CC BY
57
2008.03.034-035. РОССИЙСКИЕ УТОПИИ НАЧАЛА И КОНЦА ХХ в. (Сводный реферат).
2008.03.034. ЕГОРОВ Б.Ф. ОТ СИМВОЛИСТОВ ДО МАРКСИСТОВ (НАЧАЛО ХХ В.) // Егоров Б.Ф. Российские утопии: Историч. путеводитель - СПб.: Искусство-СПБ, 2007. - С. 297-376.
2008.03.035. КОВТУН Н.В. ДЕКОНСТРУКЦИЯ И РЕКОНСТРУКЦИЯ УТОПИИ В ЛИТЕРАТУРЕ КОНЦА ХХ СТОЛЕТИЯ // Литературные направления и течения в русской литературе ХХ в.: Сб. ст. - СПб.: Филол. фак-т СПбГУ, 2006. - Вып. 3. - С. 11-21.
Рассматривая российскую социальную утопию в историческом аспекте, Б.Ф. Егоров (034) отмечает переход многих тем и разработок из предшествующих столетий в ХХ в.1 В утопическом творчестве символистов, самой значительной группы в русской литературе начала ХХ в., прослеживается развитие мистических тем, воздействие учения Н.Ф. Федорова, бурное вторжение новейших достижений науки и техники. Особенно выделилась в начале столетия тема огня. Грандиозный «огненный фон» для художественных описаний создали войны и революции.
У одного из ранних символистов К. Бальмонта (1867-1942) образ огня и пожара имел «положительное» значение. Его сборник «Горящие здания» (1900) открывается циклом «Отсветы зарева», где в стихотворении «Кинжальные слова» звучат такие строки сильного эмоционального накала: «Я хочу горящих зданий, / Я хочу кричащих бурь!.. / Я хочу кинжальных слов...» Другой сборник - «Будем как солнце» (1903) - поэт насытил многими «огненными» стихотворениями, озаглавив один из циклов «Гимн Огню». «И даже морской прибой воспринимается Бальмонтом с отсылкой к образу, заданному Ницше, как пожар (стихотворение “Белый пожар”)» (034, с. 299).
В поэме «Фаэтон» (1906) Эллис (Л.Л. Кобылинский, 18791947) не случайно оснастил известный древнегреческий миф подробностями сгорания Фаэтона от палящих лучей Солнца: «Весь
1 Реферат входящих в книгу Б.Ф. Егорова разделов - «Народные легенды и попытки реализации утопий», «Утопии ХУШ в.», «Утопии первой половины Х1Х в.», «От Добролюбова до Вл. Соловьева» - см. в предыдущем номере: Литературоведение: РЖ / РАН. ИНИОН. - М., 2008. - № 2. - 2008.02.004.
мир огнем лучей сжигая, / Он сам горит. Его глава, / Огнями красными пылая, / Разметана, как грива льва»1. В стихотворении «Золотой Город» тема сгорающего Фаэтона расширена до «всезем-ных масштабов» (034, с. 300). Б.Ф. Егоров подчеркивает, что в отличие от «благостных утопий» Х1Х в. (например, у князя В.Ф. Одоевского) о светящемся, но не сгорающем Солнце, во время революционных бурь оно сопутствует пожарам и крови. «Кровавый закат» Солнца имеет апокалипсический смысл. Эллис «намекает на конец света, на второе пришествие Христа, которое мыслится на фоне всеобщего очистительного пожара» (034, с. 301).
Вяч. Иванов (1866-1949) не только создавал утопии, но и стремился к их реализации. Поэт, вознесенный над бытом, не способный «не только яйцо сварить, но даже просто вскипятить воды для чая»2, мечтал о воплощении своих утопий - «от поисков идеала женщины, носительницы античного дионисийства, до включения древнегреческих хоров (“орхестров”) в современную театральную постановку и даже до надежды на объединение всех славянских народов» (034, с. 303). Культ «соборности», по мнению автора исследования, был обусловлен изучением античности (хора -орхестры), он вытекал «из представления о крестьянской общине, из славянофильского учения о народе и церкви» (034, с. 305). Вяч. Иванов пытался реализовать не только собственные проекты, но и утопические идеи «шестидесятников» (идущие от Чернышевского) о семьях «втроем». Стремясь к расширению обычной семьи «на двоих» к тройственному союзу, он вводил в свою семью то юного поэта С.М. Городецкого, много сил посвятив его культурному воспитанию, то М.В. Волошину (сестру мецената-издателя М.В. Сабашникова, ставшую женой Максимилиана Волошина) (034, с. 307). Обе попытки оказались неудачными. Остались нереализованными и «соборные» мечты Иванова о введении в современную драматургию античных хоров-орхестров. В статьях «Польский мессионизм как живая сила» (1916), «Славянская Мировщина» (1914), «Лик и личины России: К исследованию идеологии Досто-
1 Свободная совесть: Лит.-филос. сборник. - М., 1906. - Кн. 2. - С. 71.
2 Иванова Л.В. Воспоминания: Книга об отце / Подгот. текста и коммент. Мальмстада Дж. - М.: Культура, 1992. - С. 132.
евского» Вяч. Иванов проводил идею объединения славянских народов.
Идеи соборности и экуменизма Иванов стремился воплотить в сказке «Повесть о Светомире Царевиче. Сказание старца-инока»; над этим произведением он работал потом всю оставшуюся жизнь. Самой интересной в утопическом плане стала пятая книга задуманной повести - «Послания Иоанна Пресвитера Владарю царю тайное» (1928). В ней воссоздаются разные нравы и обычаи Белой Индии, где царства по-разному «управляются», но «в единении соборнем и строе согласнем волею пребывают», где живут «Саки-муния и Конфуция последователи, и Корана начетчики, и манданы, и манихеи, и гностики, и офиты, и еретики, и иные духовными омраченные бельмами»1.
Если Вяч. Иванов закончил свой творческий путь созданием утопической сказки с использованием народных легенд, то Ф. Сологуб (Ф.К. Тетерников, 1863-1927) начал литературную деятельность со сказочных стихотворений цикла «Звезда Маир» (1898-1901), в котором явно прослеживается влияние В. Соловьева. В свою очередь Ф. Сологуб создает сказочную райскую страну, куда души землян переселятся после смерти. Заглавие самого крупного утопического произведения Ф. Сологуба многотомного романа «Творимая легенда» (1913-1914) является «своеобразным продолжением метода стихотворных сказок: воплощение созданной в воображении легенды» (034, с. 320). В романе писатель впервые в своем творчестве развивает мысль не о звезде Маир, а о земном рае. Главный герой «Творимой легенды» Триродов, мечтая о гармоничной жизни, надеется лишь на самых близких людей. В создании утопического рая он отдаляется от мира: строит загородный замок, ограждая его высоким забором; однако «конфликтная и грязная русская действительность вторгается в закрытую жизнь усадьбы» (034, с. 323). У героя появляется мысль о переселении: он строит громадный шар, включающий в себя и замок, и оранжереи, и сад; этот шар поднимается в воздух и летит на Средиземное море. Таким образом, в утопических мечтах Ф. Сологуба «переплетаются мистика и научно-технический фон» (034, с. 324).
1 Иванов В.И. Собр. соч. - Брюссель, 1979. - Т. 1. - С. 357, 361.
Подобные методы, но с иными пропорциями и акцентами можно увидеть и в творчестве В.Я. Брюсова (1873-1924), отмечает Б.Ф. Егоров. В гимназические годы Брюсов написал фантастический роман «На Венеру» (1887); позднее, увлекшись приключенческим жанром, он создал утопию (антиутопию) «Гора звезды» (1895-1899), в которой широко развернул тему катастрофичности мира. Эта тема прослеживается и в его поэтическом творчестве, например, в стихотворении «В дни запустений» (1899), в поэме «Замкнутые» (1901). Вторжение в жизнь современного города библейского всадника-смерти из Апокалипсиса описано в небольшой поэме «Конь блед» (1904). В том же году была создана утопическая драма «Земля», в которой поэт вновь обращается к теме старения Земли и гибели человечества. К 1908 г. исследователи относят набросок «Восстание машин», в котором люди гибнут от электрических импульсов взбунтовавшихся машин. Свидетельством того, что мысль о задавленности человечества машинизацией и электрификацией постоянно занимала В. Брюсова, является набросок «Мятеж машин» (1915).
Однако с наступлением реальных катастрофических взрывов, в годы революции и Гражданской войны, писатель «не усилил апокалипсические мотивы, а принципиально оттолкнулся от них» (034, с. 331). В стихотворении «Товарищам интеллигентам (Инвектива)» он полупрезрительно говорил об уходящих пристрастиях читающей публики к фантастике и утопизму, прославляя созидательный труд. В последний год своей жизни В. Брюсов начал писать утопическую драму «Мир семи поколений», вновь обратившись к теме «Люди на комете», занимавшей его в начале творческого пути, когда было написано стихотворение «С кометы» (1895). В набросках к драме отразилась «одна из главных радикальных идей революционных лет: ради счастья человечества собственная гибель законна и подлежит восхвалению» (034, с. 336). В течение своей творческой жизни В. Брюсов создал около трех десятков художественных произведений на космические темы.
Интерес к физике и технике, связанный с необычайно бурным развитием этих наук и их практических применений в конце
Х1Х - начале ХХ в., можно отметить и в творчестве А.И. Куприна (1870-1938). Однако в противовес «декадентским» катастрофам, пожарам и апокалипсису Куприн «даже в кровавые дни первой
русской революции достаточно благостно мечтает о гармоничном светлом будущем» (034, с. 339). В рассказах «Тост», «Королевский парк. Фантазия» события развиваются после ХХУ1 в. - «ликвидированы войны и конфликты, Земля превратилась в цветущий сад и насыщена машинами, облегчающими труд» (034, с. 341).
Среди утопистов начала ХХ в. выступили не только известные писатели и общественно-политические деятели, но и видные ученые, «казалось бы не должные в силу трезвого ума фантазировать» (034, с. 354). Создатель инженерной теории космических полетов К.Э. Циолковский (в 1903 г. появился его труд «Исследование мировых пространств реактивными приборами») был полон грандиозных утопических идей. С молодых лет и до самой кончины он создавал концепции развития человечества. Одно из главных утопических представлений мыслителя - убеждение в «прямой пропорциональной зависимости разностороннего усовершенствования человечества от количественного увеличения людской массы» (034, с. 356). Наиболее детально евгенические принципы Циолковского сформулированы в его сочинениях «Горе и Гений» (1916), «Идеальный строй жизни» (1917, с позднейшими исправлениями), «Будущее Земли и человечества» (1928). Ученый представлял будущую жизнь в духе Фурье и Чернышевского: люди живут общинно в больших зданиях, всеобщим честным голосованием избирают самых достойных управителей. Циолковский мало интересовался национальными и религиозными особенностями людей, важнее для него были общечеловеческие свойства. Он призывал к всемирной унификации культуры. В статье «Общий алфавит и язык» (1915) он предлагал взять за основу всемирного языка английский или французский, а в статье «Общечеловеческие меры» (1920) пытался выработать всемирную систему физических мер. Идеал Циолковского - космополитическое единство людей.
Б.Ф. Егоров подчеркивает уникальность Циолковского среди утопистов по крупномасштабности построений и твердой вере в полную ликвидацию всего негативного в жизни: «. ведь даже Маркс, как бы ни мечтал о счастливом будущем человечества, упоминал о трагедии неразделенной любви, и даже Ленин, оспаривая наивную веру Плеханова во всеобщее равенство, оговаривался, что сохранится психологическое неравенство людей. Циолковский же свято верил в бестрагедийность будущего» (034, с. 362).
Между революциями 1905 и 1917 гг. были сформированы политические партии, представители которых занимались перспективами развития России, воплощая партийные идеалы в художественной форме. А.А. Богданов (Малиновский, 1873-1928) - марксист, приверженец учения эмпириомонизма, опубликовал два утопических романа: «Красная звезда» (1908) и «Инженер Мэнни» (1913). Красная звезда - это Марс, на котором создано коммунистическое общество, с воплощением его основного принципа - «от каждого по способностям, каждому по потребностям». На Марсе отсутствуют деньги; учет и статистика, однако, идеальные. Автор -сторонник полигамии, многобрачия и мужчин, и женщин (в советское время этот раздел изымался из романа); дети живут в пансионах и воспитываются обществом. «Вообще же на Марсе господствует культ коллектива и отрицается культ личности (по формуле: “человек - личность, но дело его безлично”)» (034, с. 364). Как врач по профессии, А. Богданов «перенес свои мечты об омоложении человечества на марсианскую почву: с помощью переливания молодой крови старикам последние омолаживаются, а молодые тела активно перерабатывают старческую кровь» (034, с. 365)1.
Различные жанры и мотивы утопий начала ХХ в. (мистика, техника, научная фантастика, социально-политическое устройство, проблемы пола и любви) синтезированы в творчестве В.И. Крыжановской (1857-1924). Астрономические открытия, публикации научного и фантастического характера о полетах на Луну и на Марс вдохновили писательницу на создание «космических» романов «На соседней планете» (1903), «В ином мире» (1910), «Рай без Адама» (1917) и пенталогии - «Жизненный эликсир» (1901), «Маги» (1902), «Гнев Божий» (1910), «Смерть планеты» (1911), «Законодатели» (1916). Произведения писательницы насыщены мистикой, «густо замешаны на спиритизме» (034, с. 370). После Октябрьской революции В.И. Крыжановская эмигрировала в Эстонию.
* * *
1 В советское время А. А. Богданов создал Институт переливания крови, проводил опыты и на себе лично; последний опыт закончился смертельным исходом.
Н. В Ковтун в статье «Деконструкции и реконструкции утопии в литературе конца ХХ столетия» (035) отмечает, что в культуре начала ХХ в. между различными вариантами утопий шел напряженный обмен идеями, образами, символикой. Однако к концу 30-х годов единственной реальностью была провозглашена Утопия власти1. Все формы утопизма, включая художественную, либо обслуживали утопическую реальность, либо противостояли ей. Дискредитация тоталитарной Утопии и комплиментарной по отношению к ней литературы началась с постепенного «размыкания» соцреалистического канона2. В 60-70-х годах Утопия «соскальзывает» в антиутопию. Канонические романы этого времени (В. Кочетова, В. Кожевникова, Г. Николаевой) заключают в себе элементы самопародии. Автор статьи полагает, что «для осознания судьбы русской культуры, литературы ХХ в., возможно, и нет более емкого понятия, чем утопия. Минувшее столетие в каком-то смысле представляло собой постоянный поиск единой Утопии, способной выстоять в испытаниях реальной историей, и потому хроника ушедшего века содержит так много обманчивых истин, подлинных разочарований, заблуждений и катастроф» (035, с. 12).
На рубеже ХХ-ХХ1 вв. центральным образом картины мира становится человек множества, представитель культурной периферии. Постмодернистская проза «редуцировала» личность, превратив индивидуальную судьбу в набор разрозненных ассоциаций. Чувство иллюзорности сущего породило стремление к былой гармонии: «Мир предстоит собрать из тех самых руин, отбросов, которые остались в наследство от прежних культурноисторических эпох. Этот эклектичный, пестрый, принципиально незавершенных образ никак не ассоциируется с оптимизмом и счастьем. Тем не менее его осмысление возможно лишь в том же
1 Руководствуясь правилом, выдвинутым Мортоном, Н.В. Ковтун говоря о воображаемой стране, пишет слово «Утопия» с прописной буквы, но если речь идет о сочинении, написанном об определенной стране, «утопия» пишется со строчной буквы. - Прим. реф.
2 См.: Ковтун Н. В. Утопия соцреализма и гностицизм: К постновке проблемы // Евразийские исследования в Сибири: Материалы всерос. науч. конф. «Мир и общество в ситуации фронтира: Проблема идентичности». - Томск, 2004. -Вып. 4. - С. 247-265.
мифологическом контексте. Апелляция к мифу следует из логической непостижимости самой художественной задачи постмодернизма - найти смысл в хаосе, красоту в безобразии, закон в абсурде. И только миф может ее решить в силу своей внеказуальной природы: не может, не должно быть, но существует и точка» (035, с. 13). Мифы многократно обыгрываются, модернизируются на страницах постмодернистской прозы. Происходит своеобразное перевоплощение мифа в антимиф.
Не так много нового вносит в утопический дискурс и литература начиная с 80-х годов, маркированная антиутопическими интенциями («Кролики и удавы» Ф. Искандера, 1982; «Покушение на миражи» В. Тендрякова, 1982; «Невозвращенец» А. Кабакова,
1989; «Лаз» В. Маканина, 1991; «Новые Робинзоны. Хроника конца
ХХ в.» Л. Петрушевской, 1991; «День бульдозера» В. Пелевина, 1993). При этом повествования-катастрофы, построенные на пародировании известных утопических моделей, демонстрируют зависимость от прежних проектов переустройства мира. В них отсутствуют четкие представления об идеологическом противнике, вера в идеал и желание его отстаивать. Все это придает текстам эклектичный, игровой характер, плохо соотносящийся с метажанровыми критериями утопии, представленными в сочинениях классиков. Наиболее характерным примером происшедших изменений исследователь считает рассказ Л. Петрушевской «Новые Робинзоны».
В сюжете «робинзонады» сочетается несколько Утопий: от построений Руссо с его призывом «назад в леса!» до проектов «деревенщиков». Характерный для метажанра утопии мотив путешествия к избранной земле связывается с переселением городского семейства в деревню. Л. Петрушевская воспроизводит типичную схему утопического пространства: удаленная «далеко от мира» деревня, «крестьянский рай», описанный с точки зрения героя-наблюдателя. Топонимика избранного места указывает на родоначальника жанра утопии - Т. Мора: «Мои папа и мама решили быть самыми хитрыми, и в начале всех дел удалились со мной и грузом набранных продуктов в деревню, глухую и заброшенную, куда-то
за речку Мору»1. Деревенька на речке с таким названием (от русского корня «мор» - смерть) ассоциируется и с мифологическим образом страны мертвых, ограниченной водами Стикса. Внутренний мистический план текста связывается с традиционным в отечественном утопизме ощущением надвигающейся катастрофы.
Н.В. Ковтун отмечает, что в отличие от творчества традиционалистов, в котором деревенский дом - это космос, последнее пристанище праведников, - в литературе «постутопистов» данный образ соотносится с карточным домиком, временным убежищем: «Из символа духовного объединения дом превращается в “последний угол”, нишу, где пытаются укрыться от опасностей “внешней” жизни, но только попадают в иные конфликтные ситуации. Дом-деревня не становится для “Робинзонов” родным пространством; одни герои готовы вытеснять других - кто, по мнению каждого, персонализирует угрозу выживанию. “Внешнее” пространство цивилизации, ассоциируемое в рассказе с гибелью, утрачивает принципиальное отличие от “внутреннего” (дома-души); граница между ними утрачивается» (035, с. 15-16).
В рассказе Л. Петрушевской не только утопическое пространство, но и время подвергается профанации: «Все события в рассказе происходят под знаком “конца”, “последних времен”. Лихорадочный ритм повествования, отсутствие логической связи между явлениями передают ощущение общей сумятицы, постоянной спешки, “судорог” хронотопа. Сбор урожая - сакральное событие (В. Распутин, В. Белов описывают его как мистерию, открывающую путь назад, в прежнюю, утопически прекрасную Русь) - у Петрушевской обретает черты Апокалипсиса» (035, с. 16).
Образ дома-ковчега, завершающий рассказ, предельно снижен, ироничен: уцелели только «мальчик и девочка для продолжения человеческого рода», «кошка, носившая нам шальных лесных мышей», «собака Красивая, которая не желала этих мышей жрать, но с которой отец надеялся вскоре охотиться на зайцев», и «бабушка, кладезь народной мудрости и знаний» (035, с. 17). Каждая деталь доведена до абсурда: девочка и мальчик убоги, больны и
1 Петрушевская Л. По дороге бога Эроса: Повести, рассказы. - М., 1993. -
С. 141.
слишком малы для продления рода, собака никогда не будет питаться мышами и вряд ли освоит охоту, а бабушка безумна и не способна обогащать секретами древней мудрости. Вывод Петру-шевской бескомпромиссен: в мире не существует утопических островов.
На мотиве путешествия, традиционном для отечественного утопического дискурса (от града Китежа до интеллектуальных проектов В. Одоевского, Ф. Булгарина, В. Брюсова), построена повесть В. Маканина «Лаз». Герой - цивилизованный странник Ключарев - миссионер между двумя мирами: верхним, умирающим миром темноты и нижним миром разума и просвещенности. На уровне контекста в повести идет диалог с ведущими идеями отечественной интеллектуальной утопии: обитатели подземного мира обсуждают известные утопические модели мироустройства в качестве путей спасения. Просвещенные подземные жители нуждаются в солнце и воздухе, которые не заменимы искусственным освещением и атмосферой фаланстера: «Идея Достоевского о непредсказуемости природы человека, невозможности обретения счастья даже в пределах хрустального дворца получает новые аргументы» (035, с. 19). Мир, разрезанный границами Утопии, утрачивает изначальную красоту. Исход писатель видит в сохранении целостности своего «я», которое становится главным ориентиром путешествия по «внутреннему» и «внешнему» пространству.
В поле утопического дискурса Н. В. Ковтун обнаруживает объединение авангардной, соцреалистической и постмодернистской художественных практик, выявляет зависимость последних от энергетического и эстетического арсенала соцреализма. По мнению автора, «утопия соцреализма доказала, что нивелируя личность, снимая верхний культурный слой, мы оказываемся не в фаланстере -в пещере, которую и маскируем под Город Солнца. Патриархальная Утопия “деревенщиков” сакрализовала архаику; вместо Города Солнца идеалом явлены Китеж и Беловодье, в спасительной власти которых усомнились... Ф. Абрамов, В. Астафьев, В. Шукшин. “Сорокалетние” (Р. Киреев, В. Крупин, А. Ким, В. Личутин,
В. Маканин) заглянули под обломки утопических декораций, живописали человека на распутье как на кресте, выпавшего из Утопии на перекресток. Постмодернисты возвели эту ситуацию в Абсолют, культивируя представление о множественном, деидеологизирован-
ном характере истины, лишающем смысла, “размягчающем” и само это понятие» (035, с. 20).
Анализ истории современной отечественной словесности в дискурсе утопии позволил автору статьи обнаружить парадоксальный факт: в постмодернистском желании освободиться от предшествующего наследия (утопии авангарда, соцреализма) явно прослеживается отчетливая тоска по культуре и национальной традиции. Следствием борьбы против мифа стал новый миф. Отрицание Утопии и ностальгия по ней - «одна из констант современной культуры, указывающая на невозможность представить Россию и мир вне утопического горизонта» (035, с. 21).
К.А. Жулькова
