CC BY
17
97.03.016. МЮЛЬХЁЛЦЕР Ф. О ПРЕДПОЛОЖЕНИИ, ЧТО НАШИ ПОНЯТИЯ "СТРУКТУРИРУЮТ МАТЕРИАЛ НАШЕГО ОПЫТА". MUHLHOLZER F. On the assumption that our concepts «structure the material of our experience»//Philosophy, mathematics and modern physics: A dialogue. - Berlin, etc., 1994. - P.170-185.
Феликс Мюльхёльцер (семинар по философии, логике и теории науки, Мюнхен, Германия) рассматривает проблему отношения эмпирического содержания (материала опыта) и концептуальной схемы в свете так называемой третьей догмы эмпирицизма (Д.Дэвидсон). В соответствии с этой догмой человеческое познание определяется двумя факторами: способностью получать «сырой» эмпирический материал из внешнего мира и последующей способностью структурировать его при помощи некоторой теоретической схемы.
Согласно У.Куайну, первой догмой эмпирицизма является "вера в некоторое фундаментальное разделение между истинами, которые являются аналитическими, или основывающимися на значениях независимо от реальных фактов, и истинами, которые являются синтетическими, или основанными на факте", а второй - "редукционизм: вера в то, что каждое значимое утверждение эквивалентно некоторой логической конструкции над терминами, которые относятся к непосредственному опыту" (цит. по: с.170). Куайн убедительно показал, что эти две догмы, догма о различии аналитического и синтетического и догма феноменологического редукционизма, являются необоснованными. «Я, - пишет автор, - постараюсь определить как можно яснее сомнительные стороны третьей догмы эмпирицизма и заменить ее более адекватной точкой зрения» (там же).
Наиболее яркое выражение этой догмы можно найти у И.Канта, который разграничивал содержание и форму явлений. Содержание явлений дано в ощущениях и является нейтральной компонентой нашего опыта, форма (концептуальная схема) позволяет упорядочить многообразие явлений. Поскольку концептуальное структурирование осуществляется человеческим разумом, Кант обнаруживает в нем
определенные априорные элементы, которые считаются необходимыми для эмпирического познания. Но, конечно, дуализм формы и содержания необязательно ведет к априоризму. Например, Р.Карнап заменил «схему априорных понятий Канта, якобы представляющих инвариантные характеристики человеческого понимания, множеством возможных языковых форм, которые якобы могут быть свободно выбраны, исходя из чисто прагматических мотивов» (с .171). На этом пути можно прийти к точке зрения, что важные теоретические изменения в развитии наук распознаются по изменению языков используемых теорий и что изменение языков сопровождается реорганизацией или реструктуризацией материала опыта.
Важным моментом, который здесь затрагивается, является проблема референции, т.е. того, как слова относятся к объектам. Термин "объект" автор понимает «в самом широком смысле», так что и физические события считаются объектами. Например, референция или, в более узком смысле, объем понятия (экстенсия) слова «одновременный» -это бинарное отношение на множестве физических событий. Встают вопросы: каков объем предиката "одновременный" в ньютоновской физике? Является ли он четко определимым? И что происходит с его объемом при переходе к СТО?
Очевидно, что экстенсии предикатов структурируют области объектов. В случае предиката "одновременный" - это область событий, и можно сказать, «что, во-первых, структурирование производится некоторыми определениями и, во-вторых, научные революции вызывают изменения в экстенсиях наших предикатов, что ведет к новой структуре на области объектов» (с.172).
Здесь встает критический вопрос о том, что следует понимать под "эмпирическим содержанием" (или "материалом опыта"). Автор рассматривает три возможных ответа на него - традиционной эпистемологии, натурализованной эпистемологии и ответ ученых, занимающихся релятивисткой физикой.
Традиционная эпистемология допускает, что материал опыта состоит из чувственных данных. Это допущение легко опровергается.
Прежде всего мы не знаем, что представляют собою объекты, называемые "чувственными данными". Их идентичность и способ существования настолько сомнительны, что они оказываются не более чем мифом («мифом данного», как его назвал У.Селларс). Далее, неясно, какие именно чувственные данные могут служить материалом опыта. Все амбициозные эпистемологические проекты редуцирования обычных рассуждений о физических объектах к рассуждениям относительно чувственных данных провалились. Даже если бы чувственные данные существовали, обычные рассуждения о физических объектах не были бы с ними связаны. «В этом нет ничего удивительного, поскольку чувственные данные являются существенно личностными. Мы не должны их использовать в нашем публичном языке» (с.173).
В натурализованной эпистемологии У.Куайна место чувственных данных заняли физиологические стимуляции чувственных рецепторов. По Куайну, сенсорные стимуляции являются эмпирическими данными, «материалом опыта» для современного эпистемолога, придерживающегося материалистических взглядов. Однако картина структурирования опыта понятиями не подходит для сенсорных стимуляций, поскольку наши понятия в обычной ситуации относятся не к сенсорным стимуляциям, а к физическим объектам. Поэтому вместо «структурирования» Куайн использует «организацию». Например, относительно перехода от ньютоновской к релятивистской физике он говорит, что новая теория организовала подходящие данные (т.е. определенные чувственные стимуляции) более простым образом, чем старая.
Важно понять связь между референцией и сенсорной стимуляцией. Согласно Куайну, эта связь носит инструментальный характер. Он, в частности, пишет: "Наш разговор о внешних вещах, само наше понятие о вещах являются лишь концептуальным аппаратом, который помогает нам предвидеть и контролировать раздражение наших сенсорных рецепторов в свете их предыдущего раздражения. Раздражения, первое и последнее, -это все, с чем мы должны иметь дело" (цит. по: с. 174). Другими словами, теории, а также объекты, к которым они относятся, являются
инструментами, помогающими предсказывать сенсорные стимуляции. (Обычно инструменталисты отрицают референциальность теоретических терминов. Согласно куайновскому инструментализму, теоретическим терминам разрешается иметь референцию, но она рассматривается только как инструмент предсказания.)
Если объекты, к которым относится теория, рассматриваются только в плане их инструментальной функции предсказаний, то их индивидуальность становится несущественной. Действительно важной является лишь структура, которую теория накладывает на область объектов. Отсюда вытекает известный тезис Куайна о неопределенности (или, как он сам говорит, «непостижимости») референции. Это отчетливо видно, если обратиться к рассмотрению "полной теории мира", или полного набора предложений, которые выражают наши убеждения о мире. Между предложениями набора существуют сложные логические отношения, и они могут затрагивать предложения наблюдения, которые придают эмпирическую значимость теории. Предложение наблюдения в куайновском смысле, - это предложение типа "Это кусок мела", которое прямо коррелирует с определенными сенсорными стимуляциями, так что мы соглашаемся либо не соглашаемся с ним исключительно на основе этих стимуляций. Куайн думает, что предложение в целом, а не отдельные слова предложения, и есть то, что коррелирует с сенсорными стимуляциями. Это звучит правдоподобно, поскольку реакции согласия или несогласия, вызванные сенсорными стимуляциями, направлены на предложения, а не на слова. Таким образом, контакт между языком и сенсорными стимуляциями, как его преподносит Куайн, является "холофрастическим".
Что мы можем знать о референции дескриптивных терминов «полной теории мира» и ее онтологии, т.е. области объектов, к которым относятся ее дескриптивные термины? Предположим, философ А утверждает, что определенная область О1 является онтологией этой
теории. Тогда дескриптивные термины теории относятся к объектам О1 и
посредством этой референции предложения теории получают
истинностные значения. Затем философ В определенным образом заменяет каждый объект О1 другим и тем самым создает область
объектов О2. О2 может совпадать с О1 или отличаться от О1. Более того, философ В утверждает, что дескриптивные термины полной теории в действительности относятся к объектам О2 и что (если О2 отличается от О1) истинная онтология теории есть область О2. Он может так поступить с достаточным основанием. Его новое отношение референции не меняет значений истинности предложений теории: эти значения зависят только от структуры, которую экстенсии дескриптивных терминов задают в области объектов, а замены объектов, проделанные философом В, очевидно, не меняют этой структуры. Конечно, они не меняют и логические отношения между предложениями. Более того, они не меняют отношение нашей теории к эмпирическим данным. Это отношение заключается в холофрастическом контакте предложений наблюдения и сенсорных стимуляций и полностью независимо от референции слов. Следовательно, различные отношения референции философов А и В полностью эквивалентны. Таким образом, референция оказывается неопределенной. Это и есть то, что Куайн называет "непостижимостью референции".
Неопределенность, возникающая в результате этой аргументации, не может быть уменьшена посредством наблюдения или наглядного указания (остенсия). Указание на кусок мела во время произнесения предложения "Это кусок мела" в лучшем случае может установить корреляцию этого предложения как целого с определенными сенсорными стимуляциями, но не слов "кусок мела" - с объектом (т.е. куском мела). Определение имен объектов - это щекотливое занятие. Как заметил Витгенштейн в "Философских исследованиях", акт наименования может попросту рассматриваться как своего рода оккультный процесс.
Согласно Куайну, значение предложения наблюдения есть пара классов сенсорных стимуляции: класса стимуляций, которые побуждают согласиться с предложением, и класса стимуляций, которые побуждают не соглашаться с ним. Объекты, о которых говорится в предложении
(куски мела, например), не играют никакой роли, значение имеют только сенсорные стимуляции. Хотя сенсорные стимуляции принадлежат отдельным личностям, предложения наблюдения удовлетворяют требованию интерсубъективности: если А соглашается с предложением "Это кусок мела" в определенной ситуации восприятия, то В, находясь в такой же ситуации восприятия, тоже соглашается с этим предложением. Согласно Куайну, эта интерсубъективность является тем, что делает науку объективной. Куайновское понимание объективности типично для инструменталисткой позиции: объективность просто приравнивается интерсубъективности.
В случае предложений наблюдения эта интерсубъективность реализуется в процессе обучения языку, который является процессом адаптации. Ребенок адаптируется к лингвистическому поведению речевого сообщества. Предложения наблюдения могут быть выучены на очень ранних стадиях этого процесса, когда еще нет лингвистических инструментов для референции к объектам. Куайн хочет понять, каким образом мы приобретаем эти инструменты, и это является одной из причин, почему он разработал понятие значения для предложений наблюдения, которое не использует референцию к объектам. Однако вне этих лингвистических инструментов референция у Куайна оказывается без субстанции. С точки зрения эпистемологии, она в высшей степени неопределенна, а с онтологической точки зрения - тривиальна: слово "кусок мела" относится к кускам мела, и большего сказать нельзя. В этом заключается куайновская "позиция ненужности" референции, неприемлемая для автора.
Есть существенный вопрос, который вряд ли может возникнуть в философии Куайна: что происходит с референцией при смене теорий, в особенности при революционной смене? Этот вопрос важен для Т. Куна, а также для Х. Патнэма, которые дают на него разные ответы. Кун считает, что референция чаще всего меняется, Патнэм - что чаще всего нет. Автору близка последняя точка зрения, и он приводит несколько аргументов в ее пользу.
Кун, когда он утверждает изменение референции, часто впадает в противоречие с научной практикой, которая, среди прочего, является интерпретативной. Сегодня ученые интерпретируют высказывания ученых прошлого с точки зрения их лучших теорий и, поступая так, заранее предполагают, насколько это возможно, что референция не изменилась. Если физик нашего времени смотрит на раннюю теорию атома Бора, то он заранее предполагает, что термин "электрон" в понимании раннего Бора относился к тем же сущностям, что и его собственный термин "электрон". Можно быть уверенным, что ранние утверждения Бора отличались от его поздних высказываний. Однако это различие может быть объяснено без постулирования различия в экстенсии слов, из которых построены утверждения. Действительная важность так называемой причинной теории референции (ПТР), развитой С.Крипке и Х.Патнэмом, заключается в попытке придумать в точности такого сорта объяснения. Эта теория должна рассматриваться как теория, включенная в общую теорию интерпретации, она есть не что иное как теория постоянства референции во времени. ПТР «не хочет сказать, что референция есть, она рисует картину, которая показывает, каким образом взаимодействие между человеческим действием и окружением человека порождает постоянство референции» (с.178).
Что можно сказать относительно неопределенности референции в свете ПТР? На неопределенность не влияют рассуждения относительно постоянства референции. Тезис неопределенности Куайна гласит, что в свете эпистемологической рефлексии экстенсия, например, слова "электрон" оказывается неопределенной независимо от того, используется ли это слово ранним Бором или же представителем современной квантовой физики. Однако тезис Куайна не исключает возможность того, что эта экстенсия не изменилась при переходе от ранних представлений Бора к квантовой механике.
Итак, ПТР «не оказывает влияния на неопределенность референции по Куайну и, следовательно, не может вылечить тех людей, которые хотят преодолеть эту неопределенность при помощи волшебства» (с.178). Однако она является хорошим средством против
магических воззрений другого сорта. Например, сторонники так называемой протофизики принимают эмпирические выводы ОТО и в то же время верят, что физическое пространство является евклидовым. Эти люди превращают референцию слов "прямая линия" в тайну, потому что в свете ОТО не видно, как этим словам может быть сопоставлена референция, которая игнорирует кривизну пространства, т. е. действительное поведение лучей, часов и измерительных стержней.
В свете сказанного выше эмпирическое содержание нужно рассматривать как нечто более объективное, чем чувственные данные или сенсорные стимуляции. Для этого годятся события теории относительности. Можно сказать, что «множество событий составляет теоретически нейтральную реальность, подлежащую структурированию посредством теоретических понятий (и, в частности, при помощи понятий времени и пространства)» (с.179). Чтобы прояснить эту точку зрения, автор рассматривает переход от физики Ньютона к релятивистской физике («переход Ньютон - Эйнштейн») и ставит следующие два вопроса: 1. Может ли вообще множество событий быть "теоретически нейтральным"? В частности, имеем ли мы право предполагать заранее, что как в основе физики Ньютона, так и в основе релятивисткой физики лежит одно и то же множество событий? 2. В чем заключается эффект «перехода Ньютон - Эйнштейн» на референцию и экстенсию наших понятий?
Автор рассматривает представление о событии только в смысле классической (т.е. не квантовой) физики. Его интересует лишь предполагаемая нейтральность событий относительно различных теоретических структур. При этом он указывает на следующие два момента, которые ставят под сомнение такую нейтральность. Во-первых, стандартное понимание события отсылает нас к физическим процессам, которые обычно структурированы и описание которых всегда в определенной степени теоретически нагружено. Множество событий может, конечно, рассматриваться как бесструктурный универсальный базис, готовый к структурированию посредством различных физических теорий, которые придуманы для того, чтобы объяснить вышеупомянутые
физические процессы. Но здесь возникает напряжение между объяснением событий и их последующим использованием. Во-вторых, множество событий состоит не только из фактических событий, но также и возможных, которые не реализуются. Было бы, однако, плохой метафизикой рассматривать понятие "нереализованного возможного события" как теоретически нейтральное. Тем не менее в идее теоретически нейтрального множества событий есть нечто корректное. Дело в том, что как в ньютоновской, так и в релятивистской физике множество событий одно и то же. Чтобы убедиться в этом, нужно обратиться ко второму вопросу, который касается референции понятий.
ПТР допускает оправдание одинаковости референции, вновь возвращаясь к дуализму формы и содержания. При этом в качестве отправной точки берется не содержание, а лучшая из теоретических схем, которые имеются у нас в распоряжении. «Причинная теоретическая картина заключается не в том, что есть некоторое нейтральное множество событий, подлежащее структурированию посредством наших развивающихся теорий, а в том, что мы должны интерпретировать с позиций нашей лучшей на настоящее время теории высказывания теоретиков прошлых лет. Нас призывают рассказывать интерпретативные истории про прошлые высказывания, и эти истории обнаруживают, что подлинное изменение референции имеет место очень редко» (с .180).
В качестве подтверждающего примера рассматривается понятие одновременности. Что можно сказать о референции этого понятия в СТО в том смысле, в котором оно используется последователями Ньютона? Каковы правдоподобные интерпретативные истории их высказываний, содержащих слово "одновременный"? В этой связи автор предлагает метод определения одновременности, с которым, на его взгляд, согласился бы любой ньютоновский физик. Рассматриваются две одинаковые пушки, расположенные посередине между двумя точками А и В инерциальной системы отсчета 8. Пушечные ядра, которыми одновременно стреляют из пушек, направленных на А и В, попадают в А и В. Тогда эти попадания являются одновременными событиями. Это
справедливо относительно инерциальной системы отсчета 8 с точки зрения СТО, и это будет принято и ньютоновским физиком. Ньютоновский физик, однако, верит, что этот метод ведет к тому же самому отношению одновременности в каждой инерциальной системе отсчета 8, так что релятивизация к 8 оказывается необязательной. С точки зрения СТО, эта вера ошибочна. Тем не менее ее можно просто объяснить, принимая во внимание, что ньютоновские физики имели дело только с инерциальными системами отсчета, относительные скорости которых малы, и у них не было причин подвергать сомнению известный им пространственно-временной каркас. Эта интерпретация, данная с точки зрения СТО, допускает удовлетворительное объяснение убеждений и лингвистического поведения ньютоновских физиков.
Итак, наиболее правдоподобными будут те интерпретации, которые только в очень редких случаях постулируют изменение референции. Интерпретативная инициатива этого сорта ведет к следующему взгляду на природу: «Природа состоит из тех теоретически постулированных объектов и отношений, которые выживают в процессе теоретических изменений. Или, если принять другую метафору, природа -или мир - "кристаллизуется" в нашем теоретическом развитии. Кристаллизуется при этом именно постоянство референции терминов, которые принадлежат следующим друг за другом теориям» (с.181). И поскольку эти теории становятся все лучше и лучше (по крайней мере, в инструментальном смысле), мы имеем право сказать, что они ведут к более адекватному знанию об объектах, к которым относятся их термины. Это может рассматриваться как развитие в направлении все большей онтологической объективности. Понятие онтологической объективности не является здесь ни инструменталистским, как у Куайна, ни метафизическим. Оно просто касается постоянства референции в ходе развития теорий.
Как показывает пример с одновременностью, для интерпретации важен метод эмпирического определения. В отличие от операционализма эмпирические определения рассматриваются здесь не как средства определения понятий, а как средства их интерпретации.
Интерпретативная инициатива позволяет согласиться с постоянством референции независимо от изменений в методах эмпирического определения.
Что можно сказать о выражении "мир ньютоновской физики"? В ходе интерпретативной инициативы, основанной на релятивистской физике, это выражение, кажется, исчезло. Оно исчезло как "выражение", потому что в физике есть только один мир, и этот мир не является ньютоновским. Однако так называемый "мир физики Ньютона" не исчез как модель ньютоновской физики. Модели теорий - это то, что определяет истинность: они делают аксиомы теорий истинными. Референция же имеет другой статус: отношения референции лишь задают значения истинности. Известно, что наши теории при заданной референции терминов не являются совершенно истинными. Таким образом, референцию не следует путать с моделированием.
Возможно, на убежденного инструменталиста интерпретативная практика не произведет впечатления. По Куайну, и Бор, и физик сегодняшнего дня - это преобразующие информацию или, точнее, стимуляцию системы, которые предвидят будущие сенсорные стимуляции в свете предыдущих. Предложения, содержащие слово "электрон", помогают им делать это эффективно. При этом неважно, относится ли данное слово у Бора и у физика сегодняшнего дня к одним и тем же или разным объектам. Важно то, помогает ли оно предвидеть сенсорные стимуляции, а эта помощь зависит не от самих объектов, но только от структурных связей. Субъект Куайна не обязан контактировать с вещами, он должен воспринимать сенсорные стимуляции, и поэтому не удивительно, что в философии Куайна референция к вещам оказывается неопределенной, а вопросы о постоянстве референции не имеют значения.
Позиция Куайна расходится с обычным способом объяснения человеческого действия, в том числе лингвистического. Обычные объяснения ссылаются на убеждения и интенции людей и принимают в расчет их обращение с вещами, а не с сенсорными стимуляциями. Объяснения такого сорта являются существенной частью интерпретаций.
Если мы хотим интерпретировать высказывания Бора, мы должны включить в рассмотрение его убеждения, интенции и его отношение к вещам окружения. Роль вещей в объяснениях такого сорта - существенно причинная. Присутствие объекта в поле восприятия человека имеет причинное отношение к формированию убеждений и выработке лингвистических высказываний. Однако, двигаясь вдоль причинно-следственной цепочки от объекта к убеждениям и высказываниям, мы сталкиваемся с куайновскими сенсорными стимуляциями. Они являются промежуточной стадией на этом пути и тоже имеют причинное отношение к убеждениям и высказываниям. Возникает вопрос, можно ли физикалистскую точку зрения Куайна, имеющую дело с возбуждениями сенсорных рецепторов, примирить с нашими обычными объяснениями действия, которые являются интерпретативными инициативами, относящимися к вещам, и которые (хотя бы на первый взгляд) кажутся далекими от физикалистского мировоззрения? Такое примирение будет возможным, если оба подхода будут использовать одно и то же понятие причинности. Может быть, в далеком будущем причинная роль сенсорных стимуляций в плане выработки лингвистических высказываний будет понята в рамках физикалистского каркаса. Если это произойдет, в чем убежден, например, Патнэм, то нам придется отказаться от мировоззрения современной науки. Конечно, Куайн поступил бы иначе: вместо отказа от научного мировоззрения он предпочел бы отказаться от идеи, что референция имеет какое-то отношение к причинности.
И все же сциентизм в духе Куайна приносит в жертву самого ученого. Зададим снова вопрос: почему мы должны постулировать постоянство референции? Ответ заключался в том, что это требование определяется нашей нормальной интерпретативной практикой, характерной чертой которой является то, что фактическое развитие теоретических конструкций зависит от этой практики. Теоретические инновации существенно базируются на теориях, уже имеющихся в нашем распоряжении. Мы не только интерпретируем старые теории в свете новых, мы нуждаемся в предшествующих теориях, чтобы знать, что мы в
действительности делаем в более поздних. В частности, мы нуждаемся в объектах, на которые ссылались старые теории, в качестве фиксированных точек исследования. Это тонкое, важное, но не очень хорошо понятое взаимодействие между старыми и новыми теориями полностью игнорируется инструментализмом Куайна. В соответствии с его подходом развитие теорий - не более чем процесс адаптации: теоретические конструкции должны подстраиваться под эмпирические данные, которые рассматриваются как единственные фиксированные точки исследования. Отношения между теориями оказываются неважными. Однако эта картина, которая, очевидно, предполагается третьей догмой эмпирицизма, является эмпирицистской фикцией. «Если мы попробуем отбросить фикции и обратимся к реальной жизни, то станут важными межтеоретические отношения и вместе с ними вопросы одинаковости референции. Понятие референции обретает почву» (с.184).
А.И.Панченко, А.Э.Ругге, В.А.Яковлев
