CC BY
27
Зарубежная литература
2014.03.018. ПЕРЕС ИСАСИ С. ГРАНИЦЫ «ИСПАНСКОСТИ» В ИСПАНСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XIX в.
PÉREZ ISASI S. The limits of 'Spanishness' in nineteenth-century Spanish literary history // Bulletin of Hispanic studies. - Liverpool: Liverpool univ. press, 2013. - Vol. 90, N. 2. - Р. 167-187.
Профессор компаративистики Сантьяго Перес Исаси (Лиссабонский университет) представляет результаты своего исследования испанской литературной историографии XIX в. - периода, когда завершалось становление национального самосознания в Испании. По мнению ученого, этот процесс нашел отражение в академических историях испанской литературы и учебных пособиях того времени. Идея взаимосвязи национального литературного канона и национальной идентичности восходит к концепции Volksgeist немецких романтиков. В их представлении литература Испании, подобно литературам Англии и Германии, выражает народный дух, в отличие от литератур Франции или Греции, воплотивших универсальные риторические и поэтические принципы.
Выявление национальной специфики литературы требовало от историков определения ее границ. С. Перес Исаси указывает на три ключевых аспекта этой проблемы: хронологический (когда возникла испанская литература как таковая?), лингвистически-географический (произведения каких регионов и на каких языках должны включаться в испанскую литературу?), культурно-идеологический (каковы важнейшие признаки, делающие произведение истинно испанским?).
В определении хронологических рамок испанской литературы возможны две противоположные позиции. Более «узкое» понимание предполагает, что испанская литература сложилась в эпоху Реконкисты вместе с возникновением испанского языка. Более «широкая» концепция включает в нее литературную продукцию всех жителей Пиренейского полуострова с древнейших времен. Эту вторую точку зрения в XIX в. можно найти лишь в «Критической истории испанской литературы» («Historia crítica de la literatura española», 1861-1865) Амадора де лос Риоса, относившего начало испанской литературы к «эпохе Цезарей» и включавшего в ее состав произведения древнеримских и иберо-арабских авторов.
В других историко-литературных трудах того века сходные датировки возникновения испанской литературы если и встречаются, то лишь в виде теоретических замечаний или риторических пассажей, как, например, в «Истории литературы и драматического искусства в Испании» Фридриха фон Шака («Historia de la Literatura y del Arte Dramático en España», 1885-1888), или «Истории испанской литературы» Джеймса Фицмориса-Келли («A history of Spanish Literature» 1898, исп. пер. 1901).
Историографы XIX в. были склонны сужать также лингвистические и географические рамки испанской литературы, идентифицируя ее с литературой на кастильском языке. В эксплицитном виде это отождествление («...испанская поэзия, или точнее, кастильская») имеется в труде Джорджа Тикнора («Historia de la literatura española», 1849). В других случаях оно явлеется имплицитной предпосылкой историко-литературного нарратива. Так, галисийская и каталанская литературы лишь упоминаются во введении к «Истории» Фридериха Бутервека («Historia de la literatura española», 1829) и полностью отсутствуют в работах Жана-Шарля-Леонарда де Сисмонди («Historia de la literatura española», 18411842) и Антонио Хиля де Сарате («Resumen histórico de la literatura española», 1844). Даже Амадор де лос Риос, признавая широкие хронологические и географические границы испанской литературной традиции, уделяет галисийским и каталанским текстам существенно меньшее внимание, чем литературе центральной Испании, поскольку именно Кастилия, в его понимании, наилучшим образом воплощает черты испанского национального характера. Сходной точки зрения придерживался и Джеймс Фицморис-Келли, включивший в свою работу литературу этих областей Пиренейского полуострова, но не рассмотревший ее более или менее подробно. По-настоящему широкое представление о культурных и географических границах испанского языка и литературы («три традиции, общие по духу и родству форм») можно найти лишь в работах Мар-селино Менéндеса-и-Пелáйо («Estudios y discursos de crítica histórica y literaria», 1878), но оно не получило широкого распространения среди его современников.
Таким образом, для большинства историков литературы того времени «ядро» испанского литературного канона составляет литература центральной Испании, т.е. произведения, написанные на
испанском (кастильском) языке на территории Пиренейского полуострова начиная с эпохи Реконкисты.
Несколько большие расхождения имелись у критиков XIX в. по вопросу о культурных особенностях испанской литературы. В литературной теории романтизма, адаптированной к испанской специфике Аугусто Дураном («Ensayo sobre el influjo que ha tenido la crítica moderna en la decadencia del Teatro Antiguo Españo», 1828), литература считалась подлинным выражением национального характера, так что обязанностью критиков становился поиск исторических событий, авторов, произведений, в которых наиболее ярко отражался Volksgeist.
Как указывает С. Перес Исаси, историографы той эпохи выделяли три основополагающих черты испанской литературы: ориентализм (результат влияния арабской культуры), рыцарственность (обостренное чувство чести и доблесть), благочестие (религиозность). В более ранних и написанных иностранными авторами историях первостепенная роль в формировании национальной культуры Испании отводилась ориентализму. Так, для Ф. Бутервека контакт с Востоком был ключевым фактором, определившим возникновение испанского характера. Сходных взглядов придерживались Ж.Ш.Л. де Сисмонди и Ф. Шак. Однако национальные испанские критики не приняли эту идею. Амадор де лос Риос считал «пресловутый ориентализм» «ошибочной и достойной сожаления» концепцией. К концу века эта позиция получила распространение и за пределами Испании, так что Дж. Фицморис-Келли в 1901 г. решительно отрицал влияние арабов на кастильскую литературу. Другие две черты - рыцарственность и благочестие - не вызывали дискуссий, вероятно потому, что в глазах испанцев лучше отвечали их образу самих себя.
Такое представление об испанском характере оказало влияние на формирование национального литературного канона. Центральными жанрами в историях испанской литературы стали средневековая эпическая поэзия и драматургия Золотого века, а в хронологическом отношении наибольшее внимание уделялось XVI -первой половине XVII в. (автор статьи приводит сведения о количестве страниц, отведенных различным периодам в нескольких историях испанской литературы). Основываясь на этих признаках «испанскости», историографы XIX в. причисляли к национальным
классикам Сервантеса и Кальдерона, в то время как Гарсиласо де ла Вега и Гонгора считались приверженцами зарубежных культурных веяний. Аналогичным образом в сравнении Кальдерона и Лопе де Веги выигрывал первый из них, как лучшим образом воплощавший национальный дух Испании.
Следование традиции романтизма, по мнению автора статьи, влекло за собой парадокс: с одной стороны, создавался образ универсального, «вселенского» поэта, с другой - от него требовалось выражение специфического национального духа своей отчизны. Это противоречие нашло свое разрешение в фигуре Сервантеса, который стал воплощением «универсального гения», оставаясь при этом признанным национальным романистом.
В.М. Кулькина
2014.03.019. МИР ДИККЕНСА - ДИККЕНС И МИР: К 200-летию со дня рождения писателя: Сб. науч. тр. - Тамбов: Издательский дом ТГУ им. Г.Р. Державина, 2012. - 136 с.
Реферируемый сборник подготовлен на основе материалов одноименной интернет-конференции, состоявшейся в Тамбовском государственном университете им. Г.Р. Державина.
Во вступительной статье «Диккенс в современной России: Актуальные итоги и перспективы исследования» доктор филологических наук Н.Л. Потанина (ТГУ) отмечает, что за последнее десятилетие в России вышло более 400 научных трудов о творчестве английского классика1. В центре внимания исследователей - Диккенс и викторианство, рождественский текст и «рождественская философия» писателя, «чужое слово» и образы детства в его романах, жанровая специфика, влияние Диккенса на русских писателей и др. Новые темы - христианские мотивы, игровое начало, исторический роман и концепции истории, образы «других» национальных миров, особенности психологизма в викторианской литературе, поэтика Диккенса в свете диалога искусств. В 2001 г. в Тамбовском государственном университете создан научно-методический центр
1 Например: Урнов М.В. Неподражаемый. - М., 1990.; Боборыкина Т. А. Художественный мир повестей Ч. Диккенса. - СПб., 1996.; Потанина Н.Л., Богданова О.Ю., Мешкова Т.Н. Новое в отечественной диккенсиаде: Коллективная монография. - Тамбов, 2008, и др.
«Русский дом Диккенса», сотрудниками которого подготовлено много публикаций, составлен интернет-путеводитель по творчеству Диккенса и электронная база данных «Русский Диккенс. 1990— 2005».
О.Ю. Богданова (ТГУ) в статье «Функции пейзажа на уровне героев в художественном мире Чарльза Диккенса» пишет о пейзаже в романах Диккенса, выполняющих «функцию дополнительной характеристики персонажа» (с. 36). В «Записках Пиквикского клуба» (1837) пейзажи еще не входят в пространство самих персонажей, они иронически оттеняют изображаемую сцену и чувства героя (например, мрачный пейзаж в сцене дуэли мистера Уинкля) или гармонируют с ними (раннее утро перед охотой в гл. XIX). В романе «Мартин Чезлвит» (1843) связь персонажей с пейзажем глубже. Ощущение одухотворенности мира, присущее одному из героев романа - Тому Пинчу, передается с помощью олицетворения природы в гл. V, что помогает раскрыть внутренний мир персонажа.
Большое значение в этом контексте приобретает «точка зрения» - какой герой и как видит пейзаж, поэтому в тексте значимо и отсутствие пейзажа в тексте. Пексниф и Джонас Чезлвит вообще не замечают пейзаж, «даже когда встречается авторская ремарка: "Мистер Джонас молчал и, погрузившись в размышления, любовался видами"» (с. 29). Для романов Диккенса 1850-1860-х годов характерны психологические пейзажи, выражающие внутреннее состояние человека, хотя появляются они в его творчестве в предыдущее десятилетие. Стилевые особенности в описании пейзажа у Диккенса также служат характеристике персонажей. «Использование выспренних, псевдо-возвышенных выражений» отражает «внутреннюю пустоту персонажа, наблюдающего этот пейзаж» (с. 34). В целом, «пейзаж способствует выделению в едином повествовательном пространстве романов пространств героев, с соответствующим им хронотопом» (с. 37).
В статье «Английская национальная идентичность в зеркале "подснепизма"» С.В. Кончакова (ТГУ) исследует образ мистера Подснепа из романа «Наш общий друг» Ч. Диккенса. Примитивное и безапелляционное деление мира Подснепом на «английский» (достойный восхищения) и «не английский» (подлежащий осуждению) сатирически толкуется Ч. Диккенсом. Подснеп - кривое зер-
кало «английскости», ее характеристика «от противного» (с. 48). Анализ образа Подснепа приводит С. В. Кончакову к выводу о том, что он «не исчерпывается традиционной для литературной классики XIX в. сатирой на буржуазность». В этом образе просматриваются связи с более поздними теориями национальной и групповой идентичности: с фрейдистской концепцией групповой идентичности, формирующиеся вокруг некоторой абстракции, «идеала», но функционирующей подобно влюбленности; а также с идеями современных психологов1 о само-сверх-конформности, т.е. прямой связью между самоидентификацией человека с группой и склонностью считать себя более, чем другие, соответствующим ее нормам. По мнению И.В. Кончаковой, «Подснеп манифестирует тенденцию к замещению своей персоной всего национального сообщества англичан. При этом он явно позиционирует себя как образцового, идеального члена этого сообщества, способного "покровительствовать Самому Провидению"» (с. 48).
В статье «Колониальный дискурс в романах Диккенса 1840-х годов» Т.Н. Мешковой (Тамбовский приборостроительный колледж) речь идет о базовых этнокультурных понятиях: «дом», «семья», «родина» и «чужбина», «свое», «чужое», а также «особый хронотоп с присущими ему географическими, культурными, темпоральными характеристиками и образами персонажей» (с. 51). Романы 1840-х годов, с одной стороны, отражают сосредоточенность ранневикторианского сознания на английском доме, с другой -настойчивое обращение к теме колоний» (с. 67). «Мотив "дома" может включать несколько модификаций: дом как образ мира, дом как оплот "своего", дом как жилище, дом как семья, дом как метрополия». «Колониальный дискурс выполняет в романах Диккенса 1840-х годов характерологическую художественную функцию. Так, чрезмерная увлеченность чужим становится отрицательной характеристикой персонажа, почитание дома, напротив, всегда свидетельствует о его порядочности» (с. 68). Элементы текста, связанные с представлениями о чужом, имеют негативные коннотации: персонажи-иностранцы, как правило, соотнесены с несерьезной
1 Devos T., Comby L., Deschamps J.-C. Asymmetries in judgements of ingroup and outgroup variability // European review of social psychology / Ed. by Stroebe W., Hewstone M. - N.Y.: John Wiley & Sons Ltd., 1996. - Vol. 7. - P. 27-57.
деятельностью; морские путешествия сопряжены с риском кораблекрушений; поездки за границу предвещают беду; персонажи-колонисты описываются как эксцентричные и одинокие люди. «Колониальное пространство не несет в себе негативную семантику только в том случае, если оно призвано служить на благо "дому"». Таким оно может предстать у Диккенса, когда изображается как сфера бизнеса или как место исправления «испорченных» людей. Образы колонистов дополнены персонажами каторжан, в чьих судьбах реализуются проблемы современной Диккенсу Англии. Изображение колоний как места исправления преступников создает условия для возникновения «художественного пространства, в котором взаимодействуют колониальный, социально-критический и криминальный дискурс» (с. 65).
Отъезд в колонию у Диккенса непременно связан с неизбежностью. Колонизаторов Диккенс рисует как людей хищнического склада, жизненные принципы которых «сводятся к жажде наживы и алчным устремлениям. Развенчивая поведение подобного типа людей, писатель искренне сочувствует их жертвам» (с. 68).
Колониям, бизнесу и сопряженному с ними культу денег противопоставлен образ туземца - «естественного человека». В «мире денег» он выглядит жалко и комично. Колониальный дискурс использует способы осмысления социального неравенства, выработанные социальным романом.
П.А. Моисеев (Пермский государственный институт искусства и культуры) в статье «Время и память в творчестве Диккенса», исследуя оппозицию времени и вечности, выделяет три онтологических уровня в художественном мире диккенсовских романов: «вечность потустороннего мира, находящаяся за пределами времени; время мира земного, отличное от вечности, но освящаемое ею; временная пустота, отсутствие времени, куда оказывается выброшен всякий человек, отказавшийся от жизни» (с. 70). Этот последний уровень и находится в центре внимания исследователя. Он отмечает связь жизни, памяти и любви как фундаментальных основ человеческого существования с самой возможностью существования внутри освященного вечностью времени. Отказ от любого из трех уровней становится причиной потери качеств, «делающих человека человеком» (с. 72), и выбрасывает героя в ситуацию временной пустоты. Память - настолько важный элемент человече-
ской души, а время - настолько важная форма человеческого существования, что «отказ от памяти и выпадение из времени вновь ведут к оскудению любви». Любовь придает личности целостность; «память служит необходимой основой любви» (с. 71).
Викторианскую эпоху характеризует своеобразный синтез историографии и исторических жанров в литературе. Романисты восполняли то, что не было охвачено собственно историческими трудами. В то же время в историографические и историко-философские труды проникают элементы художественного творчества. Е.В. Сомова (МПГУ) проводит сравнительный анализ трех исторических нарративов викторианского периода: «Истории Шотландии от древнейших времен до Флодденского сражения 1513 года» (1827-1829) В. Скотта, «Истории Англии для юных» (18511853) Ч. Диккенса, «Лекции мисс Тиклтоби по истории Англии» (1842) У. Теккерея. «В. Скотт и Ч. Диккенс разрабатывают особую жанровую форму - романизированную историю», задача которой -представить общую картину национальной истории, воссоздав наиболее яркие и важные события. Ч. Диккенс продолжает традиции В. Скотта: легенды, предания и песни для него - фундамент исторического повествования, а воображение - средство познания. У Диккенса «герой, размышляющий о прошлом, противопоставлен историкам-педантам», а «предания и легенды» он называет «"полевыми цветами, безыскусственными и свежими", увенчивающими историческую правду» (с. 87). «Историю Англии для юных» Ч. Диккенс писал в разработанном им жанровой форме романтизированной истории. «В повествование включены малоизвестные факты, любопытные подробности, исторические анекдоты» (с. 88). Ключевое в диккенсовском историческом дискурсе - является представление о вечном движении, повторяемости, цикличности времени, которое приобретает у писателя этические коннотации, будучи связанным «с нравственными уроками, извлекаемыми потомками из истории предшествующих поколений» (с. 87). В идее цикличности истории проявляется сходство исторических концепций Ч. Диккенса и У. Теккерея. Их тексты схожи «гротескным взглядом на мир и ироничным отношением к историческому процессу. Различие же проявляется в оценке перспектив, эмоциональной доминанте. В отличие от скептически настроенного Теккерея», Диккенс верил в социальный и моральный прогресс (с. 89).
В статье «Концепция мира и героя в свете художественного приема "мир глазами ребенка" в романе Ч. Диккенса "Холодный дом"» И.В. Сорокин и А.В. Бабук (Гродненский государственный университет им. Янки Купалы) исследуют литературный прием, сформировавшийся в просветительской словесности XVIII в. и получивший широкое распространение в литературе XIX в. благодаря романам Ч. Диккенса. Особенность романа «Холодный дом» (1853) состоит в том, что в нем писатель как бы «передает повествовательную эстафету герою, превращая субъекта авторского слова в объект, а сам роман - в клубок из множества различных кусков текста» (с. 93).
В статье «Концепт "Америка" в произведениях Ч. Диккенса» И.В. Сорокина, А.В. Радовец, А.В. Бабук (Гроднинский государственный университет) осуществляют анализ этнокультурного представления Диккенса об Америке и лингвистических способов его репрезентации на материале «Американских заметок» и «Мартина Чезлвита».
По мнению И.А. Табункиной (Пермский государственный национальный исследовательский университет), в статье «Образ омнибуса в произведениях Чарльза Диккенса и Обри Бердсли» осмысление городской среды «сближает две такие мировоззренчески и поэтологически разные фигуры, как Диккенс и Бердсли. Не став продолжателем реалистической традиции, Бердсли в стихотворении "Прогулка в омнибусе"» осмысляет жизнь города и горожан в диккенсовском ироническом и сатирическом духе. Он «импрессионистически поэтизирует ситуацию, которую Диккенс изобразил в прозаической форме через обширные рассуждения» (с. 114).
И.А. Шишкова (ИМЛИ) в статье «Диккенс, Викторианская эпоха и литература подростков ХХ в.» исследует диккенсовские мотивы в повести Жаклин Уилсон «Проект Лотти» (1997). Писательница повествует о том, как современная школьница Чарли в рамках проекта по истории ведет дневник от имени викторианской девочки-служанки Лотти - своего альтер-эго. Внешнее сходство жизненных перипетий и мотивов должно лишь подчеркнуть разницу характеров и восприятия мира детьми разных эпох. В отличие от диккенсовских детей, Чарли не переживает из-за того, что ее отец не женился на матери, не смущается оттого, что та работает уборщицей, но расстроена из-за того, что не может найти работу, так
как в Англии в конце ХХ в. действует закон о запрете эксплуатации детского труда. Чарли обладает хорошими лидерскими качествами и хочет помочь своим родным и друзьям. Ее учительница, в противовес диккенсовским персонажам-учителям, - отзывчивая женщина; увлечение Чарли Викторианской эпохой разделяет одноклассник Джейми, напоминающий идиллический тип мистера Пиквика. По мнению И.А. Шишковой, роман Уилсон несет в себе «позитивный нравственный заряд Диккенса» (с. 132).
В.М. Кулькина
ЛИТЕРАТУРА ХХ-ХХ1 вв. Русская литература
2014.03.020. Л.М. ЛЕОНОВ: МОТИВЫ, СИМВОЛЫ И ОБРАЗЫ. (Сводный реферат).
Модели мироздания и трагическая судьба русской литературы XIX -начала XXI в. Художественный и мемуарный дискурс: Материалы IX Междунар. науч. конф. г. Ульяновск, 14-15 сентября 2012 г. / Сост., отв. ред. Дырдин А. А. - Ульяновск: УлГТУ, 2012. - 280 с.
Из содерж.:
1. ВОРОНИН В.С. Критика человеческой истории в прозе Л.М. Леонова. - С. 121-129.
2. ЯКИМОВА Л.П. Мотив игры в творчестве Леонида Леонова: Концепт, тезаурус, название. - С. 130-154.
3. ДЫРДИН А.А. Образно-поэтическая картография России в творчестве Л.М. Леонова. - С. 155-161.
4. НЕПОМНЯЩИХ Н.А. «Разорение святынь» как сквозной авторский символ в творчестве Л.М. Леонова. - С. 162-169.
5. СОРОКИНА Н.В. От «Игрока» до «Подельника»? (Л. Леонов в «старой» и «новой» книгах З. Прилепина) - С. 185-196.
В.С. Воронин (Волгоград) намечает ряд положений, касающихся исторической тематики в творчестве Л.М. Леонова (18991994), «самого интеллектуального писателя ХХ в.» (1, с. 121). В раннем романтическом и орнаментальном рассказе «Туатамур» (1924) о завоевательных походах Чингисхана писатель ставит проблему взаимодействия большой и личной истории, людей и событий. Полководец Туатамур, замахнувшийся на изменение судеб
