CC BY
24
СОЦИАЛЬНЫЕ И ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ФАКТОРЫ РАЗВИТИЯ НАУКИ. ЛИЧНОСТЬ УЧЕНОГО
2005.01.009. ТОРП Ч. НАСИЛИЕ И НАУЧНАЯ ПРОФЕССИЯ.
THORPE CH. Violence and the scientific vocation // Theory, culture a. soc. -Cleveland, 2004. - Vol.21, N3. - P.59-84.
Ключевые слова: профессиональная этика, интеллектуалы, Оп-пенгеймер, атомная бомба.
Главное, во что верило западное общество с началом Нового времени, утверждает автор - американский социолог, так это в науку и ее способность решить проблему насилия. В Англии XVII в. создатели экспериментальной философии рекомендовали ее в качестве средства, способного привести к согласию и порядку без применения силы. И в середине XX в. все еще преобладало мнение, что наука, чье социальное устройство которой прямо противоположно принуждению, не только расцветает в миролюбивом и свободном обществе, но и помогает его сохранить. Как писал в 1948 г. американский историк науки Дж. Сартон, «наука значит для поддержания мира больше, чем любые другие формы человеческой деятельности; она связывает... лучшие умы всех стран, всех рас, всех вероисповеданий» (цит. по: с.59). Для Сартона, по словам автора, платоновская универсальность истины делает науку общей для всего человечества и необходимой с точки зрения мира и прогресса.
Однако события XX в. неуклонно превращали подобные идеалы в пустые декларации. Научный расизм, евгеника, жестокие эксперименты над людьми, химическое, бактериологическое и ядерное оружие свидетельствовали о наличии тесной связи между наукой и насилием и подрывали веру в научный прогресс. Современное насилие само приобретает
все более «научный» характер - становится обезличенным, институционализированным и рационально организованным.
Признание того факта, что научное знание не в силах встать над военными конфликтами, но скорее вовлечено в них, постепенно пересилило оптимистическое представление о том, что научный прогресс способен привести к лучшему мироустройству. Результатом стал пересмотр прежних взглядов на науку и роль ученого в нашем бюрократизированном обществе. Не случайно М.Фуко ввел новое понятие «специализированный интеллектуал», обозначающее современного научнотехнологического специалиста, который мобилизует знание в качестве своего ресурса власти. До Фуко сходные проблемы относительно взаимоотношений между интеллектуалом и моральным авторитетом, а также природы нравственной ответственности ученого, ставились М.Вебером и Дж.Бенда.
Вебер исходил из того, что «мы существуем в разных жизненных сферах, каждая из которых управляется своими законами» (цит. по: с.61). Поэтому вместо универсальной, всеохватывающей морали эта фрагментированная нравственная вселенная требует «специализации этики». В своих лекциях, прочитанных в 1918 г. по социологии профессий, Вебер постарался разграничить науку и политику как самостоятельные сферы социальной деятельности, обладающие своей системой ценностей. Таким образом он пытался бороться с политическим вмешательством в академическую жизнь. Различия между наукой и политикой, согласно Веберу, обусловлены разным отношением к насилию. Принуждение и насилие пропитывают всю политическую жизнь и определяют политику как профессиональную область. Вебер соглашался с Л.Д. Троцким, что «каждое государство основывается на силе», и добавлял, что государство по своей сути - это «монополия на легитимное использование физической силы внутри данной территории» (цит. по: с.61).
Вебер отрицал все типы этики, которые отдают предпочтение священным, неприкосновенным ценностям по сравнению с практическими действиями. «Защитники этики абсолютных ценностей не в состоянии противостоять этической иррациональности мира, где высоконравственные действия необязательно приводят к этически желаемым целям. Тот, кто ищет спасения души... не может искать его в политике, поскольку абсолютно разные политические задачи могут быть решены только путем насилия» (цит. по: с.62).
Если политика как профессия, согласно Веберу, всегда предполагает насилие, и задача политиков - эффективно сочетать этику конечных целей, или идеалов, и этику ответственности, то наука, напротив, антипод насилия, и задача ученых - исключить и защитить себя от его разрушающих последствий. Вебер далек от идеалистических представлений о научной профессии; политик и ученый сталкиваются с одним и тем же конфликтным и иррациональным миром. Наука для Вебера - не более чем одна из множества других ценностных сфер, поскольку она не дает нам всеохватывающего мировоззрения или систему ценностей.
Тем не менее, выбирая призвание, человек тем самым, согласно Веберу, становится «воином» на службе обезличенного идеала. Принятие «этоса воина и дисциплины» Вебер считал необходимым, чтобы противостоять иррациональности мира. Идеал служения профессии позволяет достичь личного спасения от бессмысленности человеческого существования и собственного бессилия. Однако это спасение требует принятия ограничений, которые накладывает профессиональные нормы. Для ученого это означает согласиться с принципом свободы от ценностных суждений и, соответственно, тщательно избегать профессионального участия в формировании конечных целей или базовых ценностей (с.63).
Г.Маркузе указал на парадокс, скрывающийся в этих рассуждениях Вебера. Подчеркивая сепарацию науки от фундаментальных ценностей, Вебер тем самым делает науку уязвимой, поскольку подчиняет ее внешним политическим силам. «Ваша наука должна оставаться максимально объективной и нейтральной: только так вы сможете сохранить веру в истину. Но эта истина вынуждает вас признать, что у вас нет власти ... над тем, кто создает и определяет цели вашей науки извне. Ваша “нейтральность” столь же принудительна, как и иллюзорна. в итоге вы становитесь жертвой и помощником любой власти, которая решит вас использовать» (цит. по: с.63). Точка зрения Маркузе, считает автор, особенно значима в современной ситуации, когда большое число организаций ИР занимается тем, что трансформируют научные открытия в военные технологии. Примечательно, что это превращение «воина науки» в «солдата» в буквальном смысле, подчеркивает автор, вовсе не противоречит веберовской концепции профессиональной этики. Напротив, этос солдатской дисциплины и ценностной нейтральности облегчает мобилизацию науки ради рационализированного насилия со стороны современного государства.
Статья Бенды «Измена интеллектуалов», опубликованная в 1927 г., возвращает к ясности и определенности, которые, по мнению Вебера, в наше время исчезли навсегда. Современный интеллектуал, доказывал Вебер, должен согласиться с тем, что он не может быть пророком, несущим истину в мир; он лишь выполнять определенную работу как научный специалист. Бенда, наоборот, обвинял современных интеллектуалов в измене за то, что они все в большей степени ориентируются на сиюминутные потребности. Бенда доказывал, что интеллектуалы перестали говорить от имени универсальных ценностей, а вместо этого все чаще выражают партикулярные интересы наций, классов и политических сект. «Наша эпоха - на самом деле это эпоха интеллектуального оформления политической ненависти» (цит. по: с.64). Отказавшись от обещания эпохи Просвещения объединить людей под знаменем Разума, интеллектуалы вместо этого подливают идеологическое топливо в костры национальной, этнической и классовой ненависти, которая грозит захлестнуть Европу.
В противоположность инструментальной концепции Вебера научной роли, предложенной Вебером, Бенда остро критиковал любой вид консеквенциальной этики, инструментализма и прагматизма, которые определяют ценность через действие и его практические последствия, а не через обращение к трансцендентным принципам. Коль скоро интеллектуалы перестали верить, что противоречия, существующие в мире, могут быть преодолены с помощью универсального Разума, они сами неизбежно оказываются втянутыми в разногласия и конфликты, раздирающие мир.
Однако, как считает автор, описание Бенды не дает альтернативы эксперту Вебера. «Измена интеллектуалов» - это трагическая история упадка классической интеллигенции, без всякого указания на возможный выход из этой ситуации (с.65). И даже в качестве идеала, считает автор, описание Бенда «универсального интеллектуала» вызывает сомнения. Его строгое требование «чистоты» эффективно отгораживает ученых от мира и, следовательно, снимает с них ответственность за него. Так, Бенда верил, что интеллектуалы могут оценить, справедлива война или нет, но не должны критиковать то, как она ведется. По его мнению, вопрос об использовании отравляющих газов - это технический и стратегический вопрос, но не нравственный. Бенда, таким образом, в неявной форме разделял точку зрения Вебера о множественности ценностных сфер. Его идеал благодаря сепарации универсальных ценностей от практических
действий в конечном счете приводит к легитимизации политической власти.
В отличие от Вебера и Бенды, Фуко прямо говорит о том, что усилия по четкому разграничению реальности знания и реальности власти заведомо обречены на неудачу. Представляя в статье «Истина и власть» (1980) новую модель «специализированного интеллектуала», Фуко противопоставляет ее концепции «универсального интеллектуала», которой, в частности, придерживался Бенда. Вслед за Вебером Фуко отстаивает представление о человеке науки как обладателе экспертными знаниями. Но если понятие «Веги!», которое использовал Вебер, означало не просто «профессию», но и «призвание», обещавшее «спасение души» (сколь бы метафорическим ни было это выражение Вебера), то концепция Фуко оставалась исключительно земной. «Истина, - утверждает Фуко, - принадлежит этому миру» (цит. по: с.66).
Согласно Фуко, связь между интеллектом и насилием носит эксплицитный характер. Появление «специализированного интеллектуала» связано не только с дроблением научных дисциплин, но и с изменившимися отношениями между интеллектуалом и властью. «Универсальный интеллектуал» вышел из политической модели «человека справедливости, человека Закона, который противопоставляет власти. универсальную справедливость и беспристрастность идеального закона» (цит. по: с.66). Так же как юрист представляет Закон, который стоит над частными интересами, «универсальный интеллектуал» или великий писатель представляют суверенный Разум, к которому можно апеллировать, выступая против всевластия государства (с.66). Напротив, интеллектуал сегодня -это узкий специалист (психиатр, социолог, криминалист, эпидемиолог), реализующий свою «микро-власть». Фуко утверждает, что фигура «специализированного интеллектуала» возникла во время Второй мировой войны; ее персонификацию он видит в ученых-физиках, прежде всего Р.Оппенгеймере.
Как и Вебер, Фуко убеждал интеллектуалов отказаться от претензий на универсализм. Однако остается неясным, достаточна ли модель «специализированного интеллектуала», описанная и отстаиваемая Фуко, чтобы обращаться к глобальным последствиям атомного оружия. Ключевой недостаток концепции Фуко, по мнению автора, состоит в отсутствии этической перспективы, которая есть у Бенда и Вебера. Согласно Фуко, универсальное значение интеллектуальной роли, которую сыграли атомные физики, объясняется той огромной властью, которую они получили
благодаря атомной бомбе. Он упускает из виду тот факт, что многие из этих ученых, особенно Оппенгеймер, обсуждали проблемы атомной эры в эксплицитных этических терминах и пытались дать этический ответ на вопрос о взаимоотношениях между наукой и насилием.
Личность Р.Оппенгеймера (1904-1967), считает автор, интересна тем, что в ней сочетались новые модели знания и власти научного специалиста со старыми формами культурного и нравственного авторитета. Именно поэтому Фуко увидел в нем промежуточную фигуру между «универсальным» и «специализированным интеллектуалом». Оппенгей-мер руководил созданием атомной бомбы и даже помогал в выборе японских городов, ставших ее мишенью. Тем не менее он получил известность как человек, глубоко страдавший из-за своей роли создателя самого разрушительного в истории человечества оружия. Менее известны его философские рассуждения, с помощью которых он пытался примирить свою верность профессии с нравственной ответственностью.
В статье «Атомное оружие и кризис в науке», опубликованной в 1945 г., Оппенгеймер писал: «Поскольку мы ученые. мы должны верить. что знание это всегда добро - знание и та власть, которую она дает» (цит. по: с.68). Тем не менее это знание привело к разработке «самого страшного оружия, которое кардинально изменило историю. Мы сделали то, что по всем стандартам мира, в котором мы выросли, считается страшным злом» (цит. по: с.68).
Как в таком случае можно примирить профессиональные обязанности ученого с более широкими человеческими устремлениями и ценностями? Отвечая на этот вопрос, Оппенгеймер опирался на мнение Н. Бора. Бор одним из первых предположил, что создание атомной бомбы потребует контроля над вооружениями и предоставит уникальную возможность для мирного международного сотрудничества (с.69). Как и Бор, Оппенгеймер доказывал, что атомная бомба послужит стимулом для создания в перспективе более стабильного мирового порядка. В своем манифесте «Один мир или ни одного»), опубликованном в 1946 г., Оппен-геймер указывал на международное научное сообщество как на модель, к которой должно стремиться человечество, чтобы предотвратить ядерную угрозу.
В 1946 г. Оппенгеймер активно занимался подготовкой доклада Ачесона - Лилиенталя (АсИезоп - ЬШепШа1), в котором был представлен план международного контроля над атомной энергией под эгидой ООН. Однако главный представитель США в ООН Б. Барух пересмотрел этот
план и внес в доклад такие поправки, которые были заведомо неприемлемы для СССР.
Для мировоззрения Оппенгеймера неудача «плана Баруха» стала поворотным пунктом. Он пришел к выводу, что на смену универсальным ценностям должно прийти новое понимание нравственной ответственности и профессиональной этики науки. Ученые, стал утверждать Оппен-геймер, должны отказаться от любой надежды на то, что наука сможет выйти за пределы или преодолеть границы, существующие в мире. Они должны понять, что их роль стала гораздо более скромной. Они перестали выполнять функцию пророка, но превратились в «группы компетентных людей со специальными знаниями, которые. прежде всего, остаются интеллектуалами, а не политиками» (цит. по: с.70).
Оппенгеймер развил свое понимание ответственности ученых в публичной лекции «Физика в современном мире», прочитанной в ноябре 1947 г. Если двумя годами раньше Оппенгеймер говорил, что ученые должны преодолеть зло (атомное оружие), которое они совершили, то теперь он стал утверждать, что не дело ученых решать проблемы человечества (с.70). Мир непоправимо испорчен и иррационален и поэтому не может быть переделан по образцу науки. Вместо того чтобы пытаться переделать мир, ученый должен заботиться о личной честности, т.е. соблюдать требования своей профессии.
Представление Оппенгеймера о научной профессии не предполагало, что ученые должны отказаться от работы над новыми видами вооружений, а университеты - от военного финансирования. Скорее совет Оппенгеймера состоял в том, чтобы они сосредоточились исключительно на науке, а не на тех конечных целях, для достижения которых она может быть использована. Этот совет призван был защитить ученых от амбивалентности этического выбора в хаотичном и жестоком мире. Но вместо того, чтобы ослабить связи между наукой и насилием, концепция профессиональной этики, предложенная Оппенгеймером, наоборот, укрепляет положение ученого как бюрократа на службе у государства.
Игнорирование нравственных вопросов, касающихся конечных целей, стало особенно проблематичным, когда в 1949 г. встал вопрос о водородной бомбе. Ее защитники, например Э.Теллер, представляли ее как рациональный и необходимый шаг в технологической гонке вооружений с Советским Союзом. В конце октября 1949 г. Генеральный консультативный комитет при Комиссии по атомной энергии под председательством Оппенгеймера рекомендовал воздержаться от ускоренной про-
граммы по разработке водородной бомбы как «оружия геноцида» и сосредоточиться на развитии тактического ядерного оружия. Комитет предполагал, что если США откажется от дальнейшей гонки вооружений, то, возможно, и Советский Союз поступит также. Эта рекомендация явно выходила за рамки узкой концепции Оппенгеймера, согласно которой ученый несет ответственность «только перед своей наукой».
В начале 1950 г. Г. Трумэн отверг рекомендацию Комитета, и программа по созданию водородной бомбы была запущена. В 1951 г. инженерное решение, предложенное С. Уламом и Э. Теллером, устранило ранее существовавшие сомнения относительно технической осуществимости проекта в короткие сроки. В результате ряд прежних научных оппонентов водородной бомбы, включая Оппенгеймера, изменили свое мнение, а некоторые приняли участие в этой работе.
Американский физик Ф.Дайсон верно определил роль Оппенгеймера во время Второй мировой войны и в 50-е годы как «ученого-солдата», роль, от которой он временно отказался сразу после Хиросимы. В этот короткий период Оппенгеймер стал международным государственным деятелем, выразителем мнения мирового научного сообщества (с.73). Но после неудачи «плана Баруха», советских испытаний водородной бомбы и корейской войны «его горизонт сузился: в пространстве - от всего мира до США, а во времени - от исторической перспективы до повседневных забот правительства. Он вновь стал хорошим солдатом на службе своей страны» (цит. по: с.73).
Несмотря на это, выступления Оппенгеймера против водородной бомбы создали ему влиятельных врагов внутри Комиссии по ядерной энергии, ВВС и определенной части научного сообщества. В конце 1953 г. эти силы организовали кампанию по его дискредитации. В 1954 г. Служба персональной безопасности Комиссии по ядерной энергии обвинила Оппенгеймера в «нелояльности», и он был снят со всех постов. В постановлении, в частности, говорилось, что, «возражая против водородной бомбы, Оппенгеймер руководствовался нравственными и политическими соображениями, а это выходит за рамки его компетенции и специальных научных знаний» (с.74). Как писал в 1954 г. американский социолог Ф. Рифф (Rieff), «эти слушания наглядно продемонстрировали, что научная элита превратилась в обслуживающий класс.» (цит. по: с.74). Другой американский социолог Д.Белл (Bell) придерживался той же точки зрения: «Случай Оппенгеймера показал, что мессианская роль ученых. закончилась» (цит. по: с.74).
В своих работах и выступлениях во время политического изгнания, которое продолжилось до его смерти, Оппенгеймер часто изображал научную профессию и научное сообщество, где преобладают товарищеские отношения, как психологическое убежище от бессмысленности и отчужденности, царящих в современном мире (с.75). В данном случае его представления о научном сообществе перекликаются с точкой зрения Вебера, согласно которой ценности, исключенные из рационализированной общественной сферы, по-прежнему можно найти в реальности межличностных отношений.
В этом контексте понятно нежелание Оппенгеймера отречься от атомной бомбы. Он был возмущен, узнав, что немецкий драматург Г.Киппхардт (Kipphardt) включил в свою пьесу об американских физиках монолог, в котором Оппенгеймер выражает сожаление в связи со своей работой над атомной бомбой. В своем письме драматургу от 12 октября 1964 г. Оппенгеймер подчеркивал, что и сейчас, уже зная о трагедии Хиросимы, он бы не стал отказываться от работы над атомной бомбой (с.76). Он отвергал пацифистскую этику таких интеллектуалов, как Б. Рассел и А. Эйнштейн, полагая, что в жестоком мире невозможно отказываться от насилия. Белл описывал Оппенгеймера как «несчастного человека», который «подчинил себя этике ответственности и в ней находил опору для своей нравственной позиции» (цит. по: с.76). Остается неясным, допускал ли Оппенгеймер, что существует ответственность не только как ученого или как политика, но как человеческого существа (с.77).
Концепции Вебера и Фуко стали ответом на процесс специализации знания и ценностей, а также утрату роли «универсального интеллектуала» своей легитимности. Точка зрения этих авторов, согласно которой роль эксперта или «специализированного интеллектуала» осталась единственно доступной в нашем мире, нашла широкую поддержку. В то же время атомная бомба столкнула науку с этическими и политическими дилеммами, решение которых выходит за рамки экспертных знаний ученых. Поэтому возникает резонный вопрос, на какую концепцию ответственности и на какой авторитет ученый может легитимно опереться, отвечая на подобные вызовы (с.77).
Проблема Оппенгеймера касается самой природы нравственного авторитета в современном мире, главная особенность которого состоит во фрагментации ответственности и власти. Вебер попытался описать различные этосы или способы жизни с соблюдением этических норм даже в этом фрагментированном мире. Однако, как полагает автор, фраг-
ментация дает не полную картину современного мира. Риски и опасности, которые возникают в связи с новыми технологиями, выходят далеко за рамки этих отдельных профессиональных областей. Современная жизнь породила этические дилеммы, к решению которых в ситуации культурного доминирования бюрократических структур и специализированных ролей мы остаемся не готовыми.
Атомная бомба в своей интеграции науки и насилия превосходит и делает неадекватной специализированные профессиональные этики. Истинная ответственность не может быть найдена во фрагментированных ролях: профессионала, эксперта, ученого, правительственного служащего или политика. Именно в разрывах между этими специализированными ролями можно найти основу для объединяющего чувства человеческой ответственности, которое и позволяет разрешать нравственные дилеммы современной науки.
Т. В. Виноградова
2005.01.010. ДОЕЛ Р. СОЗДАНИЕ ПОСЛЕВОЕННЫХ НАУК О ЗЕМЛЕ: ВЛИЯНИЕ ВОЕННЫХ НА НАУКИ ОБ ОКРУЖАЮЩЕЙ СРЕДЕ В США ПОСЛЕ 1945 г.
DOEL R. Constituting the postwar earth sciences: The military’s influence on the environmental sciences in the USA after 1945 // Social studies of science. - L., 2003. - Vol.33, №. - P.635-666.
Ключевые слова: «холодная война», науки об окружающей среде, геофизика, патронаж
Науки об окружающей среде в современных США, по словам автора - профессора Орегонского университета (США), развивались под влиянием двух разных факторов. Первый - это озабоченность общественности проблемами окружающей среды, которая возникла во время кризиса начала 19б0-х годов и была усилена спорами о радиоактивных осадках и чрезмерном использовании пестицидов. Усилия по изучению этих проблем упорядочили и объединили прежде разрозненные дисциплины, преимущественно в биологических науках (включая экологию, генетику, естественную историю и теорию эволюции). С 70-х годов науки об окружающей среде заняли свое самостоятельное место, что стало
