CC BY
44
годов эстетические нормы, пишет исследователь, формировались и функционировали прежде всего в качестве запретов, направленных против элитарного искусства. «Чуждое народу» искусство «затрудненного восприятия» было «отвергнуто политико-эстетической доктриной, поставившей перед собой целью снятие границ между высокой и низовой культурой, классикой и фольклором» (3, с. 276). В литературной критике, функции которой в эти годы практически исчерпывались продвижением и реализацией этой эстетики, скрещивался и согласовывался голос власти с голосом «народа».
Т.Г. Петрова
2013.02.007. ГОВОРУХИНА Ю.А. РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРНАЯ КРИТИКА НА РУБЕЖЕ ХХ-ХХ1 вв. - Красноярск: Сиб. федер. ун-т, 2012. - 359 с.
Доктор филологических наук Ю.А. Говорухина (профессор Сибирского федерального университета) предпринимает попытку выявить особенности отечественной теории критики начиная со второй половины 1980-х годов. В предлагаемом исследовании современный литературно-критический дискурс рассматривается как способ осмысления и описания социокультурных событий постсоветского периода. Литературная критика представлена как особое коммуникативное пространство, в котором осуществляется анализ интерпретационных стратегий ведущих представителей критики рубежа ХХ-ХХ1 вв. Построение литературно-критической типологии потребовало анализа множества журнальных текстов, опубликованных в период с 1992 по 2002 г. Основным материалом исследования стала «либеральная» и «патриотическая» критика «толстых» журналов («Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «Наш современник», «Молодая гвардия»). Выбор изданий обусловлен тем, что они, по мнению автора, представляют собой «такую форму бытования литературной критики, которая наиболее остро почувствовала системный и в том числе литературный кризис конца XX в., и в этом смысле наиболее явно демонстрирует процесс поиска новой идентичности» (с. 7).
Основой предлагаемого комплексного подхода является «онтологическая герменевтика». Интерпретация трактуется «как способ бытия, непрерывный процесс понимания и самопонимания», который осуществляется критиком - «вопрошающим» субъектом.
Выбранная методология имеет целью по-новому осмыслить построение «нелинейной модели» критической деятельности, анали-тико-ориентированной, полемически-прагматической, развернутой к читателю, направленной на раскрытие и оценку литературной действительности в ее актуальных проявлениях (с. 321).
Проблемное поле монографии включает вопросы истории метакритики рубежа XIX-XX вв.1 В главе «Познание и самопознание литературной критики: Границы интерпретации» автор соотносит в аспекте гносеологии два рубежных периода - XIX-XX и ХК-ХХ1 вв.: позитивистски ориентированную, критику сменила символистская, создав «уникальный опыт интерпретации и текстопорож-дения». Прерванная в советский период, эта традиция (в ряде ее проявлений) оказалась «востребованной в 1990-2000-х годах, когда антипозитивистские установки стали накладываться на обновленную герменевтическую парадигму... Сходство эпох позволяет привлечь опыт самоосмысления символистской критики в исследовании критики и метакритики рубежа ХX-ХХI вв.» (с. 19).
Литературно-критическая интерпретация понимается автором как «сложный процесс (само)интерпретации, в котором совмещаются два акта понимания - первичное (мгновенное прозрение истины бытия) и вторичное (словесное выражение того, что понято, его развертывание в качестве интерпретации). На первом этапе критик выступает как некий субъект, как Dasein, для которого художественное произведение / литературное явление - часть "сущего" - то материальное, что до интерпретации не отмечено бытий-ственностью, но открыто для интерпретаций» (с. 25-26). Критику порождает «всеобщая потребность в понимании, или, опираясь на М. Хайдеггера, само-бытие, понимание как способ существования2. Акцентирование момента "вопрошаниия" в критической деятельности предполагает рассмотрение критики как ценной, уникальной деятельности, специфика которой не определяется какими-либо иными сферами (наукой, публицистикой, литературой)» (с. 27).
1 Термин «метакритика» употребляется в значении «суждение о критике»; такое «широкое толкование позволяет включить в поле метакритики и научный дискурс, посвященный критике, и саморефлексию литературной критики» (с. 12). -Прим. Ю.Г.
2
См.: Хайдеггер М. Бытие и время. - 3-е изд. испр. - М., 2011. - 460 с.
Суть критической деятельности трактуется в книге как сложное целое, компоненты которого динамичны, обусловлены доминирующей целью, изначальной ориентированностью текста на Другого (с. 31). При всех отличиях восприятия произведения литературным критиком и непрофессиональным читателем «есть нечто сходное, - считает автор монографии, - обусловленное единой природой эстетического переживания и единой ситуацией понимания как способа бытия (М. Хайдеггер)» (с. 32).
Над уровнем истолкования текста и его оценки надстраивается уровень гносеологической и коммуникативной установок, которые определяют интерпретацию. Первая установка во многом диктуется социокультурной ситуацией, в которой функционирует критик как «вопрошающий». Вторая установка является важным структурообразующим фактором - именно вокруг реципиента формируется коммуникативная модель критической деятельности.
Литературно-критический метод определяется в монографии как «обусловленная целеполаганием и гносеологическими принципами того или иного "толстого" журнала стратегия (само)интер-претации и текстопорождения, которая определяет отбор и анализ материала, "вопрос", коммуникативно-прагматическую установку на реципиента» (с. 321).
Автор монографии предлагает несколько классификаций критического метода. Критерием первой является доминирование в целеполагании аналитического или прагматического компонента. Основанием второй классификации выступает направление интерпретации. Литературно-критические тексты «толстых» журналов дают возможность выделить три направления - «интерпретация Я-центричная, тексто(авторо)центричная и интерпретация, направленная на читателя» (с. 321).
В главе «Литературная критика "толстых" журналов рубежа ХХ-ХХ1 вв.: Обстоятельства функционирования» дано описание условий, определяющих «стратегию-ответ» литературной критики на «вызов» времени. Хронологические рамки исследуемой критической практики - десятилетие с 1992 (год «шоковой» терапии) по 2002 г. В структуру пред-понимания в 90-е годы входит ментальная необходимость в утверждении своего «присутствия». По мнению Ю. А. Говорухиной, понятия «присутствие», «вопроша-ние», «забота» с актуальными для М. Хайдеггера смыслами, «наи-
более точно отражают состояние литературной критики, осознающей свое выпадение из системы производства / потребления литературы» (с. 66).
Общим местом в статьях первой половины 90-х годов становится мотив катастрофичности: «затянувшийся конец», «подступающее удушье», «тошнота», «полное отчаяние», «запредел», «колокол звонит», «чувство обступающей могилы» - таковы характеристики, встречающиеся только в одной статье М. Эпштей-на1. «Гусеница литературного процесса раздавлена... и никуда уже не поползет. мы сидим на лестнице, ведущей в никуда», - читаем в статье М. Руденко2. Образ «пересохшего русла» возникает у С. Чупринина3.
К середине 90-х годов критика перестает восприниматься как поле идеологической борьбы, а журналы теряют былое позиционное единство; «на смену бывшим идеологическим позиционным боям перестройки пришло взаимное игнорирование. Отдельные группы единомышленников конкурируют непосредственно за благосклонность читателя. но по отношению друг к другу придерживаются почти аутистской замкнутости», - обобщает Н. Иванова (цит. по: с. 67).
В главе «Литературная критика "либеральных" журналов: Объектное поле, интерпретационные стратегии, ценностные ориентиры» рассматриваются особенности функционирования критики в ситуации ценностного слома. Анализ метакритических текстов, опубликованных в журналах «Знамя», «Новый мир», «Октябрь» в 90-е годы, позволил автору выделить следующую динамику: литературно-критическая мысль движется от «разоблачительной» тенденции, негативной самоидентификации, имеющей целью обозначить границы идентичности современной критики «от противного» (в статьях О. Дарка, Н. Ивановой, С. Чупринина, Л. Лазарева, А. Агеева и др.), к попыткам конструирования новых принципов интерпретации текстов, анализа обстоятельств и специфики функционирования критики (в работах И. Роднянской, С. Костыр-
1 Эпштейн М. После будущего // Знамя. - М., 1991. - № 1. - С. 217-231.
2
Руденко М. Мелкие неприятности в ночь перед страшным судом. // Знамя. - М., 1992. - № 1. - С. 224.
3 Чупринин С. Элегия // Знамя. - М., 1994. - № 6. - С. 185-190.
ко, О. Славниковой, Е. Иваницкой, А. Немзера, К. Анкудинова и др.) (с. 95). Для «конструктивной» стратегии метакритики особенно характерен анализ причин кризиса и степени адекватности критического суждения.
Опубликованные в «Новом мире» статьи С. Костырко1 и И. Роднянской2 рассматриваются в монографии как своеобразные идейные центры, к которым концептуально приближаются другие тексты. Первый позиционно меняет местами критику и литературную действительность: критика оказывается в положении, зависимом от литературной ситуации, теряя функцию регулятора, направляющего движение литературы и читательских интересов. Такой статус определяет естественный, по мнению С. Костырко, тип отношения «критик - литература»: «...исходить не из общественно-политического контекста, а из заданного самим произведением круга тем и уровня их осмысления» (цит. по: с. 93). При этом он представляет литературную ситуацию как близкую к норме, в которой журналы не претендуют на роль общественных лидеров, а становятся прежде всего литературным явлением. Сходную, но не тождественную, позицию в вопросе о функции критики занимают О. Славникова, Е. Иваницкая, К. Анкудинов, Н. Иванова.
Противоположную точку зрения высказывает И. Роднянская, для которой важно, чтобы критик имел «смысловую предпосылку», представительствовал от убеждений и ценностей. «Обратная ситуация оценивается ею как признак культурного упадка» (с. 94). Подобные утверждения принадлежат С. Чупринину и Л. Лазареву.
Обращаясь к так называемому «социологическому блоку» критики рубежа веков, Ю.А. Говорухина вычленяет доминирующие интерпретационные стратегии: «реставрационную», «корректирующую», «аналитическую».
«Реставрационный» подход направлен на восстановление нормы путем разрушения, отсечение в сознании читателя тех пред-
1 Костырко С. О критике вчерашней и «сегодняшней»: По следам одной дискуссии // Новый мир. - М., 1996. - № 7. - Режим доступа: http://magazines.russ. ru/novyi_mi/1996/7/litkri1 .html
2 Роднянская И. Герменевтика, экспертиза, дегустация... // Новый мир. -М., 1996. - № 7. - Режим доступа: http://magazines.russ.ru/novyi_mi/1996/7/litkri2. html
ставлений, которые генетически восходят к советской ментально-сти. В статьях критиков «отсекаемым» материалом становятся: идеологическое мышление (т.е. привычка к вычитыванию идеологической составляющей)1; травмированное сознание «патриотов»2; восприятие быта как пошлости3; трансформированное понимание эсхатологичности4; мифологизированное сознание современного человека5. Во всех названных статьях «утверждается альтернативная (истинная) ценностная координата» (с. 97). Инвариантное противопоставление «нормы» и «отклонения» реализуется в целой системе оппозиций, «первый член которой дается в модусе приятия истины, а второй - резкого неприятия» (с. 98).
«Корректирующая» стратегия обращена «на осмысление порожденных современностью отклонений от нормы в сознании современника, на актуализацию этой нормы» (с. 99). Критики обнаруживают следующие «болезни» современного сознания: привыкание к игре как способу ухода от реальности6; понижение ценности классики7; «архивизм», необъективность исследования8; иждивенчество, несвобода9; схематизм в осмыслении истории10;
1 Немзер А. Сила и бессилие соблазна // Новый мир. - М., 1991. - № 9. -
С. 212.
2
Агеев А. Варварская лира: (Очерки «патриотической» поэзии) // Знамя. -М., 1991. - № 2. - С. 221-231.
Иванова Н. Неопалимый голубок: («Пошлость» как эстетический феномен) // Знамя. - М., 1991. - № 8. - С. 211-223.
4 Якимович А. Эсхатология смутного времени // Знамя. - М., 1991. - № 6. -С. 221-228.
5 Липовецкий М. Совок-блюз // Знамя. - М., 1991. - № 9. - С. 226-237; Не-мзер А. Страсть к разрывам: Заметки о сравнительно новой мифологии // Новый мир. - М., 1992. - № 4. - С. 226-239.
6 Носов С. Литература и игра // Новый мир. - М., 1992. - № 2. - С. 232-236.
7
Камянов В. Игра на понижение // Новый мир. - М., 1993. - № 5. - С. 237244.
8 Пурин А. Архивисты и новаторы // Новый мир. - М., 1994. - № 11. - Режим доступа: http://magazines.russ.ru/novyi_mi/1994/11/purin.html
9 Рассадин С. Освобождение от свободы // Знамя. - М., 1995. - № 11. -С. 211-223.
10 Дедков И. Между прошлым и будущим // Знамя. - М., - 1991. - № 1.
мифологичность сознания1; страсть к отрицаниям как примета постидеологического сознания2.
«Аналитическая» стратегия (самая распространенная) ориентирована «на безоценочное осмысление новой ментальности, ее эволюции». Актуальными моментами, характеризующими сознание современного человека, названы: вживание в ситуацию пограничного бытия3; кризис идентичности4; выпадение исторической памяти; внутренняя безопорность5; фантомность; мифологичность сознания6; утрата веры в высшие смыслы; постмодернистское мировосприятие; тоска по реальности7; неуверенность в будущем; «застигнутость», неопределенность, нереализованность8; бегство от современности9 (с. 100-101). В рамках этой стратегии имеет место движение не от формульного «диагноза» к литературе (как иллюстрации), а от литературного явления к постановке своеобразного «диагноза». Эта тактика одинаково характерна для обоих рассматриваемых здесь журналов - «Знамени» и «Нового мира».
1 Агеев А. Бесъ борьбы [Об идеологической борьбе в литературе] // Знамя. -М., 1996. - № 6. - С. 197-203.
2
Потапов В. Схватка с Левиафаном // Новый мир. - М., 1991. - № 1. -С. 231-235.
3
Немзер А. Двойной портрет на фоне заката: (Заметки о поэзии Т. Кибирова и А. Слаповского) // Знамя. - М., 1993. - № 12. - С. 183-193.
4 Иванова Н.Б. Между: О месте критики в прессе и литературе // Новый мир. - М., 1996. - № 1. - Режим доступа: http://magazines.russ.ru/novyi_mi/ 1996/1Луапоуа.Мт1
5 Камянов В. В тесноте и обиде, или «Новый человек» на земле и под землей // Новый мир. - М., 1991. - № 12. - С. 220-225; Роднянская И. Сюжеты тревоги: Маканин под знаком «новой жестокости» // Новый мир. - М., 1997. - № 4. -С. 200-212.
6 Архангельский А. «Гей, славяне!» // Новый мир. - М., 1995. - № 7. -
С. 213-224.
7
Степанян К. Назову себя цвайшпацирен? (Любовь, ирония и проза развитого постмодернизма) // Знамя. - М., 1993. - № 11. - С. 184-194; Степанян К. Кризис слова на пороге свободы // Знамя. - М., 1999. - № 8. - С. 204-214.
8 Дарк О. Принесенные в жертву [Об исторических романах Константина Белова «Палач», «Ученики», «Уроки»] // Знамя. - М., 1998. - № 12. - С. 157-162.
9 Немзер А. «В каком году - рассчитывай...»: (Заметки к вечному сюжету «Литература и современность») // Знамя. - М., 1998. - № 5. - Режим доступа: http://magazines.russ.rU/znamia/1998/5/nemzer.htm1
Хронологически критика движется от «реставрационной» стратегии к «аналитической». Смена стратегий является следствием смены «вопроса», определяющего направление (само)интер-претации. Для первой и второй стратегии это вопросы - «что во мне / нас мешает истинной интерпретации / какова истинная интерпретация?», для третьей - «какова моя опора?» (опора в ментальном, нравственном, онтологическом плане интерпретации).
Автор также вычленяет формы ностальгии по советскому периоду в литературной критике и делает вывод: обращение к «советскому» выполняет помимо прочего роль гносеологической опоры. Функционируя «внутри катастрофы по имени ПОСЛЕ» (К. Анкудинов)1, критика ориентируется не на результат ностальгии, а на сам процесс припоминания, сравнения. В то же время ностальгический дискурс, преломляясь в литературно-критическом дискурсе, демонстрирует конфликт в критике, которая, с одной стороны, переживает переход к новой герменевтике в обстоятельствах «здесь и сейчас», а с другой - сознательно и неосознанно возвращается в прошлое с целью увидеть неувиденное, использовать старые схемы в ситуации отсутствия новых.
Пытаясь объяснить выбор критикой фрагментов литературной практики, Ю.А. Говорухина дает семантическую характеристику «вопроса», обращенного к литературному бытию и бытию, отраженному в литературе. По мнению автора, «вопрос»: «Каковы способы выживания / существования / присутствия литературы в ситуации кризиса / перелома / конца?» - определяет тот аспект анализа и тот содержательный план текста, который будет актуализирован в процессе интерпретации. Критиков интересует момент (само)идентификации самой литературы, которая находится в схожих с литературной критикой обстоятельствах (с. 324).
Анализ гносеологических установок литературной критики в отдельных «толстых» журналах позволил Ю.А. Говорухиной сделать вывод о том, что аксиома, определяющая возможность существования журнальной литературной критики лишь в борьбе, несмотря на свою неочевидность сегодня (критики констатируют
1 Анкудинов К. Внутри после: Особенности современного литературного процесса // Октябрь. - М., 1998. - № 4. - Режим доступа: http://magazines.russ.ru/ оек>Ъег/1998/4/апки(Шт1
спад дискуссий, полемики, снижение их качества), продолжает действовать. «Толстый» журнал и ныне обладает имплицитным механизмом давления, гносеологически направляет пишущего.
Сопоставление актуальных содержательных компонентов, самого выбора предмета критического исследования сделало очевидным различие в познавательных установках журналов. Стоит сравнить, например, статьи К. Степаняна1, Т. Касаткиной2, Б. Фи-левского3, в которых даны отличающиеся подходы к раскрытию темы «утраты и поисков реальности в художественной литературе» (с. 135). Сравнение статей приводит автора к выводу, что в «Знамени» критика в большей степени «Я»-ориентирована, в ней сильнее выражен «экзистенциальный путь осмысления проблемы реальности и ее утраты, акцентирована связь интерпретируемого текста с актуальной социальной, ментальной действительностью, личностными переживаниями критика» (с. 139). В «Новом мире» критика преимущественно нацелена на текст и литературный контекст; проблема реальности предстает как сложная онтологическая, как процесс поиска «ответов» автором и его героями. Вместе с тем оба журнала сосредоточены на поисках объяснения «ситуации кризиса и попытках осмыслить слом литературной действительности». Критика «Октября» занимает «промежуточное положение»: она ориентирована на интерпретацию отдельного произведения, его художественной специфики; «наблюдаются попытки исследования вариантов самоиндентификации литературных героев, описания психологического, ментального портрета поколения / социального типа» в соотнесении «с линией авторского самоопределения, преодоления кризисности» (с. 140)
Автор выявляет различия журналов и по следующим установкам: на исследование постмодернистского типа мышления - в «Знамени», на сферу социальной психологии - в «Октябре»; на об-
1 Степанян К. Реализм как спасение от снов // Знамя. - М., 1996 - № 11. -С. 194-200.
2 Касаткина Т. «Но страшно мне: изменишь облик ты»: (Заметки о прозе
В. Маканина и Л. Петрушевской) // Новый мир. - М., 1996. - № 4. - С. 213-219.
3
Филевский Б. Так и спасемся: [О книге Р.П. Погодина «Я догоню вас на небесах»] // Октябрь. - М., 1995. - № 4. - С. 188-190.
наружение духовных скреп, ценностных ориентиров - в «Новом мире» (с. 151).
В главе «Стратегии и тактики присвоения литературного поля критикой "Нашего современника" и "Молодой гвардии"» Ю.А. Говорухина отмечает, что суженное (вне культурологических смыслов) понимание категории национального приводит «патриотов» к признанию только «идентичности "по крови"». Генетический критерий обусловил резкую полярность оценок и воинственность «патриотов», направленную против «врага» и «предателя» (против власти, либеральной интеллигенции, авторов «другой прозы», постмодернистов и т.п.). Русскость для «патриотической» критики становится «символическим капиталом», определяющим не столько статусность, сколько комплекс авторитетных оснований, применяемых в борьбе. Непримиримость выступлений консервативной критики против «ложных» ценностей, активное использование лексики со значением борьбы, моделирование ситуаций боя, значимость концептов «героическое», «свой», «чужой», отсутствие гибкости в критериях оценки литературного явления - все это определило познавательный инвариант «стратегии присвоения».
Литературная критика «Нашего современника» и «Молодой гвардии» обнаруживает следующие примеры этой «стратегии»: обозначение нового литературного явления в «своих» ценностных координатах, отвержение «чужого»1; актуализация границы «свое -чужое»2; захват и перекодирование литературного феномена3.
Глава «Персональные коммуникативные и интерпретационные стратегии в критике "толстых" журналов рубежа ХХ-ХХ1 вв.» представляет анализ интерпретационных и коммуникативных под-
1 См.: Богдан П. За сколько продался Василь Быков? // Молодая гвардия. -М., 1994. - № 8. - С. 267-269; Мяло К. Мертвых проклятья // Наш современник. -
М., 1995. - № 6. - С. 186-192.
2
См.: Скатов Н. За что мы не любим Некрасова // Наш современник. - М., 1992. - № 6. - С. 187-192; Ованесян Е. Творцы распада: (Тупики и аномалии «другой прозы) // Молодая гвардия. - М., 1992. - № 3/4. - С. 249-262.
3
См.: Бондаренко В. Подлинный Веничка: Разрушение мифа // Наш современник. - М., 1999. - № 7. - С. 177-188; Переяслов Н. Оправдание постмодернизма // Наш современник. - М., 1999. - № 5. - С. 270-280.
ходов ведущих критиков (Н. Ивановой, В. Бондаренко, М. Липо-вецкого, В. Курицына, Д. Быкова) в соотнесении с выявленными в предыдущих главах типологическими особенностями и динамикой литературной критики рубежа веков.
В статье «Н. Иванова - критик-семиотик» характеризуется критическое мышление, мировоззренчески обусловленное, предполагающее восприятие бытия как текста, ориентированное на поиск подтекста, «скрытого сюжета». Инвариантный экзистенциальный «вопрос», который свойственен современной критике «Что есть Я / Мы в ситуации смены эпох?», объединяет статьи Н. Ивановой. В них выстраиваются два коррелирующих направления понимания (или «декодирования», по выражению критика) выбранного объекта. Первое связано с осмыслением явлений литературной и социальной действительности, второе (чаще имплицитно выраженное) -с проблемами ментального характера, с процессом самопонимания. В исследовании личности писателя (Н. Иванова - критик авторо-центричный) используются приемы анализа литературного персонажа. В свою очередь, и литературная ситуация рассматривается как сюжетная, с обязательным изображением конфликтных столкновений.
В статье «В. Бондаренко - критик-патриот» отмечается как важная мировоззренческая, гносеологическая черта публициста -уход от крайних патриотических течений. Он избегает догматичных, «завершенных» концепций, ориентирован на поиск компромисса. Критик вводит промежуточное понятие в оппозиции «русский - нерусский», «народный - ненародный», «православный -неверующий», которое разбивает бинарность и начинает выполнять функцию своеобразного канала, связывающего противоположности. В результате, В. Бондаренко добивается легитимности обращения к фигурам В. Высоцкого, Б. Ахмадулиной, И. Бродского и др. в патриотическом дискурсе, работая в рамках стратегии «захвата» или перекодирования позиций, закрепленных на «чужом» литературном поле.
В статье «"М. Липовецкий-критик" как фантомная идентичность» исследуется процесс самоидентификации как попытка двуязычия. Его приближения / отталкивания от критического и научного дискурса создают определенную логику развития литературно-критической деятельности. Суждения автора - результат занимае-
мой позиции «над» текстом и критикой. М. Липовецкий «в критике не критик и не ученый»; он одновременно присутствует и отсутствует в обоих качествах. При этом не возникает ощущения несовпадения с самим собой, но имеет место межязыковое (или многоязыковое) самоосуществление. Такая ситуация не уникальна в современной критике. Она характерна для М. Эпштейна, Е. Ива-ницкой, Е. Добренко, В. Славецкого, М. Берга, Л. Баткина и др.
В статье «В. Курицын - критик-постмодернист» отмечается, что размывание тотального / тоталитарного (типичная постструктуралистская установка) определяет своеобразие критических работ этого автора, его самоидентичность, коммуникативную стратегию, приемы текстопорождения. Интерпретационные подходы критика таковы: установка на сопротивление / уход от различных форм тотального, на восприятие культуры как повседневной практики; ориентация не на результат интерпретации, а на процесс; эпистемологическая неуверенность, представление о мире как хаосе, бессмысленном и непознаваемом. Свойственный критику «дис-курсный релятивизм» (расшатывание сложившихся представлений о критических приемах) позволяет добиться желаемого ухода от авторитарной позиции «над текстом», от читательских ожиданий «встречи» с критиком. Стиль В. Курицына предполагает не развитие, приумножение смысла, а некую остановку, торможение; авторефлексия становится способом такого торможения.
В статье «Д. Быков - журналист в критике» Ю.А. Говорухина обнаруживает в критической деятельности этого автора вместо устойчивой структуры ее децентрированный вариант, вместо заданного объекта интерпретации - подмененный, вместо понимания текста - уход от текста, вместо присутствия последнего - отсутствие. Непостмодернист, но и нетрадиционалист по мировосприятию, Д. Быков осознает онтологическую ценность письма, но при этом «блуждает» около текста, обнажая следы постмодернистской переориентации с результата деятельности на процесс (писание). В своих «уходах» от объекта интерпретации критик смещает центр с текста на автора, читателя, на самого себя, не позволяя определить доминирующее направление интерпретации. Для него более важен сам процесс выговаривания. Именно в эту сферу означающих и перемещается смыслополагание.
Исследование персональных стратегий раскрывает разнообразие литературно-критического взгляда на литературную реальность, на природу самой критики, на разные формы поиска самоидентичности; в то же время они не свободны от тех типологических явлений, которые формируют представление о критике рубежа веков.
Публикуемый Список литературы насчитывает 400 позиций.
А.А. Ревякина
ПОЭТИКА И СТИЛИСТИКА ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
2013.02.008. БАЙЕР Г. ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ПРОЗА ЭПОХИ РАННЕЙ СОВРЕМЕННОСТИ И МЕСТО ПОЭТИКИ. BAYER G. Early modern prose fiction and the place of poetics // An-glia: Zeitschrift für Englische Philologie. - Tübingen, 2011. - Bd 129, Heft 3-4. - S. 362-377.
Немецкий англист Герд Байер (Университет Эрлангена) определяет место поэтологического дискурса в общей системе английской словесности XVI-XVII вв. Слово «место» исследователь понимает вполне буквально, в первую очередь имея в виду «материальное» место поэтологических текстов в составе той или иной печатной книги. По его гипотезе, «в период между "Защитой поэзии" Сидни (1595) и "Опытом о критике" Поупа (1711) поэтика существовала преимущественно в области паратекста (in the paratextual realm), лишь постепенно обретая самостоятельную форму» (с. 362).
Как полагает Г. Байер, поэтологический текст долгое время воспринимается как некий маргинальный жанр, обреченный существовать где-то на периферии текстовых корпусов (собраний сочинений, сборников и т.п.), во всевозможных предисловиях, послесловиях, приложениях и т.п. Примером может служить первая публикация «Защиты поэзии» Филипа Сидни в составе его посмертного фолио, изданного в 1595 г. На титульном листе фолио заявлено, что том включает «различные новые приложения (additions) того же автора»; приложения начинаются подборкой сонетов, и лишь после них следует «Защита поэзии». По мнению Г. Байера, такое расположение материала в составе собрания сочинений Сид-
