CC BY
14
можно оправдывать (в «глазах общественности») и что лежит вне практики оправдания («скрыто от глаз общественности»). При аборте действие происходит не по логике блага, а по банальности зла (с. 21). Здесь действует логика извинений - понимание и приемлемость решений, которые можно извинить. Именно в этом смысле аборты не нуждаются в оправдании. В «Социология абортов» предметом внимания становится связь между представлениями о публичном и официозном, между тем, что требует оправдания, и тем, что обходится без него (Unrechtfertigbarkeit). Таким образом, содержательно расширяется проблема полноты права.
Л.В. Гирко
2010.02.014. ФЮРЕДИ Ф. ПЕРЕОСМЫСЛИВАЯ СОЦИОЛОГИЧЕСКОЕ ВООБРАЖЕНИЕ: ЗАДАЧИ ПУБЛИЧНОЙ СОЦИОЛОГИИ. FUREDI F. Recapturing the sociological imagination: The challenge for public sociology // Handbook of public sociology / Ed. by V. Jeffries. -Lanham: Rowman & Littlefield, 2009. - P. 171-184.
По мнению автора статьи Фрэнка Фюреди (Университет Кента, Великобритания), энтузиазм, с которым была принята публичная социология, положительно сказывается на развитии социологии в целом. Это свидетельствует о том, что большинство социологов видят социологию не только в качестве академической дисциплины, но и признают необходимость обсуждать многие важные вопросы с непрофессионалами. Более того, некоторые сторонники публичной социологии стремятся принять на себя роль социально ответственных интеллектуалов. Фюреди напоминает высказывание Ч.Р. Миллса о том, что интеллектуалу следует быть совестью своего общества. Социологи исповедуют разные идеи, но, несмотря на различия, они разделяют стремление влиять на социальный мир с помощью критической рефлексии. По словам Мил-лса, политика интеллектуалов - это политика истины: интеллектуал всегда среди тех, кто задает серьезные вопросы, в том числе и тем, кто обладает властью1. Однако в некоторых случаях обращение к публичной социологии происходит вследствие профессиональных амбиций. Ученые в этом случае руководствуются стремлением
1 Mills C.W. Culture and politics // Mills C.W. Power, politics and people: The collected essays of C. Wright Mills / Ed. by I.L. Horowitz. - Oxford: Oxford univ. press, 1963. - P. 238.
быть на виду, «быть релевантными», что выражается в попытках институционализировать публичную социологию. Но такая инициатива, по мнению автора, делает публичную социологию карикатурой на саму себя. Возможно, лучший выход состоит в том, чтобы принимать публичную социологию как особый вид деятельности, который необязательно должен быть институционализирован. Если ученые хотят внести вклад в развитие публичной сферы, то они могут просвещать, интеллектуализировать разные аудитории и публичную сферу общества в целом. Это, безусловно, потребует изучения широкого спектра проблем, связанных с публичной сферой, но главными задачами публичной социологии, с точки зрения автора, остаются развитие социологического воображения и усиление его влияния в современном обществе (с. 172).
М. Буравой предложил разделить деятельность социолога на профессиональную (критическую) и публичную социологию. Но автор замечает, что социологическое воображение всегда подразумевало контакты с широкой публикой и всегда было критическим. Публичные социологи настаивают на том, что контакты между социологами и их аудиторией требуют более глубокого осознания того, что происходит. М. Буравой полагает, что публичная социология оправдывает саму себя в силу релевантности1. Но релевантность здесь, с точки зрения автора, является обманчивой категорией, поскольку это понятие сегодня часто используется для обозначения здравого смысла и в этом значении подразумевает некритический взгляд на мир. Буравой осознает эту проблему и предупреждает об опасностях, когда представители публичной социологии начинают говорить со своей публикой. Пытаясь польстить «простому народу» и близко общаясь с людьми, социологи становятся более приверженными этим связям, нежели своим идеям. Это связано с предубеждением о том, что слабая вовлеченность социологов в повседневный опыт людей подрывает доверие к этим социологам. Такая релевантность противоречит самому процессу накопления социологического знания. Плодотворные идеи часто имеют абстрактный характер и развиваются путем ассимиляции ряда конфликтующих видов опыта. Именно поэтому они часто
1 Burawoy M. For public sociology: 2004 presidential address // American sociological rev. - Wash., 2005. - N 70, N 1. - P. 17.
противоречат здравому смыслу и озарениям, получаемым в личном опыте. Социологическое познание не может быть сведено к процессу размышления над индивидуальной историей жизни, требует образования, которое дистанцирует специалистов от повседневного опыта. Сегодня релевантность публичной социологии может проявиться в ее способности побуждать публику к дискуссиям, которые выходят за пределы индивидуального опыта и объединяют людей в поиске решений. По убеждению автора, ключевой задачей публичной социологии является содействие развитию социологического воображения публики. С этой целью Фюреди рассматривает современные представления о публике (с. 173).
Понятие публики (общественности) имеет культурное и историческое измерение и его смысл далеко не очевиден. Ю. Хабер-мас, рассматривая трансформации публичной сферы, указывает различия в способах концептуализации публики. Хабермас напоминает, что до конца XVIII в. общественное мнение, или мнение публики, играло важную роль в политической и социальной жизни Франции и Великобритании. Поэтому в Великобритании господствовало убеждение, что публика может прийти к принимаемому во внимание важному мнению посредством образования и информации. Сдвиг от «общепринятого» к «общественному» мнению произошел в силу того, что последнее стало цениться1. Однако, поскольку публичная сфера стала включать людей, не имеющих собственности, правящие элиты начали чувствовать дискомфорт из-за нарастания влияния этой новой силы. Общественное мнение стало рассматриваться как устрашающая, пугающая сила. Антимассовые теории стали возбуждать тревогу по поводу «тирании публичного мнения». Более благосклонные консервативные мыслители придерживались мнения, что поскольку публика не может учесть интересы каждого, то необходимо ею управлять и делать это могут только просвещенные лидеры.
В социальной науке Великобритании и США с конца XIX в. негативная реакция на массовые движения была очевидна. Ученые подчеркивали непостоянство городской толпы, ее уязвимость для манипуляции со стороны средств массовой информации и абсо-
1 Habermas J. The structural transformation of the public sphere: An inquiry into a category of bourgeois society. - Cambridge (MA): MIT press, 1991. - P. 66.
лютную деструктивность. Автор полагает, что существовал мощный консенсус элит, который выходил за рамки политических интересов: с точки зрения консервативных кругов участие масс в социальной и политической жизни представляло собой опасность для цивилизованного общества, а с точки зрения либералов и левых -угрозу демократии. Хотя эти настроения существенно модифицировались в XX в., они продолжали оказывать влияние на концептуализацию публики. Сегодня эта позиция включает следующие положения: 1) публика практически не способна осознать свой собственный интерес; 2) легко поддается манипуляции со стороны средств массовой информации и не в состоянии справиться с собственными эмоциональными состояниями. По мнению Фюреди, цинизм по отношению к «простому народу» приобрел сегодня беспрецедентную силу. И он разделяется как правыми, так левыми политическими силами. Представление о том, что публика слишком примитивна или слишком легковерна, позволило некоторым активистам демократической партии США считать причиной поражения их кандидата в президенты на выборах 2004 г. глупость электората. Член либерально-демократического крыла от Великобритании в Европейском парламенте Э. Дафф, анализируя итоги голосования на референдумах во Франции и Голландии, охарактеризовал оппонентов конституции объединенной Европы как нелиберальных и недемократичных, обвинив их в расизме, ксенофобии, национализме и коммунизме. Путешествуя по США, автор часто слышал от американских социологов, что люди сами не знают, что наилучшим образом послужит их интересам. Это тот «интеллектуальный авангардизм», на который намекал Буравой, когда предупреждал об опасностях общения с публикой. К сожалению, такие суждения широко распространены и социологи не имеют иммунитета к их влиянию (с. 174-175).
На протяжении истории политические элиты враждебно относились к общественному мнению. В большинстве классических исследований общественного мнения, многие из которых написаны с позиции либеральной перспективы, существует склонность негативно оценивать свой предмет. Поэтому неудивительно, что общественное мнение рассматривается как проблема. Американский комментатор исследования У. Липпмана «Общественное мнение» (1922) предупреждает, что часть электората «абсолютно неграмот-
на» и что эти люди, которые по умственному развитию подобны детям или варварам, являются естественной мишенью для манипу-ляции1. Для интеллектуалов 1950-х годов, таких как Д. Белл, Э. Шилз, С. Липсет, популизм стал классическим случаем ксенофобии в американском стиле. Даже такой прогрессивный мыслитель, как Ч.Р. Миллс, который немало сделал для продвижения идеи социологического воображения, был пессимистичен в отношении общественности. Отношение элиты к популизму связано с убеждением, что умственные способности «низших классов» были искажены их грубым воспитанием. А эмоциональность рабочего класса создала условия для принятия антидемократических и авторитарных взглядов. Мнение ведущего американского политолога С. Липсета стало общепринятым: представители низшего класса в силу общей атмосферы напряжения, агрессии, недостатка любви в раннем детстве, вероятно, станут более враждебными. Это будет выражаться в этнических предрассудках, политическом авторитаризме и авторитарной религии2. Контраст между эмоционально утонченными средними классами и эмоционально невежественными представителями рабочего класса особенно подчеркивался Х. Айзенком, известным британским психологом3. Такая установка позволяет сводить к патологии политическое поведение низших классов и продолжает влиять на социальные установки и сегодня (с. 177).
Убеждение в том, что значительная часть публики слишком глупа, чтобы понимать глубокие, интеллектуальные и утонченные идеалы американских либералов, отражает глубокое чувство презрения к обычному народу. Поэтому ответственность за современные болезни политической сферы общества переносится на необразованный электорат. В Великобритании тот же аргумент использовался в объяснении могущественного влияния М. Тэтчер, которое связывалось с авторитарными чертами рабочего класса. Левые и либеральные интеллектуалы характеризовали тэтчеризм как форму авторитарного популизма, который соблазнил легко поддающийся влиянию рабочий класс. Но с позиции автора, люди, поддающиеся
1 См.: Lippman W. Public opinion. - N.Y.: Macmillan, 1934. - Р. 75.
2 См.: Lipset S.M. Political man. - N.Y.: Anchor, 1963. - Р. 114.
3 См.: Eysenck H.J. The psychology of politics. - N.Y.: Praeger, 1960. - Р. 137.
влиянию популизма, составляют важную часть народа и нужно принимать всерьез их мнение, как и мнение тех, кто считается более образованным. Кроме того, популистские движения часто находятся под влиянием противоречивых мотивов. Разочарование в политической системе и элитах может привести людей к принятию интеллектуально ограниченной установки разделять всех на своих и чужих. Однако в большинстве случаев популистские движения направлены к социальной солидарности и эгалитаризму. Полезно вспомнить, что исторически многие популистские движения, такие как чартистское, ассоциировались с политикой левых. Социологам важно осознать и признать, что публика не должна быть ограничена теми, чьи настроения и чувства связаны с культурой университетов и подобных организаций и движений. Важной задачей публичной социологии является распространение социологического взгляда на мир, «открытие заново социологического воображения» (с. 178-179).
Сегодня западная культура трактует опыт социальной изоляции в рамках индивидуалистического терапевтического дискурса. Культурная среда благоприятствует представлению, что именно во внутреннем мире индивида и возникают общественные проблемы, которые должны в силу этого решаться самим индивидом. Смещение акцента от социальных условий на внутреннюю жизнь индивида ведет к переориентации интеллектуальной жизни, которая становится нацеленной на индивидуальное Я человека. И поскольку Я человека определяется через чувства, эмоциональное состояние часто представляется ключевой детерминантой и коллективного, и индивидуального поведения. Поэтому социальные проблемы переопределяются как индивидуальные, а последние рассматриваются как не имеющие прямой связи с социальной реальностью. Более того, эта тенденция подкрепляется усилившимся чувством индивидуализации. В эру гипермобильности, фрагментации сообществ и социальных сетей жизнь людей приобрела крайне атомизирован-ный характер. В результате способность воспринимать многие общепринятые вещи и понимать социальные условия, которые влияют на наши решения, опосредуется опытом социальной изоляции. Изоляция побуждает индивидов интерпретировать трудности, с которыми они сталкиваются, как продукт их собственной внутренней жизни, а не как подтверждение неспособности общества обес-
печить людей системой значений. В современном обществе стресс, горе, бедствие, которые возникают в социальных условиях, часто переживаются как индивидуальные проблемы. Кумулятивный результат этого процесса - спад влияния социологического воображения. Ч.Р. Миллс был убежден, что с помощью социологического воображения люди поймут свою собственную жизнь и то, как их индивидуальная биография связана с судьбой других. По мнению автора данного эссе, в силу множества причин социологическое воображение не резонирует с культурным духом нашего времени. Еще в 1950-х годах Миллс отмечал, что многие общественные проблемы, как и многие частные проблемы, описываются в терминах психиатрии в попытке избежать столкновения с проблемами современного общества1. По Фюреди, эта тенденция усилилась и оказывает значительное влияние на процесс публичной жизни (с. 180).
Отсюда проистекает рост популярности психотерапии, которая предопределяет способ восприятия проблем. «Результатом становится то, что социальные проблемы все более воспринимаются в терминах психологических установок: как личная неадекватность, чувство вины, тревоги, конфликты и неврозы», - заключает У. Бек2. Конечно, понимание внутренней жизни индивида важно для изучения человеческого поведения и более широкой жизни сообщества. Однако эта одномерная поглощенность человеческим Я часто ведет к недооценке социальных и культурных оснований индивидуальной идентичности. Этот подход ведет к новой специфической репрезентации индивидуального Я, которую социолог Дж. Райс охарактеризовал как «асоциальное self»3. Значение социального и культурного влияния не принимается во внимание, а предпочтение отдается узкому психологическому обсуждению личных эмоций. В прошлом ведущие социологические направления не придавали большого значения индивидуальному Я при исследовании социальных явлений. Например, разнообразие человеческих действий -почему люди вступают в клубы, почему женщины рожают мало
1 Mills C. W. The sociological imagination. - N.Y.; Oxford: Oxford univ. press, 1959. - Р. 12.
2 Individualization / Ed. by U. Beck, E. Beck-Gernsheim. - L.: Sage, 2002. -
P. 39.
3 См.: Rice J.S. A disease of one's own: Psychotherapy, addiction, and the emergence of co-dependency. - New Brunswick (NJ): Transaction, 1996. - Р. 88-89.
детей или почему какая-то группа людей ненавидит иностранцев -объяснялось как результат экономических обстоятельств. Но вчерашний экономический и социальный детерминизм был преодолен новым и не менее жестким детерминизмом - эмоциональным детерминизмом. Способ, с помощью которого мы думаем о себе, наша самооценка становятся ведущим способом осмысления социального мира (с. 181).
Эта тенденция проявляется особенно сильно в связи с проблемой расовой дискриминации: те, кто страдает от расизма, страдают от постоянного нарушения личности. В результате этих людей определяют как людей с нарушениями. В Великобритании также заметно стремление «психологизировать» проблему расизма. В прошлом критический взгляд на расизм предполагал рассмотрение последствий экономического неравенства, а сегодня очевидно стремление говорить об этой проблеме на терапевтическом языке, используя понятия «жертвенность», «преследование». Склонность воспринимать неудачи, провалы институтов общества в терминах их воздействия на индивидуальные эмоции не ограничивается проблемой расизма. Когда «Гардиан» в 1999 г. напечатала отчет о кризисе британской образовательной системы, основной акцент был сделан на эмоциональных нарушениях, от которых страдают бедные дети, а не на недостатках и нарушениях в системе образования. Автор замечает, что, видимо, обществу гораздо удобнее рассматривать бедность как проблему умственного или психического здоровья, нежели как социальную проблему (там же). Такой взгляд на вещи предполагает, что неблагоприятные обстоятельства способствуют стрессу и обусловливают травматический опыт, а также разнообразные формы психического расстройства. Доминирующий культурный климат обеспечивает плодородную почву для роста терапевтической критики социальных проблем. В связи с индивидуализацией интеллектуальной жизни изменяется и концептуализация публики. Публика репрезентируется как собрание индивидов, а не как сообщество людей, чье влияние больше, чем сумма его частей. Эрозия социологического воображения делает эту концепцию публики «слабой», поскольку также исключает и понятие деятельности.
Эта «слабость» обусловлена культурным набором идей и верований о природе человеческих существ и о том, что конституи-
рует их личность: наши ожидания в отношении друг друга, способы действия в условиях неопределенности, быстрых изменений и неблагополучия, а также общий смысл исторического развития. По мысли автора, определяющей чертой современной западной версии личности, самости является ее уязвимость. Как культурная метафора, уязвимость используется для подкрепления убеждения, что люди и их сообщества страдают от недостатка эмоциональных и психологических ресурсов, необходимых для преодоления жизненных трудностей, однако они способны справиться с неблагополучием. С этой точки зрения публичная жизнь сама по себе может существовать только в «слабой» форме. Именно публичная социология, по мнению Ф. Фюреди, призвана преодолеть это ослабленное чувство или смысл деятельности, рождающиеся из представления об уязвимости человеческого Я (с. 182).
В связи с этим автор настаивает на необходимости культивирования активной стороны публичной жизни. Публичная социология может внести весомый вклад в изменения публичной сферы, сделав акцент на социальном измерении человеческого опыта. Безусловно, простого социологического просвещения здесь недостаточно. Если социологи хотят развивать контакты с широкими слоями общественности, разными публиками, они сами должны изменяться в процессе общения с публикой, должны быть вовлечены в публичную жизнь. Для этого социологам необходимо сопротивляться доминирующим антипопулистским предрассудкам, которые характеризуют мышление элит. Уважение к публике здесь главное. Однако уважение не означает некритического принятия публичной жизни в ее настоящем виде. Социологи должны уважать интеллект публики, но при этом должны быть готовы оспаривать ее взгляды, ее здравый смысл и включиться с ней в постоянный диалог. «Умная публика» всегда является продуктом «интеллектуальной и культурной закваски и живых дискуссий» (с. 183). Исторически такие группы общественности возникали в ответ на вопросы и проблемы, которые имели большое значение для ее жизни. В таких группах воспитывались собственные интеллектуалы, бросающие вызов представителям властей.
Для социологов в этом направлении не существует препятствий. Действительно, пока мы сами не будем считать себя частью публики, мы будем лишены языка, на котором можно вести широ-
кие дискуссии. Одна из важнейших задач состоит в том, чтобы выразить социологические идеи в простой, но не упрощенной форме. Это будет новый опыт, который, возможно, будет способствовать развитию самой социологии. Другими словами, задача публичной социологии - реставрация социологического воображения как для общественности, так и для некоторой части профессиональных социологов. Нужна, по выражению М. Буравого, «органическая публичная социология»: «Между представителем органической публичной социологии и публикой всегда есть диалог, процесс взаимного образования»1. Основным результатом такого диалога может быть прояснение важных социальных связей, которые будут питать «альтруистическую чувствительность и социальную солидарность» (там же).
О.А. Симонова
1 Burawoy M. For public sociology: 2004 presidential address // American sociological rev. - Wash., 2005. - N 70, N 1. - P. 8.
