CC BY
15
2005.02.003. ТОРП Ч. НАСИЛИЕ И НАУЧНОЕ ПРИЗВАНИЕ. THORPE C. Violence and the scientific vocation // Theory, culture a. society. - Cleveland, 2004. - Vol. 21, N 3. - P.59-84.
Науку в эпоху модерности традиционно считали способной решить проблему насилия, констатирует Чарльз Торп. В XVII в. адепты экспериментальной философии считали ее средством достижения общественного согласия без принуждения и насилия. Предполагаемая способность экспериментального исследования природы приводить к рациональному соглашению сделала эксперимент платформой для установления политического и социального мира в Англии после окончания гражданской войны. В середине XX в. представление о том, что социальный порядок противостоит насилию, стало частью либерального ответа фашизму и коммунизму. Было заявлено, что наука расцветает в мирных и свободных обществах и помогает сохранить их.
Основатель академической истории науки в США Дж. Сартон подчеркивал, что наука делает для поддержания политического равновесия больше, чем что-либо еще. Она является цементом, который объединяет интеллектуальную элиту всех стран, рас и вероисповеданий. Платоновская универсальность научной истины делает ее общим достоянием всего человечества и важным условием достижения политического мира и социального прогресса. Это отношение Сартона к науке оказало большое влияние на его студента Р. Мертона, сформулировавшего позже универсальные ценностные принципы, образующие нормативную структуру науки.
История XX в. показала несостоятельность подобного идеализированного представления о науке. Научный расизм, евгеника, преступные медицинские опыты на людях, разработка химического, биологического и ядерного оружия показали тесную связь между наукой и насилием и изменили представления о научном прогрессе. Эйнштейн отмечал, что рациональное мышление не помогло решить социальные проблемы. Научный прогресс дал человечеству средства его собственного уничтожения. Современное насилие приняло «научную» форму. Оно стало безличным и рационально организованным. Наука превратилась в технологическую составляющую насилия. Сформировалась наука тотальной войны, ярким примером которой является атомная бомбардировка Хиросимы и Нагасаки.
Признание того, что научное знание не только не преодолело социальное насилие, но и стало его составной частью, заставляет сомневаться в оптимистических ожиданиях установления мира вследствие прогресса рациональной науки. Возник, говоря словами Фуко, «специфический интеллектуал» - современный научно-технический специалист, использующий знание как власть. О современных интеллектуалах писал М. Вебер в своем докладе «Наука как призвание». Дж. Бенда осуждал «измену интеллектуалов». Поставленные Вебером и Бендой проблемы взаимоотношений между интеллектуальным и моральным авторитетом, профессиональной и моральной ответственностью интеллектуалов позволяют проанализировать взаимосвязь между наукой и насилием.
Вебер констатировал, что современные люди живут в разных жизненных сферах, каждая из которых управляется своими законами. Каждая из этих жизненных сфер имеет свою особую мораль. В лекциях о призвании 1918 г. Вебер пытался описать моральные ценности политики и науки и провести четкое различие между ними. Он призывал не допускать политического вмешательства в академическую жизнь.
Вебер видел различие между политикой и наукой в том, как они относятся к насилию. Обладание властью и применение силы - отличительные особенности политической жизни. Политик борется за государственную власть, за легитимное право монопольно применять насилие на конкретной территории. Насилие в его грубом виде может отсутствовать, но всегда сохраняется угроза его применения. Язык политиков неотделим от насилия. Слова политиков - это средство борьбы с врагами. Тесная связь с насилием разделяет политику и науку как разные сферы деятельности.
На политиках лежит моральная ответственность за последствия применения насилия. Вебер называл насилие «дьявольским», имея в виду его этическую иррациональность. В мире насилия этически обоснованные действия не всегда приводят к морально допустимым последствиям. Политика как призвание означает поиск совмещения этики главных целей с целями ответственности. Человек, обладающий призванием политика, способен сочетать неизбежное применение насилия с ответственностью перед обществом и историей.
Центральной проблемой «науки как призвания» является обсуждение того, как защитить науку от насилия. Политик и ученый живут в одном и том же иррациональном и конфликтном мире. Убеждение Вебера в том, что насилие играет главную роль в современной истории, является
следствием его сомнения в способности разума обеспечить мир и социальный порядок. Наука, по мнению Вебера, является лишь одной из многих ценностных сфер. Она не создает никакой общей системы ценностей. Научная рациональность привела к отказу от религии и «разволшебство-ванию» мира. Следствием этого стал новый политеизм, воскрешение старых богов, которые борются за влияние на людей. Наука не в состоянии преодолеть конфликт между добром и злом. Когда человек выбирает своим призванием науку, он становится воином, находящимся на службе у безличного идеала. Дисциплина и этика служения необходимы ученому для борьбы с иррациональностью мира. Идеал служения при осуществлении научного призвания позволяет индивиду спастись от бессмысленности и бессилия. Ученый принимает определенные ограничения своей деятельности: логическое отделение фактов от ценностей, отказ от научного поиска смысла, цели, ценностей. Наука устанавливает взаимосвязи между фактами. Цели и задачи ученым ставят те, у кого есть сформировавшееся мировоззрение. Ученые объясняют заказчикам, как достичь поставленных целей, но ничего не говорят о смысле и моральности этих целей.
Г. Маркузе отмечал, что постулируемая Вебером ценностная нейтральность науки делает ее более зависимой от внешних сил. Говорить о нейтральности имеет смысл только тогда, когда есть возможность сопротивляться внешнему воздействию. Если такой возможности нет, то наука становится жертвой и служанкой любой силы, которая использует ее. Точку зрения Маркузе важно учитывать при рассмотрении проблем технологии и применения научных исследований в военной области. В условиях современной высокотехнологичной войны борьба за контроль над научными исследованиями становится борьбой за сохранение национального государства. Веберовская Концепция науки как призвания, защищающая науку от иррационального влияния политики, не предусматривает насилие, осуществляемое с помощью науки. Более того, этика солдатского служения и ценностной нейтральности облегчает вовлечение науки в рациональное насилие современного государства.
Дж. Бенда сформулировал свое представление о науке в работе «Измена интеллектуалов». Вебер был убежден, что ученый должен быть не пророком, изрекающим священные истины, а специалистом, выполняющим свою работу. Если он ищет спасения, то он должен искать его в этом мире, в мирском служении науке. Бенда отрицает любое приспособление к требованиям этого мира. Интеллектуала или клерка он считает
чем-то вроде священника. Измену современного клерка он видит в том, что он подчинился мирским требованиям. Интеллектуалы, по мнению Бенды, перестали говорить об универсальных ценностях и отстаивают только национальные, классовые и политические интересы.
В отличие от Вебера Бенда осуждает любые инструментальные, прагматичные концепции науки. Он убежден, что отказ ученых от духовных трансцендентальных ценностей делает их участниками всех противоречий и антагонизмов современного мира. Интеллектуал стал воином, использующим свои слова как оружие в политических битвах. Современный интеллектуальный «реализм» является философией насилия. Бенда не видит выхода из нарисованной им пессимистической ситуации. Подлинный интеллектуал должен, по его мнению, пребывать «в городе Бога», а не в современном светском обществе. Однако тем самым он оправдывает власть политиков, отделяя универсальные ценности от социального действия.
Защита Вебером ценностной нейтральности науки приводит по мнению автора, к тому, что ученые стали участвовать в государственном насилии. Этическая чистота ученых, постулируемая Бендой, оставляет мир политикам. Концепция «специфического интеллектуала» Фуко не совпадает с концепциями Вебера и Бенды. Для Вебера занятие наукой было чем-то вроде служения, необходимого для спасения души. Для Фуко ученый - это специалист, эксперт. Истина, отмечает Фуко, принадлежит этому миру. Современный интеллектуал является не певцом вечности, а стратегом жизни и смерти. Возникновение специфического интеллектуала произошло из-за изменения взаимосвязи интеллекта и власти. Универсальный интеллектуал явился следствием политической модели человека права, противостоящего власти и отстаивающего концепцию всеобщей справедливости. Поскольку юрист считает закон высшим принципом, то универсальный интеллектуал борется с государством, говоря истину.
Современный специфический интеллектуал является специалистом в конкретной области (социологии, медицине, психологии), вовлеченным во властные отношения на микроуровне. Детальные и конкретные техники специфического интеллектуала образуют форму власти, отличную от суверенного макроуровня. По мнению Фуко, фигура интеллектуала - профессионала появилась после Второй мировой войны, во время осуществления американского атомного проекта. Первым «специфическим» интеллектуалом был Оппенгеймер.
Подобное утверждение кажется автору статьи странным и неверным. Многие новые типы социального поведения вызвал к жизни атомный проект, включая режим секретности. Однако сама атомная бомба была концентрированным выражением глобальной власти, которая резко отличалась от властных отношений на микроуровне. Атомная бомба, по мнению Фуко, уничтожила специфику позиции интеллектуала. Глобальные последствия ее создания требовали универсального ответа, но традиционные универсальные формы интеллектуального дискурса оказались дискредитированными. Роль Оппенгеймера как атомного ученого приобрела особое значение потому, что произошло совмещение интересов специалистов-физиков с глобальными интересами.
Подобно Веберу, Фуко призывал ученых отказаться от претензий на универсализм. Однако неясно, помогает ли модель специфического интеллектуала проанализировать глобальные последствия атомных вооружений. Атомные ученые вообще, и Оппенгеймер в частности, сочетали специализированную экспертизу специфического интеллектуала с желанием обращаться ко всему миру, что свойственно универсальному писателю. Глобальная ядерная угроза заставляет человечество прислушиваться к атомным ученым тогда, когда они говорят о проблемах разоружения. Когда Фуко пишет о том, что специфический технический дискурс атомных ученых приобретает универсальное значение, то непонятно, какое значение он имеет в виду.
Главным недостатком концепции Фуко является отсутствие этической проблематики, столь важной для Вебера и Бенды. Для Фуко универсальное значение интеллектуальной роли атомных ученых было следствием абсолютной военной мощи ядерного оружия. Он игнорирует то, что многие из этих ученых, в частности Оппенгеймер, обсуждали этические проблемы ядерного оружия. Фуко не сумел понять значение фигуры Оп-пенгеймера и оценить всю моральную сложность ситуации, в которой оказались ученые после создания и применения ядерного оружия. Подобно Веберу и Бенде, Оппенгеймер считал возникающие перед интеллектуалами и учеными проблемы этическими проблемами.
Оппенгеймеру удалось сочетать новые способы могущества и знания научного специалиста со старыми формами культурного и морального авторитета. Можно сказать, что в нем сосуществовали два антагонистических типа человека, описанных Вебером: «человек культуры» и «узкий специалист». Оппенгеймер был высокообразованным человеком. Он мог цитировать Данте и Пруста, индуистские священные тексты. Со-
циолог Филипп Рифф описывает харизму Оппенгеймера, добавляя, что он был ученым-священником, трансформирующим природу и историю.
Во время войны Оппенгеймер был руководителем лаборатории в Лос-Аламосе и сыграл ключевую роль в создании атомных бомб, сброшенных на Хиросиму и Нагасаки. Он принимал участие в выборе целей для бомбардировки. После успешного испытательного взрыва в Аламогордо Оппенгеймер процитировал слова из Бхагават-Гиты: «Я стал смертью, разрушителем миров». Во время встречи с Трумэном он сказал: «Господин президент, мои руки в крови».
В статье «Атомные вооружения и кризис в науке», опубликованной несколько месяцев спустя после бомбардировки Хиросимы и Нагасаки, Оппенгеймер утверждал, что для ученых знание является главной и единственной целью. При этом он констатировал, что ядерное оружие -это источник зла и страдания многих людей. Однако ужасные последствия применения ядерного оружия были, по его мнению, морально оправданными, поскольку атомная бомба давала надежду на формирование новых международных отношений и прекращение мировых войн. Возможность уничтожения всего живого на планете должна была привести к появлению универсальной, глобальной цивилизации. Сотрудничество ученых из многих стран, сложившееся в ходе создания ядерного оружия и ядерной энергетики, могло стать моделью для укрепления международных связей между политиками и обычными людьми.
Начало холодной войны заставило Оппенгеймера пересмотреть свои взгляды на призвание ученого и его моральную и научную ответственность. Он пришел к выводу, что ядерные физики должны отказаться от надежды, что наука может сделать мир единым. Ученые должны перестать быть пророками и понять, что они являются компетентными специалистами, интеллектуалами, а не политиками. Таким образом, он отверг модель универсального интеллектуала. Если научный прогресс не приводит к моральному прогрессу, если наука является только специализированным фрагментом человеческой культуры, то что это может значить для человека, спрашивает Оппенгеймер.
Его ответ сводится к тому, что ценность науки зависит от того, какое значение она имеет для самого ученого. Долгом ученого является выполнение своих обязанностей, а не спасение человечества. Такая позиция призвана защитить ученых от хаотичного, насильственного мира. Однако вместо ослабления связей между наукой и насилием такая этика
закрепляет статус ученого как слуги бюрократии в сфере национальной безопасности государства.
В статьях и интервью, опубликованных в последние годы жизни, Оппенгеймер подчеркивает значение чувства взаимной любви, объединяющей членов элитных научных коллективов. Он описывает научное сообщество в тех же терминах, в каких принято говорить об интимных отношениях. Для Оппенгеймера любовь была тем, что позволяет избранным интеллектуалам сплотиться против враждебного мира. Он отвергал пацифистскую деятельность таких ученых, как Б. Расселл и А. Эйнштейн. Эти люди, отмечает он, отрицают существование этических дилемм. Они убеждены, что если все будут поступать правильно, то не возникнет никаких проблем. Однако подобный подход, по мнению Оппенгеймера, не является этикой.
В одном из интервью он говорит, что слово «ответственность» является светским вариантом религиозного понятия, лишенным связи с трансцендентным бытием. «Этика ответственности» Оппенгеймера имеет много общего с концепцией ответственности, сформулированной Вебе-ром в «Политике как призвании». Это - ответственность, сталкивающаяся с непредсказуемыми и нежелательными последствиями насилия. Подобная ответственность включает в себя понимание невозможности быть непорочным в иррациональном мире. Подлинная этика ответственности подразумевает необходимость отвечать за то, что происходит в реальном мире в условиях этической иррациональности.
Отношение Оппенгеймера к ядерному оружию явилось следствием фрагментации моральной ответственности в ситуации, когда влияние науки на общество резко выросло. Атомная бомба выявила неадекватность традиционных представлений о науке и научном призвании. Главный вопрос состоит в том, может ли концепция моральной ответственности соответствовать современной глобальной технологии. Необходимо устранить противоречие между профессиональной этикой узких специалистов и последствиями их деятельности. Сделать это должен каждый ученый, понимающий хрупкость и уязвимость жизни на нашей планете.
П.Н. Фомичев
