CC BY
265
УДК 821.161.1 - 312.9: 82 - 34
ББК Ш 6(2Р) 6
А.В. Григоровская
реализация функций волшебной сказки в структуре антиутопий д. глуховского «метро 2033» и д. Быкова «жд»
В статье рассматривается влияние волшебной сказки на структуру антиутопии 2000-х гг. На примере романов Д. Глуховского «Метро 2033» и Д. Быкова «ЖД» раскрывается жанрообразующая роль волшебной сказки. Выявляется природа этой связи - генетическая и игровая.
Ключевые слова: антиутопия; русская антиутопия 2000-х гг.; волшебная сказка; функции волшебной сказки; фольклор и литература
А.У. Grigorovskaya
INCORPORATING THE FUNCTIONS OF THE MAGIC FAIRY-TALE WITHIN THE STRUCTURE OF THE ANTIUTOPIA
(based on D. Glukhovsky’s «Metro 2033» and D. Bykov’s «ZD»)
The influence of the magic fairy-tale on the structure of the 21st century S antiutopia is considered in the article. The genre-forming role of the magic fairy-tale is revealed on the basis of D. Gluk-hovsky’s and D. Bykov’s antiutopias «Metro 2033» and «ZD». The genetic vs the game nature of that relationship has been subjected to analysis.
Key words: the antiutopia, the Russian antiutopia of2000-th years; the magic fairy-tale; the functions of the magic fairy-tale; the folklore and the literature
Одна из самых актуальных проблем современного литературоведения - проблема жанровой специфики антиутопии. Существует несколько основных концепций относительно жанровой природы антиутопии, но доминирующей в конце 1990-х - в 2000-е гг. стала концепция антиутопии как «третичного» жанра [Тимофеева, 1995; Павлова, 2004], метажанра [Ковтун, 2005] (в противоположность концепции «антижанра» [Морсон, 1991]). В рамках этих концепций предлагается утопию и антиутопию не выделять в два разных жанра. Собственно, антиутопия понимается здесь как определенный этап развития утопии, споры о хронологическом появлении которого до сих пор ведутся.
В контексте теории утопии и антиутопии как единого жанра отпадает вопрос о генезисе антиутопии (остается лишь проблема хронологии ее возникновения), при этом, безусловно, встает вопрос о возникновении утопии. Большинство исследователей склонно считать «предшественником» утопии миф [Любимова, 2001; Гончаров, 1990; Гюнтер, 1991; Кук, 2001; Элиаде, 2000; Пахсарьян, 1998; Ла-
заренко, 1997 и др.]. Разумеется, корреляции мифического и утопического у разных исследователей рассматриваются по-разному - через призму концепций К. Юнга или З. Фрейда, через синонимичное понимание данных терминов, через изучение мифа как истока фольклорных жанров, в русле которых и зарождается утопия как самостоятельное жанровое образование. Рассмотрение мифа как истока фольклорных жанров особенно интересно из-за того, что многие фольклорные произведения на раннем этапе своего существования имели утопические элементы. Например, К.В. Чистов говорит о существовании в Древней Руси социально-утопических легенд о «золотом веке», «далеких землях» и об «избавителях» [Чистов, 1967]. Эту же идею развивает А.И. Клибанов, а позже - Б.Ф. Егоров [Клибанов, 1977; Егоров, 2007]. В европейских странах бытовали утопические легенды о сказочном острове Кокань (Кокейн), Леденцовой горе, Рае бедняка и т.п. [Мортон, 1956]. Исследователь античной утопии В.А. Гуто-ров отмечает, что некоторые античные мифы (например, «Энни и Нихурсаг») являют со-
бой пример обработки фольклорных народноутопических сюжетов [Гуторов, 1989].
Поскольку на начальном этапе своего существования утопия неизменно сливалась с фольклорными жанрами, то совсем неудивительно, что развившись в отдельный жанр, она сохранила в себе фольклорные «воспоминания». Взаимодействия утопии и сказки интересуют многих утопиологов. Например, Т.А. Чернышева отмечает, что утопия близка к сказке не только по форме, но и по содержанию [Чернышева, 1984]. Ю.Л. Латынина указывает на взаимодействие в романах Дж. Ору-элла «1984» и А. Платонова «Чевенгур» жанровых структур сказки и утопии. «Я не случайно помянула сказку. Даже внешнее ее сходство с классической утопией поразительно. И там, и тут мы видим героев, попадающих на волшебные острова, где справедливое правление устранило возможность не только социальных, но и природных неурядиц. Я попытаюсь показать, что сходство утопии со сказкой, с ритуалом, с поэтикой государственных заклинаний обусловлено внутренними закономерностями утопического мира» [Латынина, 1989, с. 178-179]. На примере романа Дж. Оруэлла «1984» Ю.Л. Латынина демонстрирует реализацию в негативной утопии таких мотивов волшебной сказки, как «тридесятое царство», «золотой век». Анализируя «Чевенгур» А. Платонова, она отмечает наличие в нем таких сказочно-мифических категорий, как цикличность времени и ограниченность пространства.
В. Парневски также прослеживает генезис утопии от фольклорных мотивов и сюжетов. Кроме того, он обращает внимание на национальную самобытность именно русской утопии: «В процессе развития русская литературная утопия, своими корнями уходящая в фольклор, миф и сказку, разрабатывалась совместно (поначалу под сильным влиянием иностранной утопии) и в одном ряду с устоявшимися сюжетами и признаками структурного характера» [Pamiеwski, 1989, S. 94]. Г.Л. Не-фагина вписывает антиутопию в направление условно-метафорической прозы: «Условнометафорическая проза в реальной жизни видит абсурд и алогизм, в будничном ее течении угадывает катастрофические парадоксы» [Нефагина, 2003, с. 113]. Исследователь выделяет три типа условности, использующих-
ся условно-метафорической прозой - сказочный, мифологический и фантастический. Также она называет два вида такой прозы: социальный и философский. По ее мнению, сказочная условность органично входит во многие антиутопические тексты - она называет «Кролики и удавы» Ф. Искандера. Сказочное начало, по ее мнению, можно обнаружить в схожих со сказкой сюжетных ситуациях, в основе которых лежит древний обряд инициации: «Это ситуация, когда герой, пройдя через мучительно сложные испытания, в конечном счете обретает то, что ищет. Это может быть обретение социального статуса или внутреннего покоя, гармонии» [Нефагина, 2003, с. 114].
В аспекте исторической жанровой поэтики исследует утопию А.Ф. Любимова, отмечая, что «сюжет утопии восходит к фольклорным архетипам, как бы ни была современна его научно-техническая аранжировка» [Любимова, 2001, с. 4]. Т.Н. Маркова пишет, что, сохраняя черты классической антиутопии, антиутопия конца XX в. стремится к синтезу с другими жанрами, дробясь при этом на подвиды и вбирая в себя элементы разных жанровых структур (сказки, идиллии, сценариев компьютерных игр и т.п.) [Маркова, 2003]. На происхождение антиутопии из сказки указывает Н.Л. Комлева: «Сама антиутопия рождается из сказки и сохраняет отчасти ее структуру: путешествие в иной, отгороженный мир» [Комлева, 2005, с. 39]. Н.Р Скалон сопоставляет антиутопию Е. Замятина «Мы» и волшебную сказку [Скалон, 2004]. Он отмечает наличие в романе признаков обряда инициации, выстраивая сюжетные сопоставления между путешествием героя волшебной сказки в Большой Дом и посещением Древнего Дома героем Д-503. Пересечение героем границы между «своим» миром и миром за Зеленой Стеной сопоставляется Н.Р. Скалоном с путешествием в «тридесятое царство» в волшебной сказке. К.Г. Фрумкин отмечает связь утопии, которую он относит к фантастической литературе, и сказки через общность архетипов: «Таким образом, уход от сказки в рамках истории литературной фантастики порождает ту же самую проблематику утраченного рая - рая, в котором исполнялись желания» [Фрумкин, 2004, с. 120]. Обнаруживает связь этих жанров и Е.В. Свечникова, изучаю-
щая белорусскую антиутопию: «Белорусская антиутопия обладает архаичными чертами: ее структура соответствует структуре волшебной сказки и мифа. Сюжетные элементы и отдельные персонажи также соответствуют таковым элементам и персонажам сказки, в том числе и волшебной» [Свечникова, 2004, с. 91]. Использование сказочных элементов в антиутопии Л. Петрушевской отмечает Н.В. Ковтун [Ковтун, 2010]. Э. Ксенжек говорит о литературной «игре» Т. Толстой со сказкой (роман-антиутопия «Кысь») [Ксенжек, 2010].
Обращение исследователей к проблеме взаимодействия волшебной сказки и утопии до сих пор не привело к появлению сколько-нибудь фундаментального научного труда по данному вопросу. Можно сказать, что исследования в этом направлении носят фрагментарный характер. Между тем, важным представляется вопрос о природе жанровых взаимодействий антиутопии с волшебной сказкой. Являются ли эти связи генетическими или же это намеренный прием авторов? Думается, ответ на этот вопрос в немалой степени зависит от выбора материала для анализа. Антиутопия 2000-х гг. обращается к структурам волшебной сказки отчасти сознательно, формулируя собственную жанровую модель. Прием обращения к чужим текстам, не связанный с плагиатом или пародией, известен в литературоведении под термином «пастиш», т.е. как игра со стилистикой или сюжетно-образным строем определенных литературных образцов. На оправданность такой игры в постмодернистских текстах указывает Э. Ксенжек: «Связь современных произведений с фольклорными традициями особенно ярко проявляется в эпохе постмодернизма. В постмодернизме обращение к фольклору стало своеобразным ответом литературы на течение гиперреализма в изобразительном искусстве» [Ксенжек, 2010, с. 239].
В структуре антиутопий Д. Быкова «ЖД» (2006) и Д. Глуховского «Метро 2033» (2005) фольклорное начало обнаруживает себя преимущественно на уровне мотивов. Это мотивы пути-дороги, магического бегства, переправы, тридесятого царства, гиблого места, таинственного леса, которые тесно переплетаются с литературным лейтмотивом пути в романах. Соответственно, в мотивах встречи, сна и смерти тоже присутствует фольклорная
составляющая, воспринимаемая нами как задний план произведений. Совершенно очевидна ролевая фольклорная природа героев романов, которые выражают собой тот или иной архетип. Как отмечает Е.С. Новик, все персонажи волшебной сказки могут быть рассмотрены как персонификации определенных свойств или состояний [Новик, 1975].
Наряду с мотивной структурой интересным и перспективным для изучения природы взаимодействий антиутопии 2000-х гг. и волшебной сказки является реализация в структуре названных текстов функций волшебной сказки, определенных В.Я. Проппом [Пропп,
1969]. Вопрос о том, насколько целесообразно применять систему В.Я. Проппа к анализу литературных текстов, обсуждался в науке в течение многих лет. Ю.М. Лотман, например, полагал, что схема ученого применима исключительно к фольклорным текстам [Лотман,
1970]. Однако в 1990-е - 2000-е гг. взгляд на границы использования системы В.Я. Проппа значительно изменился. Ю.К. Щеглов занимался поиском путей создания структурной модели для детективной новеллы [Щеглов, 1996], известны разработки Дж.Г. Кавел-ти по проблеме формульности массовой литературы [Кавелти, 1996]. В.Б. Смиренский не отрицает даже буквального наложения проп-повской схемы волшебной сказки на литературный текст: «С нашей точки зрения, такой взгляд отражает определенную недооценку объяснительной или порождающей силы системы Проппа. Несмотря на то, что многие, в том числе и сам Пропп, ограничивали ее применение только жанром волшебной сказки, на самом деле можно наблюдать постепенное распространение этой модели» [Смиренский, 2001, с. 226]. Исследователь говорит о реализации некоторых функций волшебной сказки в структуре детективных новелл А. Конан Дойля.
В романах Д. Глуховского «Метро 2033» и Д. Быкова «ЖД» последовательно реализуются функции действующих лиц, сформулированные В.Я. Проппом в «Морфологии сказки». Часть функций реализуется буквально в одном из своих вариантов, часть - претерпела изменения, но в целом основные функции волшебной сказки узнаваемы при анализе антиутопий. В своей статье «Трансформации волшебных сказок» В.Я. Пропп говорит о том,
как те или иные функции могут изменяться в литературных текстах и выделяет основные виды таких изменений [Пропп, 1976].
И в том, и в другом тексте присутствует обязательный элемент сюжетной схемы волшебной сказки - исходная ситуация. Разумеется, что их количество, как и других функций, повторяется столько же раз, сколько сюжетных линий в произведениях. В романе Д. Глуховского сюжетная линия одна, поэтому исходная ситуация тоже одна. Началу пути героя в «Метро 2033» предшествует рассказ о беде, случившейся на станции Полежаевской (попытка «черных» проникнуть через границу). Описанию беды не предшествует, как в волшебной сказке, описание благополучия. Таким образом, реализация функции неполная (редукция). Мотив катастрофы, жанрообразующий для антиутопии, появляется практически в финале романа.
Исходных ситуаций в романе Д. Быкова четыре - по числу сюжетных линий. Отправление Громова с Вороновым в путь предваряет беда, открывшаяся Гурову: туземка связалась с одним из врагов и ждет ребенка, от которого «наступит начало». Аша и губернатор бегут из города после преследований со стороны туземцев и разговора губернатора с начальством, угрожающим ему. Аня и Василий Иванович уходят из дома в тяжелое для России время, когда был всеобщий кризис и намечалась «зачистка васек». Волохов отправляется в путь вслед за Женей, когда узнает, что ее послали в Жадруново, а сама Женя послана туда по приказу Гурова якобы подавлять восстание. В каждом из четырех случаев перед отправлением героев из дома происходит какая-то беда, предваряемая описанием благополучия: счастья Жени и Волохова, Аши и губернатора, Маши и Громова, спокойной жизни Василия Ивановича в доме Ани. Характерная для антиутопии завязка - описание или упоминание катастрофы - сочетается с типично сказочной завязкой, содержащей в себе описание или упоминание беды.
После исходной ситуации в романах последовательно реализуется пропповская триада отлучка - запрет - нарушение. В «Метро 2033» после описания беды следует отлучка. Вариантом отлучки в тексте является символическая смерть отчима героя (смерть родителя как усиленная форма отлучки, по
В.Я. Проппу), происходящая во сне. «В сказке временная смерть часто метафорически замещается сном» [Смирнов, 1981, с. 80].
Запрет в романе тройной: впервые он звучит в тексте ретроспективно, в эпизоде детства героя, когда он вместе с друзьями вышел на поверхность станции, нарушив известный запрет взрослых, тем самым, возможно, стал причиной появления в метро «черных» (дети оставили гермоворота открытыми). Также запрет подразумевается всем укладом жизни Артема с отчимом: отчим хотел, чтобы Артем не подвергал бессмысленной опасности свою жизнь в странствиях по метро.
Второй запрет звучит в разговоре с Хантером, т.е. здесь реализуется такой тип запрета, когда формой запрещения отправляться в путь является как раз предложение запрещенного (обращенная форма запрета). Нужно отметить, что об отлучке традиционно упоминается раньше, чем о запрете. Однако Хантер уже на этапе запрета дарит Артему маленькую металлическую капсулу, т.е. волшебное средство.
Далее возникает третий запрет, выраженный уже словесно: Сидел бы ты лучше дома, а не шлялся по туннелям. Отчим запрещает Артему уходить с ВДНХ, таким образом реализуется прямой тип запрета.
Нарушение, как и запрет, происходит три раза. Первый запрет нарушен в прошлом, второй нарушается символически, когда Артем рассказывает Хантеру о нарушении первого запрета и принимает от него дар, третий нарушается, когда Артем уходит с родной станции. Особую роль в поэтике антиутопии играет символика чисел, в частности, число «три», что отмечают утопиологи [Павлова, 2004; Григоровская, 2009]. Число «три» является сакральным и в структуре волшебной сказки.
В «ЖД» триада реализуется не так явно, как в «Метро 2033», и представлена четыре раза (по количеству сюжетных линий). Громов и Воронов отправляются Гуровым в путь: он приказывает им направиться в деревню Ко-посово с выполнением задания. Причем приказ получается двойной - при невыполнении задания Гуров грозится отправить Громова в Жадруново. Отлучке соответствуют воспоминания Громова и Воронова о доме, в которых они, словно, прощаются с прошлым.
Отлучке Волохова предшествуют обращенный запрет и его нарушение: Эверштейн посылает Волохова в Жадруново, куда тот вскоре и отправится. Отлучка для Волохова - это уход Жени в Жадруново. Для Жени отлучкой является недоступность Волохова и невозможность увидеть его до отправления в путь. Также в ее случае выявляются обращенные запрет и нарушение - Гуров отправляет Женю в Жадруново якобы с важным поручением. Отлучка для Аши - это отъезд Бороздина в Москву, для Бороздина - уход Аши из дома после получения им анонимки. Обращенные запрет и нарушение в данном случае - приказ вернуться домой и отослать Ашу, а также побег героев в горы. Уход Василия Ивановича из дома - ситуация отлучки для Ани. Уход из дома других «васек» - ситуация отлучки для Василия Ивановича. Запрет и нарушение здесь прямые для Ани, обращенные - для Василия Ивановича.
Использование в антиутопии архетипи-ческих образов Старого Дома, Книги, Инквизитора и т.п. отмечал в своей работе еще А.К. Жолковский [Жолковский, 1994], т.е. фор-мульность вообще свойственна антиутопии. В случае антиутопии 2000-х гг. игра со схемами волшебной сказки приобретает всеобъемлющий характер. В реализации функций выведывание - выдача - подвох - пособничество -вредительство возникает формульный персонаж Вредитель. В первый раз в «Метро 2033» он появляется непосредственно за нарушением запрета. В первый раз Выведывателем является Хантер, узнающий тайну Артема, причем вопрошает об этом прямо: Есть у тебя секрет? Что-нибудь такое, что никому со станции бы не сказал? Второй раз в роли Вы-ведывателя выступает Бурбон: Слушай, Артем, а когда вы назад возвращаетесь? - допытывался Бурбон, заставляя Артема сомневаться в нем все больше. Оба случая реализуют прямой тип выведывания, с которым непосредственно связана выдача. В обоих случаях реализуется прямой тип выдачи, когда Артем отвечает на вопросы Выведывателя.
В первом случае тайна, доверенная Хантеру, словно обязывает Артема выполнить поручение. Во втором - выведывание Бурбона помогает Артему начать выполнять поручение Хантера. Бурбон действует путем обмана, заключая в своих целях с Артемом сделку, ко-
торую он не собирается выполнять (подвох). Артем соглашается на сделку добровольно (пособничество), таким образом реализуется такая форма вредительства, как обманный договор.
Основное отличие структуры литературного текста (в нашем случае - антиутопии) от структуры волшебной сказки - отсутствие линейности [Щеглов, 1996; Смиренский, 2001]. Например, эти же функции - выведывание, выдача, подвох, пособничество, вредительство - реализуются в другом эпизоде. Артем с вожатыми попадает на таможню на Тверской, где офицеры «Четвертого Рейха» подвергают их расспросу о том, кто они (выведывание). Артем предъявляет паспорт (выдача). Офицеры, не получив паспорта от Михаила Порфи-рьевича, начинают его обыск, но на них нападает слабоумный мальчик Ванечка, которого застреливает один из офицеров (подвох через насилие). Артем нападает на офицера, позволяя таким образом заключить себя под стражу (пособничество). Офицеры забирают Артема, приговаривая к смертной казни (вредительство через убийство).
Реализация того же набора функций в третий раз выглядит следующим образом: дежурный по станции Павелецкой Марк завязывает с Артемом разговор (выведывание), он отвечает (выдача). Дежурный уговаривает Артема поставить себя в качестве прислуги на тотализаторе крысиных бегов (подвох путем уговоров), Артем вынужден согласиться - больше нет способа попасть в Ганзу (вынужденное пособничество). Таким образом, реализуется обманный договор (вредительство), поскольку Артем проигрывает и попадает в рабство.
В романе «ЖД» возникает формульный персонаж Волшебный Помощник, через которого реализуется функция антагониста (Вы-ведывателя). Громов и Воронов, прибыв в Блатск, подвергаются расспросам со стороны местных жителей (выведывание), они им отвечают (выдача), солдатам предлагают покушать и выпить (подвох через уговоры), они соглашаются (пособничество), жители совершают нападение (сразу два варианта реализации функции вредительства: попытка уничтожения Волшебного Помощника Воронова и ранение Громова). Те же функции реализуются и в эпизоде главы «Предательство»: у гу-
бернатора берут интервью хазары (выведывание и выдача), а после того, как интервью записано на камеру (подвох) с согласия губернатора (пособничество), они отказываются принять последнего в свои ряды, собираясь сдать его властям (вредительство). Набор функций, связанный в волшебной сказке с действиями Вредителя, в антиутопии соотносится с типичной чертой жанра - атмосферой страха, которую отмечает в своих работах Б.А. Ланин [Ланин, 1993].
Что касается ключевой функции отправка, то она тесно связана, с одной стороны, со сказочным мотивом пути-дороги, с другой - с жанрообразующим для антиутопии мотивом пути. Словом отправка обозначается в романе Д. Глуховского начало пути героя - теперь он не просто ушел из дома с караваном для выполнения обманной сделки: он вступает на путь испытаний. Артем - это герой-искатель, который имеет цель (пусть пока и абстрактную). Герой отправляется в путь не только метафорически (ищет смысл своей жизни), но и действительно перемещается в пространстве. Отправка призвана обозначить начало Артемом самостоятельного, независимого пути. Кроме того, композиционно отправка знаменует собой начало основного действия. У Д. Быкова все герои также сталкиваются на своем пути с испытаниями. Все они в той или иной степени - герои-искатели, отправляются в путь за счастьем, как и герои волшебной сказки. Высшее счастье в сказке - обрести свою любовь и покой, что в итоге ждет и героев Д. Быкова.
С реализацией функций персонажа Даритель связана триада первая функция дарителя
- реакция героя - снабжение. В романе «Метро 2033» реализуется тип дарения «мертвец просит оказать услугу». Артем испытывает чувство вины перед Бурбоном, но Хан замечает: Не бойся... Я испытывал тебя. Тебе не надо туда идти. Там больше нет тела твоего товарища... Пока ты спал, я совершил погребальный обряд. Зачем это было сделано, Ханом не объясняется, он лишь туманно замечает: Я знаю, что поход твой имеет цель и что твой путь далек и тернист. Я не понимаю, какова твоя миссия, но ее бремя будет слишком тяжело для тебя одного, и я решил помочь тебе хоть в чем-то. Таким образом, желание Артема «помочь мертвецу», пусть и
нереализованное физически, явилось своеобразным выкупом волшебного дара, который он получает от Хана. Волшебное средство передается герою непосредственно. Кроме того, инвариант функции снабжение производится несвойственным для него путем: волшебное средство передается герою через обмен. Причем действительно волшебное средство («предмет, имеющий волшебное свойство», по В.Я. Проппу) обменивается на обычный предмет, имеющий для героя большее значение, чем волшебное средство, из-за невозможности героя воспользоваться последним. Следовательно, перед нами такая трансформация функции, как обращение (замена одного элемента противоположным).
Второй раз триада реализуется в том же романе в эпизоде встречи с Михаилом Порфи-рьевичем, который обращается с просьбой о помощи к Артему: Пожалуйста... Нитро... глицерин... в сумке... на дне... Один шарик... Дайте... Я... не могу... сам... Перед нами снова форма функции дарителя «умирающий или умерший просит оказать услугу». Реакция героя снова положительная, т.е. он оказывает помощь умирающему, подав ему лекарство. В результате старик помогает герою, переправив его через таможню у Кузнецкого Моста, условно реализуя при этом такую форму снабжения, как предоставление помощи герою. Также триада воплощается в эпизоде на поверхности в Великой Библиотеке, где герой получает от Данилы важное письмо взамен на смерть (Данила просит убить его, избавив от мучений, и забрать письмо).
В романе «ЖД» прослеживается та же цепочка функций. Например, Воронов избегает смертной казни, отправившись в путь с Громовым в качестве вожатого (пленный просит об освобождении - герой отпускает пленного - освобожденный помогает герою). Громов помогает Кате Штейн, не выдавая ее властям, в обмен на свое спасение. В антиутопиче-ской структуре функции, касающиеся Дарителя, играют особую роль. Они связаны с такой чертой антиутопических текстов, как психологизм, часто проявляющийся в стремлении проникнуть в сознание героя. Это обусловливает то, что повествование в антиутопии часто ведется от первого лица или сосредоточивается на главных героях. Через общение с Дарителем герой проявляет свои скрытые ка-
чества, помогающие ему на пути к спасению мира.
Функции преследование - спасение отчетливо прослеживаются в структуре обоих текстов и также способствуют раскрытию лучших качеств героев в антиутопии. В «Метро 2033» Артем, попав на поверхность, подвергается преследованию (Вредитель представлен в образе различных чудовищ) и спасается от него (прячась). В «ЖД» Громов и Воронов бегут из Блатска, их преследуют с целью убийства, они спасаются бегством.
Цепочка недостача - посредничество -начинающееся противодействие - путеводи-тельство представлена в текстах не всегда последовательно. В «Метро 2033» Артем попадает в пункт назначения - Полис. Когда он все же добивается аудиенции у Мельника, то первым делом отдает ему гильзу, служившую Артему талисманом в течение всего пути. Один из браминов решает, что Артем - избранный, и доверяет ему поиски Книги с золотым тиснением (волшебное средство в сказке также золотого цвета). В этом случае реализуется такой вариант недостачи, как «необходимость волшебного средства», и вариант посредничества «непосредственная отсылка героя». Артем соглашается (начинающееся противодействие): Как в старой сказке, от него требовалось пойти туда, не знаю куда, принести то, не знаю что, и за это ему обещали чудесное спасение, не уточняя даже, каким оно будет. Приведенное высказывание доказывает двойную природу использования формул волшебной сказки, отмеченную нами в начале статьи: налицо игра со сказочным началом. По эскалатору герой с вожатыми выходит на поверхность (пользуясь неподвижными средствами сообщения). Использование символа Книги является не случайным: это характерный для антиутопии признак, отмечаемый многими утопиологами [Павлова, 2004].
В романе «ЖД» цепочка функций разрывается: Громов с Вороновым попадают в монастырь на острове, куда переправляются на лодке с перевозчиком (путеводительство по воде). Таким образом, реализуется только одна функция из цепочки. В мировой утопической традиции остров - типичное место для нахождения утопического государства или города. Также интересно обратить внимание на диалог утопии и антиутопии, который отме-
чали многие утопиологи («метаутопия» [Гюнтер, 1991]).
То же самое - и в другом эпизоде романа Д. Глуховского. Артем приговаривается к смертной казни, но внезапно коммунисты врываются на Тверскую и освобождают его, т.е. реализуется вариант функции посредничества «обреченный на смерть герой отпускается». Правда, герой отпускается не тайно, т.е. происходит редукция функции. То, что в очередной сюжетной цепочке не представлен элемент недостачи, является закономерным следствием того, что Артем из героя-искателя становится героем пострадавшим -случай соединения двух функций в одном герое - собственно-семантическая трансформация категорий, случай совмещения [Смирнов, 2001].
Цепочка функций борьба - клеймение - победа - ликвидация беды — возвращение, а также мотив змееборства присутствует только в романе Д. Глуховского. Не обнаружив на поверхности Книги, герой «Метро 2033» продолжает путь, вступает в борьбу с антагонистом на открытом пространстве (борьба), получает различные повреждения (клеймение), антагонист побеждается (хоть и не оказывается убит, но не получает желаемого - победа). Ликвидация беды (добыча волшебного средства) происходит через найденное героем фото и, наконец, Артем возвращается.
Характерна для романа Д. Глуховского и цепочка неузнанное прибытие - необоснованные притязания - трудная задача - решение
— узнавание, тогда как в романе Д. Быкова реализуются только функции трудной задачи и ее решения. Попав снова в метро, Артем оказывается неузнанным: Это он и есть, что ли? -слегка разочарованно спросил один из стражников. Тогда же обнаруживается и клеймение, которому он подвергся в ином царстве: Переломов нет, только ушибы. Несколько царапин, мы их продезинфицировали, — резюмировал доктор, вытирая руки чистым полотенцем. Самое же главное открытие Артема на этом этапе - прочтение письма (волшебного средства), полученного им от Данилы. Поход в «иное царство» оказывается ненапрасным: в письме содержится инструкция по нахождению атомных боеголовок, которые можно применить для уничтожения «черных». Герой снова отправляется в путь с вожатым Мельни-
ком. Он несколько раз отмечает для себя нежелание Мельника откровенно разговаривать, делиться с ним. Впоследствии все функции по спасению ВДНХ также будут выполняться не Артемом, он станет лишь следовать за вожатыми, что показывает потерю Артемом своего пути. Эмоциональное состояние героя выражается в постоянном подчеркивании того, что ему было неуютно, он чувствовал себя отработанным материалом. Артем с вожатым попадает в Метро-2, спасает ребенка (решение задачи и узнавание по ней) и убегает от погони в запретные туннели. Мельник возвращает Артему детскую книжку с фотографией, найденную им на поверхности, словно, признавая, что Артем действительно герой (сравним подтверждение пребывания в «ином царстве» в волшебной сказке).
В романе Д. Быкова трудные задачи решаются Волоховым. Эпизод перед прибытием в Жадруново построен полностью по мотивам волшебной сказки. Волохов - единственный герой романа, отправившийся в путь за Царевной, т.е. за Женей Долинской. Перед загадыванием трудных задач в тексте снова реализуется цепочка первая функция дарителя -реакция героя - снабжение, когда мышка просит у Волохова хлеба, а за это сообщает правильные ответы на вопросы, которые будут ему заданы: Здравствуй, дяденька, — сказала мышка, дай мне хлебца, а я тебе добренькое скажу. После этого птицы Сирин, Финист, Феникс, Алконост, Гамаюн и прельстительный воробей загадывают ему загадки, на которые Волохов уже знает верный ответ (трудная задача - решение).
Функция трансфигурация, соответствующая прибытию героя к цели своего пути, отчетливо явлена в тексте Д. Глуховского. Артем в последний раз возвращается на ВДНХ и прощается с отчимом. Как такового изменения внешнего облика героя здесь нет, но совершенно ясно, что он возвращается уже не тем прежним мальчиком, который уходил с родной станции в поисках приключений. Можно говорить о метафорической трансфигурации, так или иначе настигающей и всех героев Д. Быкова, прошедших свой путь. Происходит амплификация функции, т.е. расширение ее исходного значения. Изменяются все герои Д. Быкова: губернатор становится просто Бороздиным, Аня становится взрослой, Гро-
мов осознает свое настоящее предназначение, Волохов начинает лучше понимать Женю. В структуре антиутопии функция трансфигурация подчеркивает переход героя из одного состояния в другое, заключающийся в обретении им внутренней свободы.
Традиционно волшебная сказка завершается парой функций наказание - свадьба. Наказание Вредителя мы находим в романе «Метро 2033». Артем оказывается в надземном «ином царстве», где уничтожает врага и воцаряется, следовательно, подавив одну эволюционную ветвь человечества, утверждает другую -свою; воцарение не сопровождается браком (в нашем случае - обретением смысла и целостности бытия героя). В «ЖД» функция наказания исчезает, а функция свадьбы также трансформируется в вариант «воцарение без свадьбы». Этот вариант претерпевает модификацию (все герои находят в финале свое личное счастье), становясь синонимом обретения целостности бытия для всех героев, прошедших путь.
Итак, волшебная сказка вследствие высокой степени концентрированности и смысловой сжатости может быть основой для изучения текстов других типов. Вопрос о природе взаимодействий антиутопии и волшебной сказки не может быть до конца решен в рамках одной статьи. С одной стороны, большое количество утопиологов отмечают явную генетическую связь жанров, с другой стороны -в рамках постмодернизма - такая игра фольклорными «следами» вполне привычна.
Библиографический список
1. Быков, Д. ЖД / Д. Быков. - М.: Вагриус, 2008.
2. Глуховский, Д. Метро 2033 / Д. Глуховский. - М.: Популярная лит-ра, 2008.
3. Гончаров, С.А. Жанровая поэтика литературной утопии / С.А. Гончаров // Проблемы литературных жанров: материалы VI науч. межвуз. конф. (7-9 дек. 1988 г.) / под ред. Н.Н. Киселева. - Томск: Изд-во Томского гос. ун-та, 1990. - С. 25-152.
4. Григоровская, А.В. Символика чисел как отличительная черта жанра антиутопии / А.В. Григоровская // Литературоведение на современном этапе. Теория. История литературы. Творческие индивидуальности: материалы междунар. конгресса литературоведов к 125-летию Е.И. Замятина (Тамбов -Елец, 5-8 окт. 2009 г.) / под ред. Л.В. Поляковой.
- Тамбов: Изд-во Тамбовского гос. ун-та, 2009. -С. 571-575.
5. Гуторов, В.А. Античная социальная утопия (Вопросы истории и теории) / В.А. Гуторов. - Л.: Изд-во Ленинградского ун-та, 1989.
6. Гюнтер, Г. Жанровые проблемы утопии и «Чевенгур» А. Платонова / Г. Гюнтер // Утопия и утопическое мышление: антология зарубежной литературы / под ред. В.А. Чаликовой. - М.: Прогресс, 1991. - С. 252-276.
7. Егоров, Б.Ф. Российские утопии: Исторический путеводитель / Б.Ф. Егоров. - СПб.: Искусство-СПб., 2007.
8. Жолковский, А.К. Замятин, Оруэлл и Хворбьев: о снах нового типа / А.К. Жолковский // Блуждающие сны и другие работы. - М.: Наука-Восточная лит-ра, 1994. - С. 166-190.
9. Кавелти, Дж.Г. Изучение литературных формул / Дж.Г. Кавелти; пер. с англ. // Новое литературное обозрение. - 1996. - № 22. - С. 33-64.
10. Клибанов, А.И. Народная социальная утопия в России / А.И. Клибанов. - М.: Наука, 1977.
11. Ковтун, Н.В. Русская литературная утопия второй половины XX века / Н.В. Ковтун. - Томск: Изд-во Томского гос. ун-та, 2005.
12. Ковтун, Н.В. Трансформация утопии в малой прозе рубежа XX - XXI веков (на материале повести
B. Маканина «Лаз») / Н.В. Ковтун // Русская литература. - 2010. - № 3. - С. 185-193.
13. Комлева, Н.Л. Специфика жанра антиутопии как литературоведческая проблема / Н.Л. Комлева // Филологические исследования 2003 - 2004: межвузовский сб. науч. тр. / под ред. О.Е. Осовского.
- Саранск: Мордовский гос. ун-т им. Н.П. Огарева, 2005.
14. Ксенжек, Э. Сказочный мир в романе Т. Толстой «Кысь» / Э. Ксенжек // Русский язык как фактор стабильности и нравственного здоровья нации: тр. и материалы второй Всерос. науч.-практ. конф. (30 сент. - 2 окт. 2010 г.): в 2-х ч. / под ред. О.В. Трофимовой. - Тюмень: Мандр и Ка, 2010. - Ч. 2. -
C. 239-244.
15. Кук, Б. Тошнота и утопия / Б.Кук; пер. с англ. // Человек. - 2001. - № 2. - С. 61-71.
16. Лазаренко, О.В. Русская литературная антиутопия 1900-х - первой половины 1930-х гг. (проблемы жанра): дис. ... канд. филол. наук / О.В. Лазаренко. - Воронеж, 1997.
17. Ланин, Б.А. Анатомия литературной антиутопии / Б.А. Ланин // Общественные науки и современность. - 1993. - № 5. - С. 154-163.
18. Латынина, Ю.Л. В ожидании Золотого Века: от сказки к антиутопии / Ю.Л. Латынина // Октябрь.
- 1989. - № 6. - С. 177-187.
19. Лотман, Ю.М. Структура художественного текста / Ю.М. Лотман. - М.: Искусство, 1970.
20. Любимова, А.Ф. Жанр антиутопии в XX веке: содержательные и поэтологические аспекты: учеб. пособие по спецкурсу / А.Ф. Любимова. - Пермь: Пермский ун-т, 2001.
21. Маркова, Т.Н. Современная проза: конструкция и смысл (В. Маканин, Л. Петрушевская, В. Пелевин) / Т.Н. Маркова. - М.: Изд-во МГОУ 2003.
22. Морсон, Г Границы жанра / Г. Морсон // Утопия и утопическое мышление: антология зарубежной литературы / под ред. В.А.Чаликовой. - М.: Прогресс, 1991.
23. Мортон, А.Л. Английская утопия / А.Л. Мортон. -М.: Изд-во ин. лит-ры, 1956.
24. Нефагина, Г.Л. Русская проза конца XX века: учеб. пособие / Г.Л. Нефагина. - М.: Флинта; Наука, 2003.
25. Новик, Е.С. Система персонажей русской волшебной сказки / Е.С. Новик // Типологические исследования по фольклору: сб. статей памяти В.Я. Проппа (1895-1970). - М.: Наука, 1975. - С. 214-246.
26. Павлова, О.А. Метаморфозы литературной утопии: теоретический аспект / О.А. Павлова. - Волгоград: Волгоградское науч. изд-во, 2004.
27. Пахсарьян, Н.Т. Миф, пастораль, утопия: к вопросу о дифференциации и взаимодействии литературоведческих понятий / Н.Т. Пахсарьян // Миф
- Пастораль - Утопия: сб. науч. трудов / под ред. Ю.Г. Круглова. - М.: Изд-во МГОПУ, 1998.
28. Пропп, В.Я. Исторические корни волшебной сказки / В.Я. Пропп. - Л.: Изд-во ЛГУ, 1986.
29. Пропп, В.Я. Морфология сказки / В.Я. Пропп. -М.: Наука, 1969.
30. Пропп, В.Я. Трансформации волшебных сказок /
B.Я. Пропп // Фольклор и действительность: избранные статьи. - М.: Наука, 1976. - С. 153-175.
31. Ревзин, И.И. К общесемантическому истолкованию трех постулатов Проппа (анализ сказки и теория связности текста) / И.И. Ревзин // Типологические исследования по фольклору: сб. статей памяти Владимира Яковлевича Проппа (1895-1970). -М.: Наука, 1975. - С. 77-91.
32. Свечникова, Е.В. Парадокс антиутопии / Е.В. Свеч-никова // Аспирант и соискатель. - 2004. - № 4. -
C. 91-92.
33. Скалон, Н.Р. Будущее стало настоящим (роман Е. Замятина «Мы» в литературно-философском контексте): учеб. пособие / Н.Р. Скалон. - Тюмень: Экспресс, 2004.
34. Смиренский, В.Б. Формула тайны (О продуктивности мифологических и фольклорных сюжетных архетипов) / В.Б. Смиренский // Литературные архетипы и универсалии / под ред. Е.М. Мелетинского.
- М.: РГГУ, 2001. - С. 225-247.
35. Смирнов, И.П. Диахронические трансформации литературных жанров и мотивов / И.П. Смирнов.
- Wien: Wiener Slawistischer almanach sounderhand
4, 1981.
36. Смирнов, И.П. Художественный смысл и эволюция поэтических систем / И.П. Смирнов // Смысл как таковой. - СПб.: Академический проект, 2001.
- 15-222
37. Тимофеева, А.В. Жанровое своеобразие романа-антиутопии в русской литературе 60-80-х гг. XX века: дис. ... канд. филол. наук / А.В. Тимофеева. -М.: РУДН, 1995.
38. Фрумкин, К.Г. Философия и психология фантастики / К.Г. Фрумкин. - М.: Едиториал УРСС, 2004.
39. Чернышева, Т.А. Природа фантастики / Т.А. Чернышева. - Иркутск: Изд-во Иркутского ун-та, 1984.
40. Чистов, К.В. Русские народные социальноутопические легенды / К.В.Чистов. - М.: Наука, 1967.
41. Щеглов, Ю.К. К описанию структуры детективной новеллы / Ю.К. Щеглов // Работы по поэтике вы-
разительности/ А.К. Жолковский, Ю.К. Щеглов. -М.: Прогресс, 1996. - С. 95-112.
42. Элиаде, М. Аспекты мифа / М. Элиаде. - М.: Академический Проект, 2000.
43. Parniewski, W. Utopia i antyutopia (geneza, zrodla, intencje) [Tekst] / W. Parniewski // Acta universitatis Lodziensis. Folia Litteraria. - 1989. - № 25. - S. 91105.
УДК 81.119
ББК 81
П.В. Гуторова
ценностные смыслы «repentance» и «forgiveness» и их актуализация в религиозном дискурсе
В данной статье анализируются ценностные смыслы REPENTANCE и FORGIVENESS и их актуализация в английском религиозном дискурсе. В английском языковом сознании они репрезентируются языковыми знаками, включая и метафорические высказывания, манифестирующие различные ассоциации.
Ключевые слова: концепт; религиозный дискурс; метафоризация
P.V. Gutorova
the conceptual values «repentance» and «forgiveness» and their actualization in religious discourse
The values REPENTANCE and FORGIVENESS and their actualization in the English religious discourse are analyzed in this article. In the English language thinking they are represented by language signs, including metaphorical statements, which manifest their various associations.
Key words: concept; religious discourse; metaphorization
Для антропологической лингвистики характерно обращение к исследованию констант человеческой культуры, репрезентирующих знания о внутреннем мире человека и его картины мира. В рамки научных интересов попадает языковая объективация моральноэтических концептов и ценностных смыслов языкового сознания; концепт же определяется как единица структурированного знания о реальном мире, конструкт, задающий семантическую структуру языкового знака.
Морально-нравственный мир представля-юет собой ментальный мир, где проявляются эмоционально-волевые устремления, познавательные установки и личностная пристрастность социально-ценностной ориентации говорящего. Категории, входящие в моральнонравственный мир индивида, всегда имеют установку на смысл и замыкаются на чело-
веке и его атрибутах - сознании, мышлении, психике и языке [Малинович, 2007а, с. 52].
В данной статье анализируются ценностные смыслы REPENTANCE и FORGIVENESS и их актуализация в английском религиозном дискурсе. Стоящие за данными смыслами феномены являются одними из ключевых в религиозной философии. Принимая во внимание тот факт, что англоязычное общество имеет различные вероисповедания, для исследования нами избраны тексты Священного Писания, материалы Интернет-сайтов о Христианстве и публицистические тексты, имеющие религиозную направленность.
Религиозный дискурс представляет собой сложный коммуникативно-культурный феномен. Его главные участники: адресант - Бог, скрытый от непосредственного восприятия, но потенциально присутствующий в каждом
© Гуторова П.В., 2011
