CC BY
58
Третья книга стихов»1, «Пять чувств: Четвертая книга стихов»2. Г. Адамович и П. Пильский обратили особое внимание на трепетное упоминание Лермонтова в сборнике «Стихи о Европе» - двухчастное стихотворение «По небу полуночи...» («Все та же скука мира...», «Кто знает - житель рая...»), а также в «Стихах о Кавказе» из сборника «Пять чувств».
Единственный послевоенный поэтический сборник Ладин-ского «Роза и чума: Пятая книга стихов»3 вышел в условиях почти полного прекращения эмигрантской печати, поэтому критических откликов на него практически не было. Ю. Иваск в обзоре новых сборников поэзии заметил, что в своей пятой книге стихов Ладин-ский, «вопреки своей натуре, пытается высказать "патриотизм" по "социальному заказу"». «За последние годы он возненавидел Запад, но как поэт он навсегда останется в памяти как русский рыцарь Европы. На родине ему ближе всего были образы Киевской Руси (царевна Анна, Ярославна) и Петербургской империи. О советской России он имеет самое смутное и превратное представление»4.
Т.Г. Петрова
2011.03.029. ИТАЛЬЯНСКАЯ ТЕМА В ТВОРЧЕСТВЕ ИОСИФА БРОДСКОГО. (Сводный реферат).
1. ДЖУЛИАНИ Р. «Поговорим о Риме»: Николай Гоголь и Иосиф Бродский // Toronto Slavic quarterly. - Toronto, 2009. - N 30. - Режим доступа: http://www.utoronto.ca/tsq/30/guliani30.shtml
2. ПРОЗОРОВА Н. В тени Данте: А. Блок и И. Бродский // Toronto Slavic quarterly. - Toronto, 2010. - N 31. - Режим доступа: http:// www.utoronto.ca/tsq/31/prozorova31.shtml
Гоголевская традиция, замечает итальянская славистка Рита Джулиани (1), глубоко укоренилась в русской литературе, проявившись не только в прозе и драматургии, что вполне объяснимо, но и в поэзии. Гоголевские мотивы и приемы ясно различимы в
1 Ладинский А. Стихи о Европе: Третья книга стихов. - Париж, 1937.
2
Ладинский А. Пять чувств: Четвертая книга стихов. - Париж: УМСА-Рге88, 1938.
3
Ладинский А. Роза и чума: Пятая книга стихов. - Париж: Рифма, 1950.
4 Иваск Ю. Новые сборники стихов // Новый журнал. - Нью-Йорк, 1951. -№ 25. - С. 302-303
сочинениях некоторых из тех, кого Ахматова называла «волшебный хор» - И. Бродского, А. Кушнера, Е. Рейна...
Гоголя и Бродского, по мнению исследовательницы, «сближают как "внешние" обстоятельства, заданные историей и биографией, так и обстоятельства "внутренние", своеобразие мировосприятия и поэтики». Прежде всего, это - особая связь с Римом. Обоим Вечный город подарил вдохновение, позволил обрести покой, погрузиться в созерцание, испытать восторг. Гоголь почти четыре с половиной года (с 1837 по 1847 г., с перерывами) жил в Риме; Бродский - свыше двух лет, наездами. О привязанности Гоголя к Италии и особенно к Риму хорошо известно: Италию он увековечил в своих произведениях, наряду с Украиной и Россией. Италия -одна из важнейших точек пространства и в поэзии Бродского. Любовь Бродского к Риму была неизменной, много дала его творчеству и, как у Гоголя, с годами все более крепла.
Гоголь назвал именем города отрывок «Рим» (1842), Бродский оставил стихи и эссе о великих людях и памятниках Вечного города: «Овидий» (1962), «Торс» (1973), «Дань Марку Аврелию» (1994), «Письмо Горацию» (1995), назвал в его честь поэтический цикл «Римские элегии». В Риме разворачивается действие многих стихотворений поэта.
Однако в отношениях, связывавших Гоголя и Бродского с Римом, было и существенное различие: для Гоголя - это прежде всего город его души, место, где произошло его «второе рождение», поскольку именно здесь писатель нашел воплощение своего идеала «прекрасного человека», гармонически развитого, наделенного физической и духовной красотой, равно как и идеала патриархального, демократическо-анархического общественного устройства.
Для Бродского Рим - колыбель западной цивилизации; в нем воплощена многовековая история западной культуры, наложились друг на друга разные эпохи и культуры: «его прогулки по Риму -путешествие в пространстве, дарящее чувственную радость, и одновременно путешествие назад во времени, дающее пищу для ума, переносящее в классический Рим. Рим - родина дорогих ему поэтов - Овидия, Горация, Тибулла, Вергилия, которых он сравнивал с выдающимся "квартетом" великих русских поэтов XX в. - Пастернаком, Ахматовой, Мандельштамом и Цветаевой - принадле-
жавших, как и их латинские предшественники, к одному поколению».
Вместе с тем обоих писателей сближает плодотворность римских дней, необыкновенный творческий подъем как важнейшая составляющая римского «счастья» Гоголя и Бродского. Более того, они любили и Древний и современный Рим, не только - столицу искусств, но и город остерий, баров, прогулок. Оба сумели постичь Рим не «снаружи», но «изнутри», ощутить дух города, почувствовать себя как дома. «Подобно Гоголю, который в письмах бессчетное количество раз обыгрывает сочетание "Рим - рай", "Рим - земля обетованная", Бродский также чувствует себя здесь счастливым. Хотя для произведений на римскую тему он нередко выбирает жанр элегии, который отличает меланхоличность и одновременно эротичность, все же Вечный город дарит ему воодушевление и даже счастье».
Гоголь полагал, что Рим способен возродить русского человека к прекрасной жизни, - эту утопию он изложил на страницах «Рима». Бродский, в свою очередь, был уверен, что его пребывания в Риме «хватит на всю длину потемок» («Римские элегии»). И Гоголь, и Бродский задумывались об учреждении в Риме Русской академии, которая помогала бы молодым русским талантам. У Гоголя привязанность к Риму ослабевает уже во 2-й половине сороковых годов, у Бродского же сохранится до конца: до последних дней он занимался проектом Русской академии, осуществить который так и не удалось.
Говоря о своих учителях в литературе, Бродский не называл Гоголя. Тем не менее, замечает Р. Джулиани, у них немало точек соприкосновения и в том, что касается отдельных деталей, и поэтики в целом. В частности, по мнению исследовательницы, одна из строф стихотворения «Пьяцца Маттеи» отсылает к финалу гоголевского «Рима»: здесь есть скрытая цитата из знаменитого описания панорамы города, открывающейся с Яникула: «лирический герой стихотворения "Пьяцца Маттеи" также любуется Римом с Яникула, но он рисует панораму немногочисленными, скупыми мазками, не давая, как Гоголь, подробное, каллиграфически точное, влюбленное описание, явно доставляющее удовольствие самому автору. Вглядываясь в раскинувшийся у его ног город, поэт различает не только причудливый рисунок куполов и крыш, как у Гоголя, но и
город-волчицу, вскормившую мир, которая теперь мирно лежит перед ним, погрузившись в сон».
Оба писателя использовали в своих «римских» текстах итальянские слова, называющие местные реалии; оба «позволяют себе роскошь глядеть на Россию глазами южанина - с иронией, приняв "латинскую" точку зрения». Бродскому, как и Гоголю, в римском пейзаже нравились фонтаны, купола и пинии. Но более всего оба, как художники, любили закатный час - за его краски. Типично римский строительный материал - мрамор, ассоциируется у обоих с вечным, надежным, стабильным.
В Риме, заключает Р. Джулиани, писатели «обрели уверенность, узрели порядок, противопоставленный хаосу», он позволил им строить планы (утопические у Гоголя, конкретные и рациональные у Бродского) в надежде, что Россию ожидает лучшее будущее.
Предмет статьи Натальи Прозоровой (Иерусалим) (2) - сопоставление «итальянских» стихов Блока и Бродского, а также нашедшее отражение в их творчестве восприятие Данте - поэта-новатора, художника-изгнанника, создателя грандиозной «Божественной Комедии».
Блок, два месяца путешествовавший по Италии, искал в ней золотой сон Возрождения и «призрак» Древнего Рима, но восхищение и радость узнавания вскоре сменились тоской, скукой и усталостью. В цикле статей «Молнии искусства» он сравнивал путешествие по стране «богатой прошлым и бедной настоящим» с нисхождением в дантовский ад, где «воздух выпит мертвыми и по праву принадлежит им». Бродский отзывался об Италии как о единственном месте, которое «можно было бы назвать раем на земле»1. В этой фразе Бродского исследовательница усматривает скрытую цитату из Данте, который располагает земной рай в сосновом бору на берегу Адриатического моря к югу от Равенны («Чистилище», песнь 28).
Тень Данте, изгнанного из Флоренции, бросает трагический отсвет на стихи, обращенные к этому городу, как у Блока, так и у Бродского. Блок посвятил Флоренции отдельный цикл из семи стихотворений, отмеченный разорванностью, раздвоенностью созна-
1 См.: Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. - М., 2000. - С. 204.
ния, чередованием проклятий и признаний в любви, восторгов и слез. Дантовские аллюзии, девять кругов Ада и девять небес Рая отражены в композиции стихотворения Бродского «Декабрь во Флоренции», состоящем из девяти девятистрочных строф. В творчестве Блока элементы дантовской картины мироздания находили отражение в виде распространенных парафраз и отдельных аллюзий. Так, поэтическая интерпретация мифа пути, скроенного по дантовскому образцу, - в центре поэмы «Возмездие», где этот путь предстает как странствие-блуждание души. Бродскому у Данте ближе тема изгнания: «хлеб изгнанья» в юбилейно-программном стихотворении 1980 г. «Я входил вместо дикого зверя в клетку». (Еще перед отъездом из России Бродский заметил, что «сделает изгнание своим персональным мифом»1). У Бродского часты дан-товские аллюзии и даже почти цитатные образы, с которыми он обращается весьма свободно, то соглашаясь с Данте, то опровергая его. Например, сознательно отталкиваясь от Данте, он начинает свой третий из «Сонетов к Марии Стюарт» прямой цитатой из «Божественной комедии»: «Земной свой путь пройдя до середины, я, заявившись в Люксембургский сад». Дантовская строка «Любовь, что движет солнце и светила» отражается в стихотворении «Декабрь во Флоренции»: «неправда, что любовь движет звезды (Луну - подавно), ибо она делит все вещи на два». Ад, по Бродскому, в некотором роде даже предпочтительнее рая, ибо предполагает некое подобие жизни, движение, перспективу, возможность катарсиса; рай же - место, где перспективы нет, тупик («Колыбельная Трескового мыса»). По воспоминанию Томаса Венцловы, незадолго до отъезда Бродский говорил, что если напишет «Божественную комедию», то «на еврейский манер, справа налево, то есть кончая адом»2.
Если Блока (с его установкой на двоемирие, сны бытия и несбыточную явь) пустота одновременно и пугала и притягивала неким своим сверхсмыслом, замечает Н. Прозорова, то для Бродского пустота - метафизический выход из биполярной модели бытия и
1 Полухина В. Иосиф Бродский. Жизнь, труды, эпоха. - СПб., 2008. -
С. 194.
2 Там же. - С. 193.
потому сакральна. Такое понимание пустоты берет начало в юношеском увлечении поэта индуизмом и буддизмом, состоявшемся еще до его знакомства с Библией. Буддистские мотивы ощутимы в позднем стихотворении Бродского «Как давно я топчу»: «И по комнате точно шаман кружа, я наматываю, как клубок, на себя пустоту её, чтоб душа знала что-то, что знает Бог». Индуизм и буддизм, иудео-христианство и греко-римское язычество - все может быть причастно творчеству, ибо оно, как считал Бродский, «обладает колоссальной центробежной энергией и выносит за пределы, скажем, того или иного религиозного радиуса. Простой пример -"Божественная Комедия", которая куда интереснее, чем то же самое у отцов церкви»1. Интересна трактовка пустоты в стихотворении «Похороны Бобо», где поэт воспринимает пустоту как состояние, предшествующее началу творения: «Идет четверг. Я верю в пустоту. В ней как в Аду, но более херово. И новый Дант склоняется к листу и на пустое место ставит слово». В разговоре с Томасом Венцловой Бродский прямо пояснил, что «Бобо - это абсолютное ничто»2. Именно вера в пустоту, заключает исследовательница, и допускает, по Бродскому, бесконечную возможность творения: ведь подлинное творчество - это творение из пустоты.
Т.Г. Юрченко
2011.03.030. ЭМИГРАНТСКИЙ ТЕКСТ В СОВЕТСКОЙ КУЛЬТУРЕ: СОВЕТСКИЙ ТЕКСТ В КУЛЬТУРЕ РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ. (Сводный реферат).
Toronto Slavic quarterly. - Того^о, 2010. - N 34. - Из содерж.:
1. ШРУБА М. Писатель как моральная инстанция (Максим Горький и «изъятие ценностей»: об одном литературном скандале в русской эмигрантской печати 1920-х годов). - Режим доступа: www.utoronto.ca/tsq/34/tsq34_shruba.pdf
2. ДАНИЛЕВСКИЙ А. «Четырнадцатая трубка» И. Эренбурга: «Возвращение Мюнхгаузена» С. Кржижановского. - Режим доступа: http://www.utoronto.ca/tsq/34/tsq34_danilevskii.pdf
1 Бродский. И. Большая книга интервью. - М., 2000. - С. 300.
2
Полухина В. Указ. соч. - С. 189.
