CC BY
233
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙПН'ФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 7
Л ИТЕРАТУ РО В ЕДЕН И Е
4
издается с 1973 г.
выходит 4 раза в год
индекс РЖ 1
индекс серии 1.7
рефераты 96.04.001-96.04.014
МОСКВА 1996
ОТ БЕРЛИНА ДО КОНСТАНТИНОПОЛЯ
96.04.001. РУССКАЯ КУЛЬТУРА В ЭМИГРАЦИИ. БЕРЛИН И ПАРИЖ КАК ГЛАВНЫЕ ЛИТЕРАТУРНЫЕ ЦЕНТРЫ 20-30-х годов.
В предлагаемом обзоре недавно вышедших работ зарубежных авторов речь идет о литературной жизни основных центров эмиграции 20-30-х годов (главным образом это были Берлин и Париж).
Одной из самых заметных работ последнего времени, своего рода обобщающим трудом по названной теме, стала книга Марка Раева "Россия за рубежом: История культуры русской эмиграции 1919-1939 гг.", вышедшая в 1990 г. на английском, а в 1994 г. на русском языке в московском издательстве "Прогресс-Академия" (1). Автор - Марк Исакович Раев родился в 1923 г. в Москве, провел детство в Германии, получил образование в Германии и США, с 1962 г. преподавал в Колумбийском университете, позднее стал куратором лучшего на Западе русского архива - Бахметевского архива в Нью-Йорке. В 80-х годах М.Раев посвящает себя изучению истории "первой волны" русской эмиграции. Итогом его исследований и стала книга "Russia abroad", опубликованная в 1990 г. в издательстве Оксфордского университета.
Как отмечает автор предисловия к русскому изданию О.Казнина, "эта книга - первое исследование, в котором русская эмиграция рассматривается, насколько это возможно, со всех точек зрения: исторической, историко-культурной и в каком-то смысле 1*
историософической. Раев верен своему предмету: истории культуры, истории идей. И его огромная заслуга в том, что глубокий и ценнейший пласт этой истории - наследие русской послереволюционной эмиграции - он соединил с наследием европейской и мировой культуры. Ведь не только в советской России, но и на Западе культура русского зарубежья по существу оставалась в тени: она никогда не была специальным предметом университетского преподавания, особой научной дисциплиной. Русским зарубежьем интересовалась горстка специалистов: в основном представителей одного из трех поколений русской диаспоры" (1, с.7). История культуры - литературы, искусства, философии, журналистики - в центре книги, но в ней есть и солидный социально-исторический пласт: статистика беженцев и рассеяния, проблемы врастания русских в инокультурную среду при сохранении национального облика и образа жизни.
В поле зрения Раева - основные центры русского зарубежья: Париж, Берлин, Прага, Белград, Харбин. Культурной жизни этих основных пристанищ русской послереволюционной эмиграции посвящены первые главы книги с характерными названиями: "Вырванные с корнем", "Униженные и оскорбленные". Бедствовали все беженцы, независимо от классового происхождения и рода занятий. Но и в этих условиях русская эмиграция "духа не угашала", поэтому она и осталась в истории с определением "культурная эмиграция", что ставит ее в особое положение в ряду других примеров миграции народов. (Некоторую аналогию с русской эмиграцией составляют, по Раеву, послереволюционное бегство аристократии и культурной элиты из Франции и Польши). Русскую эмиграцию отличала необычайная концентрация культурных сил, вытесненных из России. В изгнании оказались крупные русские писатели XX в.: И.Бунин, А.Ремизов, Б.Зайцев, И.Шмелев. Были высланы известные философы, или, как их определяют на Западе "мыслители" (перемена термина нисколько не умаляет их значения для истории идей в XX в.): С.Булгаков. И.Ильин, Н.Бердяев,
Б.Вышеславцев, Г.Федотов, Н.Лоский, Л.Карсавин и др. Многочисленные русские литературные критики и журналисты создали для бытия культуры в изгнании необходимую питательную среду.
Раев подчеркивает, что взаимные влияния западных и русских интеллигентов становились особенно плодотворными, когда устанавливалось непосредственное общение между людьми. Важную роль в обмене идеями сыграли интеллектуальные центры, где собирались для общения европейские и русские писатели, философы, литераторы: Клемар (где жил Н.Бердяев), Медон (где был дом Ж.Маритена), Понтиньи (куда на свои "декады" собирал интеллектуальную элиту Дежарден).
Но не только философия, вся культура русского "серебрянного века", полагает Раев, оказала глубокое влияние на культуру Запада. Традиции русского "серебрянного века" - художественные и философско-литературные - благодаря эмиграции стали достоянием Европы. Однако воздействие этой культуры на Европу было подготовлено европейским модернизмом. Свойственные "серебрянному веку" в России черты модернизма, считает Раев, были близки европейскому сознанию. Но эти черты, общие для России и для Европы, на русской почве были углублены и усложнены.
Русский "серебрянный век" в эмиграции был наиболее полно представлен в поэзии, живописи, книжной графике, театре. Большую популярность в Европе завоевал журнал "Мир искусства" (Пб., 1899-1904), объединявший в себе все виды искусства под знаком особого стиля. По общему мнению, к которому Раев присоединяется, изобразительные ("бессловесные") виды искусства, не требовавшие перевода, оказывали широкое, "массовое" воздействие на Запад.
Язык стал серьезным барьером для восприятия на Западе русской поэзии и литературы. Некоторые авторы были совершенно непереводимыми, например, А.Ремизов и М.Цветаева. Неудивительно поэтому, что в западной культуре наиболее заметный след оставили те авторы, которые писали и на одном из европейских
языков: В.Набоков, А.Труайя, Э.Триоле, а также З.Шаховская, Дж.Кессель, З.Ольденбург. Это относится и к ученым, таким, как Н.Трубецкой, Р.Якобсон, Г.Вернадский, М.Флоринский, Д.П.Святополк-Мирский, Г.Струве и др.
Заключительная глава книги с библейским названием "По водам Вавилона" посвящена изгнанию как всемирно-историческому явлению. В ней подводятся итоги культурным достижениям русской эмиграции как "феномена XX в." (1, с.243). Неожиданным, согласно О.Казниной, может показаться общий вывод Раева. Он считает, что, выполнив свою культурную задачу, зарубежная Россия прекратила свое существование, ее история закончена. И теперь от русских в России зависит, как будет воспринято сохраненное для них в изгнании культурное наследие (1, с.9).
По мнению О.Казниной, этот вывод был навеян надеждами на перемены в России, которые позволили бы провести переоценку двух потоков русской культуры XX в. "Но, к сожалению, за последние годы, прошедшие со времени выхода книги "Россия за рубежом" на Западе, появились основания для новых опасений за судьбу русской культуры в России: "исход" культурных сил, может быть, и временно или "на время" - неуклонно продолжается, и о конце русской культуры вне России говорить рано" (1, с.10).
Предпосланные книге посвящение "Моей матери и памяти отца как горько-сладкое воспоминание о нашем пребывании в зарубежной России" и эпиграф из "Божественной комедии" Данте ("Ты будешь знать, как горестен устам / Чужой ломоть, как трудно на чужбине / Сходить и восходить по ступеням") как бы задают тон повествованию М.Раева. Революция и гражданская война в буквальном и переносном смысле раскололи Россию надвое, пишет Раев. Одна ее часть утратила свое исконное имя - Россия - и стала называться РСФСР, а затем СССР. Другая, побежденная правительством Ленина, не признавшая РСФСР и бежавшая из нее, образовала Россию за рубежом - русское зарубежье. Эта часть , находясь в изгнании, продолжала сохранять свое единство, надеясь,
что пребывание вне родины окажется временным. Как замечает автор, он пытался в своей книге ответить на вопрос, как возникла Россия за рубежом, как "обществу в изгнании" удалось сохранить и развить свой творческий потенциал. Главной задачей книги Раев называет освещение "истории культурной жизни "общества", изгнанного со своей родины и создавшего собственную "страну" без физических и юридических границ" (1, с. 13).
Превращение русской эмиграции в "общество", пусть и не вполне оформленное, произошло под влиянием двух факторов. Во-первых, за границей были представлены практически все слои русского дореволюционного общества, хотя и в несколько измененных пропорциях.Среди эмигрантов мы можем обнаружить не только представителей бывшей правящей элиты правительственной и придворной - но и мелкую буржуазию, людей искусства, ремесленников, рабочих и служащих, а также довольно значительное число крестьян, если причислить к ним казаков. Во-вторых, следует отметить одно обстоятельство, которое говорит больше, чем всякие социологические, экономические или культурологические данные: беженцы, изгнанники сознательно стремились вести русскую жизнь в эмиграции. Даже попав в чуждое окружение, они хотели жить, работать и творить, как неотъемлемая часть России, посланцами которой они себя считали. Для творческой жизни нужны были "производители" и "потребители" культурных ценностей. Из "двух" Россий, возникших в ходе политических событий, именно Россия за рубежом, по мнению Раева, оказалась более продуктивной в культурном отношении. Эмигранты воспринимали себя как представителей единого общества, а русское зарубежье как свою страну. Они стремились жить так, словно эмиграция в культурном и философском плане олицетворяла собой всю Россию (1, с. 15-16).
Пока границы РСФСР и СССР оставались в какой-то степени открытыми и прозрачными - до середины 20-х годов - Россия за рубежом не была еще окончательно отделена от той, "другой",
России. Облик зарубежной России более или менее устоялся к 1928 г. Численность эмиграции к тому времени перестала расти. Некоторые "провинции" России за рубежом сокращались в размерах или исчезали из-за политического развития стран, предоставивших русским убежище. Так, националистическая политика Польши, Румынии и в меньшей степени Латвии вынудила многих изгнанников искать новое пристанище; русская культурная жизнь в этих странах практически замерла. В результате японского вторжения в Китай опустел русский Харбин. Наконец, приход к власти в Германии Гитлера и последовавшая вскоре немецкая оккупация Чехословакии подорвали творческий потенциал центров русской эмиграции в этих странах и положили конец существованию там русских учебных заведений, литературной и художественной жизни.
Последний удар по России за рубежом был нанесен начавшейся в 1939 г. второй мировой войной, в особенности немецким вторжением во Францию и ее поражением в мае-июне 1940 г. Война сделала невозможным существование русской эмиграции как самостоятельного "общества в изгнании". В 1945 г. произошли два важных события, положивших конец истории России за рубежом. Во-первых, молодое поколение эмигранов, принявших участие в войне против Гитлера, и их дети, оказались полностью интегрированными в тех странах, где они проживали. Во-вторых, за границу стали прибывать русские беженцы "второй волны", так называемые перемещенные лица. Часть из них составляли эмигранты, прежде жившие на Балканах и в Центральной Европе и вновь бежавшие от Красной Армии. В основном это были военнопленные, угнанные на работу в Германию, мирные жители Советского Союза (СЫагЬекегп) или же те, кто по каким-либо причинам решил воспользоваться немецкой оккупацией и бежать от сталинского режима. В отличие от своих предшественников эти новые беженцы отнюдь не стремились к воссозданию России за рубежом. Они хотели лишь обрести мир, безопасность, спокойную жизнь вдали от кошмаров советской России. Многие из них
эмигрировали затем в Канаду, США, Латинскую Америку или в Австралию (1, с.16-17).
Время покажет, пишет далее Раев, суждено ли "третьей волне" русской эмиграции, начавшейся в 70-х годах, основать новое русское зарубежье, но факты свидетельствуют против подобного предположения. В силу всех названных причин временем существования России за рубежом ("общества в изгнании") автор считает именно период с 1919 по 1939 г.; ему и посвящена книга.
Зарубежная Россия в географическом смысле, отмечает Раев, не представляла собой единого целого. Центры русского зарубежья сформировались там, где значительные по численности группы творчески активных к науке или искусстве эмигрантов находили стабильные условия для своей деятельности. Преодолевая расстояния и государственные границы, русские изгнанники поддерживали друг с другом тесные контакты, стремясь крепить культурную общность русского зарубежья.
Естественно, некоторые города играли большую роль, чем прочие. Очагами притяжения являлись также энергичные, творчески активные люди. Центрами русского зарубежья были Берлин, Париж, Прага, Харбин, в меньшей степени и в течение более короткого времени - Белград, Рига и София. Возникновение подобных центров стало возможным благодаря значительной русской аудитории, готовой к восприятию культурных ценностей, создаваемых их товарищами по изгнанию. Большое число русских проживало в Балтийских государствах, Польше и Румынии, но они были лишены преимуществ, которые создают излучающие энергию большие города. Так же обстояло дело в Югославии, Греции, в сельских поселениях Болгарии и Чехословакии, в небольших группах русских, работавших во французской, бельгийской или германской провинциях. Однако практически везде русские эмигранты жаждали читать, смотреть, слушать произведения, созданные представителями диаспоры. Русское зарубежье сохранило черту, свойственную дореволюционной России, где лишь столицы и
2-658
небольшое число других городов (например, Киев и Одесса) создавали тот культурный потенциал, который воспринимался затем на бескрайних просторах российской провинции (1, с.17-18).
Как подчеркивает Раев, в силу ряда причин доминирующей формой выражения творческого потенциала русской культуры всегда была литература. В разнообразных своих формах она отражала русский идеал и наиболее яркие элементы самосознания интеллигенции. В эмиграции литература приобрела еще большее значение для сохранения "русскости", поскольку язык, слово выступают как основные признаки национальной принадлежности. Русское слово, устное и печатное, связывало между собой разбросанных по свету эмигрантов. Не в последнюю очередь именно по этой причине культурная жизнь и творчество в русском зарубежье развивались едва ли не исключительно, в словесной форме. Прочие художественные и интеллектуальные проявления культуры, не связанные напрямую с русской речью, могли интегрироваться и интегрировались в интернациональную культуру или в культуру страны-хозяйки (1, с.22).
Воссоздать историю русской эмигрантской литературы весьма сложно, отмечает Раев. Выходящие в последнее время новые статьи и монографии рассматривают литературные произведения как составную часть общерусской культуры. Ни обобщающие, ни посвященные конкретным сюжетам исследования не осветили, однако, до сих пор общественную и материальную среду, в которой жили и работали эмигрантские авторы и где их произведения нашли первых читателей. Раев ставит перед собой задачу - описать эту среду, отдавая предпочтение не столько детальному ее изучению, сколько обобщающему анализу.
Названная цель работы определила принятый автором обзорный и выборочный характер освещения темы. Раев надеется, что подобный подход поможет понять, как бездомным, испытывавшим постоянную нужду изгнанникам удавалось вести столь насыщенную, полную смысла и творческих исканий жизнь.
Именно эта культурная полноценность явилась наиболее ярким отличительным признаком русской эмиграции и по праву превращала ее в "Россию за рубежом". Действительно, это было общество изгнанников, но оно сумело внести существенный вклад в жизнь стран, принявших эмиграцию, и обогатить собственную культурную традицию.
Основная роль в поддержании и укреплении чувства единства русского зарубежья принадлежала издательскому делу, призванному сохранить и приумножить культурное наследие родины в надежде использовать его впоследствии на благо освобожденной от большевизма России. Особую главу "Галактика Гутенберга" М.Раев посвящает истории русской книги в эмиграции, а также журналам, газетам и издательскому делу. В ней показано, как русское книгоиздание, переместившись за пределы России, было рассеяно по свему свету и продолжало сохранять для России культурное наследие, от которого та отказалась (1, с.8).
В 1920-1923 гг. главным и наиболее активным центром издательской деятельности был Берлин. Этот город служил местом, где происходил обмен информацией между советской Россией и русским зарубежьем. Именно с этой целью бывший профессор права
A.С.Ященко основал журнал "Русская книга", позднее переименованный в "Новую русскую книгу". Здесь помещались наиболее компетентные, хотя, разумеется, далеко не полные, обзоры изданий диаспоры (а для периода гражданской войны отчасти и сведения об авторах советской России). Издания Ященко помогали установить контакты между эмигрантскими авторами; они первыми сообщали о достижениях русского зарубежья в области литературного творчества. "Русский Берлин" оставался центром притяжения и для многих советских писателей, выезжавших за рубеж (некоторые остались там навсегда). Кто-то выезжал на время, например, Б.Пастернак, М.Гершензон, А.Толстой, И.Эренбург. В числе известных литераторов, посещавших Берлин, были А.Ремизов,
B.Ходасевич, Н.Берберова, МЛДветаева. В начале 20-х годов 2*
побывали также В.Маяковский, С.Есенин, А.Белый, М.Горький, остававшийся за границей до конца 20-х годов.
Оказавшиеся в эмиграции писатели в большинстве своем принадлежали к ранее оформившимся направлениям - "натурализму" (И.Бунин и А Куприн) и "символизму" (З.Гиппиус и Д.Мережковский). Несмотря на скептическое отношение многих эмигрантов к модернистским экспериментам, в русском зарубежье получили "права гражданства" и символизм, и пришедший ему на смену акмеизм. Эмигрантская поэзия оказалась более открытой для новаций и экспериментов, чем проза. Берлин помог познакомить мир с русским модернизмом. И это не только оказало влияние на культурную жизнь эмиграции, но и позволило сохранить наследие модернизма в России (1, с.100-101).
О масштабе и разнообразии издательского дела в Берлине нельзя судить по тому факту, что там с 1918 по 1928 г. находилось 188 эмигрантских издательств - ведь некоторые из них существовали только на бумаге, а другим удалось выпустить лишь несколько наименований. Тем не менее, само количество издательств совершенно невероятно и не имеет аналогий ни в одном другом центре эмиграции. Помимо прочего, русские издания в Берлине имели очень высокий художественный уровень.
Очевидно поэтому, культурная и главным образом литературная жизнь русской эмиграции в Берлине привлекала и привлекает внимание многих зарубежных исследователей. В изданной еще в бывшей ГДР объемистой антологии "Русские в Берлине, 1918-1933 гг.: встреча культур" (3) ее автор-составитель, специалист по русской литературе XX в. Фриц Мирау (род. в 1934 г. в Бреслау) отмечал, что "никогда прежде и никогда позднее в нашем столетии ни один город вне России не играл такой большой роли для русского самопознания, какую сыграл в 20-е годы Берлин" (3, с.VIII). София стала центром, где развивались евразийские идеи о посреднической роли России между Европой и Азией, Прага приютила Русский университет в изгнании, Париж дал знакомство с
Н.Бердяевым и трудами русского экзистенциализма, но именно Берлин стал тем местом, где разворачивалась борьба за будущее России в Европе в ее физическом воплощении, обольстительная и отвратительная в одно и то же время, пишет Мирау (3, с.VIII).
Берлин неожиданно сделался "переводчиком" России в Западной Европе, замечает немецкий автор. Став первым пристанищем для русских эмигрантов и вместе с тем местом сотрудничества с советским правительством (его опытным полем развития отношений с Западом), Берлин сделал возможным с трудом представимую в иных обстоятельствах встречу недавно сражавшихся друг с другом в России враждебных сил. Среди 3,8 млн. берлинцев в 1923 г. в городе жило 300 тысяч русских эмигрантов; автобусную линию на Курфюрстендамм прозвали "русскими качелями"; свидания назначались в "Шарлоттенграде". По сведениям Мирау, в то время в Берлине существовало 6 русских банков, 87 издательств (Раев называл цифру 188 издательств), 3 ежедневные газеты и 20 русских книжных магазинов. В городе имелись русские магазины, кафе, рестораны, кабаре и т.д. В витринах было написано: "Мы говорим по -русски". В киосках можно было купить русские газеты и журналы "Дни", "Накануне", "Руль", "Сполохи", "Жар-Птица" и др. (3, с.259). Ф.Мирау рассказывает о причудливых поворотах судеб многих встречавшихся в Берлине представителей русской культуры (от А.Ремизова, А.Белого, Н.Бердяева, В.Шкловского, И.Пуни и др. до эмиссара революционной культуры в России А.Луначарского).
В насыщенной иллюстративным материалом книге немецкого автора представлена не только литература, но и различные виды изобразительного искусства. Рассказывая о том, как создавалась книга, Мирау вспоминает годы своего обучения в Берлине середи',-Ь1 50-х годов и рассказывает, как после прослушанного в 1955 г. доклада Ганса Майера "Немецкая и советская литература" он открыл для себя перспективы занятия этой темой. Он вступил в обширную переписку с людьми, которые были современниками расцвета русской культуры в Берлине 20-30-х годов. Именно в Берлине 20-х годов, подчеркивает
автор, оказалась возможной, как нигде более, встреча немецкой и русской культур (3, с.5).
Называя имена оказавшихся в Берлине в тот период признанных русских писателей и поэтов: М.Горького, А.Белого, Б.Пастернака, М.Цветаевой и др., автор напоминает, что именно там делал свои первые шаги в литературе начинающий В.Набоков. "Мой первый роман на русском языке, - вспоминал Набоков, - я написал в 1924 г. в Берлине - это был роман "Мэри", по-русски "Машенька" и самым первым переводом моих книг стал перевод "Машеньки" на немецкий, вышедший в 1928 г. в издательстве Ульштейн под заголовком "Она придет - придет ли она?". Мои последующие семь романов я написал также в Берлине, и их действие разворачивается полностью или частично в Берлине" (цит. по: 3, с.И).
Ни с одной другой европейской страной у Германии в тот период не было более тесных отношений, замечает Мирау. Тем не менее со стороны немецких интеллектуалов высказывались мнения, что сближение двух культур все же было недостаточным. Когда в 1922 г. возникло "Общество друзей новой России", издатель радикально-либерального журнала "Ди Тагебух" Штефан Гроссман писал: "Не является ли безрассудным то, что мы проходим мимо друг друга? Два мира без моста, две строго ограниченные империи. Русские остаются русскими также и на Невском проспекте в западной части Берлина, мы немцы живем за нашими обывательскими столами. Нам известно, что русские обладают замечательными актерами, отличными танцовщиками, радующими своими красками художниками, неистовыми спорщиками студентами, искусными поварами, мягкими, ласковыми женщинами. Но встречи немцев с русскими происходят лишь во время совместного нахождения в омнибусах, в метро, театральных гардеробах. Не станем ли мы раскаиваться в этом спустя двадцать лет? Мимо скольких Базаровых и Карамазовых, мимо скольких Обломовых и Онегиных мы уже прошли? Сколь многих Анн Карениных мы просмотрели? Как много изумительных,
значительных и глубоких чеховских натур оказалось вблизи нас, и мы их пропустили! (цит. по: 3, с. 176).
Ш.Гроссман призывал к укреплению немецко-русских связей, преодолению "ненужных общественных границ", обмену в сферах теории обучения, техники, искусства. Близкое знакомство с современным русским искусством дала немцам художественная выставка, открывшаяся 15 октября 1922 г. Она заполнила собой вакуум информации о русском искусстве, создавшийся в предшествовавшие годы, познакомила зрителей с новыми работами модернистов, футуристов, супрематистов и конструктивистов. На выставке представлены живопись, графика, скульптура, театральные декорации, книжная графика. Ни одна из последующих советских художественных экспозиций - в Венеции (1924), Лос Анджелесе (1925) или Токио (1926) - не обладала таким размахом и не смогла вызвать такого резонанса, как эта выставка в Берлине, констатирует Мирау (3, с.179).
Наибольшее внимание немецкого автора привлекает, однако, литературная жизнь русской эмиграции в Берлине. После введения в советской России в марте 1921 г. нэпа, замечает Ф.Мирау, в эмиграции начал развиваться процесс дифференциации, оказавший воздействие на некоторых писателей, живших в Берлине. Он привел к образованию в Париже группы "Смена вех", готовой из националистических соображений поддержать Советский Союз и способствовать возвращению эмигрантов на родину. Одним из писателей, прекративших свои атаки против советской власти, был А. Толстой. Его переселение из Парижа в Берлин означало первый шаг в этом направлении. Встреча с Б.Пильняком в апреле 1922 г. укрепила его намерения. Когда "сменовеховцы" стали издавать в Берлине газету "Накануне", он взял на себя редактирование литературного приложения. Эссе А.Толстого о художнике Судейкине и его письмо Ивану Наживину раскрывают его настроения перед возвращением в СССР.
Мирау показывает, сколь насыщенной была культурная и литературная жизнь русского Берлина. Для лекций и музыкальных вечеров местом встречи поначалу было избрано кафе "Ландграф" на Курфюрстенштрассе 75. Спустя некоторое время, летом 1922 г., местом таких встреч стало кафе "Леон" на Ноллендорфплац, где был создан писательский клуб. Там выступали А.Белый, А.Ремизов, А.Толстой, В.Шкловский, И.Эренбург и другие писатели (3, с.267). Мирау помещает в своей книге многие произведения этих и других авторов в немецком переводе.
Несколько другой подход к освещению той же тематики у составителей антологии "Русские писатели в Берлине" (4), вышедшей в 1994 г. в Неаполе под редакцией известного специалиста по русской литературе Россаны Платоне. Составители ограничили хронологические рамки исследования, взяв лишь период 1921-1923 гг. Они собрали литературные тексты и статьи, появившиеся в берлинских литературных альманахах и журналах: "Беседа", "Эпопея", "Грани", "Медный всадник", "Русская книга", "Новая русская книга", "Новости литературы", "Сполохи", "Спруги", "Веретено", "Веретеныш", "Жар-птица", "Литературная неделя", "Литературное приложение" к "Накануне". Антологию подготовила небольшая группа ученых из Неаполя: А.Бонго, В.Йерарди, Р.Платоне, к которым присоединилась впоследствии К.Скандура из Римского университета, давно занимавшаяся историей русской эмиграции в Берлине. Упомянутая книга, по признанию авторов, является первым итогом их совместной работы.
В подборке текстов они исходили из следующих критериев: представить достаточно широкий спектр журналов и альманахов, включить в подборку полные, а не отрывочные тексты, привести не только литературные труды, но также статьи, отражающие проходившую политико-литературную дискуссию (4, с.337). Большое место уделено работам писателей, ставших впоследствии "советскими". Почти все тексты, включенные в антологию "Русские писатели в Берлине", впервые переведены на итальянский язык
(исключение составили лишь некоторые стихи В.Ходасевича, одна из статей М.Эренбурга и один из рассказов М.Зощенко, переведенные ранее).
В предисловии к итальянской антологии, озаглавленном "Ноев ковчег", Россана Платоне признает, что в 1921-1923 гг. "Берлин становится культурной столицей русской эмиграции" (4, с.7). Германия притягивала русских по многим причинам, и не только из-за невысокой стоимости жизни. Было относительно легко получить визу, власти не проявляли враждебности, что соединялось с возможностью найти работу в редакциях многочисленных журналов и издательств. В период наивысшего прилива русской эмиграции в 1922-1923 гг. в Германии проживало более полумиллиона русских, из которых более 100 тыс. (по другим данным 300 тыс.) оказалось в Берлине (4, с.8). Юго-западные районы города - Шенеберг, Фриденау, Вильмесдорф, как и Шарлоттенбург, представляли собой своего рода русские пригороды с собственными магазинами и ресторанами, своими врачами, инженерами, адвокатами, собственными профессиональными объединениями. Немцы прозвали район Шарлоттенбурга "Шарлоттенградом", а русские удивлялись, когда в "их" городе они слышали немецкую речь.
Немцы, бывшие врагами России в последней войне, традиционно относившиеся к ней как к экономически и политически отсталой (едва ли варварской) стране, находили все же не одну причину переменить свое отношение к русским. Советская Россия, в свою очередь, после полной изоляции в 1919 г. была заинтересована в возобновлении контактов с Германией традиционной поставщицей промышленных товаров, которая к тому же, казалось, скоро присоединится к России, осуществив пролетарскую революцию. Первым равноправным международным договором советской России явился Рапалльский договор с Веймарской республикой, подписанный в 1922 г. По разным соображениям сторонники и противники большевиков внимательно следили за тем, что происходит в Берлине.
Ч -658
Исходя из сказанного, полагает Р.Платоне, о берлинском двухлетии 1921-1923 гг. можно говорить скорее как о периоде существования русской литературы за рубежом, чем о периоде собственно эмигрантской литературы. Культурный уровень живших в те годы в Берлине русских был чрезвычайно высок. В этом городе оказались офицеры белого войска, представители знати, политические деятели, интеллектуалы и в большом числе солдаты белых армий, составлявшие наиболее обширную часть эмиграции. Существовал интенсивный обмен информацией между Россией и русской диаспорой в Берлине.
Отношения с немцами у эмигрантов были двоякими: с одной стороны, горечь постоянных стычек с хозяевами, нетерпимость к господствующему мелкобуржуазному духу; с другой - к этому примешивалось восхищение организационными способностями и техническим превосходством немцев. Если пользоваться терминами "эмигранты" (те, кто оставил позади себя нечто дорогое и невозвратно потерянное) и "иммигранты" (те, кто пытается создать новую жизнь в приютившей их стране, приноравливаясь к ее обычаям), то русские "первой волны", последовавшей сразу после революции, несомненно относились к категории "эмигрантов", замечает Р.Платоне. Их душа была полностью обращена к "матушке России", ни один из них не собирался стать немцем (или французом и т.д.), сильна была надежда на возвращение; хотя они и находились вдали от родины, эмигранты чувствовали себя частью России. К тому же многое подтверждало, что разрыв все еще не был окончательным. Именно в рассматриваемое двухлетие наряду с эмигрантскими издательствами возникли некоторые частные, печатавшие русские книги в Берлине и ввозившие их в Россию. В общей сложности в Германии тогда публиковалось больше русских книг, чем в самой России (4, с. 10).
Р.Платоне цитирует воспоминания И Эренбурга: "В Берлине существовало место, похожее на Ноев ковчег, где мирно встречались чистые и нечистые, оно называлось Дом искусств. В заштатном
немецком кафе каждую пятницу собирались русские писатели. Там читали свои рассказы А.Толстой, Ремизов, Лидин, Пильняк, Соколов-Микитов. Там выступал Маяковский. Декламировали свои стихи Есенин, Марина Цветаева, Андрей Белый, Пастернак, Ходасевич" (цит. по: 4, с.13). Успех еженедельных литературных вечеров был таким, что приходилось ограничивать число приглашенных. Кроме упомянутого кафе (оно носило название "Ландграфкафе"), где вечера проходили под председательством игравшего роль модератора поэта-символиста Н.М.Минского, эмигрировавшего еще в 1905 г., в другом месте - "Кафе Леон" -собирался Клуб писателей, посещаемый "более консервативной публикой". Как вспоминает бывший тогда молодым журналистом Р.Гуль, этот клуб создали такие известные писатели, как Б.Зайцев, Ю.Айхенвальд, М.Осоргин, Н.Бердяев, С.Франк, А.Белый, А.Ремизов, Е.Кускова, В.Ходасевич и др. Его секретарем был А.Барах. Молодых, согласно Гулю, туда не пускали. В то время пост секретаря Союза русских писателей и журналистов в Германии занимал настроенный резко антисоветски З.Арбатов. Он посвятил этому клубу воспоминания под названием "Ноллендорфплацкафе", появившиеся в журнале "Грани". Среди постоянных и случайных посетителей кафе названы А.Белый, В.Шкловский, А.Толстой, Глеб Алексеев, А.Дроздов, И.Эренбург, В.Лидин, А.Соболь, Б.Пастернак, И.Василевский (Не-Буква), С.Есенин, И.Северянин, Ю.Айхенвальд, А.Аверченко, М.Алданов, В.Ходасевич, И.Шмелев и др., разделенные между собой на эмигрантов и псевдоэмигрантов, рассчитывавших вернуться в Россию. Однако, как отмечал изгнанный из России осенью 1922 г. вместе с другими интеллектуалами философ и публицист Федор Августович Степун, сколь ни была бы велика цена отдельных писателей в эмиграции, нельзя не видеть, что кучка писателей еще не создает литературу.
Советские оценки эмигрантской литературы с 1924 г. становятся полностью негативными. Так, советский критик Е.Горбов в конце 20-х годов вопрошал: "Существует ли литература эмиграции
з*
как завершенное культурное явление?" И сам отвечал, что единственной отличительной чертой данной литературы является неприятие пролетарской революции. А упомянутый выше Ф.Степун, как бы вторя этому, замечал, что советская литература ищет новые пути в споре с теми, кто отказывается признавать эту литературу - с защитниками старой России и ее прошлого. Происходило все большее дистанциирование советской и эмигрантской литератур.
По мнению Р.Платоне, феномен русской эмиграции почти полностью игнорировался в СССР до 60-х годов. Ситуация коренным образом изменилась и последнее десятилетие. Мы являемся свидетелями "новой волны" эмиграции, отличающейся от всех предыдущих, в которую вовлечено большое число людей и которая выглядит как бегство умов, опасное для будущего России. В подтверждение этого Р.Платоне приводит доклад историка Карла Шлёгеля на конгрессе, посвященном русской эмиграции в Германии, организованном им в г.Констанце 1-4 июня 1994 г. (4, с.29).
В то же время в самой России произошло запоздалое признание писателей и мыслителей старой эмиграции, страна открыла для себя наследие, о котором почти ничего не знала, и тем самым обогатила свою культуру. Нельзя переоценить важность этого обретения, ставшего широким, притягательным и полностью не критическим. И на сей раз снова возобладала идеологическая оценка, с горечью констатирует итальянский автор; эмиграция выглядит как единая недифференцированная общность, а разнообразие присутствовавших внутри нее позиций игнорируется; она восхваляется лишь потому, что до вчерашнего дня оставалась неизвестной (4, с.ЗО).
Предметом пристального интереса канадского ученого Р.Джонстона стала русская эмиграция во Франции. В его книге "Новая Мекка, Новый Вавилон: Париж и русские эмигранты, 1920-1945 гг." (2) объектом внимания является другой главный центр "первой волны" русского изгнания. Приоритет Берлина оказался утерян к середине 20-х годов, и с этого момента центром стал Париж.
Р.Джонстон соглашается с Раевым, по мнению которого, "культура Великой русской эмиграции должна быть отождествлена только с русским Парижем" (цит. по: 2, с. 5).
Выделяя "активную" и "пассивную" эмиграцию, канадский автор замечает, что всякое различие между завоевавшими славу в прежней России представителями культуры и 120 тыс. безвестных мигрантов разбивается о неизбежную реальность жизни на чужбине: тех и других объединяла необходимость отношений с чуждым обществом и борьба за выживание. Джонстон приводит мнение З.Гиппиус, считавшей, что "эмиграция по сути дела представляла собой Россию в миниатюре, вобрав все лучшее, созданное творческой элитой нации" (цит. по: 2, с.10).
В книге Джонстона рассматривается география расселения русских за рубежом, отношение ряда государств к непрошенным гостям. Наиболее теплый прием оказали эмигрантам славянские страны - Болгария, Югославия и Чехословакия, в особенности две последние. В Югославии нашли убежище правые монархические группировки, им импонировали связи короля Александра с Романовыми и его неприятие послеоктябрьских порядков в России. Чехословацкое правительство во главе с Масариком создало условия для жизни эмигрантов и их детей, обеспечило работой изгнанных ученых и академиков.
Но наиболее притягательными для эмиграции были все же метрополии континентальной Европы - Берлин и Париж, подтверждает Джонстон. В 1923 г. великие дни Русского Берлина закончились, а французская столица готовилась к роли центра русского зарубежья, которым ей было суждено оставаться 16 лет.
"Особый воздух свободы" сделал Париж излюбленным местом интеллектуальной элиты, формировавшей так называемую "активную эмиграцию". Для десятков тысяч "пассивных" эмигрантов, лишенных политического прошлого, социальных контактов и художественно не одаренных, Париж означал возможность работы,
наличие русских институтов и организаций, а также большое число соотечественников, с которыми можно было говорить о России.
Специфическую роль в эмигрантской жизни играла пресса. Все - ветераны войны, аристократы, инженеры, казаки - имели органы печати. По словам Г.Струве, которые приводит автор, "там, где советская пресса была официальна, скучна, политически однообразна и авторитарна, пресса эмиграции, по крайней мере в первые годы, была разнообразна, шумна, склонна к дискуссиям и... недолговечна" (цит. по: 2, с.39). Автор излагает историю наиболее продолжительных еженедельников - "Последние новости" и "Возрождение" (под ред. П.Милюкова и П.Струве). Остальные издания выходили не так долго и регулярно. "Общее дело" В.Бурцева отличалось эмоциональным, декламаторским стилем. Сам редактор пошел дальше всех в поклонении Франции, которую провозгласил "второй Родиной каждого русского". Еженедельник "Дни" под редакцией А.Керенского (придерживавшегося правой линии демократического социализма) не привлек широкой аудитории. Недолго существовал и еженедельник "Россия и славянство", редактировавшийся П.Струве после его ухода из "Возрождения", а также издание "Иллюстрированная Россия".
Выступая в Сорбонне в День русской культуры 6 июня 1926 г., В.А.Маклаков выдвинул следующие четыре тезиса: "Русская культура имеет жизненно важное значение; советская власть не только не может сохранить, но и разрушает ее; интеллигенция в эмиграции должна взять ответственность за нее, противостоя влиянию чуждой культуры; эта ответственность и сделает полезной эмиграцию для послебольшевистской России" (цит. по: 2, с.49).
Жизненная важность литературы для первой эмиграции, как отмечает Джонстон, нашла самое яркое выражение в вышедших в 1920-1940 гг. 70 номерах журнала "Современные записки". Хотя его основатели - М.Вишняк, В.Руднев, Н.Авксентьев. И.Фондаминский (Бунаков) - были членами партии социалистов-революционеров, они не считали его партийным органом и поставили своей целью
"служение всем интересам русской культуры". Они считали своим долгом поддерживать молодых писателей, которым в будущем придется защищать русские культурные ценности. С этой целью Фондаминский организовал "кружок" - собрания писателей всех возрастов и поколений, проходившие каждый вторник в его квартире на Версальской улице.
По мнению Джонстона, писатель, лишенный родного языка в повседневной жизни, за исключением чисто эмигрантского круга, вынужден был выбирать один из трех путей. Он мог заняться своим ремеслом и писать на русском языке, борясь с трудностями и надеясь, что его работы будут когда-нибудь признаны в России (этой дорогой пошло большинство писателей старшего поколения). Вместе с тем русский писатель мог перейти на другой язык и приобрести известность в Англии, Франции и Америке; так поступили В.Набоков, Н.Берберова, А.Труайя (Л.Тарасян). Писатели, не использовавшие эти возможности, вернулись в Россию, как сделал А.Толстой в 1923 г., "испытывая презрение к тем, кого покидал" (2, с.52); его судьба в советской России оказалась самой удачной среди судеб бывших эмигрантов. На самом деле эмиграция не видела для себя выхода в возвращении в большевистскую Россию - это было слишком похоже на капитуляцию.
Р.Джонстон напоминает, что в 1917 г. французская исследовательница Мишель Бейссак опубликовала хронику культурных событий в русской эмиграции 20-30-х годов, отмечая то рвение, с которым русские трудились, дабы сохранить высоким уровень культуры. Существовали разнообразные формы этого усердия: лекции, концерты, театры, исследовательские кружки, клубы и общества всех направлений. Сказанное справедливо и для мира науки. В 1921 г. по подобию Петроградского университета учеными из России был создан Русский народный университет с акцентом в обучении на русской истории и литературе. Вторым интеллектуальным центром эмиграции в Париже стала Академия религии и философии, где читал свои курсы Н.Бердяев. Среди коллег
(Б.Вышеславцев, о. Сергий Булгаков, А.Карташев, В.Зеньковский) Н.Бердяев был наиболее популярен за рубежом, благодаря публикации своих трудов.
Для литературной интеллигенции главной задачей в новый период эмиграции, когда одно за другим последовало признание Советской России со стороны западных держав, стала популяризация "русской идеи" среди французских читателей. В Народном университете в Париже и в университете в Сорбонне был организован цикл лекций на русском и французском языках по самым разным вопросам. После 1930 г. лекции стали дополнять периодические встречи русских и французских писателей, обсуждавших различные вопросы литературы. В качестве примера можно привести Франко-русскую студию, постоянными посетителями которой были И.Бунин, М.Алданов, Б.Зайцев, В.Вейдле, Н.Берберова, Н.Городецкая и А.Мальро, А.Моруа. Предметом обсуждения одного из таких заседаний стали произведения М.Пруста. Говорили о возможности применить прустовские образы для осмысления самочувствия русских на чужбине: они так же пассивны и безразличны к жизни и находят утешение в воспоминаниях о давно ушедшем.
В июле 1932 г. литературная элита русской Франции собралась в Париже, чтобы поздравить журнал "Современные записки" с выходом 50-го номера. Через год, в 1933 г., зарубежный эмигрантский мир ликовал, отмечая присуждение Нобелевской премии И.Бунину. Премия была не только хорошим материальным подспорьем (ее денежным эквивалент составлял 47.300 долл.), но и великой моральной победой для русской эмиграции, подтверждением того, что русская литература имеет мировой авторитет. Наиболее восторженный отзыв появился на страницах "Современных записок", где отмечалось, что это событие стало признанием свободной русской литературы, оно дало смысл борьбе, стало оправданием и вознаграждением за лишения, перенесенные во имя культуры России.
Когда разразилась вторая мировая война, стало ясно, что представление о Советской России как главном враге эмиграции нуждается в переоценке. Результатом этого процесса стал широкий спектр деятельности: от сотрудничества с фашистским режимом во Франции (таких случаев было немного) до петиций с раскаянием, обращенных к Москве. После амнистии, объявленной 14 июня 1946 г. советским правительством, в Россию вернулись 6 тыс. русских эмигрантов. В общей сложности Францию в 1939 г. покинули 66 тыс., в 1946 г. - 55 тыс., в 1951 - 35 тыс. русских. В мире эмиграции Западной Европы место "первой волны" заняла "вторая волна" эмигрантов, так называемых "невозвращенцев". Отношения между представителями двух волн были далеки от гармонии: слишком отличалось их политическое и культурное происхождение. К 1950 г. центр эмиграции переместился в Нью-Йорк, ставший преемником Парижа как политической и культурной столицы антисталинской русской диаспоры. Первая эмиграция с центром вначале в Берлине, а затем в Париже отошла в историю.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Раев М. Россия за рубежом: История культуры рус. эмиграции 1919-1939 гг. (Пер. с англ.). - М.: Прогресс-Академия, 1994. - 295 с.
2. Jonston R. "New Месса, New Babylon": Paris and the Russian Exiles, 1920-1945. -Montreal: McGil! - Qeen's University Press, 1988. - 254 p.
3. Mierau F. Russen in Berlin, 1918-1933: Eine kulturelle Begegnung. - Weinheim; Berlin: Quadriga, 1988. - XIX, 611 S.
4. Scrittori russi a Berlino / A cura di Piatone R. - Napoli: Liguori, 1994. - 393 p.
В.П.Любин
4-658
