CC BY
46
ла семьянин и тревожащий мертвых аферист, любящий и ненавидящий Русь, «чудный невиданный гений, жаждущий драться с колдуном и сам колдун». Поэмное начало - гибельное; «ситуация, когда мертвые оживают, поднимаются из земли, показывает: что на земле, что под землей, одинаково нет надежды» (с. 190). Сюжет пьесы «Брат Чичиков» - история познания героем Руси, русского мира, нищего, смертоносного. «Россия - самобытная, не похожая ни на какую другую страна, не понятная для других, а потому одинокая» (там же).
В сборник вошли статьи Е.Е. Маркиной - «Поэтический словарь стихотворения (К методике вузовского филологического анализа)»; Е.Л. Пинегиной (С.-Петербург - Пермь) - «Библейская образность в романе А.Н. Егунова "По ту сторону Тулы"»; М.Ю. Кузьминой - «Пушкинский мотив рыбака и рыбки в повести В.П. Крапивина "Лунная рыбка"»; Р.Ш. Сарчина (Казань) - «Времена года в лирике Н.Н. Благова»; В.В. Иванцова (С.-Петербург) -«Старик и старики (Эрос и танатос в "лунном тексте" Владимира Маканина)»; А.М. Лобина - «Своеобразие художественного времени и пространства в романе В. Звягинцева "Разведка боем"»; Э.И. Абуталиевой (Москва) - «Типология жизнеописания в документально-художественной прозе: О некоторых аспектах проблемы автора и героя»; Т.П. Швец - «О своеобразии финала рассказа А. Платонова "Фро"»; Т.Н. Васильчиковой - «Категория времени в художественном мире Ханса Хенни Янна».
О.В. Михайлова
ПОЭТИКА И СТИЛИСТИКА ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
2010.02.007. НЕФАГИНА Г Л. ШТРИХИ И ПУНКТИРЫ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ. - Минск: Белпринт, 2008. - 248 с.
Книга доктора филол. наук, проф. Г.Л. Нефагиной (Ин-т неофилологии Поморской академии, Польша) сложилась из ряда работ последнего десятилетия. Особый интерес автора вызывают кризисные периоды, переломы эпох на рубеже Х1Х-ХХ и XX-XXI вв. В «переходные периоды» нарушается зыбкая граница между искусством и реальной действительностью, что особенно явно сказалось на судьбе «авангарда»: тенденции, начавшие было разви-
ваться, прерывались и по внелитературным причинам, однако через какое-то время они возрождались, обогащаясь и подготавливая почву для такого масштабного явления, каким стал «постмодернизм».
Анализ этого процесса находит отражение в первой части реферируемой книги «Пунктиры авангарда: Футуризм - предпост-модернизм». В статье «Поэтика русской футуристской драматургии: Синтез или эклектика?» Г.Л. Нефагина выделяет две тенденции драматургического искусства. Футуристы отрицали классический театр, но не только нигилизм руководил ниспровергателями старых форм. В русле времени тотального обновления и поисков они стремились создать такую драматургию, которая стала бы основой нового театра, способного вместить в себя поэзию и танец, трагедию и клоунаду, высокую патетику и откровенную пародию. Футуристический театр рождался на перекрестке этих тенденций: в 1910-1915 гг. «в театре равно существовали эклектика и синтез» (с. 11). В первое десятилетие ХХ в. эклектика пропитала собой и бытовую жизнь, и искусство. Смешение в пределах одного художественного явления разных стилей, их намеренное неразличение особенно заметно проявлялось в многочисленных театрах миниатюр, варьете, буфф и фарсовых театриках, во множестве появившихся в Москве и Петербурге.
Понятие «футуристическая драматургия» включает довольно разные явления. С одной стороны, это пьесы В. Маяковского, «опера» А. Кручёных, В. Хлебникова и М. Матюшина «Победа над Солнцем», наиболее ярко выразившие поэтику раннего футуризма, а с другой - драматургические произведения В. Хлебникова 19081914 гг. (отличающиеся от его же более поздних опытов, никогда не ставившихся на сцене), а также пенталогия И. Зданевича «Асла-абличья», названная автором «вертепом». При всей непохожести этих произведений в них есть ряд общих черт, которые позволяют говорить о феномене драматургии футуристов-будетлян, теснейшим образом связанной с понятием «футуристский театр». Автор приходит к выводу, что ранний театр футуристов был явлением эклектики, устремленным к синтезу, достигнуть которого так и не удалось ни в драматургии В. Маяковского, ни в сверхповестях В. Хлебникова. Незавершенность процесса оставляла перспективу,
которая обусловила возникновение театра обэриутов как предтечи театра абсурда (с. 18).
Отдельная статья посвящена эстетике «балагана» как жанро-формирующего момента «театра авангарда», который резко противопоставил себя привычным нормам литературного театра и тем самым не мог не привлечь внимания разрушителей канонов. Кроме того, авангардисты, как и все модернисты, стремились внедрить игру в жизнь. Но ведь непосредственный выход игры «в народ» свойствен именно балагану. Драматургия авангарда отталкивалась от фольклорной культурной традиции, преобразуя элементы балагана (маска, аттракцион, мотив), используя его речевые приемы (ослышка, игра слов, клишированность бытовой речи).
О некоторых аспектах поэтического авангарда речь идет в статьях «Религиозно-философские взгляды А. Введенского» и «Зеркала и окна Владимира Казакова: Поэтика творчества». В 1970-80-е годы последователь А. Введенского поэт, драматург и прозаик В. Казаков (мало известен даже в кругу филологов) восстанавливает прерванные традиции русского авангарда, продолжая, с одной стороны, языковые поиски футуристов, с другой - обращаясь к обэриутской модели мира (он разделял многие эстетические установки Д. Хармса). В футуризме писателю были близки В. Хлебников и А. Кручёных, а среди обэриутов - А. Введенский (с. 29). Если поэзия В. Казакова вписывается в авангардное русло, драматургия (пьесы «Врата», «Отражения», «Окна» и др.) связана с театром абсурда, то роман «Ошибка живых» (1970) можно определить как «модернистский с элементам поэтики авангарда» (с. 36).
Завершает первую часть книги статья «Симметрия и круг в структуре текста "Москва - Петушки" Вен. Ерофеева», где автор характеризует названные понятия как пространственно-временные, как «хронотоп поэмы» (с. 46).
Во второй части «Мозаика жанров и стилей» рассматривается развитие литературы последних десятилетий. В статье «После рождения и смерти (Мифологическое и экзистенциальное в романах А. Кима)» автор отмечает, что глобальная концепция, к которой постепенно шел писатель, состоит в утверждении вечности материи и бессмертии души человечества. Нелинейная концепция жизни обусловливает нелинейное развитие сюжета. Поэтому действие в романах А. Кима не выстраивается в одном направлении, а
движется по концентрическим кругам, вбирающим в себя не только героя и определенное место, но и судьбы разных героев, разных поколений, соединяющим землю и небо. «Такое строение мироздания характерно для мифологического типа сознания» (с. 49). В ранних произведениях А. Ким ставил экзистенциальные проблемы смысла жизни, поисков гармонии с окружающим миром и с другими людьми в прямую зависимость от близости человека к миру природы. Позже такая зависимость сохранилась, но усложнился характер взаимоотношений человека с природой.
В статье «Стилевая палитра творчества А. Королёва» автор обращает внимание на то, что его письмо нельзя отнести ни к одной художественной парадигме. Писатель одинаково продуктивно работает и в пространстве реализма, внедряя в него сюрреалистические компоненты (роман «Быть Босхом»), и в модернистской парадигме, обогащая ее приемами постмодернизма («Дракон»), и в постмодернизме («Человек-язык»). В целом творчество писателя «основано не на чистых стилях, а на полистилистике» (с. 71).
В статье «Метафизика бытия в творчестве Ю. Мамлеева» автор подчеркивает, что, хотя сам писатель считает себя «метафизическим реалистом», это не противоречит сюрреалистической основе его произведений, в которых бытовое соединяется с непознаваемым, метафизическим. Мамлеев - один из немногих русских писателей, в чьем творчестве устойчиво продолжается традиция европейского сюрреализма. В его ранних произведениях (в повестях «Шатуны», «Вечный дом», в рассказах и «Русских сказках») произошло сближение иррационального, подсознательного и открыто натуралистического. В романе «Блуждающее время» соединились «реалистические и модернистские принципы, банальный пласт человеческой физиологии с проникновением в жуткие бездны души, достоверность детали и фантастическое преодоление времени в разных направлениях» (с. 75).
Во второй части книги также представлены статьи об антиутопии Т. Толстой «Кысь», о литературной опере Л. Гиршовича
«Вий, вокальный цикл Шуберта на слова Гоголя»1, об авантюрном романе Ю. Дружникова «Суперженщина».
Анализируя два романа Саши Соколова («Школа для дураков», «Между собакой и волком»), автор приходит к выводу, что писатель продолжил традиции «ассоциативного течения модернизма» (розановского типа), основными чертами которого являются одновременность логически разновременных событий, разомкну-тость пространства, несовпадение разных ипостасей человека, языковые игры, построенные на ассоциациях. Концепция человека в романах Саши Соколова может быть выражена словами Инн. Анненского: «Мое я - только иллюзия, как все остальное, отражение химер в зеркалах» (с. 122).
Продолжением исследования поэтики жанров и стилей является изучение мотива зеркала и его функций в современной русской литературе («Почерк Леонардо» Д. Рубиной, «Зеркало Мон-тачки» М. Кураева, «Мир и хохот» Ю. Мамлеева, «Инстинкт № пять» А. Королёва, «Священная книга оборотня» В. Пелевина и др.) и концепта «деньги» как важной «составляющей национальной картины мира» в микророманах Ю. Дружникова (с. 140).
Г.Л. Нефагина обращается к очень важной проблеме современного литературного сознания - проблеме ценностей (статья «Всегда ли добро добро?»). Общеизвестно, что постмодернизм отменяет всякую иерархию ценностей, уравнивая в правах элитарное и массовое, центральное и периферийное, маргинальное, высокое и китч. Стало общим местом и положение об изменении статуса автора, сведение его фукции к роли равнодушного летописца. Эти эстетические принципы определили отсутствие в постмодернистских произведениях этической оценки, нравственной маркированности. Но они внедрились и в реалистическую прозу, снимая определенность оценок, превращая прежде бесспорные ценности в релятивные. Ценности эпохи реализма и модернизма - правда, долг, мораль, разум, вера, свобода, индивидуальность - вытесни-лись постмодернистскими понятиями: плюрализм, толерантность,
1 Реферат этой статьи см.: Литературоведение: РЖ / РАН. ИНИОН. - М., 2009. - № 4 - С. 64-69. - (2009.04.012; автор - А.А. Ревякина).
глобализм, релятивность и др. Они вторичны, производны, они приложимы скорее к явлению, чем к человеку.
На основе анализа произведений В. Распутина, А. Королёва, Л. Гиршовича, В. Сорокина и др. предпринята попытка проследить, какие изменения в ценностных ориентирах происходили в последние десятилетия. По мнению Г.Л. Нефагиной, «постмодернистское безразличие преодолевается» и все очевиднее становится, что «отсутствие ориентиров гибельно для человека» (с. 139).
Особое значение в современном культурном пространстве приобретает осознание места национальной литературы среди других, отражение в ней познающего свою «самость» субъекта. Взаимодействие разных национальных идентичностей может носить характер как диалога, так и полемики. К этой сложной теме Г.Л. Нефагина обращается в третьей части своей книги - «Россия и не-Россия: Диалог?» В эссе «Польско-русская линия в публицистике А. Солженицына (О раскаянии и самоограничении)» автор вступает в спор с писателем. Многовекторность затронутых проблем демонстрируют названия и других статей: «"Польские страницы" романа Л. Улицкой "Даниэль Штайн, переводчик"», «Русский американец в современной русской литературе», «Россия и Европа в "Низком жанре" В. Пьецуха», «Христианские и иудейские мотивы в романе о неофите», «Модернизм в русской и белорусской литературах».
Интерес к понятию «свобода» в русской литературе обусловил выделение автором четвертой части - «Это сладкое слово "свобода"». Здесь Г.Л. Нефагина, обращаясь к литературе двух рубежных периодов, исследует «одиночество и свободу» как онтологические категории в критических эссе Г. Адамовича, а также в художественном творчестве В. Быкова и В. Распутина.
Ни в одной из статей Г. Адамовича нельзя найти определение понятия «свобода», а также и однозначной трактовки соотношения индивида и свободы. Но вместе с тем нет ни одного эссе, в котором Г. Адамович так или иначе ни обращался бы к этим понятиям. О неоспоримом значении для критика категорий свободы и одиночества говорит само заглавие его сборника1 литературно-крити-
1 Адамович Г.В. Одиночество и свобода. - М., 1996.
ческих статей и отбор для подробного и пристального анализа творчества именно тех писателей, для которых способ индивидуального бытия был связан с осознанием своей самости в условиях свободы. Критик потому и обращался к творчеству Л. Толстого, З. Гиппиус, В. Набокова, И. Бунина, Вяч. Иванова, к философии Л. Шестова, что «в их произведениях человек слушал глубинный зов онтологической полноты, заключающейся в нераздельности и неслиянности одиночества и свободы» (с. 190).
Философские интенции повестей В. Распутина и В. Быкова «удивительно близки взглядам предтечи европейского экзистенциализма, русского религиозного философа И.А. Ильина. Неизвестно, был ли знаком с работами этого философа В. Быков, но В. Распутин, вероятно, разделяет основные религиозно-этические положения И. Ильина, поскольку не раз ссылался на них в своих интервью и статьях» (с.196).
Культурным медиатором разных эпох выступают воспоминания и дневники современников. В них содержатся бесценные сведения не только для историков литературы, но и для социологов, культурологов, философов. Жизнь, отделенная от нас десятилетиями, со временем приближается и часто проявляется в неожиданных ракурсах; в ее отраженном свете приобретают более яркий, стереоскопический характер многие литературные явления. Мемуары, личные записки позволяют сопоставить разные эпохи, обнаружить что-то общее и нечто особенное в повседневной и бытийной картинах мира.
Ценность личного взгляда и восприятия атмосферы ушедшего времени для литературоведа неоспорима, что и обусловило содержание пятой части книги - «Памяти связующие нити». В статье «Душа и дух публицистики И. Шмелёва 1920-х годов» отмечается непреходящий характер проблем, поставленных писателем. Вопросы русского национального характера, путей России, призвания русской интеллигенции остаются актуальными и сегодня. Из публицистического наследия писателя выбрано несколько статей, объединенных концептом «Душа». Само слово может быть вынесено писателем в название (например, «Душа Родины», «Душа России», «Душа Москвы», «Удар в душу») или прочитываться в контексте как смыслообразующее (например, в статьях «Слово о "Татьяне"», «Крушение кумиров», «Пути мертвые и живые»). Боль И. Шмелёва -
о тотальном обмане, о подмене Души, о трагедии, о размывании критериев. Публицистика писателя, возникшая в ситуации эмигрантских споров об отношении к Советской России, о путях спасения родины, остается актуальной и сегодня. И. Шмелёв «не отвергал демократии, но был убежден, что демократия без Души - это путь к корыту одних за счет других под высокими, но лицемерными лозунгами» (с. 211).
В статье «Жанровая парадигма дневника и его онтология (На материале дневника К. Чуковского 1918-1923 гг.)» автор отмечает, что дневники писателя не были, в отличие от дневников, например, З. Гиппиус, предназначены для чтения посторонними. Правда, в 1925 г. появляется запись о том, что, возможно, когда-нибудь эти страницы будут интересны. Но, в общем, критик делал записи для себя. Поэтому в них не занимает столь значительного места политическая жизнь интеллигенции. Наряду с мыслями о творчестве, с пересказом разговоров с другими писателями, часто полемичных, в дневниках Чуковского зафиксирована не общая атмосфера, но отдельные детали быта художественной интеллигенции 20-х годов, из которых лишь постепенно складывалось нечто общее. Эти записи тем ценны, что они не сочинялись, не домысливались, история здесь не мифологизируется, а подается как течение повседневной жизни. Чуковский следует за жизнью, подмечая подробности существования человека искусства не только в искусстве, но и в быту. Такая тесная зависимость искусства от быта выступает на страницах дневника как характерная черта времени 1918-1920-х годов. Через быт высвечиваются новые грани облика поэтов.
Представляют интерес два эссе «Бездны тела и бездны духа в мемуарном наследии Евгении Герцык» и «Слабое звено двух эпох (О мемуарах Нины Серпинской)». В жизненном поведении художественной интеллигенции конца XIX - начала XX в. наблюдались две наиболее ярко выраженные тенденции. Одна была направлена на осуществление души, чему свидетельство эпистолярное и дневниковое наследие Евгении Герцык. Другая ориентировалась на подрыв всяких традиций и норм, на стремление «жить здесь и сейчас» в удовольствии прежде всего чувственном. Эта жажда взять от жизни все прослеживается в мемуарах Нины Серпинской.
Е.К. Герцык, сестра поэтессы Аделаиды Герцык, прожила редкую по духовной наполненности жизнь. Она была собеседницей
таких известных русских философов, как Н. Бердяев, Л. Шестов, И. Ильин, П. Флоренский, через всю жизнь пронесла любовь к поэту и философу Вяч. Иванову и чувство духовного преклонения перед ним. Она была другом М. Волошина, М. и А. Цветаевых, Г. Чулкова. Е. Герцык оставила после себя воспоминания, дневниковые записки, очерки-портреты известнейших людей начала ХХ в., глубокое и оригинальное исследование творчества Эдгара По. Сохранившиеся письма также являются ценными свидетельствами духовной жизни конца XIX - первой половины ХХ в., периода, захватившего в свою орбиту и Первую мировую войну, и революцию, и непростое существование в Советской России 20-30-х годов, и Вторую мировую войну. Сами эти грандиозные судьбоносные события описаны Е. Герцык опосредованно, через призму духовной жизни.
«Современного человека не может не потрясти огромная энергия духовного поиска, такая насыщенность внутренней жизни, которую сейчас, в наш меркантильный век, трудно представить. Не было, наверное, ни одного значительного философского или религиозного учения, которое не попало бы в поле зрения этой удивительной женщины, скромно ушедшей в тень ее более талантливой, как она считала, сестры» (с. 222).
Кроме нескольких стихов, напечатанных в антологии «Сто одна поэтесса Серебряного века», остались недавно изданные мемуары Нины Серпинской «Флирт с жизнью». Назвавшись «интеллигенткой двух эпох», автор взяла на себя роль соединительного звена между первым десятилетием ХХ в. и послереволюционными годами. Иногда случается, что, не будучи значительным явлением в истории, мемуарист оставляет бесценные наблюдения и замечания о людях, составлявших богатство нашей культуры, о времени и быте. Автор исследования выделяет в мемуарах поэтессы несколько линий: портреты знаменитых современников, описание образа жизни богемы, сведения о многочисленных литературных и художественных объединениях и кружках, послереволюционный быт. Все это представляет интерес для историков литературы.
Книга Г.Л. Нефагиной затрагивает разные аспекты литературного процесса переломных периодов и позволяет понять, как в сложных переплетениях стилевых и жанровых тенденций рождаются новые литературные направления и жанровые формы.
А.А. Ревякина
