CC BY
26
2009.03.006. КРАУС Ш. РОССИЯ И РУССКИЕ ВО ФРАНЦУЗСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XIX В. (1812-1917): ОТ ОБРАЗА ДРУГОГО К ВООБРАЖАЕМОЙ ВСЕЛЕННОЙ.
CRAUB CH. La Russie et les Russes dans la fiction française du XIX siècle (1812-1917): D'une image de l'autre à un univers imaginaire. -Amsterdam; N.Y.: Rodopi, 2007. - 446 p.
Шарлотта Краус, проф. университета им. Иоганна Гутенберга (Майнц, Германия), утверждает, что образ России в современной французской литературе основан на определенном количестве стереотипов, сложившихся с 1917 г. Их актуализация обусловлена отсутствием новых идей о России послеперестроечной поры. Во Франции господство советских стереотипов особенно показательно: эта страна не имеет с Россией общих границ, мало контактировала с ней в царское время, гораздо больше - в советский период. В то же время некоторые важные аспекты представлений о России обусловлены моментами близости исторического развития обеих стран в XIX в. Франко-русские связи существовали уже в Средние века в форме общения между правителями Киева и Франции, но монгольское завоевание прервало их практически до первого визита Петра I в Париж в 1717 г. и установления дипломатических отношений в 1721. Во второй половине XVIII столетия связи активизировались, но только в XIX в. французское общество стало по-настоящему общаться с русскими, и в нем возник стойкий интерес к России.
В 1812-1855 гг. мир русской жизни и образы русских входят в коллективное воображение французов. Ш. Краус, прежде чем определить специфику этих образов, уточняет значение терминов «стереотип» и миф», отмечая сходство и двусмысленность того и другого. И миф, и стереотип являются экстралитературными феноменами, но литература представляет собой плодоносное поле для их анализа. Все «русские» ситуации и персонажи, представленные во французских сочинениях указанного периода, не являются индивидуальными, они типичны. Совокупность типов (стереотипов) и образует миф о России. Дистанция между реальностью и воображаемым осознана, отвечает самой функции литературного мифа и стереотипа: «...мифы не являются правдивыми или ложными, они эффективны», - цитирует Ш. Краус слова бельгийского исследова-
теля К. Абастадо1. Миф - широко распространенный культурный феномен, все значительные исторические персонажи мифологизированы; литература фиксирует, распространяет сложившиеся мифы, и она способствует также появлению новых.
Таким образом, процесс мифологизации и стереотипизации любой чужой реальности (как и своей собственной) естествен и неизбежен. В отношении к изображению России этот процесс усилен экзотизмом страны в глазах французов, ее удаленностью: писатель уверен, что читатели не отправятся в далекую страну, чтобы проверить степень достоверности прочитанного. Стереотипность способствует экономии художественных средств, поэтому русская тематика особенно распространена в популярной литературе: «...примерно с 1850 г. "русский" персонаж создается без усилий, поскольку коллективное воображение располагает всеми необходимыми для этого характеристиками» (с. 28).
Сегодня нет необходимости доказывать, сколь огромную роль играла во Франции XIX в. популярная литература. Она отвечала ожиданиям общества, приобщившегося к чтению. Распространение грамотности, увеличение тиражей печатных изданий, улучшение системы распространения книг и журналов, открытие многочисленных народных театров привело к изменению концепции литературного творчества и новому пониманию роли писателя. В 1839 г. Ш. Сент-Бёв сетовал на то, что «промышленность проникает в мечту» (с. 31). Отныне романисты и драматурги делятся на «плохих» и «хороших», критики стараются осудить авторов романов-фельетонов и мелодрам, но успех таких сочинений постоянно растет.
Среди первых произведений русской тематики, созданных в XIX в., Ш. Краус называет стихотворную трагедию Жака Ансело «Ольга, или Московская сирота» (1828). Местный колорит в ней условен, хотя автор путешествовал по России и выпустил в 1826 г. путевые заметки. «Дикость» экзотической страны вызывала иногда комический, а не трагический эффект. При этом, хотя изображается XVI в., образ царицы Елены, вдовы царя Василия, скроен по меркам Екатерины II. Как и Петр Великий, Екатерина Великая (эти
1 Abastado C. Mythes et rituels de l'écriture. - Bruxelles, 1979. - P. 20.
эпитеты по отношению к русским правителям популярны во французской литературе) часто являлась персонажем произведений. Оба фигурируют в двух пьесах Э. Скриба - «Северная звезда» (комическая опера, 1854) и «Царица» (драма, 1855). Исторические факты подчинены в них стремлению автора создать персонажей, которые были бы правдоподобны, т.е. отвечали бы стереотипным представлениям зрителей.
Особое место занимали произведения, в которых прямо или косвенно была отражена война Наполеона с Россией. Тяжелые, ранящие воспоминания о поражении стимулировали желание французов понять мир русского общества, обрисовать «типичного русского» или «русскую» («Арманс» Стендаля, 1827; «Московская сирота, или Молодая учительница» Катрин Вуале, 1841; «Француз в Сибири» Ш. Лафона и Н. Парфэ, 1843). В этом осмыслении определенную роль сыграла идущая от Ш. Монтескье теория климата, воздействующего на национальный характер, но важное значение имеют и все более распространявшиеся книги о путешествиях в Россию. Иногда сочинение на русскую тему описывало события, происходившие частично во Франции (это избавляло от необходимости воссоздавать местный колорит), а частично - в некоем условном русском городе.
Видное место во французской литературе занимают образы двух городов - Москвы и Петербурга, т. е. старой и новой столицы империи. В романе И. Оже «Авдотья» (1846) мало точных и конкретных деталей в пейзажах Москвы и Петербурга, хотя автор долго жил в России. В описании Москвы он упоминает позолоченные купола Кремля и «Басманию», где обитала аристократия, сравнивая это место с Сен-Жерменским предместьем Парижа. В Петербурге он называет несколько топонимов - Фонтанка, Аничков мост, но не описывает их.
Для французских писателей наиболее колоритным районом России являлась Сибирь. При этом они, подобно А. Дюма («Учитель фехтования», 1840), плохо различали Урал и Прибайкалье, Восточную и Западную Сибирь; они рисовали обширный край, погруженный в снега, полный опасности, диких зверей и т.п. Кроме того, Сибирь - край ссыльных и каторжников («Осужденные» Э. Сувестра, 1852). Кавказ первоначально привлек одного автора -Ксавье де Местра («Кавказские пленники», 1825), но в общем-то
этот край так и не вошел в созданный французами в XIX в. воображаемый русский мир. Изображая Кавказ, писатели, сосредотачивались на описании коренного населения, борющегося с русской армией, а не на образах русских («Шамаханская танцовщица» Ж.А. де Гобино, 1876).
Занимая географически промежуточное положение между Европой и Азией, Россия долго была «ни достаточно экзотичной, ни достаточно знакомой, чтобы привлекать внимание французов» (с. 97). Это было последнее христианское государство на востоке Европы, но его христианство отличалось от католицизма. Жозеф де Местр пренебрежительно отнесся к русскому православию, рассматривая его не как религию, а как разновидность языческого культа. С религиозными аспектами было связано и отношение французов к роли России в принудительных «разделах Польши». Однако исчезновение Польши с карты Европы неуклонно снижало интерес к этой стране и сливало воедино польские и русские мотивы и темы в художественных произведениях. Это было запечатлено в восприятии образа Мазепы - фаворита польского короля Яна Казимира, попавшего в немилость и ставшего на какое-то время союзником Петра I, а затем - Карла XII. С исторической точки зрения это был изворотливый военачальник, который под предлогом борьбы за независимость Украины заключал рискованные и сомнительные союзы. Но литераторов привлек мифологический эпизод любовного приключения Мазепы при польском дворе, когда муж его любовницы выпорол Мазепу, а затем, привязав голым к лошади, пустил вскачь.
В 1731 г. Вольтер в «Истории Карла XII» характеризовал Мазепу как героя, чье любовное приключение не дискредитировало, а прославило его. Вслед за этим Байрон («Мазепа», 1819), Л. Булан-же (картина «Наказание Мазепы», 1827) и В. Гюго («Мазепа», 1828) стали описывать эпизод наказания персонажа в романтических красках, не уточняя его причины. При этом в стихотворении В. Гюго ощутим симбиоз «польского» и «русского»: конь несет Мазепу по огромной просторной степи, больше напоминающей русские пейзажи, чем польские. В пьесе «Мазепа, или Бунтовщики Украины» П.-С. Арно (1857) сюжет адаптирован под массовый вкус; все заканчивается счастливо - Мазепа соединяется со своей возлюбленной и увозит ее на Украину.
Французские путешественники, приезжая в Россию, отмечали своеобразие не только русских пейзажей, но и характера. В эпоху Средневековья русские отождествлялись с татарами, в образах которых подчеркивались дикость и брутальность. В XVIII в. положение изменилось, но изображение русского как дикаря и варвара встречалось на протяжении всего XIX столетия. Центральный персонаж одного из эпизодов романа маркиза де Сада «История Жюльетты, или Преуспеяние порока» (1796) Минский представлен как чудовище по своим физическим и этическим параметрам. Другой вариант русского персонажа в литературе XIX в. - подражатель, желающий адаптироваться к западной культуре. В «Красном и черном» (1830) Стендаля князь Коразов говорит о стремлении русских копировать французские нравы и сам является подобной копией. Однако копии могут быть и плохими, и удачными. Так, в водевиле «Русская свадьба» (1840) А. Дерозье речь идет о женитьбе князя на простой сироте Эмме. После свадьбы, стесняясь неотесанности невесты, муж отсылает ее из Петербурга в деревню, а сам через некоторое время увлекается графиней Дебинской, оказавшейся на самом деле вернувшейся в свет Эммой; в одиночестве она успешно приобщилась к европейскому этикету. Столкновение дикости и культуры внутри российского общества воссоздано в водевиле братьев Коньяр «Мужик Иван» (1844), в романе П. де Жюльвекура «Анастасия, или Московское Сен-Жерменское предместье» (1842) и др. Разнообразие русских характеров представлено в книге А. де Кюстина «Россия в 1839 году»; к тому же автор книги стоит у истоков размышлений о «русской душе» как носителе особого типа чувствительности.
Преувеличения в изображении русских характеров французскими литераторами касаются и отрицательных, и положительных качеств; «русские» в их книгах склонны к преувеличениям и крайним проявлениям эмоций.
Сюжетами произведений о России в XIX в. служили не только исторические события, но и некоторые факты повседневной жизни. Одним из первых таких фактов, вошедших во французскую литературу, была история Прасковьи Лупаловой, пришедшей пешком из Западной Сибири в Петербург в феврале 1801 г., чтобы просить помилования для свого сосланного отца (роман мадам Коттен «Елизавета, или Сибирские изгнанники», 1806; мелодрама Пиксе-
рекура «Дочь изгнанника», 1818). История знаменитой преступницы Вареньки фигурирует у А. Дюма в его «Знаменитых преступлениях» (1839-1840). Восстание декабристов, их казнь и ссылка предоставили богатый сюжетный материал для французских писателей: «Арманс» Стендаля, «Учитель фехтования» А. Дюма и его книга путешествий «В России. От Парижа до Астрахани».
В 1855-1880 гг. Россия уже не казалась французам неизвестной страной. Однако при большом разнообразии историй, стилей и жанров, посредством которых представлена русская тематика, в литературе существовал ограниченный и устойчивый круг персонажей: русский князь или «боярин», царь, казак, «мужик», женщина-жертва и женщина-соблазнительница. Каждый персонаж обладал постоянным набором нравственно-психологических черт, при этом все характеры были построены на крайностях. Ш. Краус анализирует варианты образов князей в произведениях А. Дюма, П.А. Понсон дю Терайля, Т. Делора, П. Мериме, царских особ - у К. Каррагеля, Ж. Адени, Ж. Верна, мужиков - у Г. Ферри, Л. Юара, Эркман-Шатриана, А. Дюма-сына, а также варианты женских образов - у Луве де Кувре, А. Дюма, Ж. Верна, А. Гревиля, Вилье де Лиль-Адана. По мнению исследовательницы, «хотя русский мир, присутствующий в коллективном воображаемом французов, отличался от действительного мира, реальность сохраняла определенное воздействие на художественное сознание» (с. 169).
Новый период репрезентации России и русских во французской литературе начался в 1880-е годы, когда происходил процесс сближения истории и политики двух стран, когда окрепли художественные связи, распространился миф о «славянской душе». Но одновременно этот миф и разрушался посредством образов нигилистов, ставивших под вопрос монархический порядок в России, а тем самым и господствующие в литературе «русские» типы, рожденные этим порядком. Однако старые мифы не разрушились полностью, а продолжали жизнь - преимущественно в поэзии рубежа XIX-XX вв.
Н.Т. Пахсарьян
