CC BY
39
ЛИТЕРАТУРА И ОБЩЕСТВО
2012.04.011. РУССКИЙ ПРОЕКТ ИСПРАВЛЕНИЯ МИРА И ХУДОЖЕСТВЕННОЕ ТВОРЧЕСТВО Х1Х-ХХ вв. / Науч. ред. Егоров. Б.Ф.; Отв. ред. Ковтун Н.В. - М.: Флинта: Наука, 2011. -408 с.
Коллективную монографию составили материалы, призванные передать разнообразие «утопического поля» отечественной словесности, где и «по сей день идет напряженный диалог между различными проектами преобразования бытия... Русская культура пронизана духом утопизма.» (с. 5). Ответственный редактор и автор введения доктор филол. наук Н.В. Ковтун (Красноярск, Сибирский федеральный университет) трактует понятие «утопия» как «своеобразный инструмент измерения: оно изначально оценочно (по отношению к содержанию проекта) и беспристрастно (по отношению к художественному уровню его исполнения)» (с. 5).
Классическим периодом утопий считается век Просвещения, но и «бунташный» ХХ век едва ли уступает ему по интенсивности утопических прожектов, в том числе литературных: утопия и антиутопия становятся по сути определяющими типами творчества. При существующих различиях в толковании идеального мира и человека (утопия), при очевидных различиях в критике этих главных тем во имя того же человека и мира (антиутопия) - эти явления относятся к «одной мировоззренческой, дискурсивной и жанровой природе» (с. 6). Жанр (метажанр) не просто эстетическая категория, но поле ценностного восприятия мира, основной способ понимания действительности. И значит, в истории самой нации сокрыты причины, объясняющие мобилизацию креативного пафоса утопии, обобщает Н.В. Ковтун.
Исследование построено в соответствии с хронологическим принципом: от анализа утопических проектов классической эпохи ХУШ-Х1Х вв. (первый раздел) через аналитику жизнестроитель-ных практик эпохи модерна (второй раздел), глобальных мифов «светлого будущего» и «обетованного прошлого» (третий раздел) к игровым стратегиям освоения утопии в культуре постмодернизма (четвертый раздел).
Б.Ф. Егоров (С.-Петербург) в статье, открывающей коллективную монографию, предлагает обзор «малоизученных текстов
утопистов ХУШ-Х1Х вв.», подчеркивая, что с точки зрения утопии недостаточно поняты масонство и старообрядчество. Особое внимание уделено одной из последних работ Т.Б. Ильинской1, которая рассматривает значительные христианские секты и ереси, относительно изученные (старообрядцы, хлысты, толстовство) и почти совсем не изученные (штундисты, пашковцы). Б.Ф. Егоров уточняет вопрос о западном влиянии на русское сектантство, отмечая, что в обстоятельном изучении нуждается творчество «не столько самих сектантов, сколько нестандартных религиозных мыслителей-утопистов, и прежде всего - архимандрита Феодора (Бухарева) и Н.П. Гилярова-Платонова» (с. 18). Достоин будущих исследований пушкинский круг: князь В.Ф. Одоевский с его универсальными интересами и трудами, но особенно - малоизученные писатели Антоний Погорельский (А. А. Перовский) и граф А.К. Толстой.
Первый раздел включает статьи о классических с точки зрения утопического метажанра текстах: «Путешествие из Петербурга в Москву» А.Н. Радищева (работа Е.Е. Приказчиковой; Екатеринбург), «Выбранные места из переписки с друзьями» Н.В. Гоголя (исследование польского слависта А. Косьциолэк; Торунь), сон Обломова из романа И.А. Гончарова (работа Е.И. Пинжениной; Красноярск). Менее изученные произведения - например поэма В.С. Печерина «Торжество смерти» - рассматриваются в работе Е.Г. Местергази (Москва); по мнению автора, поэма-мистерия В.С. Печерина 1830-х годов долгое время трактовалась отечественным литературоведением как тираноборческая утопия в духе гражданского романтизма своего времени. Такой она виделась ее первому издателю А. И. Герцену. На современный взгляд, грандиозная фантасмагория В.С. Печерина может быть истолкована «не только как утопический, но и как своеобразный антиутопический проект» (с. 64).
Предпринятое В.К. Васильевым (Красноярск) исследование классической прозы И. С. Тургенева доказывает, что «носителями утопического проекта будущего являются представители "передовой" молодежи; их правомерно свести к типам "тургеневской де-
1 Ильинская Т.Б. Русское разноверие в творчестве Н.С. Лескова. - СПб., 2010. - 250 с.
вушки" и (по аналогии) "тургеневского юноши" / "тургеневского героя". Типы эти появляются в повестях 1840-х годов и заканчивают свою литературную жизнь в поздних произведениях писателя, в романе "Новь", в "стихотворениях в прозе"» (с. 65). Уточняя сложившееся представление о героях писателя, автор замечает, что, остраняя, травестируя образы персонажей, захваченных идеями переустройства бытия, Тургенев восстает против революционной утопии. В этом смысле его сознание антиутопично, хотя утверждаемый самим писателем идеал / проект будущего оказывается неосуществимым.
Е.И. Пинженова (Красноярск) в работе о главном романе И. Гончарова, в частности, пишет: «... обломовская утопия - мир, в центре которого сам Обломов, уникальный, исключительный, признанный окружающими» (с. 96). Ключевым образом-метафорой, связанным с главным героем, является круг как знак сохранения избранного способа существования»1 (с. 97). Писатель «словно исследует его возможности, потери и разочарования на этом пути» (с. 98).
Во втором разделе авторы рассматривают «утопические и антиутопические проекты эпохи модерна». И.И. Плеханов (Ир-кустк) обращается к «интеллектуальной утопии литературного конструктивизма»; в центре внимания - проект пересоздания национального сознания, предложенный литературной группой конструктивистов в 1920-е годы. Концепция «советского американизма», разрабатываемая теоретиком направления К. Зелинским, трактуется как одна из версий «нового западничества» - культурологического обоснования необходимости поднять словесное творчество до уровня научно-технического прогресса. На практике это требовало рационализации не только миропонимания, но психики и поведения человека как условия индустриального и культурного подъема страны, массового включения в ритмы новой эпохи. Утопичность проекта - в упрощенном понимании национальной культурной основы, в признании эффективности инструментального воздействия на сознание человека, в попытках технологизации
1 О циклическом времени в произведении И.А. Гончарова см.: Лихачёв Д.С. Поэтика древнерусской литературы. - Л., 1967. - С. 312-319.
творчества («локализация смысла», «грузификация» структуры текста и т.п.).
В работе рассматривается практика реализации конструктивистских приемов в поэзии социально ориентированного И. Сельвинского, а также в авангардистских опытах А. Чичерина. Указаны сходство и различие идей футуризма, ЛЕФа, конструктивизма, особенности их творческой полемики. Концепцию литературных конструктивистов И.И. Плеханов трактует как версию общего цивилизационного процесса - рационализации окружающей среды и интеллектуализации самой культуры. Сопоставление с достижениями архитектурного и дизайнерского конструктивизма, а также с концептуалистскими стратегиями конца ХХ в. свидетельствует, что идеи группы были первыми симптомами ментального поворота русской словесности (с. 124). Поражение конструктивизма как «прагматической утопии» было обусловлено социальными причинами, но рационализация письма вошла в последующую художественную практику.
Н.П. Хрящева (Екатеринбург) в работе об А. Платонове отмечает, что утопия присутствует в творчестве писателя как «проект реального переустройства жизни и как феномен креативности человеческого сознания, создающего новые мифы художественного миротворения» (с. 125). В повести «Сокровенный человек» (1927) изучение истории ведется в перспективе «перерешения» природной круговоротности бытия, мечты о новом человеке. А. Платонов пытался ответить на «сокровенный» вопрос: является ли Революция 1917 г. реальным шагом в борьбе со Смертью (ведь это могло бы означать возможность выхода в иной, бессмертный эон человеческого существования). В работе описаны три взаимосвязанных облика истории, каждый из которых хронотопичен. В первом хронотопе История предстает как Героическая драма, во втором - как Балаган, в третьем - как Утопия Сердца, рождаемая стериально-космическим растворением/перевоплощением героя.
Взаимоосознание друг в друге образов героической драмы и исторического балагана подчеркнуло разведенность Бытия и Истории. Мера, глубина и масштаб этого осознания порождают в герое повести «Сокровенный человек» ростки новой этики, где человек духовно поднимается до возможности давать оценки и предъявлять
этические требования к Мирозданию в целом. Суть художественного открытия А. Платонова, по убеждению Н.П. Хрящевой, состоит в том, что писатель показал невозможность «кончить историю» изнутри нее самой, нереальность попыток «выйти из нее», кроме как осознав ее смысл с высоты внеположных ей координат «Утопии Сердца». В «Сокровенном человеке» утопия «реализует себя на сюжетном уровне преображением Баку в идеальный город, получающий очертания человеческой души, вернувшейся к "детской матери" как своему первообразу, смысл которого у Платонова связан не с Божественным происхождением человека, а с Космическим. Поэтому в мире автора нет ничего абсолютного - везде не-оконченность, неоформленность, двоение как черты становления» (с. 144).
«Бунинские оценки современников и современности» представлены в разделе через осмысление публицистического и мемуарного наследия писателя-эмигранта. К.В. Анисимов (Красноярск) в ходе анализа мемуаров и публицистики писателя выявляет функции и генезис argumentum ad hominem (аргументация к человеку, переход на личность) - наиболее продуктивного риторического приема развенчания оппонента (с. 171). В качестве историко-типологической параллели рассматривается употребление argumen-tum ad hominem в публицистике раннего старообрядчества середины - второй половины XVII в. Изучается интерес И. А. Бунина к социокультурному контексту XVII столетия, предоставившего основной материал для историософских аллегорий автора «Окаянных дней. В контексте древнерусского полемического слова исследуются образная поэтика и циклизация книги И.А. Бунина «Воспоминания» (1950), а также идеологическая позиция художника, определяемая как «характерно антиутопическая».
Развитию историко-фантастического жанра в литературе русского зарубежья уделяет внимание П.С. Глушаков (Рига), обращаясь к произведениям И. Наживина («Во мгле грядущего»), П. Краснова («За чертополохом»), М. Первухина («Пугачёв-Победитель») и др. Элементы утопической традиции обнаруживает Е.Н. Проскурина (Новосибирск), анализируя незавершенный роман Г. Газданова «Переворот» (1972), где даны картины вымышленного государства, безымянный герой-президент, придуманное название государственной денежной единицы и т.п. Кроме того, в образе
президента наличествуют черты идеального правителя, что усиливает утопический модус произведения. Однако такие элементы сюжета, как социальные недовольства, смена правления, приход к власти сомнительных людей, действующих методами политической секты, создают впечатление, что в дальнейшем сюжет должен был развиваться по модели политического триллера. Анализ опубликованных глав романа дает основания предположить, что в его ненаписанной части должен был произойти сдвиг от утопической к антиутопической парадигме. Своей утопической составляющей «Переворот» вступает в диалог с романами-притчами Г. Газданова «Пилигримы» и «Пробуждение» - как утверждением центральной авторской мысли: единственный возможный путь реализации утопии - собственные усилия человека, нацеленные на рост «нравственного самосозидания» (с. 216). Если в предшествующих романах эта максима проводилась прямым образом, то в «Перевороте» -через «минус-прием», обусловливающий жанровый сдвиг (к антиутопии).
В третьем разделе рассматриваются художественные версии глобальных утопий, отраженных в отечественной литературе ХХ в.
A.Н. Воробьева (Самара) рассматривает судьбу современной утопии / антиутопии - тексты А. Волоса («Аниматор», 2005), Ю. Латыниной («Джаханнам, или До встречи в аду», 2005),
B. Пелевина («Ампир В», 2006), В. Сорокина («День опричника», 2006) в широком контексте отечественных и зарубежных проектов переустройства мира. Своеобразие нынешних текстов, считает автор, проявляется в непрекращающемся поиске новой утопической парадигмы, но если в западной антиутопии есть некая возможная модель нового века, в основе которой - ценности личности, то в русской антиутопии трудно заметить подобные предпосылки. «Западная антиутопия говорит: так жили (плохо), но осознали свои заблуждения, изжили их и так жить не будем. Советский человек утрачивает собственное достоинство, при этом перестает осознавать, что с ним происходит» (с. 228). В результате «остаточная личность» основного героя антиутопии, оказавшись в почти вакуумном пространстве исчезающей на глазах человечности, претерпевает тяжкие испытания. У писателя нет необходимости воссоздавать образ из действительности - она сама по себе столь гиперболична, что представляет собой готовую метафору. Герою
теперь приходится мечтать о прошлом, когда отношения между людьми не были столь убийственно агрессивными. Современную отечественную антиутопию автор статьи считает одной из самых мрачных: «. так жили (плохо) - так живем» (с. 235).
Сузанна Франк (Берлин) анализирует в культурологическом, филологическом и геополитическом аспектах одно из самых успешных фантастических произведений советского времени - роман В. Обручева «Земля Санникова» (1926). Структурной основой статьи стала мифологема «арктического рая» и варианты ее преобразования в мировой и отечественной литературе, вплоть до произведения В. Обручева, представившего утопическую мифологию «теплой Арктики» в соответствии с политическим курсом того времени.
Фредерик Листван (Кельцы, Польша) исследует роман Л. Леонова «Дорога на Океан» (1935), традиционно причисляемый к соцреализму. Ученый доказывает, что в картине счастливой жизни на «преображенной планете» (развернутой в тексте) утопические элементы искусно сочетаются с антиутопическими, лишая произведение возможности однозначной трактовки. В «Дороге на Океан» рядом с утопией, созданной по классическим канонам, проступают «ростки антиутопического мышления», которые с полной силой реализуются в создании писателем «сатирического образа действительности конца 1930-х годов в романе "Пирамида"» (с. 261).
А.Ю. Большакова (Москва), размышляя об «островной утопии» ХХ в., показывает, как, проходя через новые испытания временем, «островная» семантика русской деревни обращается в «островную» символику России. В состав духовной географии страны здесь входят не только реальные пространственные черты, но и мифопоэтические. Такая умопостигаемая, или «когнитивная», картография вмещает в себя, помимо утопических локусов из легенд о Китеже, Беловодье, и созданную в романе «Прощание с Матёрой» русским «деревенщиком» В. Распутиным литературную мифологему Матёры, в которой воплотились возвышенные и печальные иконописные лики многих русских деревень ХХ столетия. В традиционалистской прозе картины национального пространства пополняются и собственно авторскими локусами, обретающими са-крализованный статус «родных мест».
Н.В. Ковтун в работе «Идиллический человек на перекрестках истории» подводит своеобразный итог судьбы идиллического человека, лишенного защиты традиции, мифа и веры, выброшенного из привычного дома/мира и вынужденного самоопределяться в новых условиях. Опираясь на важнейшие тексты этого направления, автор фиксирует несколько перспектив, которые писатели отдают во владение своим сокровенным героям.
- Одним из вариантов выживания становится игра, что демонстрирует позднее творчество В. Шукшина, здесь игра не освобождает от ужаса бытия, но оставляет иллюзию неокончательности приговора судьбы.
- Подлинная Русь, как град Китеж, обретается в инобытии. Пределы настоящего приращиваются за счет мира смерти, который мыслится как существующий где-то рядом с настоящим. Эта надежда движет «тихими персонажами» поздних рассказов В. Распутина, странниками В. Личутина и, отчасти, героями Ю. Мамлеева.
- Сокровенную землю пытаются отстоять силой; сопротивление превращается в Возмездие, для чего призываются активные герои, причем на равных сражаются омоновцы, девы-богатырки и воплотившиеся Святые Древней Руси, как это происходит в итоговой повести В. Распутина «Дочь Ивана, мать Ивана».
- Самостояние сильных духом, исполняющих Завет и потому принципиально отрицающих революционные меры, демонстрируют повести Б. Екимова. Однако наблюдается внутреннее противоречие между высотой цели и средствами ее достижения, когда в ход идут колючая проволока, доносы, жесточайшая дисциплина.
- Ироническое остранение от истории как форма свободы от нее. Борьба с временем наивна и бесполезна; но подчинение ему равносильно утрате личности; остается только страдание вне перспективы воздаяния, однако с надеждой на милосердие таких же аутсайдеров, до которых большой истории дела нет (тексты Л. Петрушевской) (с. 308-309).
Четвертый раздел - о прозе постмодернизма - представляется наиболее дискуссионным; он посвящен полуутопиям, антиутопиям, негативным утопиям в литературе конца ХХ в. О трансформации метажанра антиутопии на рубеже ХХ-ХХ1 вв. размышляет Т.Н. Маркова (Челябинск). По ее убеждению, современная антиутопия, сохраняя функцию предупреждения и важней-
шие элементы структуры, развивается по пути сращения, скрещения с другими жанрами и одновременно дробится на подвиды. Ближе других к классическим опытам футурологической диагностики стоит социальная антиутопия, экстраполирующая реалии в устрашающем тоталитарном антураже, в гротесковой форме, как в романе В. Войновича «Москва 2042» или в рассказе В. Пелевина «День бульдозериста». Руссоистский вариант антиутопии предлагает Л. Петрушевская в рассказе «Новые Робинзоны. Хроника конца ХХ века»; В. Маканин в повести «Лаз» обнажает метафизику пространства и времени; Т. Толстая в романе «Кысь» создает интеллектуально-лубочную антиутопию.
В начале 2000-х годов формируется новая жанровая разновидность, совмещающая в себе черты политической сатиры, гротеска, исторического романа и зачастую стилистически близкая публицистике; таковы «ЖД» и «Эвакуатор» Д. Быкова, «2008» С. Доренко, «День опричника» и «Сахарный Кремль» В. Сорокина и др. Новая антиутопия, считает Т.Н. Маркова, воплощает свершившийся в реальности Апокалипсис - конец советского государства - и находится в процессе поиска альтернативных путей России к будущему (с. 326). О.В. Богданова (С.-Петербург) к парадигме постмодернистской утопии относит тексты Т. Толстой «Сюжет» и «Лимпопо», связанные с личностью и творчеством Пушкина.
Своеобразным продолжением этого исследования стала работа Т.М. Колядич (Москва) - о юмористической разновидности современной фантастики. Автор свидетельствует, что в современной литературе утопия и антиутопия нередко являются лишь внешней оболочкой для репрезентации авторских идей (поданных в иронической форме). В большинстве антиутопических текстов в качестве главного героя выведен наш современник, что указывает на отсутствие четкого представления о будущем мироустройстве. Традиционный для утопии идеал мудрого правителя реализуется в образе маргинала: пьяницы, забияки, аморального персонажа. Использование сказочной модели, где добро побеждает зло, вселяет надежду на будущее и одновременно свидетельствует об остране-нии авторской позиции.
Завершают раздел работы о новейших текстах отечественной литературы. А.В. Григоровская (Тюмень) анализирует хронотопи-ческую организацию антиутопии 2000-х годов на примере романов
Д. Быкова «ЖД» и Д. Глуховского «Метро 2033», реализующих «деградативную временную модель» (Г. Гюнтер). Пространственные и временные образы в названных текстах имеют соответствия друг с другом, которые в итоге выражают собой «конец времен» (с. 364). Тотальная цикличность российской истории в «ЖД» соединяется с фатальной повторяемостью исторических сценариев в «Метро 2033». «Кольцевая» композиция пространства и времени «усугубляет свойственную антиутопии 2000-х годов пессимистичность в оценке будущего России» (с. 365).
В работе об исторической фантастике рубежа ХХ-ХХ1 вв.
A.М. Лобин (Ульяновск) рассматривает поэтику этого нового направления в рамках массовой литературы. Художественная рефлексия трагического прошлого Руси наиболее плодотворна в той ее разновидности, считает автор, которую называют «альтернативной историей». В каждом альтернативно-историческом романе представлен иной вариант развития известных событий истории. Таковы историко-фантастические антиутопии Е. и Л. Лукиных «Миссионеры», Л. Вершинина «Первый год республики», В. Рыбакова «На будущий год в Москве», А. Доставалова «По ту сторону», а также утопии В. Звягинцева «Одиссей покидает Итаку»,
B. Рыбакова «Гравилет "Цесаревич"», Хольма Ван Зайчика «Плохих людей нет».
В Заключении Н.В. Ковтун подводит итоги: «... утопический прожект новейшей русской литературы осуществляется на разных уровнях смыслопорождения. На уровне сюжета, когда к устоявшимся моделям подключаются иные жанровые составляющие -детективные, приключенческие, юмористические. На уровне нарративной стратегии, обернувшейся остранением традиционных повествовательных практик, утратой монологичности текста, обращением автора из идеолога в игрока и/или скриптора. На уровне пространственно-временного континуума - утопизируются. не только картины будущего или прошлого, но сбывающегося настоящего. Катастрофа социальной жизни. предотвращается усилиями героев, желающих обрести утопию как последний социально значимый смысл их существования» (с. 397).
В книге содержатся Сведения об авторах.
А.А. Ревякина
