суждено зарасти никогда. Но именно это «не суждено... никогда» страшит и раздражает тех, кто предпочел бы болезненному изживанию и проработке травм прошлого спокойное затуманенное настоящее.
Следует отметить, что по мере развития концепции культурной травмы в соответствующих терминах начинают описываться явления, ранее никогда подобным образом не квалифицировавшиеся. Так, в настоящее время конструирование нарратива культурной травмы осуществляется в отношении таких знаковых для истории Ирландии событий, как Великий голод, Пасхальное восстание 1916 г., Гражданская война. Эта проблематика освещается в сводном реферате «Культурные травмы и память в Ирландии» (см. содержание) [004-006], составленном по материалам одного из номеров журнала исследований истории, культуры и общества Ирландии «Études irlandaises» за 2011 г. Автор вступительной статьи к выпуску А. Гоарзен подробно описывает «генеалогию» концепции культурной травмы, определяя возможность применения основных положений данной теории в рамках ирландского контекста. Ш. Барка размышляет о возможности исцеления культурной травмы посредством правды и справедливости. Свои выводы она строит на основе анализа деятельности Комиссии лорда Сэвилла по расследованию событий «Кровавого воскресенья» 1972 г. - расстрела британскими правительственными войсками мирной демонстрации жителей г. Дерри, пришедших на марш Ассоциации в защиту гражданских прав Северной Ирландии. М. Хейз сквозь призму концепции культурной травмы рассматривает жизненный опыт многих поколений ирландских цыган, так называемых странников («travellers»), «наследников» тех ирландцев, которые в Новое время, будучи вытесненными со своих земель, вынужденно пополнили ряды бродячего народа. С течением времени они обрели общую идентичность, а с середины XIX в. - эпохи так называемого Великого голода - существуют как гомогенная и достаточно отделенная от остального общества группа. Разрываясь между стремлением сохранить свой уникальный статус и ощущением себя частью ирландского этноса, «странники» оспаривают ту пассивную роль, что отводится им официальной историей, роль жертв колонизации, голода и других катаклизмов.
Подчас связь культурных артефактов с жизненными смыслами оказывается настолько содержательна и очевидна, что утрата материальных объектов вызывает даже больший эмоциональный отклик в обществе, чем сопутствующая ей гибель людей. Однако данное обстоятельство в незначительной степени учитывается теорией культурной травмы. Стремясь восполнить этот пробел, в своей статье М. Дебс анализирует особенности социального конструирования культурной травмы, вызванной разрушением символически значимых объектов [007]. Учитывая определяющую роль СМИ в формировании и закреплении в массовом сознании интерпретаций трагических событий, выводы своего исследования она строит, в первую очередь, на основании дискурс-анализа работы итальянской прессы по освещению землетрясения 1997 г. в Умбрии. Одной из жертв этого природного бедствия стала базилика Святого Франциска Ассизского, знаменитая также своими фресками работы Джотто. Преподнеся разрушение храма как национальную потерю, СМИ выступили в качестве «группы-носителя» травмообразующе-го нарратива, выражающего горе в связи с утратой тотемического объекта и подчеркивающего связь базилики Святого Франциска в Ассизи со всеми итальянцами, а также ее общемировое культурное значение и - соответственно - мировое культурное значение Италии. Конструированию травмы в немалой степени способствовало то, что объединение итальянцев скорбью о разрушенных шедеврах отвечало интересам политической элиты того времени, озабоченной распространением сепаратистских тенденций в обществе. Следует отметить, что М. Дебс не ограничивается рассмотрением одного лишь случая в Ассизи и с целью выявить ключевые факторы формирования культурной травмы, специфически связанной с разрушением объектов, проводит сравнительный анализ десяти наиболее «громких» эпизодов уничтожения предметов искусства, имевших место в различных уголках мира.
Завершает нашу подборку реферат статьи финских исследователей Й. Нурми, П. Рясянена и А. Оксанена, с достаточно нетривиального ракурса подходящих к оценке влияния культурной травмы на формирование коллективной идентичности [008]. Рассматривая модели взаимодействия и типы поведенческих ожиданий, которые возникли у жителей сообщества Йокела финского муниципалитета Туусула после массового расстрела одним из учащихся своих това-
рищей в местном лицее в 2007 г., авторы приходят к выводу, что усиление сплоченности среди «травмированного» населения может сопровождаться такими долгосрочными отрицательными последствиями, как углубление разделения групп, социальная стигматизация, чувство коллективной вины. С их точки зрения, рост солидарности помогает индивидам справиться и реабилитироваться после кризиса, однако он же инициирует объединение групп на основе негативного пережитого опыта, которое ведет к формированию негативной коллективной идентичности, затормаживающей процесс восстановления и возвращения к обычной жизни. И для дальнейших исследований, полагают финские специалисты, крайне важен вопрос: может ли пострадавшая группа преобразовать пережитый негативный опыт в позитивный и если да, то каким образом.
Этот вопрос, впрочем, как и сама тема культурной травмы, представляются крайне актуальными для нашего общества. Однако к настоящему времени российская социология не может продемонстрировать значительные достижения в данной области. Несмотря на то что к идеям парадигмы травмы неоднократно обращались такие известные отечественные социологи, как М.К. Горшков, Ю.А. Левада, А.А. Ослон, Н.Е. Покровский, В.А. Ядов, сам термин «культурная травма» в их работах не использовался. К сожалению, до сих пор остаются непереведенными на русский язык фундаментальные исследования культурной травмы Дж. Александера, Р. Айер-мана, Н. Смелзера и др. На этом фоне исключением, подтверждающим правило, выглядит издание «Новым литературным обозрением» в 2009 г. сборника статей «Травма: Пункты» под редакцией С.А. Ушакина и Е.Г. Трубиной, в котором были представлены как психоаналитические, антропологические и лингвистические, так и социологические разработки по теории травмы1. Составители, очевидно, стремились предложить некий набор аналитических рамок, с помощью которых можно было бы изучать травматический опыт. Авторами сборника стали ведущие специалисты по травме, включая Ш. Фелман и К. Карут. Но эта уникальная по объему и широте тематического охвата - от рассмотрения Чернобыля как инфотравмы до анализа трансформации политического дискурса в США после событий 9/11 - книга осталась прак-
1 Травма: Пункты: Сб. статей / Под ред. С.А. Ушакина, Е.Г. Трубиной. -М.: Новое литературное обозрение, 2009.
тически незамеченной массовым читателем. Определенные надежды на продолжение развития российской версии социологической теории культурной травмы внушает образование культурсоциоло-гической исследовательской группы при Центре фундаментальной социологии НИУ-ВШЭ под руководством Д.Ю. Куракина и ее активное взаимодействие с Центром культурсоциологии Йельского университета. В 2015 г. вышла монография Ж.Т. Тощенко «Фантомы российского общества»1 - заключительная часть трилогии, посвященной изменениям общественного сознания россиян в постсоветскую эпоху. Как и две предыдущие части - «Парадоксальный человек» (2001) и «Кентавр-проблема» (2011) - данная работа в теоретико-методологическом плане опирается на западную парадигму травмы, в первую очередь на работы П. Штомпки. По мнению автора, разрыв между обещаниями элит и реальной жизнью миллионов людей, манипулирование общественным сознанием со стороны «власть имущих», игнорирование глубинных противоречий во взглядах различных социальных групп на будущее страны сделали травму и антиномию определяющими чертами поведения и сознания всего населения постсоветской России. Тем не менее при всей важности темы культурной травмы пока складывается впечатление, что соответствующая проблематика в отечественных гуманитарных дисциплинах продвигается лишь отдельными энтузиастами от науки (причем преимущественно филологами, историками и психологами) или «монополизируется» правозащитными организациями, подобными Международному Мемориалу. В последнем случае она нередко приобретает ненужные политизированность и обвинительный уклон, вдвойне тревожные с учетом того, что «природа» культурной травмы в полной мере описывается так называемой «теоремой Томаса»: если ситуация воспринимается действующими лицами как реальная, то она реальна в своих последствиях. Вступая на территорию социального интереса, нарратив травмы неизбежно попадает в разряд идеологических текстов. Именно поэтому столь важным представляется осознание необходимости максимально открытого, беспристрастного и честного «проговаривания» национальных культурных травм самим российским обществом и представителями отечественных социально-
1 Тощенко Ж.Т. Фантомы российского общества. - М.: Центр социального прогнозирования и маркетинга, 2015.
2015.03.001
гуманитарных наук. Причем целью этого процесса должно стать не использование травмы как способа обозначения своей политической позиции, а осознание того, каким образом были нарушены единство и непротиворечивость социальной ткани сообщества и как можно избежать повторения травматического опыта в будущем.
2015.03.001. АЙЕРМАН Р. ХАРВИ МИЛК И ТРАВМА ПОЛИТИЧЕСКОГО УБИЙСТВА.
EYERMAN R. Harvey Milk and the trauma of assassination // Cultural sociology. - New Haven (CT), 2012. - Vol. 6, N 4. - P. 399-421.
Ключевые слова: политическое убийство; теории культурной травмы и социальной драмы; коллективная память; коллективная идентичность; коммеморативные практики; либерально-освободительное движение.
Статья Рона Айермана (Йельский университет, г. Нью-Хей-вен, США) посвящена изучению политического убийства двух видных политических деятелей, случившегося в ноябре 1978 г. в Сан-Франциско, - мэра Джорджа Москоне и члена Городского наблюдательного совета Харви Милка. Они были убиты уволившимся членом Городского наблюдательного совета Дэном Уайтом. На момент убийства Джордж Москоне был либеральным политиком национального значения, внесшим вклад в решение расовых, этнических и других конфликтов. Однако после трагедии именно Харви Милк стал всемирно известным либеральным политиком, а Москоне был забыт за пределами Сан-Франциско. С помощью теорий социальной драмы и культурной травмы автор ставит целью объяснить, почему это политическое убийство обрело национальное и мировое значение, почему запустило процесс формирования культурной травмы вокруг этого события. Айерман полагает, что теория социальной драмы позволит изолировать событие и изучить его с позиции разных перспектив и смысловых значений1, а теория
1 McFarland D. Resistance as a social drama: A study of change-oriented encounters // American j. of sociology. - Chicago (IL), 2004. - Vol. 109, N 6. - P. 12491318; Turner V.W. Dramas, fields and metaphors: Symbolic action in human society. -Ithaca (NY): Cornell univ. press, 1974; Turner V.W. Social dramas and stories about them // Critical inquiry. - Chicago (IL), 1980. - Vol. 7, N 1. - P. 141-168.
