CC BY
9
диции. Сама традиция, находясь в движении, содержит в себе устойчивый импульс к собственной смене через открытия, иначе она -не традиция, не движение, не жизнь» (с. 210).
А.А. Али-заде
2011.04.008. ДЖАРДИН М. ЗРЕНИЕ, ЗВУК И ЗНАНИЕ: ЭПИСТЕМОЛОГИЯ М. ПОЛАНИ КАК ПОПЫТКА СПРАВИТЬСЯ С СЕНСОРНЫМ НЕРАВНОВЕСИЕМ В СОВРЕМЕННОЙ ЗАПАДНОЙ МЫСЛИ.
JARDINE M. Sight, sound, and knowledge: M. Polanyi's epistemology as an attempt to redress the sensory imbalance in modern Western thought // Bulletin of science, technology & society. - 2011. - Vol. 31, N 3. - Р. 160-171. - D0I:10.1177/0270467611406512. - Mode of access: http://bst.sugepub.com/content/31/3Z160
Ключевые слова: М. Полани; объективизм; литературная культура.
Автор (США) видит в М. Полани философа науки, который попытался доказать, что закономерности научного развития носят не специфический, «внутринаучный», а общий, «культурный» характер, и принципы исторического существования языка науки ничем не отличаются от аналогичных принципов любого естественного языка.
Существуют ситуации, когда историк, читая старинный текст, встречает фрагменты, в которых все термины как будто знакомы, но не связываются в формулы, отвечающие смысловым ожиданиям читателя. Обычная реакция читателя - непонятное объявляется бессмыслицей или заблуждением. Между тем ясно, что эта «бессмыслица» существует лишь в смысловой системе, в которой живет читатель. А что если эта индивидуальная система не универсальна? Тогда придется рассматривать «исторические бессмыслицы» органической частью лексикона, отражающего специфический, не похожий на индивидуальный смысловой мир. Тогда придется принять постулат о существовании разных семантических миров - лексиконов.
Насколько такой постулат состоятелен? Прежде всего он оправдывается феноменом перевода художественной литературы с одного языка на другой - феноменом, суть которого заключается в
том, что перевод в обычном понимании этого слова, когда за аксиому принимается существование некоей универсальной смысловой системы, невозможен. Переводчик в данном случае постоянно оказывается перед выбором между альтернативными решениями, -выбором, который позволил бы наиболее удачно, но всегда лишь приблизительно передать смысл и стилистику оригинала, причем критерием «удачности» выступает только интуиция переводчика, чисто субъективно делающего при чтении оригинального текста тот или иной смысловой акцент, «пусть даже сами переводимые термины и не допускают ни в одном языке какой-либо неопределенности» (с. 163).
Словом, данный «литературно-художественный» прецедент позволяет не только отказаться от представления об универсальной семантической системе в пользу множества разных семантических систем, но и уточнить само понятие «разность», означающее именно «непереводимость» в смысле «отсутствия общего языка, на который полностью могли бы быть переведены имеющиеся лексиконы» (с. 164). Кстати, тему подобной неполной взаимной переводимости лексиконов разрабатывает В. Куайн в своей концепции «недетерминированности перевода», где он, однако, не желая поступиться идеей универсальной семантической системы, вынужден говорить о необходимости изменения традиционного представления о значении. Кроме того, оптимизм В. Куайна относительно возможности построить нетрадиционную теорию значения питается очевидно ошибочным тезисом «понять - значит перевести». Куайновский «радикальный» переводчик - прежде всего тот, кто обучен «чужому» лексикону, т.е. понимает его, но это двуязычие «не гарантирует ему способность переводить (именно в "радикальном" смысле) со "своего" языка на "чужой", и хотя такая обученность в принципе и могла бы подразумевать эту способность, отождествление одного с другим требует серьезного обоснования, а не простой констатации, чем В. Куайн и ограничивается» (с. 165).
Постулат о разных семантических системах-лексиконах находит опору в давно уже ведущихся среди философов и лингвистов дискуссиях вокруг проблем предметной области, получившей название «семантика возможных миров» и указывающей на некую альтернативу тому миру, в котором живет человечество. К примеру, в «нашем» мире Земля имеет единственный естественный спут-
ник, но возможны миры, похожие на наш, за тем лишь исключением, что, допустим, у Земли два или более естественных спутника, либо вообще нет ни одного; возможны также и миры, менее похожие на наш: в некоторых из них нет Земли, в других отсутствуют все планеты, а есть и такие, где не выполняются «наши» законы природы. Причем понятие «возможные миры», что самое важное, используется именно в значении смысловых систем-лексиконов, поскольку оно призвано составить «вещную» основу как логики модальных утверждений, так и неформальной логики всякого естественного языка.
Так, в рамках модальной логики различаются: необходимые истинные утверждения (те, которые истинны во всех возможных мирах); возможные истинные утверждения (те, которые истинны лишь в некоторых мирах); истинные контрфактуальные утверждения (те, которые истинны в некоторых мирах, но не в том, где они высказываются). Что же касается семантики естественных языков относительно понятия «возможные миры», то поскольку смысл любого утверждения - это обнаружение возможных миров, в которых оно истинно, всякое утверждение может быть постигнуто лишь в качестве утверждения, истинного в данном ряде возможных миров.
Принципы семантики возможных миров и, следовательно, тезис о слабой взаимной переводимости специфических лексиконов подтверждает эмпирическая история науки, которая дает массу примеров контекстуального употребления терминов, смысл которых становится понятным лишь в рамках того исторически сложившегося лексикона, в который они входят. Скажем, трудности с чтением статей раннего М. Планка исчезают, когда обнаруживается, что М. Планк до 1907 г. относил энергетический элемент hv не к физически существующему «атому энергии» (позже названному «квантом энергии»), а к чисто теоретическому определению «единицы» энергетического континуума, которая с наибольшей вероятностью могла бы быть физически «занята». Подобным образом ключ к пониманию аристотелевской физики состоит в правильном употреблении ее термина, переводимого как «движение», - термина, который относится у Аристотеля не просто к изменению местоположения какого-либо тела в пространстве, а абсолютно ко всем
изменениям, происходящим между любыми двумя фиксированными состояниями.
Необходимость отвергнуть куайновское решение проблемы «радикального перевода», призванное в разработке нетрадиционной теории значения все-таки свести фактическую множественность лексиконов к некоему единому языку, подсказывает иной путь - обучения «чужому» лексикону, открывающему доступ к новым семантическим системам. Так, овладение, к примеру, лексиконом ньютоновской механики, в частности такими ключевыми ее понятиями, как «сила» и «масса», есть системное вхождение в принципиально иной по сравнению с аристотелевской физикой мир, когда типично ньютоновское понимание «силы» - в терминах вынужденного движения тел - достигается изобретательной демонстрацией первого закона Ньютона и ценой отказа от аристотелевского или детского представления, например, о свободном падении как движении в отсутствие силы. Когда «масса» постулируется в качестве либо «инерционной массы», либо «гравитационной массы», тогда эмпирически обнаруживается уже второй закон Ньютона.
Оба пути - «инерциальный» и «гравитационный» - овладения новым лексиконом в отсутствие наблюдений, противоречащих ньютоновской теории, абсолютно равноценны. Если же подобные наблюдения будут иметь место, то различие здесь скажется в том, что инерциальный путь потребует пересмотра закона тяготения как эмпирической регулярности и неприкосновенности второго закона, обусловливающего лексикон, а «гравитационный» - соответственно, наоборот. И лишь в случае неэффективности такой меры возникает вопрос об одновременном пересмотре обусловливающего и эмпирического законов, а это уже переход к новому лексикону, новой семантической системе. Таким двояким образом, констатирует автор, и идет научное развитие: с одной стороны, научные лексиконы уточняются, все больше и больше суживая сферу доступных им миров, т.е. каждый из них стремится в идеале к одному-единственному миру, а с другой - они при встрече с серьезными «аномалиями» совершают «прорыв» к принципиально новым семантическим системам и трансформируются в новые лексиконы.
Поскольку мир, в котором обитает человечество, существует для людей не иначе, как только через тот или иной лексикон, то возникает известная в философии науки проблема изменения зна-
чения: лишь теоретическое описание реальности сообщает ей определенный смысл, и, следовательно, невозможна истинностная (в традиционном понимании этого слова) оценка суждения. Чтобы выйти из положения, многие философы предлагают вместо истинности говорить о референтности суждения и не вставать при этом на путь выявления референтов отдельных терминов, а обнаруживать критерий в различении между «донаучной» и «научной» историями данного термина. И сторонники теории референтности, пишет автор в заключение, объявляют подобные «донаучные» понятия пустыми, нереферентными, «однако тогда пустыми следует признать и такие вполне научные понятия, как "теплота", "движение", "сила" и т.д., т.е. пустой тогда окажется, в сущности, вся эмпирическая история науки, и поэтому здесь требуется какое-то другое объяснение» (с. 171).
А.А. Али-заде
2011.04.009. ПУАРЬЕ ММ. ПОЛАНИ И ОБЩЕСТВЕННЫЕ НАУКИ.
POIRIER M.M. Polanyi and the social sciences // Bulletin of science, technology & society. - 2011. - Vol. 31, N 3. - Р. 212-224. - DOI: 10.1177/0270467611406519. - Mode of access: http://bst.sugepub. com/content/31/3/212
Ключевые слова: М. Полани; современная методология общественных наук.
Автор из Канады считает М. Полани провозвестником современной методологии общественных наук, суть которой состоит в следующем.
Менеджмент как современная научная дисциплина, расширившая область традиционных общественных наук, а затем и информационная наука, пишет автор, стали тем исследовательским полем, которое породило принципиально новую методологию об-ществознания. И история здесь такова. На самом деле современные феномены менеджмента и информационных технологий возникли не случайно, а в глубокой связи с эпохой, в которой они появились. Наиболее точная философская и идеологическая характеристика этой эпохи - позитивизм. Суть позитивизма заключается в отказе от принципа организации жизни по жесткой схеме - принципа, при
