CC BY
61
Таким образом, структура рынка ссудных капиталов - это сложная структура, что объясняется числом взаимосвязей между ее элементами, одним из которых является фондовый рынок. Причем на современном этапе развития экономической системы рынок ценных бумаг, в отличие от фондового рынка, выходит за рамки финансовой системы, так как на нем помимо фондовых ценностей и денежных ценных бумаг обращаются товарные ценные бумаги (варранты, коносаменты), через посредство которых выражается его связь с другими видами рынков (товарный рынок, рынок земли, природных ресурсов, рынок труда и так далее).
Райзберг Б.А., Лозовский Л.Ш., Стародубцева Е.Б. Современный экономический словарь. М., 1997. С. 301.
2. Словарь иностранных слов. М., 1988. С. 459.
3. Бороздин П.Ю. Ценные бумаги и фондовый рынок. М., 1994. С. 20.
4. Родионова Л.Н. Системные концепции теории финансового рынка. Уфа, 1996. С. 9.
5. Алехин Б.И. Рынок ценных бумаг: введение в фондовые операции. Самара, 1992. С. 6.
6. Родионова В.М. Финансы. М., 1995.
7. Жуков Е.Ф. Ценные бумаги и фондовые рынки. М., 1995. С. 12.
8. Миркин Я.М. II Деньги и кредит. 1992. № 9-10. С. 46.
9. Биржевая деятельность: Учеб. / Под ред.
A.Г. Грязновой, Р.В. Корнеевой, В.А. Галанова. М., 1995. С. 98.
10. Буренин А.Н. Рынок ценных бумаг и производных финансовых инструментов. М., 1998. С. 11.
11. Рынок ценных бумаг: Учеб. / Под ред.
B.А. Галанова, А.И. Басова. М., 1996. С. 94.
АСТАФЬЕВСКАЯ ПАРАДИГМА СОВРЕМЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ1 Отзыв научного консультанта о докторской диссертации П.А. Гончарова «Творчество В.П. Астафьева в контексте русской прозы второй половины XX века»
(Тамбов, 2004, 27 апреля)
Л.В. Полякова
Polyakova L.V. The Astafyevian paradigm of modern literature. A research supervisor’s review of P.A. Goncharov’s PhD thesis, “V.P. Astafyev’s work in the context of late-20'1’ century Russian prose” (Tambov. 27 April, 2004).
В 2002 году в «Литературной газете» была помещена беседа К. Андреева с современным классиком русской литературы [1]. Это публичное выступление В. Астафьева по своим основным социально-нравственным и духовным параметрам полностью соответствует творческой программе писателя, заявленной в художественных произведениях последних лет и, в первую очередь, в романе «Прокляты и убиты».
В. Астафьев поставил вопрос о роли народа и национальной идеи в созидании жизни нации, говорил о том, что единая национальная идея спасения России во время Ве-
1 Отзыв построен на основе идей проекта «Теоретические аспекты истории новейшей русской литературы». грант Минобразования РФ 2004 года Г02-1.5-4.
ликой Отечественной войны сыграла свою положительную роль. Он провел параллель между духовным состоянием русской нации военного времени и в наши дни и пришел к выводу: нельзя сказать, сегодня «совсем нет народа». «Но нации как таковой, - уточнил писатель, - нации с национальной идеей уже нет. Ее давно уничтожили...».
Вместе с тем, В. Астафьев выделил «ка-кие-то признаки русской нации», весьма существенные черты, позволившие народу сохраниться и выстоять. «Это прежде всего терпеливость, выносливость. Ни один бы народ, - говорит писатель, - не вынес ни советскую власть, ни того, что происходит сейчас. Вымерли бы просто. Этот - еще стоит. Есть еще мужики и бабы, особенно бабы, которые
работают в поте лица, волокут на себе, как воз, жизнь ребятишек, нас волокут». И далее автор интервью резюмировал: «Я вот написал две книги военной прозы. А третью написать не смог. Не потому, что материала мало...».
И действительно, материала в русской жизни периода Великой Отечественной войны для завершения романа «Прокляты и убиты», бесспорно, хватило бы. Причина, кажется, в другом. Автору трудно было привести к единому знаменателю поверхностную логистику, умозаключения в оценке поведения солдата на фронте и справедливое наблюдение: русский человек - «это такая бездна, где столько тьмы и света. Это как в колодце. Вот смотришь в глубокий колодец, на дне отражаются луна или солнце, свет. А окунись -утонешь в этом колодце с головою. Так и в человеке русском...».
Справилось ли талантливое перо В. Астафьева с поставленной авторской задачей: рассказать на страницах обширного повествования о «проклятых» и «убитых»? «Любимые» и «живые» не вместились в заданную нравственно-историческую концепцию. Современный классик, как и должно быть, оказался чувствительным к художественной правде и истине.
Не случайно К. Андреев в беседе с В. Астафьевым посчитал возможным и необходимым спросить интервьюера: «Прочитав вас, кое-кто начинает делить правду войны на правду солдатскую и генеральскую». «Это нам ведомо. Есть хорошая правда, а есть плохая...», - ответил писатель. Видимо, и в самом романе «Прокляты и убиты» правда хорошая и правда плохая вошли в непреодолимое противоречие.
Докторская диссертация П.А. Гончарова обращена к творческой эволюции писателя, начиная с первых его публикаций. Автор пытается оценить мировоззренческие и художественные метаморфозы Астафьева, понять смысл и содержание тех самых авторских противоречий, антиномии «хорошей правды» и «плохой».
Свой отзыв, отзыв не оппонента, а научного консультанта, я бы обозначила так: «Диссертация П.А. Гончарова «Творчество В.П. Астафьева в контексте русской прозы второй половины XX века»: post factum». Для адекватной оценки работы диссертанта,
ее проблематики, направления и даже уровня исследования нужны предварительные решения многих и многих сопутствующих или общетеоретических, общеметодологических вопросов. Прежде всего речь должна идти о единой картине литературного развития.
Современное состояние русской литературы (а оно на этом этапе определяется состоянием прежде всего прозы) разными исследователями и деятелями литературы воспринимается по-разному, однако есть и вполне устойчивые характеристики, и принадлежат они весьма именитым художникам и специалистам.
Трагическую картину состояния современной русской литературы создал А. Солженицын в «Ответном слове на присуждение литературной награды Американского национального клуба искусств» (Нью-Йорк, 13 января 1993 года). А. Солженицын сразу уточнил, что будет говорить о России. «Россия - дотла разорена и отравлена, народ в невиданном моральном унижении и едва не гибнет физически и даже биологически. При таком состоянии народной жизни, внезапном зримом обнажении и изъязвлении накопившихся прежде ран - для литературы естественна пауза, глубокие голоса национальной литературы нуждаются во времени, прежде чем снова зазвучать.
Однако. Нашлись писатели, кто увидел главную ценность открывшейся бесцензурной художественной деятельности, ее теперь никем не ограниченной свободы - в нестесненном «самовыражении» и только: просто выразить свое восприятие окружающего, часто с бесчувственностью к сегодняшним болезням и язвам... И вот сегодня в России снова стало модно высмеивать, свергать и выбрасывать за борт великую русскую литературу, всю настоянную на любви к человеку, на сочувствии к страдающим... Так на разных исторических порогах это опасное антикультурное явление - отброса и презрения ко всей предшествующей традиции... повторяется снова и снова. Тогда это ворвалось к нам под трубами и пестрыми флагами «футуризма», сегодня применяется термин «постмодернизм» [2].
В январе 1994 года «Литературная газета» открыла анкетный опрос среди писателей. Стоял вопрос: «Что вы думаете о нынешней литературной ситуации и о влиянии
литературы на современную жизнь общества?». И последовали ответы. Л. Аннинский: «Влияние минимальное. Ситуация выморочная. Читатель уходит. Я имею в виду читателя серьезной художественной литературы... Литература у нас теряет последние соприкосновения со святостью...» А. Кушнер: «На наших глазах в литературе возник новый идеологический террор. На смену прежнему, в значительной степени официальному, «назначенному и согласованному» литературному процессу пришел другой, лишенный всякой структурности и иерархии ценностей...». Ал. Михайлов: «Нынешняя литературная ситуация представляет собой некое комическое подобие большой политики... В общем, не приведи Господи, чтобы нынешняя «литература» на что-то еще повлияла в этой стране...» [3].
Еще через четыре года, во многом перекликаясь в оценках современного состояния литературы и культуры с А. Солженицыным и одновременно как бы реагируя на его утверждение о необходимости историко-лите-ратурной паузы в периоды «обнажения и изъязвления накопившихся ран» в народной жизни, противопоставляя послереволюционное десятилетие последнему десятилетию XX столетия, свой взгляд сформулирует В. Розов в беседе с В. Кожемяко. «...А сейчас в «новой культуре», - сетует он, - просто глаз по-хорошему не на ком остановить. Посмотрите, ведь уже целая эпоха, больше десяти лет прошло... Но это десятилетие в нашей сфере - в сфере искусства - ничего не дало! Или почти ничего» [4].
Менее чем за полтора года до конца столетия свое отношение к вчерашней и сегодняшней литературе выскажет Ч. Айтматов и «замкнет» великий спор, полемику протяженностью в столетие, о состоянии литературы, о реализме и модернизме, о человеке: «В те такие недавние и такие далекие уже времена литература была рупором идей, минаретом обращения к душам, именно она отражала внутренним заревом слова надежды миллионов людей на перемены, именно там читатель искал и нередко находил ответы на мучившие его вечные вопросы. Эту свою миссию литература утратила... Изощренная изобразительность, даже самая виртуозная, изобразительность ради самой изобразитель-
ности ведет, я думаю, к деградации литературы» [5].
В целом скептически, отличаясь лишь нюансами, оценивается ситуация конца века в русской литературе и зарубежными исследователями. В 1998 году в Брюсселе состоялся симпозиум «Писатель и общество». Дж. Кьеза рассказывает о выступлении Ч. Айтматова (вышеприведенные слова писателя - из этого выступления), которое он начал словами «о глубоком кризисе постперестроечной литературы». «В его речи слышались, - пишет известный итальянский журналист, - нотки ностальгии, переживаемой человеком, все еще считающим русскую литературу XX века мировой ценностью, которая достигла высочайших вершин и в коммунистическую эпоху - до Сталина и после него - чтобы затем «рухнуть, как ни одна другая западная литература». Статья итальянского участника брюссельской встречи называется многозначительно - «Реквием по российской литературе». Сразу вспоминается наделавшая много шуму статья В. Ерофеева «Поминки по советской литературе» (Лит. газета. 1990. 4 июля). Дж. Кьеза ставит риторический вопрос: «Случайно ли уже многие годы мы не видим там (в России. - Л. П.) ни единого произведения о страшной трагедии миллионов людей, о развале советской империи и о проблемах сегодняшней России?... Вот что значит конец эпохи!» [6].
Писатель В. Репин, проживающий в Париже, свое интервью с известным славистом, видным деятелем русской эмиграции Н. Струве так и начал с вопроса: «Преподаванию русской литературы вы посвятили более сорока лет, и это не мешает вам придерживаться мнения, что в России сегодня нет художественной литературы. Мнение не столь единичное, его разделяют многие, но оно все же озадачивает. Откуда такая резкость в оценках?». «Вряд ли можно утверждать, что существует литература перестроечного, переходного времени... Чтобы понять, что есть сейчас, в переходное время, необходимо дать литературе отстояться. Ей необходимо найти совершенно новые, я бы сказал, эстетические категории... Большой литературы нет в настоящее время ни во Франции, ни в других странах, давших мировой литературе многое» [7].
И вот уже в этом году А.Ю. Большакова в одном из последних интервью (День литературы. Март) в связи с серией своих работ «Феноменология литературного письма» говорит о «некоей усталости литературы... при всех ее метаниях от неоклассицизма до постмодернизма».
С другой стороны, сегодня выходят многочисленные монографические работы о современном литературном процессе [8-10 и другие]. В них менее всего критического пафоса и, как правило, из литературного процесса последних лет вычленяется лишь то, что становится предметом исследования авторов монографических работ. Таким образом, каждый исследователь «дудит» в свою проблемную «дуду» и плохо слышит своих оппонентов. Оттого, например, в представлениях Г.Л. Нефагиной Т. Толстая - модернистка, так как она отрицает миф о человеке как творце своего счастья, а по утверждению
О.В. Богдановой эта писательница - постмодернистка, ибо в ее прозе наличествует интертекстуальность и сквозной сюжет замещения игры жизнью.
Современная литературоведческая
мысль приспосабливается к мощному потоку литературы конца XX века и начала XXI и беззастенчиво балансирует на размытых в границах представлениях об эстетике реализма («турбо», «гипер» и так далее), модернизма или постмодернизма, авангарда или андеграунда. В условиях размытости методологических и теоретических границ, в период слома национальной цивилизации, означенного временем ожидания нового и одновременного прощания с прошлыми мифами, когда, говоря словами Гамлета, «время вышло из суставов», когда «жить нельзя еще, здесь ничего не готово для жизни детей», как написал В. Зазубрин в «Щепке», особенно востребованными оказываются такие художники, как В.П. Астафьев, в своем творчестве аккумулирующий и конденсирующий дыхание эпохи, моделирующий и литературную жизнь, и современного человека. Диссертационная работа П.А. Гончарова, обращенная к творчеству этого писателя, отмечена прежде всего своей своевременностью, обусловленной, конечно же, не только юбилейным годом писателя.
В общей чрезвычайно сложной и противоречивой картине литературной жизни вто-
рой половины XX столетия яркая личность В.П. Астафьева, художника, отразившего, кажется, все перипетии национальной жизни и наиболее характерные поиски искусства не только на отрезке своего творческого пути, но и в перспективе, особенно выделяется.
В. Астафьев для искусства второй половины XX века - фигура художника во многом знаковая, объединяющая, концентрирующая. Его личность, творческое поведение, особенности прозы настолько уникальны и вместе с тем столь характерны для русской литературы не только второй половины, но и всего столетия, что обращение к наследию и творческой биографии этого писателя оставляет возможность скорректированного взгляда на весь литературный процесс столетия.
П.А. Гончаров предпринимает попытку периодизации творчества В. Астафьева, художника, который для решения проблемы периодизации является автором совершенно не поддающимся: основные характерные
свои произведения он писал на протяжении десятилетий («Последний поклон», 1960-1992; «Пастух и пастушка», 1971-1990; «Прокляты и убиты», начал еще в 1960-е и не завершил к 2001 году и тому подобное). И, тем не менее, диссертант выстраивает, на мой взгляд, достаточно интересную хронологическую классификацию творческой эволюции писателя, из которой следует вывести общую генерирующую литературный процесс идею.
Сегодня на страницах литературоведческих изданий можно прочитать о разных критериях периодизации истории литературы или литературного процесса - о типах историзма, о критерии художественного времени, о литературной функции слова и так далее. По аналогии с периодизацией истории русской литературы XIX века Белинским в основе с феноменом творческой индивидуальности (пушкинский, гоголевский, послегоголевский периоды) вторую половину литературного развития XX столетия, полагаю, можно определить как астафьевский период, при этом нисколько не умаляя роли Солженицына, Шукшина, Абрамова, Распутина или В. Максимова. Астафьев действительно фигура не только знаковая, но и объединяющая, синтезирующая, генерирующая в большей степени, чем другие писатели.
Есть художники, по типу своих творческих личностей и творческих открытий раз-
вивающиеся как бы внутри своей индивидуальности, когда ярусы культурного, эстетического развития находятся в имманентной художественной сфере. В. Набоков, например, не случайно сам последовательно стремился предотвратить всяческие попытки классификации его творчества, расположения его в ряду той или иной традиции, того или иного литературного ряда и утверждал: Кафку не читал, у Джойса ничему не научился, Достоевский не имел значения, и тем самым автор «Лолиты» как бы призывал рассматривать его творчество изнутри, а не из историко-литературного пространства. Творческая индивидуальность В.П. Астафьева -как раз резко противоположного характера. Она распахнута в историю, и сама свободно вдыхает озон мировых открытий. Потому предметом исследования закономерно становится не только само творчество писателя, но
и, как это естественно получилось в диссертации П.А. Гончарова, не в меньшей степени литературный контекст. Причем контекст этот широко раздвинут не только в творчество современников и вообще в национальную русскую литературу, но и рефлексирует творческие открытия наиболее близких по творческим задачам зарубежных писателей. Исследователей давно ждет, например, сопоставление прозы Астафьева не только, скажем, с Хемингуэем, о чем написано уже немало, но и Фолкнером. Потому применительно к астафьевскому творчеству логично говорить не о контексте, а о контекстах. В диссертации Гончарова именно о контекстах и идет речь, хотя в название работы включен один общий контекст русской прозы второй половины XX века. Астафьевская парадигма, астафьевская составляющая современной литературы вычленяет многие аспекты проблемы историко-литературного взаимодействия и дает основу для развития теории литературно-художественного контекста.
Синтезирующая роль Виктора Астафьева в русской литературе второй половины XX
века просматривается и на уровне жанроло-гии. Практически трудно назвать жанр или жанровую модификацию, охарактеризовать параметры прозаического континуума за последние полстолетия в русской литературе, которые так или иначе, в большей или меньшей степени, но все же по-астафьевски ярко не были бы заявлены или творчески воплощены в прозе автора «Веселого солдата». Богатейшая романная типология, буколическая идиллия (чрезвычайно интересная перекличка «Пастуха и пастушки» с «Последней пасторалью» А. Адамовича), реквиемные, апокалиптические, лирические, монументальные, романтические, комические и философско-иронические, психолого-детективные, очерково-физиологические, анекдотические и мистериальные жанрообразующие, жанроформирующие интонации - все придает прозе В. Астафьева генологическую выразительность и жизнестойкость в стремительно меняющемся литературном процессе периода смены не только эпох, но столетий и тысячелетий.
Диссертация П.А. Гончарова, включенный в нее литературно-художественный и аналитический материал, содержит огромный потенциал для созидания современной литературоведческой ветви русской филологии.
1. Лит. газета. 2002. № 35. 28 авг. - 3 сент.
2. Новый мир. 1993. № 4. С. 4-6.
3. Лит. газета. 1994. 26 янв., 26 апр.
4. Сов. Россия. 1998. 20 авг.
5. Лит. газета. 1998. 8 июля.
6. Лит. газета. 1998. 16 дек.
7. Лит. газета. 1998. 28 окт.
8. Нефагина Г.Л. Русская проза второй половины 80-х - начала 90-х годов XX века. Мн.,
1998.
9. Богданова О.В. Современный литературный процесс. СПб., 2001.
10. Скаковская Л.Н. Фольклорная парадигма в русской прозе последней трети XX века. Тверь, 2004.
