CC BY
19
ИСТОРИЯ
2013.03.028. БЭЙЛИ К.А. РЕЛИГИЯ, ЛИБЕРАЛИЗМ И ИМПЕРИИ: БРИТАНСКИЕ ИСТОРИКИ И ИХ ИНДИЙСКИЕ КРИТИКИ В XIX в.
BAYLY C.A. Religion, liberalism and empires: British historians and their Indian critics in the nineteenth century // Tributary empires in global history / Ed. by P.F. Bang and C.A. Bayly. - L.: Palgrave Mac-millan, 2011. - P. 21-47.
Профессор имперской и военно-морской истории Кембриджского университета дает обзор британской и индийской историографии XIX в. по империям.
Многие ключевые темы историографии либеральной эпохи начались с литературных тропов конца XVIII в. Так, для Гиббона, Кондорсе и Монтескье Римская империя погибла из-за роскоши и предрассудков. Исламские империи в работах эпохи Просвещения занимали двойственное положение. Если для Э. Бёрка «магометанская тирания» нанесла вред индуистской цивилизации, то для Гиббона появление ислама на границах Европы сигнализировало приход рациональной религии человеческого братства в противоположность коррумпированному цезаропапизму. В глазах губернатора Бенгалии У. Хейстингса и его чиновников Могольская империя Акбара защищала крестьянина от эксплуатации со стороны замин-даров (землевладельцев). Эта амбивалентность относительно исламской империи была характерна и для первого поколения индийских либералов 1820-1830-х годов, таких как Раммохан Рой.
Вторая волна мысли эпохи Просвещения абстрагировала эти идеи добродетели и хорошего управления в более механистический нарратив о подъеме «утонченных и торговых обществ» через стадии номадизма, патриархального локализма и мягкого имперского деспотизма. Это был метанарратив Фергюсона, Смита и их современников в континентальной Европе. Здесь Римская империя выступала высшей стадией античной цивилизации, в то время как древняя Индия и, возможно, Могольская и Османская империи почти достигли ее по уровню развития. Однако по сравнению с современной Западной Европой древним и восточным политиям не хватало двух ключевых черт. Во-первых, разделения труда, основанного на «моральной независимости», так как рабство, крепост-
ничество и зависимое купечество не могли обеспечить обществу морального и экономического динамизма. Во-вторых, рациональной монотеистической религии, так как исламу, по мнению этих авторов, не хватало рациональной благожелательности, какая проистекала из откровения Христа.
«И "шотландская", и "исламская" версии этого тропа упадка были заимствованы и абсорбированы британскими и индийскими историками середины XIX в., которые давали свою оценку историческим "данническим империям". Однако в то же время ряд важных интеллектуальных и фактографических изменений содействовал обострению интереса к этим темам и их реорганизации» (с. 23). Во-первых, возник более профессиональный стиль исторического сочинения. Б.Г. Нибур и другие немецкие историки внесли в историографию понятие имперской культуры. Анализ исторических текстов и археологических находок позволил более точно датировать былые империи, а открытия в Египте и Ниневии резко увеличили число известных империй. Во-вторых, в анализе способности человечества к росту центральную роль начало занимать понятие «расы». Институты, такие как колониальные армии и переписи, начали классифицировать группы населения. В-третьих, после эпохи свободомыслия Гиббона и Вольтера «вернулась» религия. Способность «рас» и политий производить рациональные религии в государствах или империях стала считаться краеугольным камнем человеческого прогресса.
Ключевой чертой историографии XIX в. был ее фундаментальный историзм - понимание истории как процесса неизбежного увеличения человеческой свободы и благосостояния. Он облекался как в неоконсервативные, так и в либеральные одежды. Новый историзм имел большое влияние не только в Европе, но и среди индийских интеллектуалов, прежде всего в виде демократического национализма Дж. Мадзини, в котором республиканская солидарность содействовала рождению новых «мессианских народов» (с. 26).
Классическим либеральным историком индийских империй был Г.Дж. Кин - автор трудов «Падение Могольской империи» и
«История Индии с древнейших времен до ХХ в.»1. Кин был отставным чиновником Индийской гражданской службы, критиковал земельно-налоговую политику и сверхцентрализацию британской власти в Индии, высказывался против военных расходов и пограничных войн, что сближало его с британским радикальным либерализмом. В то же время его труд пронизан вульгарным социал-дарвинизмом. Как у многих более поздних либеральных теоретиков, у Кина наблюдается путаница между институциональным и расовым детерминизмом. Так, Могольская империя у него пришла в упадок не только из-за тирании Аурангзеба, но и потому, что прекратилась иммиграция из исламских стран; предполагаемая анархия XVIII в. имела место потому, что могольский деспотизм «выхолостил» индуистский ум. Модные идеи повлияли на текст Кина и в других отношениях. По его мнению, арийские завоеватели Индии принесли с собой семена демократической системы, которые взошли на индийской почве в виде деревенских советов (панчаятов); когда мусульманские завоеватели пытались основать империи, они имели наибольший успех тогда, когда инкорпорировали подобные институты самоуправления (антитеза Акбар - Ау-рангзеб).
В труде Кина содержался ряд тем, параллельных для написанных в либеральном духе историй других доиндустриальных империй. С дихотомией «индуисты - мусульманские завоеватели» сосуществовала параллель «греки - римляне». В популярных сочинениях 1870-1880-х годов греки - тоже арийские пришельцы - посеяли в Европе семена демократии. Дж.С. Милль именно греческий полис, особенно Афины, видел образцом современного представительного управления в Европе. Вместе с тем Милль был склонен одобрять владычество британцев над «меньшими цивилизациями» (Индия, Китай). Правда, иногда он солидаризировался с радикальными либералами и опасался, что выросший из этого деспотизм приведет к коррупции правительства и гражданского общества в самой Британии.
Однако не все либеральные историки и теоретики были амбивалентны относительно империи так, как Милль и его привер-
1 Keene H.G. Fall of the Moghul empire; его же History of India from the earliest times to the twentieth century (1876). - Описание по реф. источнику.
женцы. К концу XIX в. ранняя Римская империя вызывала в британском обществе все большее одобрение. Либеральный политик и историк лорд Джеймс Брайс положительно отзывался о распространении римской цивилизации в Европе, сравнивая ее с Британской империей в Индии. Упадок Рима, как и Моголов, британцы объясняли коррумпированностью землевладельцев и автократией императоров; Британская Индия зиждилась, по их мнению, на более прочном фундаменте - верховенстве закона и христианских добродетелях ее правителей (с. 30).
Примерно так же историки и моралисты начали интерпретировать Османскую империю. Писали, что турки дисциплинировали арабов; первые выступали некими восточными норманнами, а вторые - аналогами свободолюбивых саксов; Сулейман Великолепный представал не как нетерпимый мусульманин, а скорее как османский Август или Акбар. Считалось, что несмотря на относительный упадок Османов, у них еще есть потенциал модернизации, как показали реформы танзимата. Однако позднее доминировать стала туркофобия, турок все больше изображали как жестоких и невежественных завоевателей, а арабов-бедуинов - благородных по природе демократов. Это восприятие можно встретить и в работах более поздних британских арабофилов - Ч. Даути, Г. Белл и Т.Э. Лоуренса.
На понимание в XIX в. даннических империй влияла не только либеральная идеология, но и споры о политической децентрализации и расовой политике 1870-1880-х годов. Либеральные индийцы в целом положительно восприняли книгу Кина и подобные ей. В отношении мусульманского правления в Индии либеральные индийцы занимали двойственную позицию. С одной стороны, они делали исключение для Акбара и других могольских шахов с их «либеральным духом»; с другой стороны, в целом могольское правление все же изображалось как иностранный деспотизм.
Важным был вопрос о смешении имперского народа с подданными. Британские авторы, с одной стороны, писали о необходимости цивилизовать индийцев на свой лад (идеал Маколея); с другой стороны, британцы, по их мнению, не могли вступать в браки со своими индийскими подданными или позволять им делаться британскими гражданами и наместниками. Римская империя служила британцам не только образцом, но и предостережением.
Как писал Брайс, между современными европейцами и «менее развитыми расами» существовала намного большая дистанция, чем между римлянами и завоеванными ими народами. Либеральные индийцы тоже сомневались в целесообразности расового смешения. Они выступали за равенство с британцами и самоуправление, но не за ассимиляцию, видя в этом вред.
Третьим фактором, влиявшим на историографию империй в XIX в., были живые следы империй - архитектурные памятники, а еще более - остатки традиционного общества. Организация индийских городов, как казалось, подчеркивала вырождение старого порядка. Например, вокруг квартала Верховного суда в Аллахабаде жили бывшие мусульманские воины и дворцовые слуги моголь-ских шахов, районы расселения которых всегда изображались как очаги бунта и преступности. Однако несмотря на мнение либеральной прессы об отсталости индийских мусульман, те, похоже, процветали во многих сферах жизни.
К концу XIX в. накапливались факты о прошлом Индии, которые собирали налоговые чиновники, авторы окружных газетти-ров и антикварные общества. Они свидетельствовали о том, что для Могольской империи был характерен не столько конфликт, сколько сосуществование и компромисс. «Это накопление научных знаний и фрагментов текстов о могольском правлении позднее сыграло важную роль, когда У.Х. Морленд и Джадунатх Саркар писали в начале ХХ в. свои исторические труды. Однако в XIX в. метанар-ратив прогресса, казалось, был совершенно оторван от этой локализованной информационной базы, по крайней мере в англоязычных исторических работах... Таким образом, в течение почти всего конца XIX в. идеологическая инициатива принадлежала авторам либерального историзма, для которых аграрные империи были теперь в основном символом деспотизма и неразумности» (с. 40).
Либеральный историзм сохранял влияние на протяжении значительной части ХХ в., хотя все больше трансформировался под воздействием националистических и идеалистических концепций общества. Этому содействовал ряд интеллектуальных и политических тенденций. Во-первых, это влияние О. Шпенглера, особенно в работах А. Тойнби. Во-вторых, тема коррупции исламских империй обрела второе дыхание благодаря пропаганде вокруг британ-
ского правления в Египте после 1882 г. Лорд Кромер1 считал, что управление в индийском стиле повысит моральный уровень египетских чиновников. Эта идея прослеживалась в работе Милнера «Англия в Египте» и стандартных историях Индии и Египта. Винсент Смит в книге «История Индии», которая оставалась ключевым учебником в Индии до 1960-х годов, воспринял темы прогресса и упадка у Брайса и Кина. Однако важной идеей Смита было то, что индийцы никогда не смогли бы сформировать нацию, - только Британии было под силу удержать вместе то, что существовало после неудачной ассимиляции индуистской Индии при исламской власти.
Местные интеллектуалы, однако, начали ставить под сомнение такие стереотипы. Египетский писатель Дусе Мухаммад предвосхитил Э. Саида, осудив западных писателей за изображение индийских раджей и египетских пашей как однозначно отсталых правителей. В-третьих, получила дальнейшее развитие идея расы, которая по иронии возникла в контексте переоценки самого ислама. В книге Т.У. Арнолда «Проповедь ислама» экспансия мусульманского мира с помощью проповеди и равенства выгодно сопоставлялась с жестокостью христианства.
Между 1880 и 1940 гг. метанарративы прогресса и упадка достигли апогея. Однако набирали силу и другие тенденции. Более глубокое понимание функционирования былых империй дополнилось материалистическим поворотом в историографии, что отражало влияние марксизма и экономической истории. У. Морленд был одним из первых историков Индии, который изучал постмоголь-скую налоговую и административную систему. В то же время он утверждал, что британцы пошли намного дальше Моголов благодаря железным дорогам, системе каналов и пароходам. Так британский прогресс начали определять как экономический, а не моральный. Появились аналогичные работы по Египту.
Тем не менее старые темы расы и религии не уходили из историографии, потому что отвечали националистическим и религиозным потребностям эпохи. Ведущий англоязычный историк Османской империи сэр Хэмилтон Гибб видел ислам как церковь, а
1 Генеральный консул Британии в Египте в 1883-1907 гг., фактический правитель страны. - Прим. реф.
государственную власть - как лишь довесок к ней. Коллизия нового материализма и продолжающегося развития основанного на расе прогрессивизма (гас1а115ейрго£ге55М5ш) была очевидна и в историографии Могольской и Римской империй. Подробный анализ, проведенный Саркаром, географических текстов и налоговых данных не помешал ему утверждать, что империя пала главным образом из-за фанатизма Аурангзеба и подъема маратхов.
Многие работы с 1950-х годов в той или иной степени пытаются избавиться от прежних стереотипов. Тем не менее послевоенная и постколониальная история по-прежнему находится под сильным влиянием тематики либеральной империалистической эпохи. Так, индийскому историку Ромиле Тхапар приходится спорить с учебниками правого толка, в которых мусульмане в Индии изображаются лишь жестокими «другими». В Интернете опубликованы статьи правых индуистских деятелей, восхваляющие Брайса за его точку зрения, согласно которой смешение рас (в данном случае индуистов и мусульман) приводило и может привести к политическому краху. В некоторых работах исламоведа Б. Льюиса можно различить возрождение темы «мертвой руки ислама».
И все же изменения есть. В работах материалистических и марксистских историков (И. Хабиб, С. Памук, де Сент-Круа) динамика классовой борьбы вытеснила акцент на расу и религию. Правда, поколение специалистов после 1980 г. поставило под сомнение даже эту материалистическую телеологию, сомневаясь в самой проблеме «традиции и современности». Отказались и от четкого противопоставления завоевателя и местного общества; теперь историки рисуют картину ассимиляции местных элит в имперскую культуру (Г. Вулф, М. Кунт, К. Чаттерджи). К дискурсу об империях применены парадигмы М. Фуко. Масштабную переоценку темы деспотизма вызвала работа Э. Саида. Тем не менее даже там, где викторианские стереотипы отвергнуты, именно поднятые авторами XIX в. проблемы привлекают особое (ревизионистское) внимание современных историков. В этом смысле влияние историографии XIX в. не исчезает.
К.А. Фурсов
