CC BY
113
По мнению критика, в данном скандале Маяковский играл роль преступника, предположительно «изъявшего» часть литературного наследства Хлебникова с целью выдать его тексты за собственные литературные «открытия». Такие претензии, действительно, звучали в адрес поэта, однако этому способствовала сама атмосфера противоречивости и нетрадиционности поведения авангардного художника. Усилия Альвека и его сторонников не прошли бесследно, они сделали процесс признания литературного наследия самого Маяковского весьма трудоемким делом. По мнению Д. Иоффе, Альвек стремился остаться в «коллективной памяти» потомков истинным защитником покойного В. Хлебникова, бесстрашным борцом со всемогущим пролетарским поэтом В. Маяковским. Однако, действуя подобным образом, Альвек, намеренно или нет, эксплуатировал известный «товар» - «символический капитал» (по определению французского социолога П. Бурдьё).
В.М. Кулькина
2013.04.030. СОВЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ КРИТИКА НА ЗАВЕРШАЮЩЕМ ЭТАПЕ (1985-1991) И НОВЫЙ СТАТУС ЛИТЕРАТУРЫ В РОССИИ. (Сводный реферат).
История русской литературной критики: Советская и постсоветская эпохи / Под ред. Добренко Е., Тиханова Г. - М.: НЛО, 2011. - 792 с.
Из содерж.:
1. МЕНЦЕЛЬ Б., ДУБИН Б. Литературная критика и конец советской системы: 1985-1991. - С. 533-570.
2. КУКУЛИН И., ЛИПОВЕЦКИЙ М. Постсоветская критика и новый статус литературы в России. - С. 635-722.
Вопрос о расширении гласности М.С. Горбачёв поставил на последнем, XXIV, съезде КПСС в марте 1986 г. В новых условиях актуальной журнальной публицистике и литературной критике суждено было стать важным инструментом переоценки советской истории, культурного наследия, всего комплекса представлений о литературе и ее месте в обществе, подчеркивают немецкий филолог-славист Биргит Менцель и российский социолог, литературный критик Борис Дубин (1, с. 533).
Потребность читающей публики и в разносторонней информации о прошлом страны, и в литературе, которая десятилетиями оставалась запрещенной, привела к постепенному упразднению ин-
ститута цензуры как механизма тоталитарного контроля политической власти над культурой. Закон о печати и других средствах массовой информации, отменявший цензуру в СССР, был принят 12 июня 1990 г., но процесс освобождения культуры, искусства, словесности, литературной и художественной критики начался уже во второй половине 1986 г. Осенью 1986 г. писатели поколения «шестидесятников» возглавили редакции ряда ведущих журналов: С. Залыгин стал главным редактором «Нового мира», Г. Бакланов -«Знамени», В. Коротич - «Огонька». Интерпретация новых романов Ч. Айтматова («Плаха»), В. Астафьева («Печальный детектив») и В. Распутина («Пожар») сопровождалась такой степенью откровенности, которая прежде не была возможна. Бурное обсуждение критиков вызывали публикации ранее запрещенных произведений времен сталинизма (например, «Реквием» А. Ахматовой, «Чевенгур» А. Платонова), авторов первой волны эмиграции (В. Набокова и В. Ходасевича), а также антисталинистские сочинения советских писателей, написанных в свое время «в стол» («Дети Арбата» А. Рыбакова, «Белые одежды» В. Дудинцева, «По праву памяти» А. Твардовского). Оживление и резкая актуализация читательских интересов выдвинули в центр культуры «толстый» литературный журнал с отделами публицистики и художественной литературы, недоступной читательскому большинству.
Второй прорыв в преодолении цензуры произошел в 1988 г., когда, несмотря на сопротивление властей, начались публикации произведений «третьей волны» эмиграции - А. Солженицына, И. Бродского, Вик. Некрасова, В. Войновича, В. Аксёнова, А. Синявского, - а также представителей «внутренней эмиграции» -Е. Замятина, Б. Пастернака и др. В 1989 г. лидером массовых читательских предпочтений становится напечатанный в «Новом мире» «Архипелаг ГУЛАГ» А. Солженицына, благодаря которому тираж журнала вырос за месяцы в несколько раз.
Однако спустя несколько лет литературная критика выпала из «большой истории», стала маргинальным явлением в общественной жизни. Процесс разгосударствления и коммерциализации культуры вызвал «у большинства критиков, независимо от их принадлежности к тому или иному идейному лагерю, настроения разочарования и "пораженчества" и тенденцию к самоизоляции» (1, с. 533). Большинство так и не сумело отреагировать на изменения в
культурной ситуации выработкой новых критериев ее описания и оценки.
Авторы реферируемой статьи прослеживают изменение социального контекста литературной критики, нормы и функции перестроечной критики, идеологические позиции, типы критиков, конфликт поколений, а также дискуссии о «другой» литературе и постмодернизме.
Первый период, 1986-1991 гг., характеризуется устойчивым ростом читателей либеральных журналов - «Нового мира», «Дружбы народов», «Знамени», «Октября», «Огонька», «Авроры» (СПб.). Во второй период, 1990 - август 1991-го, широкая поддержка реформаторских лозунгов со стороны ангажированной интеллигенции достигает пика. С обретением «Литературной газетой» и журналами «Октябрь», «Знамя», «Иностранная литература», «Дружба народов», «Юность», «Новый мир», «Огонек» независимого статуса обостряется противостояние либерально-демократических и националистических сил с органами советской литературной номенклатуры.
Однако в начале 1991 г. резко падает популярность и признание всех СМИ. В 1992 г. практически все толстые журналы вернулись к своим доперестроечным объемам.
«Демобилизация и фрагментация публики, спад реформаторского импульса и воодушевления в обществе, размывание собственно литературных ориентиров, канонов, критериев оценки осознаются литературной критикой как признаки нарастающего кризиса литературного процесса» (1, с. 539). В середине 1990 г. в либерально-демократической «Литературной газете» публикуется имевшая большой резонанс статья Вик. Ерофеева «Поминки по советской литературе»1. Выделив «три измерения», в которых советская литература существовала после хрущевской оттепели («официоз», «деревенщики», «либералы»), Вик. Ерофеев прокламировал смерть всех трех направлений, включая и либеральное.
Значимыми феноменами в литературной критике конца 1980-х -начала 1990-х годов авторы статьи называют «жанровые» измене-
1 Ерофеев Вик. Поминки по советской литературе // Лит. газ. - М., 1990. -
4 июля.
ния. С одной стороны, сводится к минимуму основополагающий тип журнально-критической публикации - проблемная статья о состоянии литературы и тенденциях ее движения; остаточную функцию подобной аналитической панорамы принимает на себя годовой обзор литературных событий и явлений. Сворачиваются принципиальные литературные дискуссии, полемика между журналами. С другой стороны, происходит сокращение или полное упразднение отделов рецензий и библиографии.
Литературная критика эпохи перестройки обнажила и расширила раскол, обозначившийся в 60-70-х годах. По мнению авторов статьи, в критике окончательно оформилось разделение на три политических лагеря, между которыми в годы перестройки уже началась открытая конфронтация.
Во-первых, это лагерь либералов, сторонников реформ. Его представители ориентировались на западные модели демократии и открытое гражданское общество, на плюрализм, рыночную экономику и соответствующий ей политический строй. Именно представители либерального направления стимулировали в 1988 г. дискуссию о пересмотре истории русской литературы XX в. Статьи А. Бочарова, Г. Белой, М. Чудаковой, Е. Добренко, И. Золотусско-го, А. Гангнуса в «Вопросах литературы», «Литературной газете», «Новом мире», «Октябре» и других изданиях привели к окончательному разрушению историко-литературной модели, сложившейся в советское время, и доктринальных основ соцреалистиче-ского канона.
Во-вторых, это лагерь национал-большевиков-неосталинистов; он объединил критиков, выступавших за сохранение либо восстановление коммунистического строя или, как минимум, за авторитарное государство, плановое хозяйство, контроль партии и централизованную политику в области культуры. Критики и литературные чиновники, принадлежащие к этой группе, например А. Байгушев или П. Горелов, в 1987-1989 гг. возражали против «реабилитации» репрессированных писателей, противопоставляя им таких авторов, как А. Проханов, А. Иванов, Ю. Бондарев, Г. Марков. «Неосталинисты призывали к возрождению соцреализма, хотя и оговаривали возможность некоторого расширения его принципов» (1, с. 547).
В-третьих, это консерваторы - новые славянофилы, стремившиеся к политическому и духовному обновлению при условии отхода от марксизма-ленинизма и возвращения к национально-патриархальным ценностям, причем главенствующая роль отводилась русскому православию. Они первыми выступили за реабилитацию философов-богословов, а в 70-х именно они писали об уничтожении природы вследствие индустриализации и коллективизации. Эти критики также стали инициаторами ряда дискуссий. Т. Глушкова1 выступила против «возвращенных» писателей (среди них - М. Булгаков, Б. Пастернак, О. Мандельштам) и снова остро поставила вопрос о взаимоотношениях интеллигенции и народа. Поэт и критик Ст. Куняев положил начало спорам о необходимости пересмотра истории литературы, посвященной Великой Отечественной войне2.
Определенную роль в происшедшем культурном перевороте, по мысли авторов, сыграл поколенческий фактор. Четко заявили о себе критики старшего поколения, которое принято называть поколением оттепели. Наиболее известные среди них - Л. Аннинский, Г. Белая, Р. Гальцева, И. Дедков, И. Золотусский, В. Кожинов, Ст. Куняев, Ф. Кузнецов, В. Лакшин, Л. Лазарев, А. Марченко, Ст. Рассадин, И. Роднянская, Б. Сарнов, В. Турбин. При всей идеологической разноголосице, «главное, что их объединяло, - это идущая от эпохи оттепели вера в высокий социальный статус литературы и критики» (1, с. 548).
Общим у критиков среднего поколения (так называемых «сорокалетних»), было отсутствие в их жизненным опыте крупных событий «героической эпохи», поэтому осознание ими своей причастности к некоему единству было выражено гораздо слабее, чем у «шестидесятников», их предшественников. В результате для «семидесятников», к которым относятся В. Бондаренко, С. Чупринин, М. Эпштейн, А. Генис, Т. Глушкова, Н. Иванова, В. Новиков, К. Степанян, В. Топоров, П. Вайль, оказались характерны разочарование и утрата надежд на социально-политическое обновление.
1 Глушкова Т. Куда ведет Ариаднина нить? // Лит. газ. - М., 1988. - 23 марта.
2 Куняев Ст. Ради жизни на земле // Молодая гвардия. - М., 1987. - № 8. См. ответ: Лазарев Л. А их повыбило железом... // Знамя. - М., 1988. - № 2.
Важную роль сыграло и то, что их профессиональное становление пришлось на период застоя.
К третьему, младшему, поколению - «тридцатилетних», или «восьмидесятников» (печататься начали не ранее середины 80-х) -принадлежат А. Агеев, А. Архангельский, П. Басинский, А. Василевский, О. Дарк, Е. Добренко, М. Золотоносов, А. Зорин, А. Ка-зинцев, Вяч. Курицын, М. Липовецкий, А. Немзер, Е. Шкловский. Молодых критиков характеризовала позиция внутреннего дистанцирования от советской системы.
Открытый конфликт между поколениями начался после августа 1991 г. - с крушением и коммунистической системы, и надежд на возможность ее реформирования. Критики-«шестидесят-ники» упрекали коллег среднего и молодого поколения -«семидесятников» и «восьмидесятников» - в политическом равнодушии и безответственности1. Те, в свою очередь, отвергали модель литературы, которую отстаивали «шестидесятники», поскольку она, с их точки зрения, отличалась «морализаторством», почти исключительной «ориентированностью на иносказательные формы выражения». Конфликт поколений вызвал обострение противоречий в литературной жизни России на рубеже 1990-х годов. Произошло «столкновение двух коренным образом различавшихся типов культуры и социальных установок» (1, с. 551).
Среди множества дискуссий, развернувшихся в поздней советской, а затем и в постсоветской литературной критике, наиболее важной с точки зрения путей развития самой литературы явилась дискуссия о характере и ценности новой, «другой» литературы. Она отразила широкий спектр литературно-критических позиций. С 1988 г. начали выходить новые произведения, которые раньше не могли бы иметь шансов на появление в печати. Публика узнала литературу, стоящую по ту сторону «морального призыва», до этого распространявшуюся лишь через самиздат. Критики заговорили о кризисе текущей литературы - в поле зрения оказались совершенно непривычные явления. Появление «другой» литературы поставило задачу иного рода: было необходимо четко определить предмет, с
1 См.: Анненский Л. Шестидесятники, семидесятники, восьмидесятники: К диалектике поколений в русской культуре // Лит. обозрение. - М., 1991. - № 4.
которым она имеет дело. Первыми написали о «другой» литературе М. Эпштейн, С. Чупринин и М. Липовецкий.
Термин «другая проза» ввел в обиход С. Чупринин1, признав ее в качестве самостоятельного литературного явления. Критик сформулировал понятие «другой» литературы очень широко, включив в нее, например, Л. Петрушевскую, Евг. Попова, Вен. Ерофеева и не печатавшихся тогда в Советском Союзе авторов экспериментальной прозы, таких как В. Сорокин. Общая черта «других» -нонконформизм - и не только в тематике и содержании, но и в стиле, языке, литературной форме.
Н. Иванова, наметив первую классификацию «другой прозы», выявила три ее течения: «историческое» течение (М. Кураев, В. Пьецух), «социально-критическое» (С. Каледин, Н. Головин, А. Дмитриев, Л. Петрушевская, Т. Набатникова), «иронический авангард» (Е. Попов, Вик. Ерофеев, Т. Толстая, В. Нарбикова, А. Иванченко).
Против оценок этой литературы лишь с точки зрения критики ее идеологии («в парадигме критики идеологии») возражали молодые критики, предлагая разные названия «другой» литературы -«сверх-реализм», «гиперреализм» (О. Дарк), «артистическая проза» (М. Липовецкий), «метареализм», «апокалиптический реализм» (М. Эпштейн) и т.п. Большинство критиков этой генерации указывали в качестве основного признака «другой» литературы «расширенный реализм», т.е. снятие табу с предметов и явлений, достойных изображения на уровне тем и сюжетов, когда объектом описания становятся не дозволенные прежде к обсуждению области жизни (например, физиология, болезни, смерть, скандальные, постыдные или смешные ситуации); табу отменялось и на уровне стилистико-речевом (так в литературные произведения проникла вульгарная, пошлая лексика.). Признаком «расширения реализма» являются и новые герои - представители маргинальных социальных групп, неудачники, экстремалы. С. Чупринин отмечал, что излюбленными персонажами в «другой» литературе стали аутсайдеры, неспособные на духовное или нравственное сопротивление; авторы их не героизируют, но и не осуждают. Другие критики так-
1 Чупринин С. Другая проза // Лит. газета. - М., 1989. - 8 февр.
же подчеркивали, что в литературе «новой волны» аутсайдерство героев - это норма и стиль жизни. О. Дарк, исследовав этот аспект в прозе различных авторов, пришел к выводу о главенстве тем «ошибочного бытия», «физиологического подполья», «судьбоносных заблуждений». При этом речь идет не о политике, а о добровольном выборе, сделанном персонажем, для которого подполье -необходимое условие существования (1, с. 558). Критики в подавляющем большинстве сходились в том, что в основе «другой» литературы лежит стремление к «преодолению идеологии» как таковой1.
Авторы реферируемой статьи натаивают на том, что для дискуссии о «новой литературе» в основном типична «парадигма расширенного понимания реализма. И лишь небольшая группа критиков вела ее обсуждение в парадигме постмодернизма» (1, с. 556).
В статье И.В. Кукулина (НИУ ВШЭ, Отд-е культурологии) и М. Липовецкого (проф. ун-та Колорадо, г. Болдер) центральным структурообразующим фактором постсоветской критики названы дезинтеграция и распад «критического пространства» на множество все более удаляющихся друг от друга субкультур. При этом «специфика медиа» (будь то ежедневная газета, еженедельник, толстый журнал, Интернет, телевидение или глянцевый журнал, в котором работает критик) - «во многом определяет границы той литературы, которая находится в центре внимания» (2, с. 635).
Авторы реферируемой статьи рассматривают различные аспекты постсоветской критики: «либеральная критика: кризис идентичности»; критические дискуссии 90-х годов; критический импрессионизм: «критик как писатель»; «дневниковый дискурс»; «патриотическая» критика и ее новые расколы: «хтонические» неотрадиционалисты и «младофилологи».
Почти сразу после 1991 г. заканчивается «журнальная война» между критиками либерального и националистического направления. Победа либералов «не только лишила их оппонента, но и вызвала кризис идентификации, потребовав социально и культурно более значимой позиции внутри либерального дискурса» (2, с. 638). Многие критики старшего и среднего поколения избирают
1 См.: Добренко Е. Преодоление идеологии: Заметки о соцарте // Волга. -Саратов, 1990. - № 11. - С. 183; Эпштейн М. После будущего // Знамя. - М., 1991. -№ 1.
путь «рессентимента» (Б. Дубин) - однозначного отторжения всех новых явлений литературы как антикультурных. Оборотной стороной рессентимента стал уход критиков в смежные области литературной деятельности.
Переставая быть аналитическим, критический дискурс, как отмечают И. Кукулин и М. Липовецкий, превращается в субъективное самовыражение его носителя, он больше не требует «чужого» - писательского - слова. Происходит резкое разделение «толстожурнальной» и газетной/интернетной критики. Газетные или сетевые «колумнисты» (ведущие персональную рубрику) следуют путем минимизации анализа и интерпретации, выдвигая на первый план субъективную оценку (А. Агеев, Н. Александров, А. Архангельский, Д. Быков, Л. Данилкин, М. Золотоносов, Б. Кузьминский, В. Курицын, А. Немзер и др.). С одной стороны, «колумнизация» критики приводит к усилению игрового и собственно литературного начала в критическом дискурсе, а с другой - роль ведущего определяет радикальную монологизацию критического высказывания, которое превращается в безапелляционную и бездоказательную раздачу оценок. Так формируются два типа критической самоидентификации.
Новая идеологическая критика в основном связана с «толстыми» журналами, хотя к этой тенденции тяготеют и такие газетные/интернетовские критики, как А. Немзер, А. Агеев и П. Басин-ский. Критики этого типа высказываются с точки зрения некоего идеологического «мы».
Например, А. Немзер, ставший одной из центральных фигур 90-х годов, отождествлял свою позицию с взглядами московско-питерских филологов своего поколения, которые противопоставили позднесоветской культуре любовь к классической литературе и восприняли в качестве эстетического канона поэтику русского романтизма, а в качестве теоретических ориентиров - формализм и Московско-тартускую семиотическую школу. Однако вопреки ожиданиям всей «своей методичной деятельностью он доказывает, не только что литература в России не умерла, но и что новая литература соответствует самым строгим филологическим критериям и свободно (это очень важное слово в лексиконе критика) развивает великую традицию XIX в.» (2, 644). Он последовательно осмысляет современную литературу в широком историческом контексте и ви-
дит «существо всей постсоветской эпохи в "пробуждении от снов безвременья" и возвращении в историю» (2, с. 645). Критик выстраивает центральную линию в литературе и культуре, в равной мере противоположную и антилиберализму, и либертианству, и ксенофобии, и постмодернистской проблематизации различия между «своим» и «чужим», и враждебности, ведущей к разрыву культурных связей. «Отсюда частые противоречия в его оценках» (2, с. 646-647).
Другая стратегия критики 1990-2000-х годов - резко субъективный импрессионизм. Если в первой половине 1990-х годов еще доминирует идеологическая критика, то конец века и 2000-е годы отмечены все возрастающим влиянием импрессионистической критики, ориентирующейся главным образом на книгоиздания. Эта критика развивается преимущественно в газетах и Интернете. Она порождает, в свою очередь, чисто коммерческую «глянцевую» журналистику на литературные темы. Одновременно происходит реактуализация - на либеральных основаниях - идеологической критики, и в противовес этой тенденции интенсифицируется «академический» дискурс.
Особенность либеральной критики 90-х годов - практически полное отсутствие системных дискуссий между разными изданиями. Спорадические, но не конфронтационные дискуссии возникают вокруг отдельных текстов («Генерал и его армия» Г. Владимова, рассказ «Кавказский пленный» и роман «Андеграунд, или Герой нашего времени» В. Маканина, поэзия Б. Рыжего). Разность во мнениях касалась интерпретации данного текста, но не идеологической позиции автора и представленной эстетики. Локальные дискуссии возникали также вокруг различных литературных премий.
Однако в либеральной критике 90-х годов прослеживается «системная» конфронтация, когда речь идет о произведениях, отмеченных печатью постмодернистской эстетики, таких, например, как «Чапаев и Пустота» и «Generation "П"» Пелевина, проза В. Сорокина и поэзия Д. Пригова. Именно поэтому «дискуссия о постмодернизме и реализме, идущая на протяжении всего десятилетия, в конечном счете, приводит к весьма ощутимому идеологическому расколу в либеральном лагере» (2, с. 651).
Защитники реалистической традиции близки к «Новому миру» и «Континенту»; те, кто признает постмодернизм продуктив-
ным явлением отечественной культуры, поначалу тяготели к «Независимой газете» и к газете «Сегодня», к журналам «Знамя», «Октябрь», «Дружба народов», «Звезда» (СПб.). Но постепенно этот полюс критического дискурса смещается в сторону журналов «Новое литературное обозрение», «Новая русская книга» (СПб., 19992002), «Критическая масса» (электронная библиотека).
Речь в этой дискуссии шла не столько о том, что такое постмодернизм, но о том, как к нему относиться в контексте русской культуры XX в. В этом русле философскую критику постмодернизма наиболее последовательно развивает И. Роднянская, которая именно в постмодернистской литературной продукции обнаруживает симптомы культурной деградации. При этом она остается аналитиком собственно литературных произведений, она - единственный из критиков «Нового мира», кто высоко оценил талант В. Пелевина. Атака других критиков «Нового мира», «Континента» и близких изданий на экспериментальную, т.е. нереалистическую, словесность шла в 90-х годах широким фронтом.
Критики круга «Знамени», признавая постмодернизм как объективную реальность культуры, склонны рассматривать это кризисное явление с целью поисков симптомов его преодоления (А. Генис, М. Эпштейн). Кризис либеральной критики был не только социальным - он имел методологическое измерение. Дискуссия о постмодернизме обнаружила конфликтное сосуществование в либеральном дискурсе двух трудно совместимых концепций культуры. «Одной - иерархической, основанной на культе традиции; другой - неиерархической, подразумевающей постоянную борьбу различных, опровергающих друг друга иерархий и рефлексию самого дискурса дискуссии» (2, с. 663).
Наряду с двумя критическими дискурсами (идеологическим и импрессионистическим) окончательно оформляется и третья стратегия - неоакадемическая. Критики этого типа находят источники для своего высказывания в научном тексте - прежде всего в методологиях, связанных с неклассическими теориями, в диапазоне от фрейдизма до постструктурализма (М. Эпштейн, М. Рыклин, М. Берг, М. Золотоносов и Б. Парамонов, А. Зорин и др.). В конце 90-х в печати и в Интернете появилось новое поколение авторов с аналогичными стилистическими ориентирами. С. Чупринин язвительно называл его представителей «младофилологами» (И. Каспэ,
А. Чанцев, Ю. Идлис и др.). Эта стратегия в критике - осмысление исторического и социокультурного контекста - существует на протяжении всего постсоветского периода и приобретает новое общественное значение в 2000-х годах.
Критики-импрессионисты 1990-2000-х годов, независимо от своих эстетических позиций, отказываются от представлений о литературе как центральной системе общественной рефлексии (А. Генис, П. Вайль, М. Айзенберг, А. Гольдштейн, А. Скидан и др.). Реакция на литературу мыслится «новыми импрессионистами» «не как социальная или эстетическая диагностика, а как экзистенциальный ответ, нарушающий конвенции литературной критики» (2, с. 667).
Важнейшая роль в оформлении этого типа критического дискурса принадлежит А. Белинкову (в 60-х - начале 70-х) и А. Синявскому (в 70-х); эту линию в 80-х подхватили и развили критики самиздата и эмиграции, в первую очередь - П. Вайль и А. Генис. В филологическом романе А. Генис1 не только соединяет анализ поэтики с воспоминаниями, но объясняет, что литературоведческий сюжет стал для него поводом «поговорить о себе». В своем романе он опирается на «память жанра» модернистской метапрозы (В. Шкловский, К. Вагинов, В. Набоков), но радикально меняет ее семантику. М. Айзенберг в своих эссе доказывал, что новая эстетика (при этом он избегает термина «постмодернизм» как слишком «заболтанного») стала формироваться в неподцензурной русской поэзии 50-х годов, т.е. одновременно с аналогичными явлениями в литературах Европы.
В конце 90-х годов в газетах и «толстых» журналах интенсивное развитие получили жанры критики, близкие к дневниковым. Они воспринимались как восстановление коммуникации, осуществляемое путем личного авторского/читательского усилия. Однако наиболее органичным пространством для «дневниковых» жанров оказался именно Интернет, который, в отличие от «бумажных» изданий, воспринимался как среда и средство непосредственного общения интеллектуалов. В 1997 г. возник наиболее известный интернет-ресурс того времени - «Русский журнал» (РЖ), который на
1 Генис А. Довлатов и окрестности. - М., 1999.
протяжении семи-восьми лет своего существования был ярким и культурно значимым ресурсом, где публиковались авторы самых разных направлений и велись дискуссии по важнейшим проблемам культурной и политической жизни современной России (В. Курицын, А. Агеев, Д. Быков, А. Метёлкина).
Еще один важный канал общественной коммуникации конца 90-х годов - глянцевые журналы (life-style magazines). Наиболее известным критиком, публиковавшимся именно там, стал Л. Да-нилкин - ведущий раздела «Книги» в еженедельнике «Афиша». Он претендует на то, чтобы определять вкусы интеллектуалов-яппи Москвы, Петербурга и других российских мегаполисов. Л. Данил-кин стал одним из идеологов масштабной PR-акции «Читать - модно!», которая прошла в начале 2000-х годов и была призвана вернуть российской «клубной» и «офисной» молодежи интерес к чтению.
На протяжении всего постсоветского периода продолжала активно развиваться и критика националистического направления. «Патриотическая критика» 1990-х и 2000-х существовала не только на страницах журналов «Наш современник», «Молодая гвардия», «Москва», в газетах «Завтра» и «День литературы», она превращалась в многочисленные книги таких критиков-идеологов «патриотического» лагеря, как В. Бондаренко, В. Бушин, Т. Глушкова, А. Казинцев, В. Кожинов, Ст. Куняев, М. Лобанов. Однако в 90-х годах в стане «патриотов» наметился раскол, до того скрываемый борьбой с «общим врагом».
Начало открытой полемике положила Т. Глушкова, опубликовавшая в пяти номерах журнала «Молодая гвардия» обличительное сочинение про соратников1, где в духе советской пропаганды обвинила А.И. Солженицына в том, что он санкционировал «все американо-сионистские, сущие и будущие преступления против России»2. «Адвокатами измены» она назвала В. Кожинова, В. Солоухина, В. Крупина, В. Распутина, И. Шафаревича, Л. Бородина, Ст. Куняева. Инвективы Т. Глушковой стали симптомом раскола
1 Глушкова Т. «Элита» и «чернь» русского патриотизма: Авторитеты измены» // Молодая гвардия. - М., 1994. - № 1, 2, 6, 7, 11.
2 Там же. - № 11. - С. 177.
этого направления на лагеря «красного» и «белого» патриотизма. «Красные патриоты» (помимо Глушковой к ним относились В. Бушин, Ю. Бондарев, А. Зиновьев, М. Алексеев, М. Лобанов, Ф. Кузнецов; обновленные версии этой идеологии представлены в сочинениях А. Проханова и Э. Лимонова) считают высочайшим достижением русского национализма именно советскую, а точнее -сталинскую империю. Критик В. Бушин «яростно защищал ценности и идеологические мифы советской эпохи - в диапазоне от Шолохова до Павлика Морозова» (2, с. 699). «Белый патриотизм», напротив, полагает русскую православную империю, разрушенную большевиками, подлинным идеалом исторического пути России. Советская история, с точки зрения «белых патриотов», есть злонамеренное уничтожение русской культуры и православной духовности «руками евреев и космополитической интеллигенции, ненавидящей русский народ и не понимающей его ценностей» (2, с. 700).
Эта концепция, по мысли И. Куклина и М. Липовецкого, последовательно развернута в исторических сочинениях И. Шафаре-вича и В. Кожинова, в публицистике А. Солженицына (особенно в книге «Двести лет вместе»), в исторических романах Л. Бородина, В. Личутина, В. Лихоносова, позднего В. Максимова и др. Если «красные» избегают критиковать Ленина, считая его основателем советской империи, то для «белых» Ленин - русофоб и космополит, приведший к власти антинародную элиту, впоследствии ликвидированную Сталиным. Если для «красных» Сталин - абсолютный и непререкаемый авторитет и во всем прав, то «белые» «упрекают его за политику коллективизации, но почитают за террор 1930-х годов» (против большевистской элиты) и «за победу в Великой Отечественной войне и послевоенную "борьбу с космополитизмом"» (2, с. 701). В критике идеология «белого патриотизма» представлена Ст. Куняевым, главным редактором «Нашего современника».
Критической деятельности В. Бондаренко постсоветского периода свойственны два принципа, выделяющие его на фоне других представителей националистической критики. Во-первых, он берет на себя роль «собирателя» националистического движения, противостоя нарастающим внутренним разногласиям. Поверх идейных расхождений «красных» и «белых» он предлагает создать концепцию «синтетического» национализма. Во-вторых, Бондаренко де-
монстрирует непривычную для националистической критики эстетическую терпимость. Именно Бондаренко ввел в ареал русского «патриотизма» Э. Лимонова. В результате в «списках» Бондаренко оказываются такие далекие от национализма писатели, как В. Ма-канин и Ю. Коваль, Б. Ахмадулина и А. Битов, Вен. Ерофеев и И. Бродский, С. Соколов и С. Довлатов, Вс. Некрасов и В. Пелевин, О. Григорьев и Б. Рыжий. В итоге В. Бондаренко существенно трансформирует риторику «патриотической» критики.
В начале 2000-х годов российская либеральная критика испытала самый масштабный раскол за весь постсоветский период. Наиболее заметной причиной раскола, по мнению И. Куклина и М. Липовецкого, стал вопрос об отношении к ксенофобным и антизападным движениям в литературе и идеологии, менее очевидной -вопрос об отношении к 90-м годам как эпохе в развитии русской словесности и к эстетическим новациям начала 2000-х годов. Поводом для первого большого скандала послужила легитимизация в культурном поле ультраправого писателя и публициста А. Проханова (роман «Господин Гексоген», 2002). Спор шел не столько о Проханове и даже не столько о националистической субкультуре, сколько «об осмыслении пути, пройденного российской культурой в свободные 90-е годы, - на пороге нового этапа ее развития» (2, с. 713).
В итоге И. Куклин и М. Липовецкий приходят к неутешительному выводу, что связанная с традицией и эстетикой «толстых» журналов постсоветская критика 1990-2000-х годов переживает кризис, вызванный потерей социальной позиции и все большей неэффективностью приемов и способов интерпретации текущей художественной литературы. «Вероятно, нынешний день российской критики определяется полемикой двух лагерей или направлений, и оба они не связаны с системой "толстых журналов": с одной стороны, это сторонники амбициозных, идеологических по сути и рассчитанных на быстрый социальный резонанс "больших романов", с другой - "младофилологи", которые пишут о "сложной" поэзии и прозе и стремятся найти место современной русской словесности в глобальном культурном контексте. Эти группы по-разному понимают литературный успех. Первые воспринимают его как быстрый социальный резонанс. Вторые - как долговременное подспудное воздействие на процессы культурной и ментальной
трансформации. Первые апеллируют к новому среднему классу, молодым яппи, клубной молодежи и т.д. Вторые обращаются преимущественно к университетской молодежи, интеллектуалам и художественной среде» (с. 721-722).
Т.Г. Петрова
Русское зарубежье
2013.04.031. ЗВОНАРЁВА Л. СЕРЕБРЯНЫЙ ВЕК РЕНЭ ГЕРРА. -СПб.: ООО «Изд-во Росток», 2012. - 672 с.; илл.
В книге доктора исторических наук Л.У. Звонарёвой рассматривается крупнейшее собрание рукописей, писем, книг и картин писателей и художников Русского зарубежья, принадлежащее французскому слависту профессору Р. Герра, в собирательскую деятельность которого с 1960-х годов включились сами представители русской эмиграции, продавая и передавая ему свои архивы, библиотеки, картины, помогая советами и консультациями, рассказывая, вспоминая, уточняя факты. Сегодня это самое большое собрание в мире (5 тыс. картин, 40 тыс. книг - из них более 10 тыс. -с автографами).
Во вступительной статье «Собрание Ренэ Герра как научная проблема и культурный вызов» П. Фокин (Гос. лит. музей) пишет, что коллекция французского слависта сама по себе «представляет замечательный памятник европейской культуры - образец ее целостности и универсальности, знак высочайшего уровня исторического самосознания, результат многовековой традиции интеллектуального созидания, пример обдуманного и целенаправленного творчества» (с. 9).
Книга состоит из разделов: «Миф о Серебряном веке и культура Русского Зарубежья», «Ренэ Герра - исследователь, собиратель и публикатор наследия русских эмигрантов», «Серебряный век в творчестве русских писателей-эмигрантов», «Разнообразие жанров и синтез художественных направлений в живописи русских художников-эмигрантов», «Книги с иллюстрациями художников-эмигрантов в библиотеке Ренэ Герра», «Французский филокартист с русской душой», «Проект "Альбатрос" как актуализация издательских традиций Серебряного века», «Франко-Русский дом в
