CC BY
9
2012.04.022. ПЬЕНСОН Л., ВЕРБРУГЕН К. ЭЛЕМЕНТЫ МОДЕРНИСТСКОГО ВЕРОУЧЕНИЯ У А. ПИРЕННА И Дж. САРТОНА. PYENSON L., VERBRUGGEN C. Elements of the modernist greed in Henri Pirenne and George Sarton // History of science. - Cambridge, 2011. - Vol. 49, N 4. - P. 377-394.
Ключевые слова: модернизм; А. Пиренн; Дж. Сартон; общая история; история науки; расовая теория.
Авторы Л. Пьенсон - сотрудник университета Западного Мичигана (США), К. Вербруген - сотрудник Гентского университета (Бельгия), рассматривают взаимоотношения двух академических дисциплин - истории науки и общей истории, которые сложились между ними в начале XX в. Для этого они сопоставляют взгляды двух бельгийских ученых А. Пиренна и Дж. Сартона. В роли ментора выступал историк, автор трудов по экономической истории западноевропейского Средневековья А. Пиренн (18621935), к 1914 г. добившийся мировой известности, а в роли младшего коллеги - Дж. Сартон (1884-1956), один из тех, кто превратил историю науки в самостоятельную дисциплину. Каждый из них принадлежал своему поколению и шел своим путем. Но они оба разделяли идеи критического реализма и «маршировали под один и тот же барабан, поскольку были подхвачены мощным потоком эпохи модерна» (с. 378).
Модернизм как социальное движение, занимавшее в 18601960-е годы доминирующее положение в интеллектуальной жизни, отличалось элитарностью и воинственным иконоборчеством. Группы и мыслители с самыми разными взглядами пытались сформировать новое понимание реальности. Поэтому модернизм не следует воспринимать как «дух времени» или как «ведущий стиль». Скорее это был один из вариантов производства культурной продукции наряду с другими в весьма населенном пространстве.
Возникновение модернизма иногда связывают с развитием механизированных технологий, однако сами модернисты были кем угодно, но не практиками. Модернизм с его интересом к формальным аспектам мира «имел мало общего с рациональной механикой, доминировавшей в XVIII и в начале XIX в., когда в математике видели ключ к решению всех проблем в науке, или с тем, что называется натурализмом в живописи...» (с. 378). Очевидный интерес,
проявленный математиками-модернистами (от Ф.Х. Клейна и Г. Минковского до Г. Вейля и Дж. Неймана) после 1900 г. к физике и инжинирингу, был попыткой применить их авторитет, приобретенный в мире абстракций, к исследованию природы; эта характеристика также приложима к программе прерафаэлитов, импрессионистов, фовистов и кубистов. «Как видим, модернизм действительно легко пересекал границы отдельных интеллектуальных предприятий» (с. 379).
В сфере гуманитарных знаний модернизм нашел своего апостола в лице Анри Пиренна, который в последней четверти XIX в. объявил о своем намерении превратить историю в настоящую науку, не знающую национальных границ. Он считал, что она должна строиться, исходя из фактов, и развиваться путем выдвижения гипотез и проверяемых предположений, а не путем интуитивных догадок. Эти положения носят явный позитивистский характер. Однако А. Пиренн, по словам авторов, не был последователем О. Конта, хотя и выступал за такое видение истории, которое больше внимания уделяет материальным и экономическим условиям, чем деяниям отдельных личностей. «Открытость Пиренна инновациям - ключевой признак модернизма - позволила ему достичь того, что удается немногим мыслителям: быть лидером двух поколений гуманитариев» (с. 379).
Почему среди многочисленных общественных движений и культурных направлений именно модернизму удалось победить? Авторы связывают победу модернизма с появлением новой социальной группы - интеллектуалов. Интеллектуалы чувствовали свое единство вопреки делению на классы и нации, чем вызывали подозрения авторитарных режимов - неважно социалистических, фашистских или бонапартистских. Желание изменить мир и способствовать «социальному прогрессу» породили феминизм, пацифизм, интернационализм и много других «измов», которые отразили реформаторский дух модернизма.
Поэтому не стоит удивляться, что Дж. Сартон, который вырос в секулярном, буржуазном окружении, позиционировал себя в качестве прогрессивного социалиста. Обе эти темы - субъективные основания социализма и ведущая роль интеллектуалов - найдут отражение в его публикациях.
Дж. Сартон, став в 1902 г. студентом Гентского университета, начал с изучения философии и литературы; из исторических дисциплин его прежде всего интересовала история музыки и искусства. Затем он взялся за изучение химии, которая со времен О. Кекуле (1829-1896) царствовала в Гентском университете, после чего переключился на математическую физику и астрономию. В 1911 г. Дж. Сартон защитил докторскую диссертацию, посвященную математической физике И. Ньютона, и в это же время стал автором манифеста, написанного по просьбе студентов-социалистов из Гентского университета. В манифесте он подчеркивал необходимость создания нового общества, обеспечивающего человеку личную свободу, уважение и безопасность. Роль гаранта, следящего за соблюдением общественного договора, он отводил интеллектуальной элите (с. 379).
Перед Первой мировой войной Дж. Сартон активно занялся составлением библиографии по общей истории науки. В 1914 г. А. Пиренн, в то время профессор Гентского университета, поддержал заявку Дж. Сартона на грант бельгийского правительства для финансирования его журнала по истории науки «Isis». Но Дж. Сартон, по словам авторов, не пошел традиционным для академических историков путем; главным предметом своего изучения он сделал не историю, а естественные науки и философию.
В начале XX в. среди историков науки преобладало мнение, согласно которому для того, чтобы писать о И. Ньютоне или П.С. Лапласе, исследователь должен разбираться в сути изучавшихся ими проблем, тогда как для описания деяний королей и генералов, чем занимается общая история, специальных знаний не требуется. Эти представления были опровергнуты великой новацией А. Пиренна, который поставил задачу - реконструировать социальную и экономическую историю, опираясь на свидетельства обычных людей. Эта идея послужила стимулом для издания в 1929 г. М. Блоком и Л. Февром знаменитого журнала «Анналы экономической и социальной истории» и заложила основы современного понимания этой дисциплины.
В своих довоенных работах Дж. Сартон пытался вывести историю науки за рамки публикаций великих ученых. Но в отличие от А. Пиренна ему не удалось обнаружить и разработать новые источники информации. Свои надежды на развитие истории науки он
все-таки связывал с философскими размышлениями самих ученых, как это было, например, с А. Пуанкаре и В. Оствальдом.
После оккупации Бельгии Дж. Сартон уехал в Англию, а затем в США, где и провел большую часть своей жизни. Он занимал ряд временных должностей, прежде чем получил право на чтение лекций в Гарвардском университете. Все его назначения финансировались за счет филантропов и благотворительных организаций. «Он без устали стучался в разные двери для того, чтобы найти патрона, в чем ему активно помогала его жена-англичанка» (с. 381). Он лично стал свидетелем того, как после Первой мировой войны «частный капитал» реанимировал гуманитарные науки в США.
В 1919 г. Дж. Сартон получил грант от Института Карнеги и на время вернулся в Бельгию, где был поражен отсутствием публикаций немецких авторов. У Дж. Сартона это вызвало осуждение, как и нежелание части бельгийских интеллектуалов сотрудничать с немецкими учеными. В одном из эссе, опубликованном в 1919 г., он писал, что его журнал и после войны останется таким же, каким и был, - «интернациональным органом, открытым для истинных знаний независимо от их источника» (цит. по: с. 382).
«Однако мудрость и великодушие Дж. Сартона, - пишут авторы, - заканчивались там, где на сцену выступали незыблемые законы науки. Открытие генов и хромосом как носителей наследственной информации совпало с его точкой зрения, что талант -это врожденное, а не приобретенное качество» (с. 383). Поэтому начиная с 1913 г. Дж. Сартон встал на позиции неодарвинизма и верил, что существуют расовые различия в уровне интеллекта и распределении талантов. Хотя одновременно он ратовал за развитие просвещения и социалистические реформы.
В 1922 г. Дж. Сартон лично познакомился с А. Пиренном, который в 1922 г. читал лекцию в Гарвардском университете, посвященную средневековым городам. Приглашая А. Пиренна в гости, он писал: «Я отчаянно пытаюсь превратить историю науки в независимую дисциплину, которая имела бы собственные методы и орудия и существовала бы на тех же основаниях, на которых существует история искусства или история религии» (цит. по: с. 384).
Эти устремления Дж. Сартона А. Пиренн разделял полностью. В отношении же евгеники и расовых различий их позиции были противоположными. До Первой мировой войны А. Пиренном
руководила идея о том, что средневековая Бельгия представляла собой сплав латинского и немецкого миров. Используя словарь, от которого позднее отказался, он утверждал: «Наша национальная культура, таким образом, это вариант синкретизма, где мы находим смешанный и модифицированный гений этих двух великих рас» (цит. по: с. 384).
Первая мировая война сильно повлияла на А. Пиренна. Его сын погиб на фронте в 1914 г., а он сам был арестован и депортирован в Германию, что вызвало протест среди европейских интеллектуалов. После своего освобождения А. Пиренн пересмотрел свои прежние дружеские отношения с немецкими коллегами и подверг их резкой критике за использование расовой концепции в качестве обоснования немецкой экспансии. Лейтмотивом его многотомной истории Бельгии стала идея о недопустимости использовать «кровь» или «язык» в качестве объяснения исторического хода событий.
В 1919 г. А. Пиренн, оспаривая идеи И. Фихте, утверждал: «Нет, это неверно, что физическая природа народов мира разделяет их на вражеские группы, обреченные вечно охотиться друг за другом ... Цивилизация строится усилиями всего человечества, это не монополия какой-либо нации. Идеи циркулируют и обмениваются так же, как и товары» (цит. по: с. 385). Тогда в чем же состоят движущие силы истории? «Национальную активность определяют обстоятельства, потребности, географическое положение, историческая судьба, общая память и традиции и, что возможно еще важнее, внешние влияния, которые требуют реакции. Так же как нет чистых рас, так нет и независимых национальных культур» (цит. по: с. 385).
На Пятом конгрессе исторических наук, состоявшемся в Брюсселе в 1923 г., А. Пиренн, полемизируя со сторонниками расовой концепции, сформулировал основания сравнительной истории. В своем докладе он еще раз подтвердил свою верность модернистскому кредо, согласно которому ученый должен отказаться от глубоко укоренившихся предрассудков и следовать принципам объективности и незаинтересованности. Развитие человечества, подчеркивал он, подчиняется одним и тем же законам и проходит через аналогичные стадии во всех культурах, хотя сроки прохождения этих стадий могут быть разными. «Только через сравнение
особенностей исторического развития разных стран мы можем подняться до научного знания» (цит. по: с. 386). У А. Пиренна вызывала особое отвращение любая концепция, прежде всего расовая, которая обрекала часть человечества на вечное пребывание в темноте.
Дж. Сартон верил в универсальный характер науки, вера, которая отличала интеллектуалов-интернационалистов. Анализируя историю науки, он пришел к выводу, что «научный прогресс - это, очевидно, функция урбанизма» (цит. по: с. 388). Этот вывод очень близок идеям А. Пиренна, который неоднократно говорил о трансформирующей силе больших городов. Так же как и А. Пиренн, который в истории конкретной страны наряду с общим поступательным движением отмечал взлеты и падения, Дж. Сартон писал о том, что «неправильно представлять интеллектуальный прогресс в форме постоянно нарастающей функции; скорее он напоминает синусоиду, неизменно двигающуюся вверх» (цит. по: с. 389). Сартон отмечал, что прогресс в науке носит нерегулярный характер. Периоды кризиса прерывают последовательное развитие науки и в результате помогают созданию новых дисциплин и методов.
Условия жизни Дж. Сартона сильно отличались от условий жизни А. Пиренна. Пиренн имел независимый доход, поскольку унаследовал крупное семейное предприятие, а его самоотверженная жена освободила его от каких-либо практических забот. «Тем не менее именно буржуа как динамичный класс, стремящийся в любых условиях получать прибыль, стали героями истории А. Пиренна; и этому классу Дж. Сартон был обязан своими средствами к существованию» (с. 389). Для А. Пиренна промышленная революция конца XVIII в. с ее прагматической направленностью была важнее научной революции XVII в.
В определенном отношении А. Пиренн и Дж. Сартон были похожи. «А. Пиренн в своей исторической концепции основное внимание уделял развитию промышленности, в то же время в реальной своей жизни максимально дистанцируясь от нее; Дж. Сартон подчеркивал значимость техники, живя исключительно в мире идей» (с. 390). Как и все интеллектуалы, начиная с гуманистов эпохи Возрождения, они выступали за «интеллектуальную деспотию». Революция, о которой они мечтали, должна быть осу-
ществлена сверху, поскольку, как они ожидали, это будет преимущественно революция науки и разума.
В заключение авторы отмечают, что внимание к социальным и экономическим факторам, присущее современной истории науки, -один из элементов наследия Дж. Сартона. В свою очередь, концепция Дж. Сартона многим обязана бельгийскому медиевисту А. Пиренну, который поставил историческую науку с головы на ноги (с. 390).
Т.В. Виноградова
