CC BY
119
писной образности в художественной литературе», 1982), литературоведческой (А.В. Белобратов «Книжка с картинками, пиктограммы сюжета или магические письмена? (Изобразительный ряд в романе Кафки "Процесс" и опыт его декодирования)», 2011) и музыковедческой мысли (Е.И. Чигарева «О музыкальной организации литературного произведения (на примере рассказов Чехова)», 2008).
Шестой раздел «Типология культур» содержит работы, в которых осмысляются теоретико-методологические проблемы этой области науки (В.Н. Топоров «Пространство культуры и встречи в нем», 1989; Ю.М. Лотман «Несколько мыслей о типологии культур», 1987).
Завершает книгу раздел «Современная компаративистика», представляющий статьи нескольких французских исследователей, свидетельствующие о глубине инонациональной перспективы сравнительных исследований. В центре внимания составителей хрестоматии - современное методологическое содержание науки.
Статья В.Г. Зусмана «Компаратививстика» (2002) в каком-то смысле играет роль заключения, где в концентрированном виде дан обзор основных достижений этой науки в последние годы.
Н.С. Павлова
2013.03.005. СОВЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ КРИТИКА, 19531985 гг.: (ЭПОХА ОТТЕПЕЛИ; СУДЬБА ЛИБЕРАЛИЗМА). (Сводный реферат).
История русской литературной критики: Советская и постсоветская эпохи / Под ред. Добренко Е., Тиханова Г. - М.: НЛО, 2011. - 792 с.
Из содерж.:
1. ДОБРЕНКО Е., КАЛИНИН И. Литературная критика и идеологическое размежевание эпохи оттепели: 1953-1970. - С. 417-476.
2. ЛИПОВЕЦКИЙ М., БЕРГ М. Литературная критика 70-х: Мутации советскости и судьба советского либерализма: 1970-1985. -С. 477-532.
Если начало послесталинской эпохи ясно обозначено мартом 1953 г., то верхняя ее граница подвижна. Разгром журнала «Новый мир», центра либеральной интеллигенции, после ухода А. Твардовского с поста главного редактора в феврале 1970 г. обозначил ко-
нец оттепели и начало застойной «эпохи семидесятых», сопровождавшейся ползучей ресталинизацией.
Эпоха оттепели, как пишут Е. Добренко и И. Калинин (1), началась именно с литературной критики, вскоре после смерти Сталина заявившей о себе как о важном политико-идеологическом факторе. Социальные и идеологические перемены, вызванные оттепелью, находили выход в постоянно вспыхивавших литературных полемиках. Многие из них возникали по поводу литературных произведений, которые стали общественными событиями («Оттепель» и мемуары И. Эренбурга, «Не хлебом единым» В. Дудинце-ва, «Один день Ивана Денисовича» А. Солженицына и др.), а также литературных акций (кампании в связи с публикацией альманаха «Литературная Москва»; сборника «Тарусские страницы»; скандального 65-го тома «Литературного наследства», посвященного Маяковскому; романа Б. Пастернака «Доктор Живаго») и резких критических выступлений (статьи В. Померанцева, М. Щеглова, М. Лифшица, Ф. Абрамова в «Новом мире»).
«Руководство критикой» со стороны партаппарата было практически полным: кампании организовывались не только вокруг значительных произведений, но даже относительно периферийных выступлений. Иногда предпринимались попытки перенаправить общественную полемику и литературно-критические споры в некое приемлемое русло путем организации «литературных дискуссий», которыми столь богата эпоха оттепели. «Каждый раз это становилось попыткой создания нового дискурса о литературе. Но поскольку одновременно это был и политический дискурс, то задача подобных дискуссий была не столько эстетическая, сколько политико-идеологическая» (1, с. 425). Образец задала так называемая «предсъездовская дискуссия»1 накануне Второго съезда Союза писателей, созванного спустя 20 лет после Первого. В ней разграничиваются два сюжета: «дискуссия об идеальном герое» и «дискуссия о лирике».
1 Материалы этих дискуссий собраны в кн.: Разговор перед съездом: Сб. статей, опубликованных перед Вторым Всесоюзным съездом писателей. - М.: Сов. писатель, 1954.
В четвертой книжке «Нового мира» за 1954 г. вышла ставшая событием статья Ф. Абрамова «Люди колхозной деревни в послевоенной прозе», где последняя была объявлена ложной и лакировочной. Она дала толчок первой дискуссии, которая пошла по линии критики «крайностей» как «антилакировщиков», так и тех, кто призывал к «идеализации». «Проблема идеального героя», ставшего для либеральной критики синонимом «лакировки», продолжала присутствовать в дискуссиях оттепельной эпохи. Под разными названиями (то «образ нашего современника», то «простого великого человека», то «героя наших дней») ортодоксальная критика требовала «героических характеров», утверждая на самом излете оттепели, что «настоящего разговора об идеальном герое у нас еще не состоялось»1.
Вторая дискуссия - о лирике - поднимала важные для литераторов профессиональные вопросы. Советская поэзия к концу сталинской эпохи практически трансформировалась в рифмованную идеологию. Первой заговорила о проблемах советской поэзии через месяц после смерти Сталина О. Берггольц, она восстановила в правах понятие «лирического героя», призвала к большей раскрепощенности, субъективности и искренности2. В результате полемики понятия «лирический герой» и «самовыражение» в критике были реабилитированы, и именно под их прикрытием входило в литературу новое поколение поэтов.
В период оттепели была легитимирована и стала доминирующей в последующую эпоху тема сложности «простого человека»; осторожному реформированию подверглась теория социалистического реализма: понятия «многообразие художественных форм» и «творческая индивидуальность писателя» стали ключевыми и закрепились на следующие десятилетия; критики начали говорить о том, что условность не противоречит «исторической конкретности». Все эти сюжеты были табуированы в сталинскую эпоху.
1 Дрёмов А. Действительность - идеал - идеализация // Октябрь. - М.,
1964. - № 1, 2.
2
Берггольц О. Разговор о лирике // Лит. газета. - М., 1953. - 16 апр.
После десятилетий немоты были артикулированы разные позиции: либеральная критика («Новый мир»), ортодоксальная (консервативная) критика («Октябрь»), патриотическая критика («Молодая гвардия»), «возникли и реализовались предпосылки литературной и идеологической борьбы, обусловленные кризисом советской модели сталинского образца; впервые в условиях идеологического монополизма эта борьба приняла открытый характер» (1, с. 449).
Центром оттепели в литературе стал «Новый мир» А. Твардовского, в литературно-критическом отделе которого сразу после смерти Сталина начали публиковаться статьи, вызвавшие серьезную общественную полемику и официальное осуждение. В них говорилось о том, что советская литература во многом утратила такие качества, как «правдивость изображения» и «искренность» выражаемых позиций1. Новая эпоха для журнала началась с возвращения А. Твардовского в июле 1958 г. Со статьями там выступали В. Лакшин, С. Рассадин, И. Виноградов, В. Сурвилло, Ю. Бур-тин, А. Дементьев, А. Марьямов, И. Дедков и др.
Наиболее важными проблемами новомирской критики, в которых общественное значение сливалось с поиском новых художественных форм, Е. Добренко и И. Калинин называют два тематических комплекса, проходящих сквозь все литературные жанры советской литературы того времени и являющиеся идейным водоразделом, определяющим «либеральную», «консервативную» и «патриотическую» позиции участников литературного процесса. Один круг вопросов связан с понятиями «доверия», «искренности», «внутренней свободы», «гуманизма», другой - с социально-экономической и нравственной ситуацией в деревне и, соответственно, в колхозной жизни. Если первый комплекс вопросов разграничивал позиции «либералов» и «консерваторов», то второй - «либералов» и «патриотов».
Смысловым и одновременно риторическим ядром первой проблемы было противостояние вокруг понятий «гуманизм» и
1 Померанцев В. Об искренности в литературе // Новый мир. - М., 1953. -№ 12. - С. 220.
«внутренняя свобода». «Новый мир» включал в свою политическую программу задачу гуманизации советской действительности, «повышение инициативы масс» и «внутренней свободы советского человека», всегда подчеркивая, однако, что целиком опирается на «решения XX и XXII съездов партии». «Октябрь» отвечал обвинениями в «абстрактном (т.е. лишенном классового содержания) гуманизме», а в призывах к «внутренней свободе» усматривал угрозу анархизма (1, с. 441).
Второй этический и социально-экономический комплекс проблем, на который сделала ставку критика «Нового мира», связан со становлением «деревенской прозы». Это давало возможность сформулировать собственную программу преодоления сталинизма, «административно-командной системы», «бюрократизма», «начальственного барства», «пренебрежения к чужому труду» и их последствий: «экономического обнищания» и «нравственной деградации деревни». Речь шла поначалу робко и с оговорками, а потом все более радикально о необходимости вернуть крестьянину «чувство хозяина». Тема советской деревни, основная для «новомирского» понимания «народности», позволяла отмежеваться от «почвенников» 60-х годов, от «национал-патриотического» лагеря, формирование которого получило поддержку на уровне ЦК партии и было закреплено за ним журналом и издательством «Молодая гвардия» во главе с Ю. Мелентьевым. Главный мотив борьбы -принципиально разное понимание того, что представляют собой культура и социальная психология деревни. Для «Нового мира» «деревенское», «народное» плавно перетекали в «советское», «интернациональное», «социальное», а для «Молодой гвардии» - в «русское», «национальное», «родовое». Высшего накала эта борьба достигла в последний год. Наиболее остро со стороны «Нового мира» выступали И. Дедков и А. Дементьев. Ответным ударом стало так называемое «письмо одиннадцати» - подписанное писателями заявление «Против чего выступает "Новый мир"?»1 «Пролетарский интернационализм» А. Дементьева «был тут же бит "пролетарским
1 Против чего выступает «Новый мир»? // Огонек. - М., 1969. - № 30. -С. 26-27.
интернационализмом" "патриотов", которые, уходя от обвинений в национализме, предъявили обвинение в космополитизме» (1, с. 447-448). После этого письма за полгода из редакции были уволены почти все сотрудники, и 12 февраля 1970 г. Твардовский подал заявление об отставке.
Журнал «Октябрь», который с 1961 по 1973 г. возглавлял последовательный сталинист и защитник советской ортодоксии Вс. Кочетов, «стал мостом между сталинизмом и брежневско-сусловской ресталинизацией» (1, с. 448). Литературная и идеологическая борьба выглядела не как борьба власти с кем-то внешне противостоящим ей, но как борьба внутри системы: «Новый мир» и «Октябрь» в равной мере апеллировали к «чистоте социалистических идеалов» - только для «Нового мира» они лежали в революции и 1920-х годах, а для «Октября» - в сталинской эпохе, отмечают авторы статьи. Ключевое слово новомирской критики -реабилитация, а для критики «Октября» - напоминание в тоне партийных постановлений и разносов. На страницах «Октября» в его полемике с «Новым миром» сквозь «туман привычной риторики о соцреализме проступал каркас "обновленной" истории советской литературы, та самая модель, которая стала канонической в постот-тепельную эпоху» (1, с. 454). Ее следствием стали: выпадение из историко-литературного процесса возвращаемых оттепелью писателей; неприятие западного художественного опыта как «вырождения» и абстракционистской «мазни» и, соответственно, поисков в области формы на отечественной почве; консервация соцреалисти-ческой теории, которая нуждалась в «обновлении» под напором новых исторических и художественных реалий. Но даже робкие попытки сказать, что теория соцреализма «не противоречит» условности, встречали на страницах «Октября» «решительный отпор».
Когда речь заходила о поэзии, «Октябрь» не мог согласиться с «теорией самовыражения». В новомирских попытках вывести разговор о поэзии из круга традиционной риторики о гражданственности, народности и партийности, вернуть поэзии ее специфику «Октябрь» видел только «маскировку» «безыдейной» и в конечном счете «формалистической» концепции искусства. Трудно было найти заметное имя в поэзии и прозе тех лет, которое не фигурировало бы в «Октябре» в отрицательном контексте.
Позиция «Октября» в полемике с «Молодой гвардией», по мнению Е. Добренко и И. Калинина, отличалась от позиции «Нового мира» не только тем, что «новомирцы» видели в «Молодой гвардии» «возрождение националистической риторики сталинского образца», а «Октябрь» - угрозу «социалистическим идеалам». «Именно благодаря своей широте, позиция "Нового мира" более сложна: исходя из нее, открывались разные пути - и либеральный, и патриотический (Солженицын, "деревенщики"). Из "Октября" пути не вели никуда - это был тупик, в который уже заходила раз марксистская ортодоксия на рубеже 1920-1930-х годов... "Новый мир" хотел сдвинуть ее к "общечеловеческим ценностям", "Молодая гвардия" - к чистому национализму, и только "Октябрь" предпринимал вполне романтическую попытку ее консервации» (1, с. 459). «Октябрь», заключают исследователи, остался ортодоксально интернационалистским журналом, не сдвинувшись в сторону молодого «неонационализма» («почвенничества»), не разглядев в нем его антилиберального лица, но увидев в нем только «антисоветское». Воскрешая «идеи славянофилов 1830-1840-х (а также -но в скрытом виде - наследие русской религиозной философии начала XX в.), неопочвенники 1960-х обратились к поискам глубинных "духовных истоков" русской культуры, обращаясь к таким более или менее табуированным советской идеологией темам, как "русская идея", "русская духовность" и "русская святость", сильная русская монархия и православие» (1, с. 462-463). Эти идеи проводили в «Молодой гвардии» А. Никонов, В. Петелин, М. Лобанов,
B. Кожинов, В. Чалмаев, В. Цыбин, В. Фирсов, А. Поперечный,
C. Семанов, В. Ганичев, А. Иванов, С. Викулов и др.
Предметом острой борьбы между тремя направлениями и разрабатываемыми ими символическими языками стали понятия «народ» и «народность». Наиболее отличной от обобщенной советской «картины мира» является неопочвенническая трактовка «народности». Смысл ее в том, что «народность» понимается как торжество нации в целом, поверх социальных барьеров. В такой версии истории именно нация, а не класс, оказывается основной движущей силой истории; национальным «идеалам народа» противопоставлялись материальные «потребности толпы»; буржуазная система ценностей приписывается не определенному классу, но «Западу» как таковому; утверждение «народной», «почвенной»
укорененности истинной культуры обусловило разделение между «истинной» и «ложной» интеллигенцией. Представления о культуре, немыслимой вне народной почвы, диктовали «фигуру врага - интеллигента, оторванного в своем стремлении к "так называемой образованности" от "народного первоисточника"» (1, с. 472). Во второй половине 60-х годов именно «Молодой гвардии» удалось перехватить инициативу в общественно значимой трактовке тем, связанных с русской национальной культурой, историей, характером и возглавить борьбу за сохранение национального наследия.
Период семидесятых годов, завершившийся началом горбачёвской «перестройки» (1986-1987), отмечен усилением консервации советской идеологии, жесткостью цензуры и постоянной борьбой против идеологических «диверсий», отмечают М. Липовецкий и М. Берг (2). В течение всего этого периода непрерывно обсуждался вопрос о функциях и задачах литературной критики, которая оказалась той областью, где продолжалась идеологическая полемика. Обсуждение распадалось на два противоречащих друг другу дискурса. С одной стороны, на уровне идеологического официоза (его выражали, главным образом, критики Я. Эльсберг, А. Метчен-ко, А. Овчаренко, В. Панков, В. Озеров, М. Козьмин, Л. Новиченко, Ю. Барабаш, Ф. Кузнецов) воспроизводились стереотипы советской риторики - о партийности, идейности и классовости критических подходов. С другой стороны, в личных манифестах (таких критиков, как Л. Аннинский, И. Золотусский, В. Кожинов, С. Чуп-ринин, А. Латынина и др.) в рамках той же «дискуссии» декларировались далекие от теории соцреализма взгляды на критику как институт культуры.
Рассуждения о социалистическом реализме и его «требованиях» практически полностью исчезают из всех критических работ этого времени. Исключением оставалась официозная критика, которая участвовала в погромных кампаниях (против А. Солженицына, западной славистики, «Метрополя» и т.п.) либо старалась «вписать» в идеологический контекст явления, первоначально отвергаемые или окруженные ореолом политической подозрительности (введение в контекст соцреализма «деревенской прозы», «легитимизация» военной прозы и т.п.). Апофеозом этого расширения границ социалистического реализма стало определение его как «исторически открытой системы художественных форм», выдви-
нутое академиком Д. Марковым (2, с. 481). Эта концепция была противопоставлена теории Р. Гароди о «реализме без берегов». Представители партийного официоза тяготели к тому или иному полюсу скрытой идеологической полемики между «национал-патриотической и либеральной критикой», которая «составляла стержень критики семидесятых» (2, с. 482).
Поскольку советский режим и культура рассматривались критиками-«патриотами» с домодерных позиций, главными составляющими этого дискурса, по мнению М. Липовецкого и М. Берга, стали антизападничество, антимодернизм и антиинтеллектуализм. «Все явления культуры интерпретируются неославянофилами 1970-х как результат борьбы между силами, верными национальным традициям (которые воплощали, с одной стороны, крестьянство, а с другой - русская классическая литература), - и злонамеренным искажением и разрушением этих традиций, исходящим от западнически ориентированной интеллигенции и евреев как агентов модернизации» (2, с. 484). Наиболее видными пропагандистами этой доктрины были критики В. Кожинов, П. Палиевский, В. Чал-маев, М. Лобанов, А. Ланщиков, О. Михайлов, В. Петелин, Ф. Кузнецов и др. «Патриотический» дискурс «отторгал большевизм прежде всего как агрессию западной модернизации» (2, с. 487).
Главная деятельность этого лагеря была связана с борьбой за классику, которая понималась ими «как сакральное ядро "русской духовности"», требующей охраны от «интерпретаторства» (2, с. 489). «Националистическая программа» «войны за классику», включавшая в себя, по мысли авторов статьи, антисемитизм и ностальгию по сталинизму, «резонировала с воззрениями либеральной интеллигенции не только в силу ее антисоветского пафоса, но и в силу ее религиозности - превращение классики в сакральную и неприкосновенную ценность воспринималось многими как необходимый противовес позднесоветскому безверию» (2, с 491).
Критики либеральной ориентации отличались от своих коллег-патриотов не только концептуально, но и стилистически. В этом дискурсе присутствовали тенденции социологической критики (И. Дедков, В. Кардин, А. Турков, В. Оскоцкий, А. Лебедев, Ф. Кузнецов, пока он не стал рупором пронационалистического официоза, и др.), «импрессионистической», остро субъективистской критики (А. Белинков, В. Турбин, Ст. Рассадин, Б. Сарнов,
Л. Аннинский, И. Золотусский), «академической» критики, рассматривающей литературный процесс сквозь призму русской и западной культуры XX в. и русской теоретической школы (прежде всего М. Бахтина) (А. Бочаров, Г. Белая, В. Ковский, В. Камянов,
A. Михайлов, А. Марченко, И. Роднянская, В. Перцовский, Н. Лейдерман, Е. Сидоров и др.). Возможности «эстетической» критики, ставящей критерии художественности выше социологических или идеологических, демонстрировали критики «младшего» поколения (С. Чупринин, А. Латынина, Н. Иванова, В. Новиков,
B. Ерофеев, И. Шайтанов, Е. Сергеев, Е. Шкловский и др.). «Академическая» и «эстетическая» критика, по мнению М. Липовецкого и М. Берга, представляли собой «отечественный вариант американской "новой критики", правда, опирающийся на концепции формалистов и Бахтина и в смягченном виде воспроизводящий отдельные принципы московско-тартуской семиотики» (2, с. 497).
Идеологизированию критики-либералы предпочитали либо вдумчивый анализ поэтики писателя («академическая» и «эстетическая» критика), либо эмоциональный, личный резонанс с художественным миром автора («импрессионистическая» и «социологическая» критика). Именно неидеологическое отношение к литературе стало новаторской чертой критики 1970-х годов. Внимание либерального лагеря привлекала в первую очередь деревенская проза, которую критики всех направлений (и либералы, и патриоты) связывали с наиболее продуктивной тенденцией литературного процесса 70-х годов. Одной из первых Г. Белая предложила взгляд на деревенскую прозу как на философскую («онтологическую») по преимуществу. Второй после деревенской прозы тенденцией, привлекшей внимание либеральной критики, стала литература о Великой Отечественной войне: тема была важна и как антитеза «застою», и как испытательный полигон, на котором выявлялись причины кризиса семидесятых годов. Главным героем литературных дискуссий тех лет стал В. Быков - автор прозы «нравственного эксперимента» (по выражению А. Бочарова), подлинно экзистенциальных повестей, использовавший военные ситуации для острой проблематизации не только догматов советской культуры, но и традиционных представлений о морали, предательстве, добре и зле. Критики либерального направления первыми заговорили о кризисе
«деревенской прозы» и военной (шире - реалистической) эстетики в литературе 1970-х годов.
Однако «почвой» либеральной критики стала интеллектуальная, интеллигентская «городская проза», прямо и целенаправленно осмысляющая социальный и культурный кризис позднего социализма (дискуссии о творчестве Ю. Трифонова, об «амбивалентной» прозе «сорокалетних» писателей и «поствампиловской» драматургии). Эстетика «сорокалетних» и драматургов «поствампиловско-го» направления (Маканин, Киреев, Курчаткин, Ким, Л. Петрушев-ская и др.) «принципиально исключала социальное измерение из создаваемого образа мира, заменяя его экзистенциальным и психологическим, и потому полемически противостояла и социальному критицизму шестидесятников, и казенной "активной жизненной позиции" позднего соцреализма, и националистическому мифотворчеству» (2, с. 505-506). Наиболее радикальное неприятие этой тенденции было высказано И. А. Дедковым в статье «Когда рассеялся лирический туман.»1, вызвавшей бурную и длительную дискуссию и приведшей к признанию поколения «сорокалетних», или «московской школы», как реально существующего явления.
Нарастание модернистских тенденций в литературе 70-80-х годов выявило существенное расхождение во взглядах критиков либерального направления (длительная дискуссия о мифологизме и вообще условности в современной литературе, начатая Л. Аннин-ским2, оценивавшим увлечение писателей условными формами -мифологизмом, аллегорией, параболой - как уход от социальной остроты). Художественные феномены, близкие к авангардной эстетике, часто «встречали у либеральной критики не менее жесткое сопротивление, чем в "патриотическом лагере"» (2, с. 509). Для критики конца 70-х - начала 80-х годов характерно превращение нравственности в главный эстетический критерий: «Именно доминирование этики над эстетикой, а также отождествление отклонений от реализма с дефицитом нравственных ценностей (у автора
1 Дедков И. А. Когда рассеялся лирический туман. // Лит. обозрение. - М.,
1981. - № 8.
2
Аннинский Л. Жажду беллетризма! // Лит. газета. - М., 1978. - 1 марта. -
С. 6.
или героев) неожиданно сближает либеральную критику с патриотической, которая также поставила во главу угла своей эстетики миф о "духовной традиции"» (2, с. 512). Нравственный пафос либеральной критики того периода был во многом предопределен той литературой, о которой она писала. Резонируя с ней, либеральная критика «так и не смогла выработать логику эстетического анализа все более "модернизирующейся" словесности» (2, там же).
М. Липовецкий и М. Берг рассматривают также неофициальную литературную критику (А. Скуратов, Вен. Ерофеев, Г. Поме-ранц, Б. Иванов, В. Кривулин, Ю. Колкер и др.) и формирование «второй культуры». Появившись с возникновением первых самиз-датских журналов, неофициальная критика усматривала свою неофициальную задачу в легитимизации неподцензурных, нонконформистских практик, для чего используется апелляция к авторитетным предшественникам и, напротив, дистанцирование от скомпрометированных стратегий официальной советской культуры. Однако для неофициальной критики существенной оказывается не столько оппозиция официальная культура - неофициальная, сколько оппозиция эмигрантская культура - мировая и ленинградская культура - московская.
Т.Г. Петрова
ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ МЕТОДЫ И ЛИТЕРАТУРНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ
2013.03.006. ПЕННАНЕК Ф. КАНТ И ФРАНЦУЗСКИЙ РОМАНТИЗМ.
PENNANECH F. Kant et le romantisme français // Malice. - Aix-Marseille: CIELAM: Université d'Aix-Marseille, 2012. - N 3: Littérature comparée et Esthétique (s). - Mode of access: http://ufr-lacs.univ-provence.fr/cielam/node/532
Автор статьи, член исследовательской группы «Фабула», преподаватель лицея Теодора Моно в г. Лерё, называет исходной точкой своих размышлений сосуществование двух типов эстетического дискурса, генеалогически связанных с идеей полной автономии художественных произведений и искусства в целом. Такой подход, называемый Ф. Пеннанеком «формализмом», филологи возводят либо к Канту, либо к немецким, в частности йенским, ро-
