CC BY
17
АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ СОЦИОЛОГИЧЕСКОГО ЗНАНИЯ
2010.02.013. БАСАУРЕ М., БОЛТАНСКИ Л. ПРАГМАТИЧЕСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ КРИТИКИ СЕГОДНЯ I ИНТЕРВЬЮ С ЛЮКОМ БОЛТАНСКИ.
BASAURE M., BOLTANSKI L. Die pragmatistische Soziologie der Kritik heute I Luc Boltanski im Gespräch mit Mauro Basaure II Berliner J. für Soziologie. - B., 2008. - Jg. 18, H. 4. - S. 526-549.
Поводом для интервью с Люком Болтански, которое взял у него научный сотрудник Университета Диего Портале (г. Сантьяго, Чили) Мауро Басауре, стала подготовка интервьюером немецкоязычного издания серии бесед с этим известным французским социальным мыслителем. В ходе интервью обсуждаются идейно-методологические аспекты «социологии критической способности» -концептуального подхода, обоснованного в ряде трудов Болтански и вызвавшего широкий общественно-научный резонанс.
Разговор начинается с вопросов Басауре о теоретическом инструментарии, разработанном в книге «Об оправдании»1 (в соавторстве с Лораном Тевено). Предназначен ли он только для социологического исследования или также для менеджмента, для разрешения управленческих конфликтов, как восприняла его французская интеллектуальная общественность? И, расширяя контекст первого вопроса, предполагает ли моделируемая в рамках этого подхода теория режимов действия, отказ от развития общей социологии, которая изучает человеческое поведение в целом?
Аналитические рамки проекта «экономики величин» («économies de la grandeur») задуманы, уточняет Болтански, как ис-
1 Boltanski L., Thévenot L. Über die Rechtfertigung: Eine Soziologie der kritischen Urteilskraft. - Hamburg: Hamburger Edition, 2007. - (Фр. изд.: Boltanski L., Thévenot L. De la justification: Les économies de la grandeur. - P.: Gallimard, 1991).
следовательский инструмент для эмпирической дискуссии. Однако множество нынешних прикладных исследований различным образом использует социологию критики. Задача расширения дисциплинарного поля до общей теории общества в книге также не ставилась. Аналитической стратегии переноса признанного успешным вывода на другие области для подтверждения его истинности авторы предпочли стратегию, исходящую из факта локальности действия, поскольку теория всегда локальна. Распространять теорию на другие области нужно для того, чтобы увидеть, где она менее применима, и попытаться, не разрушая, преобразовать ее. В работе «Об оправдании», продолжает ученый, внимание было обращено на ситуации, в которых дистанция противостояния резко увеличена, вопрос о справедливости всерьез не обсуждается. Если страдания показаны с большого расстояния, невозможно проверить, действительны ли они, и ничего нельзя сделать для их смягчения или преодоления. Речь в таком случае идет скорее об игре в чувства, о сочувствии без действенной любви (agape), не отягощенном требованиями справедливости.
В общем виде теория режимов действия строится на убеждении, что в повседневных отношениях люди сталкиваются с нарушениями принципа справедливости и в соответствии со своими склонностями - к власти, или к жертвенной любви, или к равновесию (эквивалентности), - следуют логике одного или другого режимов действия, т. е. определенным образом раскрываются. В дальнейшем эта мысль перерастает у Тевено в концепцию режима обязательств (régimes d'engagement), а у Болтански - в построение матрицы четырех режимов действия (régimes d'action).
1. Режим дискуссии, где первостепенное значение имеет эквивалентность (мнений). Это режим справедливости, соответствующий модели экономики величин, о которой идет речь в книге «Об оправдании». Вся проблематика критики и оправдания относится к этому режиму.
2. Режим власти (насилия).
3. Режим мира (споры не могут длиться бесконечно). И во втором, и в третьем вариантах в зависимости от степени внутреннего или внешнего нарушения эквивалентности можно выделить режим конвенциональной координации (неоклассическая экономи-
ка). В нем принцип эквивалентности сохраняется, хотя не эксплицитно, не дискурсивно, как в случае режима дискуссии.
4. Режим любви (без опоры на соизмеримость вещей) гармонизирует отношения между персонами благодаря отказу от расчетов. Центральное для данного случая понятие - любовь как agape, -конструируемое в противовес требованиям эквивалентной справедливости. В социальной жизни поступки такого характера возникают лишь спонтанно, на мгновение и потому часто игнорируются в исследованиях как случайность. Особенность поведения индивидов в данном режиме составляет стремление к реализации в настоящем, без оглядки на опыт прошлого, которое неизбежно сопряжено с сожалениями и, следовательно, с ожиданием эквивалентов, а также без планирования будущего, исходя из сегодняшних возможностей. Справедливость всегда ретроспективна и обременена перманентным подсчетом выгоды или убытков - не такова действенная любовь.
Итак, все режимы, представляя разные ситуации действия, связаны друг с другом прежде всего степенью соотнесения с принципом эквивалентностей. Однако их моделирование не претендует на статус общей социальной теории. Они служат лишь более или менее полезным инструментом для конкретного исследования.
Басауре просит пояснить, что именно делает эту расширенную модель комплексной и динамичной. По мысли Болтански, ее мобильность обеспечивается переходами от одного режима к другому. В социологии труднее показать движения и изменения мотиваций действия, чем в литературе, театре, кино. Скажем, переход от agape к справедливости в аналитической плоскости можно реконструировать на примере отказа одного партнера от предложений другого в режиме дара. Хотя в ситуации действенной любви никакого вознаграждения не ждут, все-таки подобное поведение кажется недостижимым идеалом. Тем не менее, полагает Болтан-ски, в обыденных ситуациях оно не редкость, поскольку невозможно непрерывно все взвешивать и просчитывать.
Самое любопытное для социолога, как именно люди переключают режимы действия в измененных обстоятельствах. Рельефнее показать смену режимов можно при поворотах от agape к принуждению, поскольку режим agape пренебрегает эквивалентностью и потому нестабилен. Но при всей противоположности данных режимов у них есть общий признак: эквиваленты не являются
основой их устойчивости. Что касается перехода от agape к справедливости, то убедительным примером здесь могут служить сцены перманентных домашних ссор и разногласий, воспроизводимые в фильмах Бергмана. Подобные подвижки в режимах действия с трудом поддаются эмпирическому наблюдению, но дают, по мнению Болтански, богатую пищу для социальной рефлексии и являются благодатным исследовательским материалом.
Далее интервьюер формулирует несколько вопросов, связанных с критическими откликами на вышеупомянутую книгу. В частности, авторов укоряют за то, что их внимание поглощено микроанализом ситуативно-повседневных противоречий в ущерб осмыслению макросоциологических перспектив. Насколько верна эта критика?
Отчасти, соглашается Болтански. На самом деле проблема ставится, конечно, на макроуровне, но нуждается во множестве уточнений. Рамки непрерывного этнометодологического конструирования ресурсов локальных ситуаций, якобы грозящего исчезновением институционального измерения, расширяются ссылками на полис, придавая конкретным ситуациям характер общепринятых соглашений, которые значимы повсюду. Но критика оправдана по меньшей мере в двух отношениях. Во-первых, речь идет о ситуациях восприятия неравенства, когда обсуждаются требования конфликтующих сторон. Однако многие формы неравенства слишком массивны, чтобы быть значимыми для отдельных персон. Поэтому приходится искать принципы объяснения, лежащие вне конкретной ситуации. Критическая позиция нуждается в историческом подтверждении. Она должна вырываться из гущи современных обстоятельств ради осознания будущего как возможности чего-то иного. Если замкнуться на ситуативном анализе, велик риск абсолютизации сложившегося положения и игнорирования альтернатив. Во-вторых, модель экономики величин, описывая персональную аргументацию в какой-то ситуации, не может охватить череду изменений в обществе на протяжении десятилетия. Это цена, которую приходится платить за риск моделирования.
Следует признать, что описание макроплоскости остается неразрешимой проблемой не только для авторов книги, но и для ее критиков. Это происходит в том числе и от общего незнания, каким образом осуществляется связь между повседневным опытом и по-
литическим мнением отдельных профессиональных групп. Что подразумевают понятия «рабочий» или «движущая сила»? Категория профессиональной группы являлась важнейшим инструментом для социологии в период между 1960 и 1980-ми годами. Но она исчезла из социологического поля, равно как и социальные и политические репрезентации таких групп. Классы все еще существуют, неравенства даже еще усилились, но представительство (Repräsentation) классов, особенно внутри государственных институций, заметно теряет вес.
Проблема новой концептуализации макроплоскости, особенно роли социальных классов, остается центральной. Вопрос в том, как к ней подступиться. Отказаться ли от попыток ее разрешить или рассматривать на острие контраста между очень традиционной социологией (à la Парсонс или Бурдье) и ситуативной микросоциологией. По мнению Болтански, последнее удобно, но непродуктивно. Следует продолжать поиск, например подобный усилиям Б. Латура, который пытается реконструировать макроплоскость по действиям акторов, хотя эта затея столь трудоемка, что едва ли будет когда-нибудь выполнима. Другой путь преодоления сложности описания макроплоскости предлагается Болтански в его книге, написанной совместно с Эвой Кьяпелло «Новый дух капитализма»1.
Упоминание об этой работе переключает внимание собеседников на тему смещения акцентов в ней при выстраивании оси микро-макро по сравнению с более ранней работой «Об оправдании». Речь уже идет не только о становлении нового нормативного порядка, «базирующегося на проекте полиса» (cité par projet), но и делается попытка объяснить историческую динамику социального макрообъекта, а именно капитализма в последние два десятилетия. В таком случае подразумевается и синхронно-диахронное смещение на рассматриваемой оси, анализ которого вызвал активную критику со стороны историков.
Упреки в недооценке исторического измерения не беспочвенны, признается Болтански, но конкретное историческое знание не было предметом исследовательского интереса. Угол зрения здесь не исторический. Феномен полиса принимается как истори-
1 Boltanski L., Chiapello Ё. Der neue Geist des Kapitalismus. - Konstanz: UVK, 2003. - (Фр. изд.: Boltanski L., Chiapello Ё. Le nouvel esprit du capitalisme. - P.: Gallimard, 1999).
ческая данность, удобная для моделирования. Она помогает конструировать определенную форму и сопоставлять ее с действительностью, которая под давлением возникающих противоречий побуждает к дальнейшему ее совершенствованию. Этой позиции авторы придерживались во всех своих работах.
Отвечая на вопрос Басауре, следует ли и в каком именно смысле понимать «Новый дух капитализма» как попытку оправдания перед критиками модели экономики величин, Болтански поясняет, что, когда текст пишется совместно, творческие требования значительно повышаются, поскольку тема прорабатывается более углубленно. Так, шаг за шагом авторы пришли к переосмыслению классического вопроса о динамике капитализма. Он неотделим от трех абстракций (трех, организующих текст актантов): капитализм, дух капитализма и критика. Динамика капитализма в значительной мере поддерживается критикой. Эффект критики состоит именно в том, что она способствует изменению духа капитализма. Капитализм не может сам в себе найти соответствующие оправдания, поскольку он освободился от всяческих моральных и даже политических притязаний. Бремя изыскивать оправдания как раз и берет на себя критика; капитализм же «поглощает» их, присоединяя к своему «духу» (с. 14). Эти оправдания, апеллирующие к нормативным опорам, являются для него внешними и есть не что иное, как «полисы» (Poleis).
Дух капитализма трактуется в веберовском смысле как «исторический индивидуум». Периодически он изменяется. В «Новом духе капитализма» конструируется логика движения к деинститу-циализации нормативных опор, или полисов. Авторы выдвигают гипотезу воссоздания нормативного порядка, которую называют полисом, базирующимся на проекте. Согласно их видению, новый дух капитализма возникает из представления о мире как сети, из фигуры «менеджера» или «инструктора» (coach), из ограниченных сроками «проектов», а главное его достоинство выражается в способности соединять.
Цель конкретного анализа его развития - показать, что мы живем в эпоху исчезновения мира, названного в книге «Об оправдании» домохозяйственным полисом (häuslichen Polis). Позже Бол-тански пришел к выводу, что начало этой эпохе было положено событиями мая 1968 г. Возможность законным образом оправдать
хозяйственными причинами ряд ситуаций была исчерпана. Это соображение побудило предпочесть исторической перспективе описания капитализма последних десятилетий макросоциологическую перспективу, позволяющую соединить все нити наблюдений.
Но в результате, напоминает Басауре, работа «Об оправдании»1 попала под огонь критики единомышленников Бурдье, разного толка марксистов, недовольных недооценкой ее авторами роли властных отношений.
По мнению Болтански, теоретические тенденции сорока прошедших лет не дают однозначного определения этой роли. В работе «Об оправдании» сопоставляется подход авторов к изучению данной проблематики с осмыслением такими исследователями, как К.О. Апель, Ю. Хабермас и П. Рикёр. Речь идет об оживлении интереса к кантианству, к моральной теории, без иллюзий относительно утверждения власти коммуникативного разума в обозримом будущем. Поэтому предпочтение отдается исследованию дискуссий о справедливости, причем режим действия справедливости представлен как один среди других режимов действия. Оправдание служит лишь стратегическим предлогом к постановке вопроса о легитимности.
Болтански считает весьма условным утвердившееся в 1980-е годы деление на нормативную модель и модель приоритета власти. Но если следовать этому делению, то Болтански, по его словам, готов присоединиться к тем, кто движется в направлении нормативизма. Конечно, он и Тевено достаточно искушены в эмпирической социологии, чтобы не видеть, что нормативные требования складываются на основе отношений, закрепленных властью. Цель исследования состояла в выявлении таких ситуаций, в которых возможна критика, возможно оправдание, которые бы не были просто извинением, чтобы окончить дебаты. Если под этим углом проследить развитие социальной теории за последние сорок лет, станет очевидным, что оно представляло собой череду попыток прекратить состязание между теорий власти и теорий нормативизма.
В таком случае, замечает Басауре, можно говорить о «выпадении» аналитической модели, предложенной в книге «Об оправ-
1 Boltanski L., Thévenot L. Über die Rechtfertigung: Eine Soziologie der kritischen Urteilskraft. - Hamburg: Hamburger Edition, 2007.
дании», из дихотомии социологии конфликта/консенсуса, социологии левых и правых. Болтански считает такую трактовку допустимой, но не потому, что аналитическая модель якобы проектирует бесконфликтный мир, акцентируя возможности консенсуса. Стремление установить методологическую дистанцию по отношению к критической социологии подразумевало не отказ от критики, а, напротив, превращение ее в полноценный предмет исследования, активизацию социологии критики. Работа действительно была нацелена на освещение нормативной модели, но в полном соответствии с императивом критики общества. Наконец, критика имеет две стороны: одна судит о нормативности, а другая - о мире, в котором эта нормативность еще не достигнута. Противопоставление отношений власти и справедливости типично для обычной критики.
Эмпирическим полем для исследования служила практика дискуссий, в которых индивиды обмениваются критическими суждениями и возражениями-оправданиями. Рамки анализа конструировались таким образом, чтобы объяснить и связать друг с другом ограничения, накладываемые как на критику, так и на оправдания, уходя от противостояния между критическими социологами и социологами, ориентированными на консенсус (с. 14). Фактически речь шла о методе. Внутренняя позиция критической социологии побуждает к кратчайшему доказательству истины ради помощи тем, кого считают неправым, с кем несправедливо обращаются. Негодование движет исследование, раскрывая черты социального мира, которые через господствующий дискурс не просматриваются или недооцениваются. Но если и существует нечто, что не позволяет прорваться возмущению, то это именно социология феноменов возмущения. Критическая социология может справиться с массой тягостных вещей, но не занимается собственно изучением критических операций. Очень трудно, точнее даже невозможно одновременно анализировать обстоятельства дела - например, случай Дрейфуса - с точки зрения ее специфической социальной формы, чем и занимаются Болтански, Клавери, Оффенштад, ван Дамм, и участвовать в ней, неизбежно тем самым привнося в суждение собственное негодование, неважно какими аргументами оно оправдывается.
В частности, поэтому Болтански находит неубедительной левую критику его методологии, поскольку не существует социоло-
гии или политического знания, где бы ни поднимался вопрос о консенсусе и о координации действий. На самом деле вопрос о консенсусе - сущностный вопрос социологии, которая наследует политической философии с ее кардинальными вопросами войны и мира: без согласия нет общества. Также и социология господства представляет теорию согласия, только согласие, диктуемое властью, не сопрягается здесь с одобрением. Конечно, можно допустить, что консенсус всегда обманчив и вызван эффектом господства. Но не менее важно, утверждает Болтански, признать и критику, и оправдание в равной мере условиями конфликта и его перехода в консенсус. Критика, как и оправдание, должна опираться на нормативные требования (право), она тоже должна себя оправдать. Между критикой и необходимостью прослеживается динамика беспрестанного восстановления мира, который они подтверждают, когда говорят «что есть». Идея заключается в том, что именно это восстановление является целью работы институтов. В мире сплошной критики нельзя было бы жить. Все то, что способствует стабилизации какой-то части действительности, не проходит мимо институтов, но следует создавать институты, теснейшим образом связанные с критикой (с. 15).
Далее развивая тему значимости роли властных отношений, Болтански уточняет, что снизил внимание к ней только в книге «Об оправдании», а в «Новом духе капитализма»1 он вновь отводит ей достойное место. В дальнейших исследованиях он намерен вернуться к попытке объединить позицию критической социологии с социологией критики. И, насколько это теоретически возможно, ввести понятие господства в словарь прагматической социологии критики, хотя эта затея в высшей степени сложная.
В продолжении комментария к собственной исследовательской логике Болтански проясняет концептуальное содержание понятия «общего человеческого существования» («gemeinsame Menschsein»), принципиального для работы «Об оправдании», а также его развитие в своей последней книге «Социология абортов»2.
1 Boltanski L., Chiapello É. Der neue Geist des Kapitalismus. - Konstanz: UVK,
2003.
2 Boltanski L. Soziologie der Abtreibung: Zur Lage des fötalen Lebens. - Frankfurt a. M.: Suhrkamp, 2007. - (Фр. изд.: Boltanski L. La condition fœtale: Une sociologie de l'engendrement et de l'avortement. - P.: Gallimard, 2004).
Это понятие принимается им за аксиому модели полиса и определяет направление социально-антропологических исследований, поскольку затрагивает проблему границ человеческого бытия. В работе «Об оправдании» оно составляет ядро моральных требований и центральный пункт модели нормативности. Но в повседневной жизни это очень слабое в смысловом отношении понятие всегда находится под угрозой нового конструирования. В последние два десятка лет дебаты вокруг него возобновились в связи с изменениями общественного восприятия и обыденного отношения к зачатию, беременности, рождению, а также к болезни и смерти.
Ряд защитников, а также оппонентов методологического подхода Болтански и его соавторов именно эти специфические стороны жизни человека относят к предметной области социологии критики. Басауре, отмечая единство базовых положений модели экономики величин и проблемных установок «Социологии абортов», высказывает предположение, что все-таки в последней речь идет не о ценности или величине, но о зле. Означает ли это концептуальное смещение смысловых линий по сравнению с книгой «Об оправдании»?
В центре внимания исследования «Об оправдании», уточняет Болтански, находились конфликты (столкновения определенных благ, ценностей и пр. друг с другом, меняющие коллективные представления), которые не были в общественном мнении слишком болезненными, поскольку касались скорее публичных сторон жизни. Здесь уместно вспомнить об интересной оппозиции, выделенной Бурдье еще в ранних своих произведениях, между offiziell (публичное) и offiziös (официозное), разумея под второй ее частью репутацию, дурную или добрую славу.
Следует подчеркнуть, что большая часть усилий защитников социологии критики направлена на общественные ситуации. Книга «Об оправдании» выстраивается вокруг требований, которые выдвигает общественность. Однако сфера социальных отношений, связанная с ожиданиями оправдания действий и слов, не охватывают универсум всех взаимодействий. Существуют вещи, которые сопутствуют порядку оправдания. Не все оправдания следует принимать за чистую монету, как будто бы не существует обмана, утаивания, неискренности в жизни людей. В «Социологии абортов» как раз и обсуждаются зазоры между отношением к тому, что
можно оправдывать (в «глазах общественности») и что лежит вне практики оправдания («скрыто от глаз общественности»). При аборте действие происходит не по логике блага, а по банальности зла (с. 21). Здесь действует логика извинений - понимание и приемлемость решений, которые можно извинить. Именно в этом смысле аборты не нуждаются в оправдании. В «Социология абортов» предметом внимания становится связь между представлениями о публичном и официозном, между тем, что требует оправдания, и тем, что обходится без него (Unrechtfertigbarkeit). Таким образом, содержательно расширяется проблема полноты права.
Л.В. Гирко
2010.02.014. ФЮРЕДИ Ф. ПЕРЕОСМЫСЛИВАЯ СОЦИОЛОГИЧЕСКОЕ ВООБРАЖЕНИЕ: ЗАДАЧИ ПУБЛИЧНОЙ СОЦИОЛОГИИ. FUREDI F. Recapturing the sociological imagination: The challenge for public sociology // Handbook of public sociology / Ed. by V. Jeffries. -Lanham: Rowman & Littlefield, 2009. - P. 171-184.
По мнению автора статьи Фрэнка Фюреди (Университет Кента, Великобритания), энтузиазм, с которым была принята публичная социология, положительно сказывается на развитии социологии в целом. Это свидетельствует о том, что большинство социологов видят социологию не только в качестве академической дисциплины, но и признают необходимость обсуждать многие важные вопросы с непрофессионалами. Более того, некоторые сторонники публичной социологии стремятся принять на себя роль социально ответственных интеллектуалов. Фюреди напоминает высказывание Ч.Р. Миллса о том, что интеллектуалу следует быть совестью своего общества. Социологи исповедуют разные идеи, но, несмотря на различия, они разделяют стремление влиять на социальный мир с помощью критической рефлексии. По словам Мил-лса, политика интеллектуалов - это политика истины: интеллектуал всегда среди тех, кто задает серьезные вопросы, в том числе и тем, кто обладает властью1. Однако в некоторых случаях обращение к публичной социологии происходит вследствие профессиональных амбиций. Ученые в этом случае руководствуются стремлением
1 Mills C.W. Culture and politics // Mills C.W. Power, politics and people: The collected essays of C. Wright Mills / Ed. by I.L. Horowitz. - Oxford: Oxford univ. press, 1963. - P. 238.
