CC BY
22
ние жизни и демонстрацию того, как оно взаимодействует с другими практиками восприятия и как на них влияет. Пруст предлагает оторваться от чтения и вернуться в реальный мир, вооружившись новыми средствами и способами «уделять внимание». Манеру пру-стовского письма Лео Шпитцер назвал «хранилищем источников естественного развития индивидуальных способностей восприятия» (с. 223).
Чтение как особый род когнитивной стилизации в первую очередь апеллирует к личной способности иметь дело со знаками, разрешая собственные намерения в непосредственных представлениях. Чтение обращается и к способности экстраполировать литературный стиль в жизнь (двигаясь в одном направлении с ним, в противоположном или независимо от него в тех областях реального мира, к возвращению в которые оно подталкивает). Таким образом, чтение в значительной мере определяет формы индивидуальной жизни: если не напрямую, то через формирование индивидуальности и ее окружения, привнося определенные нюансы и экзистенциальные ценности в собственный образ чувствования.
Е.В. Соколова
2014.03.003. КОНДИ Н., КУПСАН Е. ЛИТЕРАТУРНАЯ ТЕОРИЯ И ВОЗРОЖДЕНИЕ АКАДЕМИЗМА В ПОСТСОВЕТСКОЙ РОССИИ // История русской литературной критики: Советская и постсоветская эпохи / Под ред. Добренко Е., Тиханова Г. - М.: НЛО, 2011. - С. 723-760.
Авторов статьи - Нэнси Конди и Евгению Купсан (Питсбург, США) - интересуют «проблемы функционирования новой системы производства знаний» в постсоветской России: каким образом «материальная культура, в том числе и журналы как временная площадка для нарождающихся интеллектуальных практик, влияет на это производство» (с. 725).
В 1990-х годах произошли три фундаментальных сдвига в литературоведческой сфере. Первый касается самого места литературной науки: журналы постепенно утратили «привычное значение центрального форума интеллектуальных дебатов». Вместе с этим новые издательства, такие как «Вагриус», «Ad Marginem», «Новое литературное обозрение», «Аграф», «Academia», «О.Г.И.» и др., наряду со старосоветской «Молодой гвардией», а также с
университетскими издательствами в диапазоне от РГГУ до Томского университета («Водолей»), оказались в состоянии выпускать научные монографии и сборники более интенсивно, чем в советское время (с. 723-724). Второй сдвиг касался участников современных академических дебатов: появилась возможность свободной интеграции работ эмигрантов в интеллектуальные сферы России и, наоборот, работ российских ученых - в жизнь на Западе (посредством международных семинаров, конференций, совместных проектов и т.п.). Третий сдвиг обусловлен возникновением в 90-х и расширением спектра разнообразных идеологических позиций, интеллектуальных групп и тенденций.
Авторы выделяют роль «Вестника новой литературы»1 (далее «ВНЛ»), основанного М. Бергом и М. Шейнкером и ставшего первым легальным изданием «другой культуры». Именно «в тени различий» между позднесоветским «Митиным журналом»2 и постсоветским «ВНЛ» следует искать «источники специфики новой интеллектуальной журналистики» (с. 725), - считают авторы статьи. В книге «Литературократия», охватывающей период с 60-х до 90-х годов, М. Берг3 предложил анализ нонконформистской литературы с точки зрения распада культуры литературоцентризма». И если в конце 80-х с постмодернизмом связывали эмансипационные ожидания, то в конце 90-х годов М. Берг рассматривал это явление как механизм конверсии своего авторитета в новых культурных условиях бывшими авторами андеграунда (с. 726).
Иные подходы, тоже оказавшие влияние на постсоветские культурные практики, предложили М. Эпштейн (в книгах «Парадоксы новизны» - 1988, «Вера и образ» - 1994, «Постмодерн в России» - 2000 и др.), М. Липовецкий («Русский постмодернизм: Очерки исторической поэтики» - 1997, «Russian Postmodernist Fiction: Dialog with Chaos» - 1999, «Паралогии: Трансформации (постмодернистского дискурса в русской культуре 1920-2000-х годов» -2008 и др.). Дискуссия о постмодернизме вызвала к жизни новые журналы. Прозаик А. Давыдов, бывший редактор перестроечного
1 Вестник новой литературы. - М., 1990-1996.
2
Митин журнал. - Ленинград; выходит с 1984 г.: № 1-48 самиздат, с № 49 -
типографским способом.
3
Берг М. Литературократия. - М., 2000.
альманаха «Весть» (М., 1989), вместе с петербургским поэтом А. Драгомощенко создали журнал «Комментарии» (1991—) в целях глубокого погружения в проблемы постмодернизма. Еще одним интеллектуальным журналом стало «Новое литературное обозрение» (М., 1992—), возникшее в результате раскола «Литературного обозрения» (М., 1973-1992) и основанное И. Прохоровой. Значительная часть реферируемой работы посвящена анализу этого издания.
Журнал предпринял попытку модернизации филологии через экспансию в смежные с ней области знания: «... целая генерация исследователей начала движение от литературоцентричности в сторону антропологии». И это движение, отмечают авторы, во многом совпало с «лингвистическим поворотом» гуманитарной мысли на Западе, а также «с ее отчетливым интересом к философии, социологии и политической теории» (с. 746). В 1994 г. «НЛО», помимо журнала, включило в себя издательство (предлагающее ныне 22 книжные серии); затем стали выходить еще два журнала: социо-политический «Неприкосновенный запас» (с 1998) и «Теория моды» (с 2006).
«НЛО» как «головной» журнал выпустил серию номеров, посвященных не только литературе, но и гуманитарной мысли Франции (№ 13); итогам развития гуманитарных наук в 90-х годах (№ 50); институтам памяти - архивам и библиотекам в современной России (.№ 74); закрытому обществу (.№ 100). «НЛО» проводит две ежегодные конференции и осуществляет проект «Культура повседневности». Благодаря усилиям С. Козлова - редактора отдела теории, переводчика и автора журнала - широкий резонанс имели материалы о постмодернизме (№ 11, 16, 24, 28, 30, 32, 39, 41, 50, 51).
Противовесом постмодернизму стали «регулярные публикации социологов, чья методология, опиравшаяся на работы Х.Р. Яусса и (более удаленно) М. Вебера и Э. Дюркгейма, демонстрировала альтернативные стратегии анализа культуры. Если Б. Дубин и Л. Гудков, выступавшие вместе и порознь, внесли вклад в исследование "социологии литературы, интеллигенции и академической среды", то А. Рейтблат обратился к более широкому кругу социальных практик (в книгах "От Бовы к Бальмонту" - 1991, доп. изд. 2009; "Как Пушкин вышел в гении" - 2001)» (с. 749).
Вокруг «НЛО» сложился круг исследователей, работы которых охватывают широкий спектр семиотических, микро- и мета-исторических проблем, циркулирующих в международной академической среде.
Событием стал юбилейный, 100-й, номер «НЛО» (2009), посвященный «антропологии закрытых обществ». В предисловии «Новая антропология культуры: Вступление на правах манифеста» И. Прохорова, в частности, отметила, что в итоге семнадцатилетней деятельности журнал инициировал «разрушение искусственных границ между зарубежной и отечественной русистикой и далее - между мировым и российским гуманитарным сообществом», что «потребовало долгой системной работы по заполнению огромных интеллектуальных лакун в российской гуманитарной науке» (№ 100, с. 9). Так был создан свой собственный междисциплинарный космос (с. 751).
Деятельность «НЛО» подняла полемическую бурю среди журналов-конкурентов. Первые резкие выступления «Вопросов литературы» были вызваны публикациями «НЛО» о «новом историзме» в 2000 г.; точки кипения они достигли в 2003-м, когда «Вопросы литературы» опубликовали статью И. Шайтанова1. Показательны изменения критического дискурса, происходившие в ходе этой атаки на «НЛО». В статье, вышедшей годом ранее2, И. Шайтанов осуждал использование методов «нового историзма» в работах А. Эткинда, О. Проскурина, А. Зорина и др. В этом методологическом повороте автор статьи увидел разрыв с традицией русской исторической поэтики, представленной формалистами М.М. Бахтиным и В.Я. Проппом. «Ново-исторический» акцент на субъективности и культурных нарративах, выходящих за пределы конкретных исторических текстов, применение литературоведческих методов анализа к внелитературным текстам и практикам, по мнению И. Шайтанова, привели к тому, что бесконечно расширенными, размытыми оказались границы понятий. Сначала «быт» повел себя агрессивно в отношении литературы и поглотил ее, а по-
1 Шайтанов И. Дело № 59: НЛО против основ литературоведения // Вопр. лит. - М., 2003. - №. 5.
2 Шайтанов И. Бытовая история // Вопр. лит. - М., 2002. - №. 2. - С. 3-24.
том и сам он был поглощен понятием «текста». Литература как будто бы отыгралась: литературность властвует в этой новой культурологической метафорике, с точки зрения которой все есть текст. Но литература платит за свою экспансию утратой «специфики», что «принципиально чуждо русской филологической традиции (и разве только ей?)... Невозможно достоверно исследовать "текстуальность истории", не отдавая себе отчета в специфике текстов, ее составляющих»1 (с. 752).
Однако в статье 2003 г., посвященной экспериментальному номеру «НЛО», где обсуждались различные выходы за пределы традиционных филологических методов, упреки И. Шайтанова приобрели отчетливо политический характер (там же). По убеждению критика, эти концепции: постколониализм, гендерные исследования, отстаивание прав всех и всяческих меньшинств - были порождены политической ситуацией, которой в мире больше нет с 11 сентября 2001 г. «До этой даты могло показаться, что безусловная сила в современном мире - демократическое государство западного типа. Теперь все оказалось много сложнее. Баланс сил изменился. Политкорректность, более всего запрещавшая хоть в чем-то ограничить тех, кто могли счесть себя в недавнем прошлом урезанными в правах и возможностях, была нарушена на самом высоком уровне межгосударственных отношений. В 2003 г. Человек Культуры должен был снова показать, что умеет быть не только слабым. это общее изменение ситуации должно будет сказаться и
на всех недавно модных и обеспеченных грантами направлениях
2
исследования» .
Таким образом, по мнению авторов реферируемой статьи, «то, что казалось методологическим конфликтом - между традицией русской исторической поэтики и попытками ученых круга "НЛО" вписать литературу в более широкие культурные и социальные контексты, - оказалось выражением политического противостояния, которое можно определить как конфликт между куль-
1 Шайтанов И. Бытовая история // Вопр. лит. - М., 2002. - № 2. - С. 24.
2 Шайтанов И. Дело № 59: НЛО против основ литературоведения // Вопр. лит. - М., 2003. - № 5. - С. 149-150.
турным либерализмом западного и российского образцов.» (с. 753).
Это противостояние нередко описывается и как конфликт между научными поколениями. Так, главный редактор «Знамени» С. Чупринин, один из ведущих критиков (теперь) старшего поколения, оказался не менее серьезным оппонентом «НЛО», чем главный редактор «Вопросов литературы» И. Шайтанов. Обычно осторожный в высказываниях о том, что он называет «империей "НЛО"», С. Чупринин обратил свою критику на новоявленных «младофилологов», которых назвал «иностранцами в своей стране»1, обвинив в отказе от «органического для русской мысли включения идеологических и моральных компонентов в эстетическую оценку» (с. 754).
И все же, продолжают авторы, несмотря на критику за статьи о «новом историзме», постмодернизме и постструктурализме, за интерес к западной славистике и выходы за пределы филологии, именно «НЛО» принадлежит честь публикации статей о таких малоисследованных героях истории русской литературы, как Е. Кропивницкий, ключевая фигура Лианозовской группы (1993, № 5), студенческие поэтические группы времен оттепели (1996, № 14), московский Союз писателей 1919 г. (1995, № 11), поэты СМОГа (1996, № 20), литературные салоны (1998, № 30), печально знаменитое Третье отделение (1999, № 40), а также об интеллектуальной жизни провинции (2001, № 50), о школьных сочинениях (2006, № 80), о поэтике разгромных кампаний, как, например, против альманаха «МетрОполь» (2006, № 82) и т.п.
Наиболее значительное достижение «НЛО» авторы статьи видят в привлечении российского интеллектуального сообщества к участию в западных дискуссиях, прежде далеких от русской аудитории, а также в предоставлении возможности западным славистам и другим гуманитариям принимать участие в русских спорах о словесности в широком смысле этого слова. Вместе с тем дискурс «НЛО» отличается лакунами, заметными на фоне западного гуманитарного дискурса. Чрезвычайно мало внимания привлекают тру-
1 Чупринин С.И. Граждане, послушайте меня // Знамя. - М., 2003. - № 5. -
С. 190.
ды В.Я. Проппа, минимально использованы герменевтические теории Ф. Шлейермахера и Х.-Г. Гадамера. Практически не уделяется научного внимания западным марксистским (от Л. Алтюссера до Т. Иглтона и Ф. Джеймисона) и постмарксистским теориям (Д. Харви, с одной стороны, и Э. Лакло и Ш. Муффе - с другой); не находится места постколониализму (Э. Саид, Г.Ч. Спивак, Хоми Бгаба), феминистическим и queer-теориям (Дж. Батлер, Л. Ирига-рэй, Э. Сиксу, Э. Шоувалтер), а также подверженной марксистскому влиянию британской модели культурных исследований (Р. Уиль-ямс, Р. Хебдидж, С. Холл).
Возникает «парадоксальная ситуация: постсоветская интеллигенция, избавившись от советского марксизма, получила возможность циркулировать в глобальном интеллектуальном пространстве и... всякий раз спотыкается о Маркса, где бы он ни возникал - от Фуко до "нового историзма". Причем это совсем не тот Маркс, от которого пришлось избавляться; это иной, незнакомый (будь то Маркс - мрачный детерминист у Алтюссера, Маркс-волюнтарист у Хобсбаума и Грамши или веселый молодой Маркс университетских кампусов). В международных теоретических дискуссиях марксизм в той или иной форме всегда присутствует. Эта проблема образует оборотную сторону большего, исторически отложенного вопроса: в чем причина упрямого нелюбопытства по поводу Маркса "второго мира", и как эти два проекта - западного и восточного марксизма - могли бы объяснить друг друга?» (с. 756)1.
По убеждению авторов статьи, «НЛО» превратился в структурообразующий институт современной гуманитарной мысли в России; он стал первым журналом такого масштаба, который вышел и за границы дисциплинарной замкнутости (собственно русистики) к широким методологическим темам, и за границы национальной замкнутости, развив тенденции, явленные в изданиях типа «Slavica Hierosolymitana» или «Wiener Slawistischer Alma-nach» и направленные на создание международной славистической среды. Во многом благодаря усилиям «НЛО» центр изучения
1 С этой точки зрения особенно интересна статья: Гаспаров М.Л. Лотман и марксизм // НЛО. - М., 1996. - № 19. - С. 7-12.
России и русской культуры реально переместился в Россию (с. 757).
В реферируемой работе также рассматриваются примеры обращения постсоветской интеллигенции к вере и к православной церкви. Эта тенденция к середине 90-х годов оформилась в особого рода догматический дискурс: православная вера, разделяемая или не разделяемая писателем, определяет критическую реакцию на его творчество; всякая непочтительность в отношении к церкви и религии подвергается осуждению как кощунство; постижение Бога (причем непременно православного) автором или героем представляется в качестве цели художественного творчества; а категории церковности, соборности, пасхальности используются в качестве эстетических (к тому же оценочных) терминов. Наиболее показательны в этом отношении историко-литературные исследования С. Семёновой, И. Есаулова, Ю. Минералова, М. Дунаева; работы М. Виролайнен и В. Непомнящего о Пушкине, К. Степаняна о Достоевском, а также периодические сборники, как «Евангельский текст в русской литературе»1, «Русская литература XIX в. и христианство»2, выпуски ИРЛИ РАН «Христианство и русская литера-тура»3 и др.
Авторы анализируют и различные проявления противоположного направления, основанного на повороте к новому позитивизму, радикально отличному как от «объективных истин» маркси-стско-ленинистского типа, так и от новообретенного православного понимания истины.
Среди неопозитивистских публикаций в первую очередь следует назвать «De visu» (1992-1995) А. Галушкина и А. Розенштро-ма - журнал, сосредоточенный прежде всего на Серебряном веке и 1920-х годах. По богатству архивных материалов, библиографий и исследовательской эрудиции этот журнал, бесспорно, был одним из самых интересных периодических изданий своего времени.
1 Евангельский текст в русской литературе. - Петрозаводск, 1994.
2
Русская литература XIX в. и христианство. - М., 1995, 1997. Христианство и русская литература. - СПб., 1994-2012. - Сб. 1-7.
Одной из примет позитивистского поворота в литературоведении стал бурный рост таких жанров, как энциклопедии и комментарии.
Культура комментария во многом определила направление литературоведческих исследований М.Л. Гаспарова (1935-2005), прославившегося в 70-80-х годах своими революционными работами по стиховедению, а в постсоветский период ставшего своеобразным идеологом позитивистского направления. Он «сформулировал своеобразную этику позитивизма в литературоведении, противопоставив этот метод и бахтинскому подходу, и всевозможным формам идеологизации литературы (включая "православное литературоведение")» (с. 729). С точки зрения ученого, нравственность филологии заключается в осознании того, что «письменный артефакт, который я в данный момент анализирую, в свое время обращался не ко мне. не на моем языке; что он, следовательно, безразличен к моим ценностям и не должен истолковываться с опорой на мои личные потребности или нужды»1.
Одним из наиболее значимых последствий поворота к позитивизму стала новая волна исследований по классической литературе XIX в. Позднесоветский период оставил богатейшую пушкинистику, в диапазоне от лотмановской биографии поэта2 до книги Н. Эйдельмана3; однако новым словом в этой изученной теме стала монография О. Проскурина4. Анализ исторических и текстуальных контактов Пушкина с Жуковским и Батюшковым, проделанный этим исследователем, а также предложенная им концепция эволюции позднего Пушкина вызвали не меньше споров, чем рассмотрение Ленского как поэта-порнографа (с. 730). Вопрос о пер-формативности Пушкина был заново освещен в исследовании И.В. Немировского5, где поведение поэта помещено в контекст его
1 Эмерсон К. 25 лет спустя: Гаспаров о Бахтине // Вопр. лит. - М., 2006. -№ 2. - С. 17-18.
2 Лотман Ю.М. Александр Сергеевич Пушкин: Биография писателя. - М.,
1981.
3 Эйдельман Н. Пушкин: Из биографии и творчества, 1826-1837. - М.,
1987.
4 Проскурин О. Поэзия Пушкина, или Подвижный палимпсест. - М., 1999.
5 Немировский И.В. Творчество Пушкина. - М., 2003.
чтения, из которого извлекались сценарии жизнестроительства. «Исследование сложных взаимоотношений между поведением и поэзией Пушкина продолжают методологию пушкинских работ Ю.М. Лотмана» (с. 731).
Возвращение к позитивизму, не скованному идеологическими предпочтениями или запретами, позволило обратиться и к более мрачным сторонам классической традиции. Так, книга Е.Д. Тол-стой1 резко противоречит хрестоматийному пиетету: ее Чехов предстает мизантропом, временами антисемитом и никак не вписывается в представления об «авторской безучастности», яростно реагируя на самые различные идеологические, политические и эстетические веяния своего времени. Е.Д. Толстая радикально переосмысливает привычную оппозицию между классическим реализмом, якобы представленным Чеховым, и нарождающимся модернизмом; чеховское настороженное и недоверчивое противостояние «декадентам» стало его вкладом в грядущую модернистскую культуру (с. 732).
Пример сугубо позитивистского жизнеописания представляет собой книга Р. Тименчика2. Автор соединяет биографию поэта и автобиографические отсылки к встречам с героиней с обширнейшим - превосходящим объем собственно монографии - комментарием, который представляет собой попытку с максимальной детализацией восстановить культурный и социальный контекст творчества Ахматовой в 60-х годах (с. 736).
В ином ключе позитивистский метод реализуется в работах О. Лекманова об акмеизме, О. Мандельштаме, В.П. Катаеве, но особенно о С. Есенине (в соавторстве с М. Свердловым)3. К книге методично разрушаются многочисленные - старые и новые - мифы, окружающие творчество Есенина («народный поэт», «жертва советского режима», «литературный хулиган», «поэт святой Руси», «чистый лирик»). Однако воссозданный здесь весьма непривлекательный образ не умаляет, а по-новому раскрывает сложный, не вписывающийся в удобные мифологические схемы мир поэзии и личности Есенина (с. 737).
1 Толстая Е.Д. Поэтика раздражения: Чехов в конце 1880-х - начале 1890-х
годов. - М., 1994; 2002.
2
Тименчик Р. Анна Ахматова в 1960-е годы. - М., 2005.
3 Лекманов О., Свердлов М. Сергей Есенин: Биография. - М., 2007.
Особенно сложной, отмечают авторы, оказалась задача выработки новых подходов к сталинской эпохе. Перестроечный дискурс был по преимуществу документальным: на первый план вышли свидетельства очевидцев, доминировал пафос разоблачения, тогда как постперестроечные исследования, по контрасту, обратились к анализу связи культуры с процессами социальными и моделями субъективности.
Критическую роль в разрушении господствующих представлений о тоталитаризме в литературе сыграли книги Е. Добренко1. Отталкиваясь не только от советских официозных интерпретаций, но и от западных концепций времен «холодной войны», Добренко, в частности, показывает, что после Первого съезда писателей не было особой нужды в регулировании советской литературы извне и сверху: она превратилась в самоуправляемую систему, а соцреализм стал не только методом советского искусства, но и в первую очередь методом производства советской реальности - ее настоящего и прошлого, ее социальности и ее экономики (с. 737). Во многом обобщил подходы к дискурсивному анализу культуры и литературы сталинской эпохи монументальный труд «Соцреалистический канон»2.
Литературе и культуре оттепели и застоя по сравнению со сталинским периодом уделяется гораздо меньше внимания. Культура оттепели как целое впервые получила новое осмысление в книге Петра Вайля и Александра Гениса3). «Опираясь на широкий материал газетных и журнальных публикаций эпохи, а также на собственные воспоминания, авторы применяют методы "Мифологий" Ролана Барта к описанию советской культуры 60-х, в диапазоне от Гагарина до Солженицына, от Хрущёва как культурного персонажа до всеобщего увлечения Хемингуэем, от Евтушенко до идеализированного восприятия Америки в сочетании с культом Кубы. Описание этих и многих других феноменов культуры отте-
1 См. книги Добренко Е.А.: Метафора власти. - М., 1993; Формовка советского читателя. - М., 1997; Формовка советского писателя. - М., 1999; Политэкономия соцреализма. - М., 2007; Музей революции. - М., 2008.
2 Соцреалистический канон / Под ред. Гюнтера Х., Добренко Е. - СПб.:
Академический проект, 2000.
3
Вайль П., Генис А. Шестидесятые: Мир советского человека. - М., 1988; переизд. в 1996 г. издательством «НЛО».
пели приводит к неутешительному выводу: "Быть может, история 60-х - это история трансформации метафоры "коммунизм " в метафору "империя"1» (с. 739).
Но в целом, в отличие от изучения соцреализма, в научной литературе о 60-80-х годах чаще всего исследуются не столько социокультурные механизмы, сколько персоналии, особенно тех писателей, которые были маргинализованы в официальной культуре (Владимир Высоцкий, Булат Окуджава, Борис Пастернак, Иосиф Бродский).
Одной из немногих попыток более широкой концептуализации литературы оттепели и застоя представляет собой университетский учебник Н. Лейдермана и М. Липовецкого2. Достоинство этой работы авторы реферируемой статьи видят «в целостном рассмотрении официальной советской литературы, андеграунда и литературы эмиграции. во всех трех "средах" прослеживается развитие общих эстетических тенденций: модернизма, переходящего в андеграунде 70-80-х и в постсоветской литературе в постмодернизм; реалистической традиции, мутирующей в сторону особого гибрида между модернизмом и реализмом ("постреализм"), и, наконец, социалистического реализма, деградирующего в литературе оттепели и застоя в своей официальной версии, но одновременно трансформирующегося в либеральный "соцреализм с человеческим лицом" и националистический идеологический роман 70-80-х» (с. 740).
А.А. Ревякина
1 Вайль П., Генис А. Шестидесятые: Мир советского человека. - М., 1988;
переизд. в 1996 г. издательством «НЛО». - С. 278.
2
Лейдерман Н.Л., Липовецкий М.Н. Современная русская литература: 1950-1990-е годы: В 2 т. - М., 2003.
