CC BY
22
условия для ее воспроизведения ухудшаются, и контекстов, в которых характерные для нее жесты распознаются как таковые... становится все меньше, мы можем говорить о том, что эта пусть и не получившая официального признания, но все-таки важная форма городской инфраструктуры страдает от "отсутствия инвестиций"» (с. 94).
К.Б. Демидов
ИСТОРИЯ
2011.04.020. ТОУФИГИ П. ОТ ПЕРСИДСКОГО ЦАРСТВА К ИСЛАМСКОМУ ИРАНУ.
TOWFIGHI P. From Persian empire to Islamic Iran. A history of nationalism in the Middle East. - Lewiston; Lampeter, The Edwin mellen press, 2009. - 276 p.
Парвиз Тоуфиги (ООН) дает в своей книге общий и систематический обзор развития национализма в политическом пространстве, соответствующем территории современной Исламской Республики Иран. Охвачен период без малого в полтора тысячелетия -начиная с арабской экспансии в первые века ислама и реакции на нее со стороны местного населения (под знаменем как шиитских, так и немусульманских учений) и деятельности так называемого ордена ассасинов, конец которой положило монгольское нашествие. Особое внимание уделяется формированию в начале нового времени Сафавидской державы и месту в ее официальной идеологии элементов как шиизма, так и суфизма. Более подробно автор останавливается на каджарском столетии, которое в целом характеризуется растущим вмешательством в дела Ирана иностранных сверхдержав, выразившемся, в частности, в крупномасштабных концессиях, предоставлявшихся европейцам и касавшихся таких выгодных видов сырья, как табак и нефть. Отдельный интерес представляют события, связанные с Конституционной революцией 1906-1911 гг. и зарождением партизанского движения джангали.
Однако центрируется монография вокруг XX в. Детально освещены десятилетия монархии Пехлеви, с критическим рассмотрением политического кризиса 1953 г. (свержение Мосаддега) и Белой революции. П. Тоуфиги стремится к предметному анализу режима Исламской Республики: ярко высвечено личное соперниче-
ство ключевых деятелей, сложные идеологические и институциональные инновации, изменения в культурном контексте. Примером может послужить освещение фигуры Али Шариати, учреждения велайат-е факих и феномена гарбзадеги («озападненности»).
«Тридцать лет минуло с той поры, как тегеранские улицы оказались запружены бурным потоком нежданного переворота. Тегеран являл собой образ модернизированного столичного города процветающей нефтяной страны, а Иран - союзника Запада и плацдарма, нацеленного против советской гегемонии в регионе. Мир с затаенной тревогой - и оптимизмом - ожидал того момента, когда на смену самодержавной монархии явится народовластие. Светские персонажи - советники имама Рухоллы ал-Мусави ал-Хомейни, в течение его кратковременного пребывания во Франции, заверяли Европу и Америку, что в этом и состояла всеобщая цель. Учреждение временного революционного кабинета Махди Базар-гана воспринималось как первый шаг к установлению обещанного демократического, антикоммунистического правительства. Все эти надежды оказались сметены прочь через девять месяцев, после того, как в Алжире состоялась встреча Базаргана и его министра иностранных дел Эбрахима Йазди со Збигневом Бжезинским. Она была использована группой иранской молодежи, именовавшей себя "последователями линии имама" как предлог для захвата американского посольства в Тегеране. 444 дня прошло, пока 53 американца, взятые в заложники 4 ноября 1979 г., были освобождены и выдворены из Ирана, спустя лишь несколько минут после того, как Рональд Рейган принес присягу в качестве президента Соединенных Штатов. Время точно рассчитывалось, чтобы бросить вызов уходящему главе американского государства - Джимми Картеру» (с. 1).
После этого болезненного эпизода во взаимоотношениях между США и Ираном усилия людей доброй воли с обеих сторон, стремившихся способствовать сближению двух стран, оборачивались ничем: и здесь, и там находились силы, скорее заинтересованные в том, чтобы разногласия между ними всегда балансировали на грани военной конфронтации.
После терактов 11 сентября 2001 г., осуществленных «Аль-Каидой» против США, на волне возмущения, которую они вызвали по всему миру, акции солидарности с многочисленными невинными жертвами проходили и в Иране: тегеранские улицы стали сви-
детелями ночных дежурств с зажиганием памятных свечей. Многие надеялись, что это стимулирует улучшение взаимоотношений между двумя странами. Даже американская интервенция по соседству с иранскими рубежами - в Афганистане и Ираке - оказалась, как ни парадоксально, в русле региональных интересов Тегерана: местные суннитские правители (как Саддам, так и «Талибан») последовательно занимали антииранские позиции. Однако иранцы обманулись в своих расчетах на равноправное партнерство с американцами в обеспечении стабильности на Среднем Востоке. Неоконсервативные творцы внешнеполитического курса Вашингтона преисполнились решимости дать бой новому врагу демократии. «Свежеиспеченным врагом Запада стал ислам, который быстро увешали новыми ярлыками и клеймами - исламский фундаментализм, исламский терроризм и, впоследствии, чудовищная идеология под названием исламо-фашизм. Иран, не имевший ничего общего с атаками 11 сентября, очутился в роли террористической державы, части "оси зла" и символом исламского фанатизма» (с. 2).
П. Тоуфиги напоминает устоявшееся определение фашизма как «философии или системы управления, призывающей или опирающейся на диктатуру крайне правого крыла политического спектра, которая характеризуется слиянием государственного руководства и деловых кругов и исповедует идеологию воинствующего национализма». В свете этой формулировки он демонстрирует мифологическую природу созданного СМИ образа обскурантистской тирании, якобы стремящейся к подрыву западной цивилизации и проповедуемых ею демократических ценностей.
Главные обвинения, которые выдвигаются против Исламской Республики, сводятся к следующему: 1) спонсирование глобального террора; 2) дестабилизация ситуации на Среднем Востоке и дискредитация мирного процесса; 3) гегемонистские замыслы, распространяющиеся на регион и даже за его пределы; 4) продвижение господства шиитского ислама по ту сторону своих границ; 5) стремление ликвидировать Государство Израиль. За доказательства вины принимаются: 1) военно-финансовая помощь движениям ХАМАС и «Хизбаллах»; 2) поддержка шиитских милиций в Ираке; 3) расширение иранского влияния среди шиитских меньшинств арабских стран и противопоставление их суннитскому большинству; 4) продолжающаяся политика вооружения, включая реализа-
цию подпольной ядерной программы, в задачи которой входит, во-первых, уничтожение Израиля, а во-вторых, создание угрозы Европе и США.
Эти подозрения оправдываются риторикой руководства Исламской Республики и побуждают стратегов-неоконсерваторов вынашивать планы окружения Ирана с трех сторон, с тем чтобы, в частности, заставить его отказаться от контроля над Ормузским проливом, через который проходят морские коммуникации, обеспечивающие вывоз нефти с шельфов Персидского залива.
Разгром талибов оказался отнюдь не сложной задачей, тем более что США смогли заручиться поддержкой республик Центральной Азии. Это вместе с тем не вызвало признаков беспокойства в Иране, который, напротив, использовал свое влияние на Северный Альянс, чтобы понудить его к взаимодействию с американцами в борьбе против «Аль-Каиды» и ее союзников. После окончания операции иранцы также доказали свою полезность, работая на стабилизацию положения правительства Хамида Карзая в Кабуле.
Сложнее дело обстояло с обоснованием следующего удара. Немало умения понадобилось Вашингтону, чтобы сфабриковать недостающее звено в цепи, связывавшей террористов из «Аль-Каиды», Саддама и ОМП, и тем самым изобразить Багдад средоточием угрозы для всего региона. «Убедительная игра генерала Ко-лина Пауэлла, в то время государственного секретаря США, на заседании Совбеза ООН снабдила Соединенные Штаты и их союзников предлогом для одностороннего нападения на Ирак без одобрения ООН. При этом неоконсерваторы, скорее всего, знали о неточности своего утверждения» (с. 4).
Существовало, правда, еще одно обоснование этой акции -необходимость заменить власть военных демократией, что должно было стать прототипом для аналогичных процессов по всему региону. «Теория, в простейшем изложении, заключалась в том, что источником конфликтов на Среднем Востоке служила недемократическая система управления, характерная для его стран. Ираку отводилось амплуа наиболее брутальной диктатуры, причем глухо упоминались и его соседи. Администрация в Тегеране не могла не сознавать, что задача распространения демократии в регионе не предполагала шагов в отношении Саудовской Аравии и ей подоб-
ных режимов, которые, при всем своем авторитаризме, выступали как союзники США; мишенью, скорее всего, была Исламская Республика. Но даже при этом последняя была явно благосклонно настроена к тому, что американцы не оставили камня на камне от армейской машины С. Хусейна. В то же время, на всякий случай, иранцы продвигались все далее и далее со своим ядерным планом» (с. 5).
Давление со стороны неоконсервативного истеблишмента, стремившегося к обострению отношений с Ираном, не прекратилось и после того, как в 2007 г. доклад, подготовленный американскими спецслужбами, показал, что Тегеран в 2003 г. прекратил разработку атомного оружия. Признав верность данного документа, Дж. Буш-младший не склонен был умерять свою риторику, провозглашая, что «Иран был, есть и будет угрозой. Смена президентских администраций в Белом доме никак не влияла на внешнюю политику США и их европейских союзников. Неоконсервативная дипломатическая парадигма, откровенно конфронтационная по отношению к неподконтрольным игрокам, серьезно усугубила кризис во взаимовосприятии американцев и жителей мусульманского мира, хотя автор прослеживает генезис негативного стереотипа, связанного, в частности, с Ираном вплоть до XIX в. (на примере знаменитой сводной работы Кёрзона «Персия и персидский вопрос» -Persia & the Persian Question). «Обвинения, выдвигаемые против исламских государств, в той атмосфере взаимного недоверия, что господствует ныне, следует принимать всерьез, ввиду их глубоких исторических корней» (с. 6).
Автор ставит перед собой цель - вскрыть в прошлом Ирана истоки того, что можно было бы назвать «воинствующим национализмом», и его отношение к шиитскому исламу. Тем самым задаются рамки для оригинальной трактовки ирано-американских отношений. «Историческое разыскание, касающееся культурных и политических измерений тех типов управления, которые были свойственны Ирану за последние 14 веков, могло бы помочь лицам, ответственным за определение внешнеполитического курса США, лучше понять форму и содержание нынешнего режима в стране и избежать ошибок наподобие тех, что уже совершены в Ираке». Последние, по мнению П. Тоуфиги, «отчасти объяснялись недостаточным знанием культурной специфики, отделяющей США от этой
мусульманской страны. Соединенные Штаты получали ложную информацию от иракских эмигрантов, проживавших в их пределах. Судя по тому, что мы в данный момент слышим от самопровозглашенных экспертов по иранским делам, создается впечатление, что между реальностью и их заявлениями существует аналогичный разрыв». Поэтому и требуется «подлинная и более точная картина иранского режима, базирующаяся на исторических фактах и объективном анализе, а не искаженное отражение, навязываемое неоконсерваторами американской публике» (с. 7).
Что же такое национализм по-ирански? Плодовитый публицист и религиозный деятель, ученик Рухоллы Хомейни, Мортаза Мотаххари, полагает, что существительное меллат, которым в современном фарси обозначается концепт «нация», имеет в арабском языке Корана, откуда оно, собственно, и заимствовано, иное значение: «образ действий» или «путь». Таким образом, содержание данной лексемы изначально отлично от соответствующего европейского понятия. Это, однако, не значит, что в фарси не существует понятийного ряда, отражающего чувство принадлежности к конкретной стране через «кровь» (хун) и «почву» (хак). Национальное самосознание может в настоящее время выражаться также при помощи слов «край» (сарзамин), «народ» (мардом), «массы» (тудэ) и многих других. Уже терминологическая шкала в авестийском, обозначающая иерархию членения древнейшего иранского общества, включала в себя наряду с «семьей», «родом», «племенем» и «областью» такой элемент, как хшатра, который можно, по мысли автора, весьма условно соотнести с «народом».
«Иранская культура в целом и поэзия в частности суть краеугольный камень иранского национализма. Иранцу, который читает строки Фирдоуси: "Не быть коль Ирану, мне также не жить, По этим краям никому не ходить", не нужно философских обоснований или социологических теорий, чтобы быть готовым встать на оборону территориальной целостности и независимости Ирана. Однако законно задаться вопросом, является ли защита своего жизненного пространства проявлением национализма» (с. 10).
М. Мотаххари считает, что концепты нации, национализма и расизма - не более чем продукт европейского мировоззрения, который помог конкретным странам в свое время достичь единства и самостоятельности, но впоследствии использовался как орудие им-
периализма для подчинения других народов, через противопоставление их друг другу путем подчеркивания их расовых и национальных различий. Сам автор придерживается той точки зрения, что данное положение применимо только к отдельным искусственным образованиям, созданным колониальными державами, в частности Великобританией, но само по себе не может быть принято для объяснения роста национального самосознания в различных обществах земного шара за последние два столетия. «Приговор Мотаххари по этому делу несколько предвзят, поскольку он исходит из посыла, что ислам есть интернациональное движение и, как таковое, противополагается всякой идеологии, основанной на признании этнорасовой особости» (с. 11).
Рассмотрев различные и конкурирующие взгляды на конструирование наций, изложенные в трудах наиболее известных теоретиков проблемы (Фр. Барт, Б. Андерсон, Дж. Армстронг, Э. Смит), Тоуфиги выделяет те или иные моменты, которые были бы, на его взгляд, методологически адекватны изучению иранского национализма.
«Иранский национализм имеет долгую историю. Он основан не на расовых, языковых или даже пространственных параметрах -критериях, которыми пользуются исследователи истории национальных идентичностей, чтобы определить изучаемый предмет. Иранский национализм - это выдающийся пример непрерывных усилий целых поколений самых разных этнических групп, занимающих Иранское плато, усилий, направленных на развитие собственной гармонической культуры и на борьбу за сохранение связанных с ней ценностей, искусства и культуры, вне зависимости от территориальной целостности» (с. 18).
Предприняв попытку взглянуть на историю Ирана, так сказать, с высоты птичьего полета, П. Тоуфиги рассматривает, прежде всего, «изменчивые союзы героев иранского национализма», которые нередко противостояли один другому, руководствуясь самыми разными мотивами - от личной корысти до принципиального несогласия в видении судеб своей страны. Такой набор характеристик подобных лидеров как «жестокость, беспощадность, догматизм, мистицизм, стремление к мученичеству, коварство, двуличие, скрытность, фанатизм, использование тайных убийств и террора» (с. 18), в той или иной мере прослеживается, по мнению автора, на
всем протяжении интересующих его эпох. Вместе с тем он подчеркивает неприменимость к историческим фигурам современных стандартов гуманности и политической ответственности.
К ранним националистическим движениям в рассматриваемый промежуток времени Тоуфиги относит деятельность Абу Муслима из Хорасана, которому престолом Халифата были обязаны Аббасиды. Затем он обращается к восстанию Сумбада Мага -соратника Абу Муслима, который выступил против новой халифской династии после устранения всесильного хорасанца. Отдельного упоминания заслуживает Зу-л-Йаминайн Тахир ибн ал-Хусайн -родоначальник первой, по сути независимой, мусульманской династии в иранских землях. Вслед за ним на арену вступают Афшин -иранизированный тюрк и один из могущественнейших аббасидских полководцев первой половины IX в. - и Йакуб ибн ас-Саффар -удачливый предводитель пограничных воителей-гази, который чуть не создал самостоятельное династическое государство на территории большей части Ирана. Завершают этот ряд вожди массовых, но еще локальных шиитских движений Х1-Х1У вв. - основатель имамата в Аламуте (более известен как «орден ассасинов») ал-Хасан ибн ас-Саббах и сарбадары.
Далее Тоуфиги считает уместным говорить о возрождении иранского национального сознания под знаменем шиитского ислама. Здесь, разумеется, центральная роль принадлежит Сафавидам. Их восхождение прослежено автором весьма обстоятельно, причем упор делается на плодотворном, с его точки зрения, синтезе между интегративным потенциалом шиизма и суфизма, который был осуществлен стараниями шейхов сафавийского братства - потомков знаменитого мистика Сафи-ад-Дина Ардебили. Почетное место среди них занимают Джунайд и Хайдар, которые благодаря династическим связям и контактам с полукочевыми племенами превратили изначально мистико-аскетическое сообщество в мощную военизированную структуру, весьма отдаленно напоминающую рыцарский орден. Именно опираясь на эту силу, их потомок - Ис-маил - вооруженной рукой объединив под своей властью большую часть Иранского плоскогорья и некоторые прилегающие земли, воссоздал территориальную основу доисламской монархии Саса-нидов, но уже на новых религиозно-политических началах.
Следующий большой раздел работы Тоуфиги посвящен светским и реформистским течениям каджарской эры. Речь идет, во-первых, о попытке преобразований административного аппарата и патронаже по отношению к просвещению, связанных с кратковременным, но насыщенным событиями пребыванием у власти могущественного вазира Амир-и Кабира Мирза Таки-хана. Во-вторых, о печально известной табачной концессии Тальбота, которая, пойдя вразрез с интересами иранского купечества, стала катализатором первой общеиранской акции политического протеста, вынудившей отступить даже шаха. С ней тесно связана карьера одного из наиболее замечательных представителей общественной мысли мусульманского Востока Нового времени - Джамал-ад-Дина Асада-бади (более известен как ал-Афгани). И, наконец, логическим завершением этой группы тем выступает рассмотрение, через призму формирования национального сознания, драматического периода Конституционной революции 1905-1909 гг., который, по сути, открывает современный этап в истории Ирана.
Пристальное внимание к событиям и тенденциям XX в. со стороны Тоуфиги вполне ожидаемо. Здесь его повествование строится вокруг четырех узловых моментов. Это, прежде всего, «имперский национализм» эпохи сына и отца Пехлеви - Резы и Мо-хаммад Резы, во многом сформировавший облик новой иранской государственности и оставивший противоречивое, но богатое наследие, воспринятое, а нередко и развитое республиканским режимом в 1980-1990-е годы (несмотря на внешнее отторжение). Короткий, но полный социальных потрясений и оставивший по себе живую память, временной отрезок 1951-1953 гг. ознаменован пребыванием у власти кабинета Национального фронта под председательством Мохаммада Мосаддега. Мосаддег, карьера которого началась еще при Каджарах, неуклонно заявлял о себе как о приверженце светского национализма европейского типа, а по политическим убеждениям был либералом по преимуществу. Однако сложнейшая политическая конъюнктура начала 1950-х годов заставляла его лавировать между несколькими лагерями оппозиции и шахским двором. Сложнее всего складывалось взаимодействие с двумя противоположными и в то же время наиболее влиятельными силами - Коммунистической партией Ирана (Тудэ) и шиитским духовенством, ярчайшим представителем которого в это время вы-
ступал аятолла Аболь-Гасем Кашани. Спор по поводу контроля над нефтяными ресурсами страны, противопоставивший страну двум англосаксонским сверхдержавам и переросший в эпохальный кризис, закончился низвержением погрязшего во внутренних противоречиях кабинета Мосаддега.
Середина - конец 1950-х годов становятся временем, когда постепенно вызревает иная, первоначально в корне отличная от светско-модернистской, трактовка идеальной модели иранской национальной государственности. Ее окончательное оформление освещено Тоуфиги в следующей части его труда, где центральным действующим лицом становится аятолла Рухолла Хомейни - «духовный отец» революции 1979 г. Анализом такого феномена, как исламский национализм, и, наконец, разбором такой сложной и неоднозначной категории иранского политического модерна, как исламское правление, П. Тоуфиги завершает свой труд.
Т.К. Кораев
2011.04.021. РЕЙНОЛЬДС Н. ОТЕЧЕСТВЕННЫЕ НОСКИ И «НЕЙЛОНОВАЯ ЖЕНЩИНА»: МАТЕРИАЛЬНОСТЬ, ГЕНДЕРНЫЕ ОТНОШЕНИЯ И НАЦИОНАЛИЗМ В ТЕКСТИЛЬНОМ МАРКЕТИНГЕ ПОЛУКОЛОНИАЛЬНОГО ЕГИПТА, (1930-1956).
REYNOLDS N. National socks and the «nylon woman»: materiality, gender and nationalism in textile marketing in semicolonial Egypt 1930-1956 // International j. of Middle Eastern studies. - Cambridge, 2011. - Vol. 43, N 1. - P. 49-74.
Нэнси Рейнольдс (Вашингтоновский университет, Сент Луис, США) на примере отношения к вещам демонстрирует метаморфозы общественного сознания египтян, пытавшихся избавиться от навязанной им колониальным прошлым роли аграрно-сырьевого придатка Запада. В конце 20-х годов. Великобритания покупала 45% хлопка-сырца, экспортировавшегося Египтом, и поставляла на египетский рынок 90% всех изделий текстильной промышленности. Призывы развивать собственное механизированное производство как в этой, так и других областях хозяйства начали раздаваться уже после Первой мировой войны. Однако длинноволокнистый хлопок, на котором специализировался Египет, годился лишь для производства тонких и дорогих тканей.
