CC BY
65
CURRICULUM: СОЦИОЛОГИЧЕСКАЯ КЛАССИКА
2007.01.024. МИД ДЖ.Г. ФИЛОСОФИЯ АКТА (ИЗБРАННЫЕ ФРАГМЕНТЫ).
MEAD G.H. The Philosophy of the Act. - Chicago: Univ. of Chicago Press, 1945. - P. 140-153, 220-223, 308-312, 445-453.
От переводчика. Наш журнал не впервые обращается к наследию американского философа Джорджа Герберта Мида (18631931), идеи которого оказали огромное влияние на развитие теоретической социологии в ХХ в. Ранее нами было опубликовано несколько фрагментов из его книги «Разум, Я и общество» (№ 4 за 1997 г.). За истекшее десятилетие ситуация с переводами классических работ Мида ничуть не изменилась: их нет и, похоже, в ближайшее время не предвидится. Это подвигло нас к тому, чтобы продолжить (в меру наших сил и возможностей) ознакомление читателей с оригинальными текстами этого интереснейшего мыслителя, до сих пор сохраняющими свою значимость для той науки, которую мы исповедуем. Вниманию читателей предлагается подборка фрагментов из книги Мида «Философия акта» (1945). Небольшой отрывок из нее (глава I, «Стадии акта: постановка вопроса») был ранее опубликован в журнале «Личность. Культура. Общество» (2001. Том 3. Вып. 1-2). Фрагменты, вошедшие в нашу подборку, до сих пор на русский язык не переводились. В этот номер журнала включены четыре фрагмента; в следующих номерах публикация будет продолжена.
Как и другие «книжные» труды Мида, «Философия акта» не является целостным произведением. Она собрана его учениками из разного рода материалов, среди которых были завершенные статьи, неоконченные рукописи, отдельные записи из архива и даже конспекты, сделанные в свое время студентами, посещавшими его курсы в Чикагском университете. Составители этой книги, конеч-
но, попытались расставить эти разнородные и разнокачественные материалы в более или менее логичную последовательность; однако полноценным большим произведением, в обычном смысле слова, она от этого не стала. Таким образом, наша подборка будет своего рода «усеченной версией» книги, из которой можно вычитать основные идеи и концептуализации, составляющие ее тематическое ядро. Мид рассматривает «акт» как особую форму взаимодействия «живой формы» со средой, характерную для человека, в отличие от животных. В «акте» выделяются четыре «фазы»: импульс, перцепция, манипуляция и консуммация. В текстах, составляющих «Философию акта», различными способами и в разных аспектах прорабатывается эта базовая схема. Ее импликации оказываются чрезвычайно разветвленными и многообразными; некоторые из них (хотя, конечно, далеко не все) можно найти в предлагаемой нами подборке. Следует подчеркнуть, что это, конечно, не социологические в прямом смысле слова тексты; тем не менее они остаются значимыми для теоретической социологии, в частности для новейших попыток построения «социологии пространства» и совмещения проблематики действия с проблематикой пространства (в России над этим работает А.Ф. Филиппов).
При знакомстве с текстами Мида у читателя возникает естественное желание найти более систематичного Мида, чем тот, которого он в них находит. Это желание, увы, не удовлетворяется и не может быть удовлетворено. Как отмечают исследователи идей Мида и его комментаторы, другого Мида, к сожалению, нет. Одно из следствий этого состоит в том, что тексты мыслителя могут быть прочитаны очень по-разному и увидены в разных ракурсах в зависимости от того, как они будут отобраны и скомбинированы. При отборе фрагментов для перевода и публикации мы руководствовались единственным критерием: их релевантностью для социологии. Попыток перерасставить текстовые «кусочки» в целях повышения «систематичности» и «логической последовательности» не предпринималось; они идут в той последовательности, в которой они вошли в оригинальный том.
Для того чтобы донести смысл приводимых текстов в наиболее точной и вместе с тем доступной для чтения форме, в переводе используются два вида вставок: во-первых, в круглых скобках приводятся, где это необходимо, англоязычные оригиналы терминов;
во-вторых, в квадратных скобках даются добавления переводчика, которые, как ему кажется, делают тексты более читабельными за счет повышения определенности высказываний, но при этом не имеют коррелятов в англоязычном оригинале.
IX. СОЦИАЛЬНЫЙ ФАКТОР В ПЕРЦЕПЦИИ
Опыт, внутри которого выражает себя разумность человеческого общества, есть мир физических вещей. Это также перцептуальный мир. Вещь и перцепт высвечивают две грани этого опыта. Перцепт маркирует опыт как перспективу. Качества перцептуального мира зависят от восприимчивостей и установок индивидов, образующих человеческое общество. Физическая вещь маркирует опыт как организацию перспектив. Поскольку вещь [дана] в опыте, она лежит в перспективе индивида, но раз это вещь, то она может лежать и в перспективах других индивидов. Эти перспективы, между тем, не отдельны и не независимы друг от друга. Вещь, которую индивид воспринимает, воспринимается или может быть воспринята другими, которые удачно расположены для этого в пространстве и времени и наделены схожими способностями. Индивид воспринимает вещь, которую воспринимают другие. Как вещь, так и перцепция имеют такой обобщенный характер. Именно в рамках этой организации перспектив имеют место критика, сомнение и приспособление. Человек не критикует свою перспективу оттого, что узнает о несогласии этой перспективы с перспективой другого или других. Несогласие, сомнение и ошибка возникают внутри мира, являющегося общим, но все же проявляющего черты, входящие в конфликт с его универсальностью. Эти черты становятся, стало быть, принадлежащими индивидуальным перспективам. Так в опыте индивидуальные перспективы вырастают из общей перспективы. Общая перспектива не складывается из индивидуальных перспектив. Один и тот же цент, явленный в опыте, не есть сумма всех различных форм, явленных в разных перспективах. Напротив, эти очертания суть различающиеся и в некотором смысле противоречащие друг другу формы одного и того же цента. Это общее место, состоящее в том, что сомнения существуют лишь в мире, универсальность которого оправдывает эти сомнения и удостоверяет их разрешение, видимо, входит в противоречие с генетическим описа-
нием развития мира общего опыта из опытов индивидов, составляющих общность (commonalty), или общество.
Решение, которое я предлагаю, подразумевает прежде всего, что чувственное восприятие в основе своей есть восприятие отдаленного (distant) объекта. Я говорю это в бихевиористском смысле. Чувственное восприятие - это продукт поведения, посредством которого организмы связывают себя с тем, что отстоит от них в пространстве и времени. Эта связь есть форма поведения, приближающая организм к объекту или уводящая от него, в зависимости от того, предвещает ли акт контакт или отсутствие контакта. Контакт в позитивном или негативном смысле является результатом акта, который лежит в начале чувственного восприятия. Этот результат обычно приносит опыт, соединяющий в себе переживание дистанции с переживанием контакта. В типичном чувственном восприятии мы видим, с чем мы имеем дело. Чувственным восприятием предполагается, стало быть, некоторая область, внутри которой имеет место контакт, являющийся непосредственным результатом акта, и в то же время мы все-таки его видим, или имеем переживание его на расстоянии. Это посредствующая область, ибо консуммация - например, еда, отдых или тепло - располагается за ее пределами. Я буду называть ее областью манипулирования (manipulatory area), ибо физические вещи - это, разумеется, вещи, которыми мы орудуем, но орудование это обычно происходит под контролем зрения. Контакт удостоверяет успех акта и определяет, не стали ли мы жертвами ошибки или иллюзии. Вещь есть, если мы имеем или могли бы иметь с ней контакт. В противном случае она галлюцинаторна.
Чувственное восприятие, в таком его понимании, присуще организмам, которые имеют руки и в завершении своих актов орудуют вещами. Оно подразумевает, кроме того, заключенность акта в этой области манипулирования и соотнесение более ранних и более поздних опытов с переживанием этой области. Именно объект возможного контакта мы видим на расстоянии, и это такая физическая вещь, которой мы позже наслаждаемся. Субстанциальная реальность нашего перцептуального мира заключена в этой области манипулирования и ее расширениях, а другие качества вещей [внутренне] присущи этой субстанциальной реальности. На самом деле у нас полно иллюзорных восприятий, как-то: различные звуки
и запахи, которыми мы наслаждаемся, не соотнося их определенно с физическими вещами, локализованными в тех или иных областях, но у нас не иссякает спрос на реальность этих переживаний, если мы не можем так их соотнести. Эта область, как я выше уже заметил, лежит в непосредственной близости к завершению акта, т.е. к его консуммации.
Сущность перцепции - не в организации различных так называемых чувственных данных и не просто в «передаче» одного чувственного содержания другим [чувственным содержанием], а в этом отчетливом соотнесении переживания объекта на расстоянии с посредствующим переживанием этой области в контакте (переживание на расстоянии есть переживание, перцептуальной реальностью которого является переживание в контакте) и в соотнесении последних переживаний через консуммацию или дальнейшее уточнение с физической вещью, т.е. с перцептуальным объектом в этой области манипулирования, где он переживается одновременно и на расстоянии, и в контакте. Термин «соотнесение», который я здесь употребил, не обязательно предполагает рефлексию, или так называемые суждения восприятия. Соотнесение заключает в себе всего лишь направление акта к его промежуточному завершению в контактных процессах манипулирования. Полностью реализовавшееся существование перцептуального объекта принадлежит к этой области. Важно понимать, что перцептуальную реальность несет с собой не характер тактильного, или контактного, опыта как таковой. Физическую вещь в области манипулирования наделяет реальностью именно успешное завершение этой части акта, инициированной переживанием на расстоянии. Физические контакты с потоками воздуха могут быть дистанционными переживаниями удаленных от нас объектов. Важно также осознать, что перцептуальная реальность - это промежуточная область внутри целостного сложного акта. Овладение физическими вещами, наслаждение ими или страдание от них выше и важнее их физического существования. Их физическое существование есть [всего лишь] условие финальной консуммации акта, особенно дальнейших промежуточных процессов, ведущих к консуммациям существования (consummations of existence).
Второй импликацией физической вещи, отмеченной выше, была производимая ею задержка акта. Мы собираем плоды, чтобы
их съесть. Пока мы держим плоды и готовим их к подаче на стол, процесс потребления откладывается, но [при этом] мы отбираем качества, нерелевантные переходу, заключенному в развертывающемся акте потребления. И вот мы говорим о плодах как существующих на протяжении всего процесса. В опыте низших форм, не имеющих такой области манипулирования, нет оснований считать, что есть какой-либо постоянный мир, нерелевантный переходу. Они должны жить в мире Минковского, где все стимулы удалены от них в пространстве и времени.
У нас самих есть переживания, в которых интерес так сосредоточен на временной дистанции стимула, что тот вряд ли является [нам в опыте] как объект, существующий в манипуляторной области одновременно с нами, например, когда мы стремимся поймать что-то ускользающее, когда человек, падая с обрыва, стремится ухватиться за ветку растущего на склоне деревца. Теперь нет никакой реальности. Вся она в пространстве и времени нам предстоит. Одновременность вещей относится только к той ситуации, в которой соперничающие реакции притормаживают друг друга и рельефно высвечивают те качества, которые нерелевантны переходу (passage) и, стало быть, остаются постоянными условиями альтернативных возможных реакций. Но простого торможения недостаточно, чтобы рельефно выделились эти качества. Их нерелевант-ность переходу должна стать значимой для организма, должна стать условием дальнейшего поведения, прежде чем эти качества смогут выделиться и стать устойчивой средой.
Эта устойчивая среда имеет своим центром область манипулирования, в которой обнаруживается несомненная физическая вещь. Она видна, а то, что видно, реализовалось в контакте. Но контакт не просто давление, не просто твердость или осязаемость. Прежде всего это сопротивление. Опыт контакта, конституирующий реальность физической вещи, приходит изнутри этой вещи, и он приходит из такой [ее] внутренности (inside), которой никогда нельзя достичь разделением вещи [на части]. Последнее обнаруживает только новые поверхности. Именно внутренность проистекает из кооперации физических вещей с нами в наших актах. Мы ищем такого рода сопротивление, какое сами оказываем, когда схватываем вещи и манипулируем ими. Мы ищем опору, рычаг, помощь. Промежуточный акт находит завершение в сопротив-
лении вещи. Это такое сопротивление, какое оказывает одна рука другой. Внутренность вещи по своей природе сродни внутренности организма. Было бы, однако, ошибкой полагать, что организм проецирует это содержание в объект в манипуляторной области, ибо, во-первых, организм - это лишь еще один перцептуальный объект, а во-вторых, ничто не указывает на [наличие] в акте какого-либо места, в котором бы такая проекция себя проявляла.
Я исхожу из допущения, что действие отлично от движения, а отождествление его с ощущением мышечного напряжения есть позднейшая интерпретация, ценная для задач рефлексивного контроля над поведением, но обманчивая, если ею предполагается, что действие наличествует как ощущение или сознание усилия. В простейшей ситуации есть организм как действующий, или [находящийся] в действии, и есть качества стимулов. Осознание действия и этих качеств в опыте есть позднейший рефлексивный тип опыта, который предполагает, что действие и эти качества есть заранее, до так называемого их осознания. Итак, то, что мы подразумеваем под внутренностью - в отличие от того, что может быть выявлено устранением чего-то пространственно внешнего (exterior), которое становится тогда внеположным (outside), - есть действие в процессе его развертывания, т.е. действие как нечто отличное от движения. Действие исходит из чего-то, возникает из чего-то. Иначе его можно будет отождествить с изменением, и тогда оно перестанет быть действием с этой импликацией внутреннего, которое никогда не может стать внешним.
Сопротивление есть действие. Это не давление как так называемый поверхностный опыт и не какой-то иной поверхностный опыт. Физические вещи сопротивляются нашему действию. Это действие вещей входит в наш опыт, в нашу перспективу как внутреннее [качество] перцептуальных вещей, и эти перцептуальные вещи в перцептуальной среде обеспечивают определение организма как перцептуальной вещи. Перцептуальная вещь соединяет в себе по крайней мере два качества: дистантное качество, которое руководит движением к ней или от нее, и контактный опыт, который в результате этого возникает. Этот контактный опыт включает свою внутреннюю сферу (inside). Если организм является перцептуальным объектом для организма в целом, то должна быть какая-то фаза акта, локализованная вне организма, с позиции которой ор-
ганизм мог бы быть перцептуальным объектом. Важно признать, что внутренность (insideness) активности организма не может быть помещена в организм как перцептуальный объект до тех пор, пока акт не поставит организм в противоположность какой-то внешней позиции. Так, скажем, действие орудия в руке помещает руку и организм, частью которого она является, в противоположность этому орудию. То, что делает орудие в совместном процессе, позволяет поместить в поле руку и организм в целом как один из перцептуальных объектов. Невозможно начинать с организма как объекта и проецировать его содержания в другие перцептуальные объекты. Организм становится перцептуальным объектом только после того, как акт разместится в некотором смысле вне организма. Это, конечно, базис для рефлексивной активности, в которой организм становится объектом для самого себя. Сопротивление как активность - фундаментальное качество, общее всем физическим объектам, включая организм. С точки зрения сопротивления физических вещей, мы сопротивляемся им, но все же необходимо описать акт, берущий начало в организме, который может быть так локализован вне организма, чтобы организм мог стать объектом.
Сопротивление, составляющее суть перцептуального объекта, - это абстракция, приобретшая в современной физике определенность и господство благодаря понятиям массы и инерции. Объекты в области манипулирования (в самом широком смысле слова наши орудия, т.е. вещи, благодаря которым мы сохраняем свое равновесие, благодаря сопротивлению которых мы движемся и которыми мы пользуемся в каких-то неясных целях) имеют в непосредственном опыте значения (values), заданные их применениями. Только благодаря абстракции мы добираемся до их материальной сущности. Основанием господства этой абстракции служит обнаружение того, что, сосредоточившись на материи перцептуального объекта, мы можем держать под контролем другие инструментальные значения. Нож режет, но именно его молекулярное строение гарантирует нам режущий край лезвия. Роза благоухает, но именно формулировка благоухания в терминах эфирных масел позволяет нам производить парфюмы. С этой же самой или подобной целью мы формулируем организм в терминах молекул и атомов. Животное, в котором берет начало акт, еще не есть материальный организм, который в собственном поведении существует в противопо-
ложность другим материальным вещам. Это стимул другим животным схватить и сожрать его, сторониться его, ухаживать за ним, накормить его. Эти стимулы отделены в пространстве и времени от животного, которого они возбуждают. Для этого животного они еще не имеют настоящего существования в качестве объектов. Чтобы обрести такое существование, они должны обрести «теперь», принадлежащее области манипулирования животного. Если акт животного в отношении второго животного вызывает со стороны второго животного отклик, скажем, бегство или ответный крик, то эти реакции становятся важными стимулами для продолжения акта. В случае криков мы имеем реакции, которые животное может возбуждать и в самом себе. Если реакция второго животного, которую первое животное возбуждает в себе, развивается в завершенную установку, как это бывает в игре (play) маленьких детей, то могут появиться два результата. Результат собственного акта может быть дан [действующему] в терминах «теперь», и с этим явлением другого как объекта [данный] индивид тоже должен появиться как объект, с этой принятой [им] точки зрения другого. Важно понимать, что простое явление мысленного образа из прошлого опыта не дало бы «теперь». Исходя из того, что он привязан к стимулу, он имел бы ту же пространственно-временную отдаленность, что и стимул. Чтобы было получено «теперь», результат акта должен уже присутствовать в вызывающей его деятельности как ее часть. Именно это и придает фундаментальное значение сопротивлению. Сопротивление вещи, которую предстоит схватить, может быть возбуждено в индивиде, который ее схватит, но эта установка должна быть принята прежде, чем вещь или организм смогут появиться как объекты.
Уподобление времени пространству и исчезновение всякого абсолютного времени и пространства возвращают нас к ситуации протекания (passage) событий в пространстве-времени, в которой присутствуют пересечения разных временных систем, дающие начало преходящему (passing) повторению геометрических структур, чьими точками являются исторические траектории, и в которой нет постоянного пространства, а следовательно, нет и движения, пока связь с событием восприятия или осознания не породит согласованной конфигурации, или перспективы; этот же анализ возвращает нас к опыту, в котором животные живут в пространстве-времени
Минковского, связанные только с удаленными в пространстве и времени стимулами. Единство акта налицо, но это единство, достигаемое только в завершении акта. Оно не дано в постоянном пространстве, абстрагированном от хода событий, пока «теперь» развертывающегося процесса в животном не отождествится с удаленным в пространстве и времени стимулом посредством актов отождествления себя со стимулом, позволив тем самым этому стимулу приобрести сопротивление, являющееся реальностью перцепта в области манипулирования. В области манипулирования отдаленное обещание и осуществляющееся в контакте сопротивление объединяются в перцепте, но этот перцепт не становится объектом иначе, кроме как в ситуации, в которой организм тоже является объектом. Именно это вовлечение организма в перцептуальную ситуацию в качестве объекта мы обозначаем как сознание, т.е. сознание (consciousness) как осознание (awareness). Однако это не сознание чего-то, не осознание чего-то, кроме как на позднейшей стадии. В так называемом непосредственном опыте объект просто присутствует (is there), но его присутствие несет с собой и присутствие индивида -не как переживающего объект, а как перцептуального объекта, существенного для ситуации.
Исходный биологический акт - это акт, идущий напрямую к своей консуммации и не содержащий внутри себя, по крайней мере у низших животных форм, никакого перцептуального мира физических вещей. Это мир стимулов и реакций, мир Минковского. Физические вещи инструментальны и находят свою перцептуальную реальность в манипуляторных опытах, приводящих к консуммаци-ям. Они предполагают приостановку акта и появление иррелевант-ного переходу (passage) поля, в котором могут иметь место альтернативные завершения акта. Акт, стало быть, предшествует явлению вещей и организмов как объектов. Размещать этот изначальный акт внутри органического индивида как объекта неправомерно. Промежуточные акты, которые исходят от наших организмов, имеют место в постоянном пространстве, абстрагированном от перехода и длящемся во времени. Как индивиды или Я, мы никогда не [стоим] в начале наших актов, но продолжаем их в относительных пространствах и временах с помощью физических средств и так называемого рефлексивного интеллекта. Чтобы достичь наличного (present) опыта, принимающего форму настоящего, или «теперь», со-
держащего [в себе] отдаленные стимулы, должно быть выполнено несколько условий. Во-первых, сам акт должен быть приторможен. Это становится возможным, когда в организме возникают альтернативные процессы осуществления акта. Во-вторых, должен быть материал (stuff) опыта, из которого это настоящее может сложиться, [материал], который иррелевантен переходу не только в силу повторения одного и того же паттерна, но и потому, что он принадлежит к одной и той же фазе акта в различных альтернативных завершениях акта. Он должен быть функционально тождествен, чтобы настоящее содержало в себе разные альтернативные наличные возможности. Это можно найти в опыте контакта организма с вещами, которые служат средствами для конечных консуммаций. В-третьих, чтобы он мог быть «теперь», т.е. совпадать с организмом во времени, должно быть не просто содержание, прилагающее себя к отдаленному стимулу и принимающее его временной характер, но нечто такое, что организм вызывает в самом себе и что имеет, тем самым, временной характер организма. Это может быть достигнуто, если организм побуждает себя реагировать на себя так, как реагировал бы на него отдаленный стимул, если бы он [находился] в завершении акта, т.е. в контакте с ним. Теория субъективности вторичных качеств с точностью до наоборот переворачивает действительную ситуацию. Дистанционные качества стимулов отстоят от организма в пространстве и времени; но чтобы сопротивление вещей, [составляющее] их внутреннюю природу, было синхронизировано с организмом и стало ему одновременным, это сопротивление должно возбудиться в организме и вырвать тем самым удаленные во времени качества стимулов из их будущности. Это согласуется с развитыми суждениями восприятия. Зрительные и слуховые стимулы просто там. Их физическая реальность есть гипотетическое содержание, вытекающее из органических реакций и ждущее оправдания в действительном контакте. Организм распространяет свою область манипулирования в наличное настоящее, реагируя на себя в ролях отдаленного стимула.
Отрицая наличие физических объектов в перспективах организмов, не имеющих области манипулирования, я не имею в виду, что изменения, включая движения, не присутствуют в таких перспективах как целостности. В нашем консумматорном переживании мелодии, в котором соотнесенность с физическим объектом весьма
неясна, хотя и не отсутствует совершенно, целое существенно для его частей как частей мелодии. Не имею я в виду и того, что отдаленное чувственное качество еще отсутствует в опыте животного в том смысле, что в нем еще нет будущего контакта, т.е. с точки зрения наблюдателя. Я имею в виду отсутствие в нем «теперь», с помощью которого оно может быть синхронизировано с организмом. Нет переживания одновременности. Все действие предстоит и помещает цвет или звук в постоянно возникающее будущее.
Есть две характеристики перцептуального опыта, которые я уже отметил, но хотел бы еще раз подчеркнуть. Первая из них состоит в том, что перцепция физических вещей предполагает акт, который уже происходит заранее, до перцепции, и является процессом, внутри которого перцепция содержится; что перцепция подразумевает торможение этого процесса движения к отдаленному стимулу или от него, торможение, которое вытекает из присутствия в организме альтернативных завершений акта; и что эти тенденции находятся под контролем того, что я назвал терминальными установками, т. е. уже возбужденного приноровления организма к контактной реакции на отдаленный стимул. Перцептуальное поле, стало быть, есть поле, в котором действие на какое-то время приостанавливается; и, следовательно, оно благоприятствует абстрагированию от текущего хода вещей (passage) в присутствии структур, иррелевантных текущему ходу вещей. То, что такая абстракция должна иметь место в рамках «теперь», т.е. должна быть синхронизирована с организмом, означает, что то, что является внутренностью (inside) перцептуального объекта, должно быть содержанием, возбужденным в некотором смысле внутри организма. В том, что мы только что утверждали, подразумевается, что это уже имеет место до появления перцепта физической вещи. Второй характеристикой перцептуальной ситуации, о которой идет речь, является ее сущностно социальный характер. Под социальным характером акта я разумею то, что акт вызывает в объектах активность, схожую по сути с его собственной. Я уже говорил об этом как о сопротивлении, говорил, что акт требует этого сопротивления вещей, чтобы он сам мог совершиться. Я подчеркивал процесс кооперации, посредством которого организм поддерживает свое равновесие, преодолевает сопротивление вещей и манипулирует инструментальными вещами. Сопротивление, которое он встречает со стороны вещей,
имеет ту же природу, что и сопротивление, которое он может возбудить в самом себе. Как я говорил, эта социальность перцептуального процесса есть абстракция от гораздо более конкретной социальной установки в отношении перцептуального поля, такой, какую мы обнаруживаем в наших непреднамеренных установках раздражения или приязни в отношении неодушевленных вещей, [установки], которая еще более очевидна в поведении примитивного человека или маленького ребенка. Более абстрактная установка явно [возникает] позже, чем ее конкретное выражение, и именно в ее конкретном выражении следует изучать ее механизм.
В других местах я уже анализировал этот механизм и экспрессии так называемого разума (mind), из него возникающие1, [рассматривая этот механизм], как он проявляется в человеческом совместном поведении, в разговоре с другими, в разговоре с самим собой, в значимом символе и в появлении субстантивных значений. В этом анализе для нашего аргумента существенно то, что в человеческом социальном поведении некоторые жесты, особенно голосовые жесты, вызывают в индивиде, который их делает, реакцию, такую же по природе, как и та, которую они вызывают в тех, с кем [индивид] втянут в совместную деятельность. В голосовом жесте, в речи человек уже указал собственному Я на то, на что он указывает другому, с которым он разговаривает. Он находит собственное Я уже в установке другого. Именно эта общая реакция, возбуждаемая в организме, составляет внутреннюю природу как других, так и собственного Я. Ошибочно полагать, будто Я спроецировало себя в другого, ибо Я возникает как объект в том же самом процессе. Солипсизм - психологически невозможная доктрина, и психоанализ более чем достаточно показал, что к перцептуальному Я мы можем применить тот же тип суждения, который мы применяем к другим Я. Материал, из которого они образуются, приходит из ранней фазы акта, предшествующей перцептуальному объекту, будь то Я или другой. Валидность перцептуального объекта производна от успеха акта; Я как физический объект зависит от сопротивления, требуемого дистанционным переживанием звука или зрительного образа. Мы щипаем себя, чтобы убедиться, что мы бодрствуем, и хватаемся за другого, чтобы убедиться, что он не галлюцинация. Все объ-
1 См. в особенности книгу (Разум, Я и общество».
екты - изначально социальные объекты, но в случае неодушевленных вещей мы абстрагируемся от всего содержания, за исключением сопротивления, являющегося материей перцептуальных вещей, нас самих или других вещей. Все они в каком-то смысле гипотетичны, пока мы не вовлекаем их в область манипулирования и не завершаем акт, инициированный переживанием на расстоянии. Хотя в перцептуальном мире конечным тестом является орудование (handling) тем, что мы видим, в проверке реальности вещей мы чаще всего до этого не доходим. Мы опираемся на субстантивные значения того, что мы видим, т.е. на обобщенные социальные реакции, предполагающие опытные данные, но не требующие их. Знакомой всем иллюстрацией будет банк, сохраняющий кредитоспособность при похищении его золотого резерва до тех пор, пока кража остается не обнаруженной.
Перцептуальный объект, стало быть, наличествует как переживание на расстоянии, чья физическая реальность как сопротивления имеет ту же природу, что и [физическая реальность], имеющая место в переживании контакта. В области манипулирования он присутствует как перцептуальная реальность, поскольку он есть успешное завершение акта, спровоцированного отдаленным стимулом. Он присутствует как посредствующий инструментальный объект. Начальные стадии акта предполагаются этим посредствующим полем и заключают в себе уже возбужденную тенденцию двигаться по направлению к отдаленному стимулу или от него вместе с торможением этих тенденций, обусловленным альтернативными завершениями акта. За этим посредствующим полем перцептуальных физических вещей лежит конечное завершение акта в консуммации, которое есть опыт, соотнесенный с перцептуальным объектом, но выходящий за пределы его физического перцептуального характера. Перцептуальный объект присутствует в противоположность организму как физическому объекту. Эта ситуация обозначается как перспектива. Связь перцептуального поля и организма в перспективе социальна; иначе говоря, в организме возбуждается та реакция объекта, которую акт организма стремится вызвать. Посредством принятия этой установки объекта, такой как установка сопротивления, организм получает возможность пробудить собственную дальнейшую реакцию на объект и, таким образом, сам становится объектом. В случае объектов, находящихся вне
области манипулирования, это сопротивление появляется как следствие других качеств объекта и, следовательно, является гипотетическим, ждущим контакта для своей реализации; тем не менее объект обладает в наших глазах таким условным сопротивлением. Сопротивление принадлежит организму и его области манипулирования и имеет временной характер «теперь». Следовательно, поскольку организм принимает установку сопротивления отдаленного объекта, этот объект вовлекается во временную фазу «теперь». Он уже не отстоит во времени, хотя продолжает оставаться удаленным в пространстве. В перцептуальном мире все существующее [находится] в «теперь» и имеет сопротивляемость материи. Только благодаря абстракции мы говорим о цвете, звуке или запахе объекта как о существующих отдельно от объекта или переживаний организма, например, в консуммации. Разумеется, речь здесь идет только о перцептуальном мире. Я утверждаю, что именно благодаря этому фундаментальному социальному процессу темпоральное качество «теперь» выносится в наличную природу, и вместе с этим приходит разделение времени и пространства.
Я говорил о перспективе в ее связи с индивидуальным организмом, но, как я уже отметил в начале статьи, социальный индивид уже есть в перспективе, принадлежащей тому сообществу, внутри которого возникло его Я. Он стал Я, реагируя на самого себя в установках других Я. Это предполагает допущение [наличия] установок сообщества, где в организации социального поведения все говорят одним голосом. Весь процесс мышления есть внутренний разговор, происходящий между этим обобщенным другим и индивидом. Перспектива индивида, следовательно, есть перспектива социального акта - акта, который включает акт индивида, но простирается за его пределы. Принимая установку других, индивид принимает установки, приспособленные к его частной реакции. Поскольку эти разные установки других требуют от него идентичной реакции, организация социального акта отражается в его акте. Сообщество говорит с ним идентичным голосом, но каждый говорит со своей точки зрения; тем не менее эти точки зрения взаимосвязаны внутри совместной социальной деятельности, и индивид, принимая установку кого-то, находит самого себя по характеру реакции предполагаемой в реакциях других. Таким образом, индивид достигает универсальности реакции сообщества, которая может
заключать в себе реакции бесконечного множества индивидов, но все-таки именно универсализированная установка специфически связывается с его индивидуальным поведением: она находится внутри его перспективы. Я хочу еще раз подчеркнуть то, что уже сказал: появлению Я предшествуют тенденции к принятию установок других, а потому существование других индивидов не есть отражение его самопереживаний в других. Не другие [существуют] относительно его Я; но его Я и другие [существуют] относительно перспективы его социального организма. Какие бы метафизические трудности ни создавала эта концепция, именно ею мы постоянно пользуемся в биографии и истории. Индивид и общество избирательно и каузально детерминируют среду, а она детерминирует индивида или общество; ничто здесь не может быть объяснено через другое, за исключением того, что другое им определяется. Попытка идти в ином направлении приводит к невозможному солипсизму или столь же невозможному детерминизму.
XV. ОПЫТНЫЕ ОСНОВАНИЯ ЕСТЕСТВЕННОЙ НАУКИ С. Мнимое настоящее (the specious present)
Когда философ занимает эту берклианскую позицию, он игнорирует то, что такое мгновенное (knife-edge) настоящее - фикция, созданная в целях как можно более точного измерения. Между тем будущее и прошлое вторгаются в психологическое настоящее, в так называемое мнимое настоящее. Психологическое, или мнимое, настоящее является мнимым, ибо, хотя оно и есть действительная длительность, а не мгновенное настоящее, его длительность - это не длительность завершения акта, в котором присутствует объект, а длительность рефлексии, т.е. того акта индикации наличных качеств отдаленных вещей, который происходит посредством жеста или значимого символа в самом индивиде. Эти качества связаны с индивидом, а не с объектом, и эта индикация происходит в мире, который дан непосредственно, в мире объектов, которые мы рефлексивно не осознаем. Этим абстрагированным элементам объектов соответствуют объекты, на которые мы указываем как на условия опыта на расстоянии (distance experience) и которые, стало быть, лишены своих дистанционных качеств (distance
characters). Однако в непосредственном процессе индикации мы достигаем абстракций, которые избавляются от дистанционных качеств и вместе с тем, находясь в мире прямого восприятия или воображения, обретают положение, противопоставляющее их исследователю; т.е. они физические вещи в том же смысле, в каком были физическими вещами анализируемые объекты. Абстрагирование от дистанционных качеств и других образов (imagery), к ним примыкающих, двусмысленно. С одной стороны, оно логично, т.е. является индикацией качества, отводящей внимание от всех качеств, кроме этого. Связь между качеством и остальным объектом остается при этом открытой для определения. У Аристотеля эта связь понимается как связь субстанции и атрибута, как неотъемлемость. Другое метафизическое пристрастие может заменять эту связь связью единообразной ассоциации, или пространственновременного совпадения. В отношении этого типа абстракции важно то, что в процессе синтеза абстрагированные качества восстанавливаются, и у объекта остается то же самое содержание, которое было до анализа. С другой стороны, абстрагирование каузально, т.е. определяет причины или условия, при которых возникают опыты на расстоянии. Это не абстракция в логическом смысле; это объяснение, или, если брать еще глубже, организация шагов или средств, при помощи которых человек достигает некоторых опытов. Если и называть это абстракцией, то это такая абстракция, которая абстрагирует то, что мы трактуем как причину, от того, что мы трактуем как следствие. Нет никаких оснований приписывать следствие причине как свойство, но именно этим мы зачастую и занимаемся, когда объясняем цвет объекта. Мы вправе предицировать цвет наличному объекту, но если мы объясняем, что объект, состоящий из электронов, является причиной цвета, то мы берем эту связь из отношения предикации. Именно тогда, когда мы абстрагируем одновременно ради предикации и ради объяснения и некритически полагаем, что это одна и та же абстракция, мы устанавливаем ментальное содержание (в одном из смыслов слова «ментальное»). Ибо в одном случае мы просто удерживаем одно из свойств вещи в отдельности от остальной вещи, а в другом устанавливаем независимую вещь, которая является условием этого свойства и свойством которой оно, следовательно, быть не может. Далее оно [свойство] закладывается в разум, и связи, которыми оно соединяется с объектами, являющими-
ся его так называемыми причинами, неизбежно соединяют его с объектом как ментальные ассоциации. Объект, конструируемый таким образом, может обладать характеристикой как качеством, а она может предицироваться этому объекту.
В мнимом настоящем, следовательно, присутствуют не только непосредственные абстрагированные чувственные данные, но также образы прошлых и будущих опытов, изъятые из их места в актах, которые они предполагают. Это реальная длительность, но эта длительность не имеет никакого отношения к завершению этих актов. Эти опыты принадлежат реконструкции, на которую впоследствии будет происходить реакция. Они принадлежат началу последующего акта. Как таковые они и присутствуют в настоящем.
Между тем они содержатся внутри актов, которые мы называем актами мышления, или рефлексии. Но рефлексия происходит при помощи значимых символов, значимые же символы, сведенные к своим источникам, оказываются жестами, т. е. частями социальных актов, посредством которых индивиды приспосабливают свое поведение к поведению других. Они становятся символами, когда акт, который они предваряют, пробуждается как установка в другом индивиде. Они становятся значимыми символами, когда индивид при использовании жеста, вызывающего такую установку в другом, вызывает эту же самую установку в самом себе. Когда жест пробуждает некоторую установку не только в других индивидах, но в то же время и в индивиде, выполняющем этот жест, мы называем эту установку значением жеста, или символа.
Рефлексия, стало быть, - это такой тип действия, в котором индивид, разговаривая с другими, разговаривает также с самим собой и способен вызвать в себе такого же рода реакцию, какую он вызывает в другом. Индивид переносит механизм сотрудничества с другими в собственное поведение. Именно этот механизм позволяет ему обособить то в акте, что располагается в нем самом, от завершения акта и тем самым отделить мнимое настоящее от будущего и от прошлого; но важно понимать, что механизмом, посредством которого это совершается, является механизм акта, заключающий в себе перцептуальные объекты, на которые индивид реагирует.
В этом поведении будущие значения (values) вещей представлены установками, которые эти символы пробуждают. Эти установки могут быть очень специфическими и конкретными, как,
например, когда мы по-настоящему съеживаемся от отдаленного опасного объекта - и эта установка опознается как образ поведения, которое вызвал бы действительный контакт с данным объектом, - или когда обнаруживаем в себе эмпатию, принимая воодушевляющую установку [в отношении] стен кафедрального собора. Но, как правило, голосовые символы «опасного» и «вдохновляющего» представляют такие генерализованные установки, что мы могли бы описать их только с готовностью бежать прочь или вытянуться вверх, и эти описания заключены в нашем опыте лишь в словах с неясным смыслом (sense) готовности к реакции. Эта готовность проявляется [в тяготении] к другим голосовым символам, за которыми стоят установки, созвучные тем, которые пробуждаются этими терминами. В любом случае в этих так называемых ментальных ситуациях, которые конституируются нашими разговорами с другими или с самими собой (т.е. формой социального поведения, которую мы называем рефлексией), будущее действительного или возможного поведения репрезентируют символы и соответствующие им установки, данные индивиду в непосредственном опыте. Они вносят в опыт индивида суррогаты тех объектов, которыми завершались бы инициируемые индивидом акты. Это репрезентируемое будущее, и конституируется оно мнимым настоящим, ибо разговорное поведение происходит в перцептуальном мире. В развертывающемся акте вещи таковы, каковы они есть, а будущее [располагается] в объектах, не в индивиде; только когда мы начинаем по той или иной причине размышлять об объектах, будущее изымается из них и переносится - в репрезентации -в так называемый разум, т.е. в рефлексивное поведение индивида. В развертывающемся поведении прошлое и будущее встречаются в его длительности. Что-то из прошлого и будущего присутствует в настоящем, и объекты вытягивают их назад и вперед, пока не возникает вопрос, вовлекающий их в рефлексию и репрезентацию.
XVIII. ФОРМА И СРЕДА
Физическая вещь располагается в пространстве-времени и обладает качествами. Как пространство-время, так и качества обусловлены организмом, в поле опыта которого находится физическая вещь. Это утверждение, однако, влечет за собой усложнение,
связанное с тем, что организм сам является физической вещью и обычно существует в поле этого самого организма, относительно которого другие физические вещи считаются обусловленными. Если наивно допустить, что организм независим от того определяющего влияния, которое организм оказывает на свое поле [опыта], то этот организм - организм наблюдателя, рассматривающего [этот] организм. Он, стало быть, вовлекает организм в собственное поле. Когда он рассматривает собственный организм как определяющий его поле, он, следовательно, принимает установку этого другого. Поскольку это обобщенная установка ученых, он принимает это как то, что является контролем, в своей оценке того влияния, которое организм оказывает на его собственное поле.
Эта обобщенная установка ученых, следовательно, представляет «реальность», предполагающую переход (passage) из собственного поля в поле другого. Этот [переход] совершается посредством обращения к другому и принятия его установки в ответ на собственный жест. Это психологический процесс, соответствующий релятивистскому признанию того, что нечто, для кого-то движущееся, может покоиться с точки зрения другой единодушной группы (consentient set), в то время как его единодушная группа видится как совершающая движение. Релятивистская формула преобразования появляется тогда, когда этот психологический процесс дает сбой. Некто психологически размещает собственное Я в координатах солнца или неподвижных звезд. Это становится невозможно, когда постулируются различия в одновременности, т.е. когда мы можем поместить себя в пространственную перспективу другого, но не во временную перспективу другого. Первая дает мир в [состоянии] мгновенности и представляет материал, сутью которого является инерция как выражение количества материи. Последняя возвращается к определению вещей в терминах формул преобразования, а они не могут быть введены в перцептуальное поле. Материя представляется в терминах энергии, т.е. количества работы, которая может быть сделана. Человек может изменить ее в формуле, но не в опыте.
При принятии абсолютного пространства и абсолютного времени как предпосылок физических объектов, биологических объектов и психологических процессов понятно, что любой объект, с каких бы точек зрения он ни был представлен, имел бы одни и те
же импликации. И не имело бы никакого значения, что организм может войти в собственную картину своего мира только через принятие установки другого, если только эта установка позволяла бы представить организм в тех же пространственных связях, что и окружающие его объекты. Но если пространство реляционно и предполагает вещи с протяженными качествами, если эти связи должны найти в организме точку соотнесения для своего появления в качестве согласованного множества и если эти протяженные качества вещей обусловлены организмом в том же смысле, что и другие так называемые чувственные качества вещей, и являются источником реляционного пространства, тогда включение организма в среду организма - среду, для пространственного характера которой организм является условием, - через наблюдение собственного Я в установке другого заключает в себе такой же паралогизм, какой был бы заключен во включении окрашенной ретины в окрашенную среду при принятии допущения, что строение ретины является условием цвета в среде. Мы, напротив, считаем, что ретина содержит химические элементы, распад которых является условием появления цвета в среде. Мы можем назвать эти «пигменты» и идентифицировать их по их цвету, но форма, в которой мы можем определить их в их функции детерминации характера среды, должна быть иной, нежели формула, условием которой они являются. Точно так же, если мы делаем организм условием протяженности вещей и вытекающих отсюда пространственных отношений, мы не можем приписать организму как таковому условие протяженности вещи. Что мы на самом деле делаем, так это помещаем организм не в перспективу индивида, а в обобщенный ландшафт, в котором размеры и формы объектов не искажаются перспективой зрения, доминирующего чувства при восприятии на расстоянии. Эта обобщенная установка другого есть допущение пространства, являющегося абсолютным в противовес относительности индивидуальных организмов. Она не позволяет нам определить организм в терминах, из которых возникает перспектива согласованного множества с ее пространственными качествами. Поскольку такое [определение все же] осуществляется, оно [дается] в терминах совпадения событий и интервалов между ними, генерализованного [исходя] из формул преобразования. Но они [эти формулы преобразования] лежат целиком и полностью вне опыта.
Более детально: когда индивид принимает установку толкания тяжелого предмета, его свойство массивности - не просто стимул к приложению усилий, а нечто большее. Это ощущение инерции, или давления, которое данное тело будет оказывать на индивида. При этом, правда, в памяти могут всплывать образы прошлых приложений усилий к нему или схожим объектам, но это будут образы затраченных усилий, вызванные стимулирующим воздействием того, что мы называем сопротивлением объекта. Сами по себе они не несут с собой размещения сопротивления в объекте; не дано это размещение сопротивления и в определении границ объектов посредством зрения или осязания. Что [при этом] есть, так это «вчувствование своего Я» в объект. Каковы условия этой установки? В позиции - я буду говорить «жесте» - объекта должно быть что-то такое, что пробуждает в индивиде сопротивление того же рода, что и то, которое будет оказывать тело. Я полагаю, что этой способностью к вчувствованию себя в физическую вещь организм обязан способности конечностей воздействовать на организм. Когда видишь объект, который надо оттолкнуть, это прежде всего стимул к отталкиванию. Далее разбуженная тенденция толкать объект вызывает в организме тенденцию сопротивления собственному усилию, как в случае давления одной руки на другую. Тогда человек отождествляет простую стимуляцию к приложению больших усилий с затратой силы со стороны объекта, поскольку исполнение роли тяжелого предмета возбудило в нем реакцию заранее, до действительного контакта с объектом. Имеет место драматическая репетиция того, что человек еще только собирается сделать. За этим, несомненно, стоит социальная установка, порой эксплицитная, особенно в детстве и в моменты раздражения. И эта социальная установка фундаментально важна для происхождения этой физической вещи.
Я провожу здесь различие между адаптацией организма к вещи, хотя вещь и не входит в опыт индивида собственно как вещь (это может происходить в автоматических приспособлениях к объекту в неожиданном и внезапном опыте, когда мы узнаем, на какой объект мы отреагировали, лишь после реакции на него), и реализацией взаимодействия между объектом и организмом, в котором оба являются вещами. В физическом опыте, подвергшемся в век науки анализу и абстрагированию, внутренняя суть такого объекта - это
главным образом его инерция, его сопротивление затрачиваемым на него усилиям. В глазах примитивного человека любой объект способен ко множеству других реакций, которые эпоха изощренного ума считает по сути магическими, хотя наши собственные раздражения и симпатии в отношении физических вещей показывают, что физические вещи нашего опыта являются абстракциями от объектов, возникших в социальном опыте.
В первом из этих двух смыслов мы можем разместить обычную связь между формой и средой там, где форма, или организм, своей избирательной реакцией определяет среду, а среда реагирует на форму благоприятными или враждебными влияниями. Такова, предположительно, ситуация растения или животного [на уровнях] ниже человека. Как бы ни трудно было это помыслить, должен был быть опыт без Я и других и, следовательно, вещи без неотъемлемых качеств, внутренностей, природ. Это был мир наружностей, хотя без переживаемого значения (value) наружностей. Что-то наподобие цвета, запаха, вкуса, звука, твердости, мягкости, теплоты, холодности в нем было, и реакции на эти качества в организме были, но механизм переживания реакции другой вещи внутри организма и возбуждения реакции организма на эту установку - это сотворение внутренности как в Я, так и в другом - еще ждал развития коммуникации.
Объяснение второго смысла, в котором может мыслиться связь организма и среды, можно также назвать естественной историей значения (meaning). Прежняя ситуация, из которой оно возникает, - это связь формы и среды, с которой имели дело эволюционные доктрины. Я назвал ее связью наружностей с той оговоркой, что термин «наружность» не должен нести с собой предполагания внутренностей. Только с точки зрения второй стадии поле этой связи можно назвать полем наружностей с предполагаемыми внутренностями. В терминологии, которую я только что использовал, это область развития, предшествующая появлению значений. К сожалению, описать ее и рождение из нее поля значений можно только в терминах, имеющих значения. Однако, как я только что указал, мы можем найти протопатические опыты, в которые мы безотлагательно вкладываем значения, безусловно бывшие там до того, как эти значения стали принадлежать объектам или организмам. Эта связь взаимная. Среда есть лишь постольку, поскольку орга-
низм к ней восприимчив. В этом смысле организм отбирает (selects) свою среду. А поскольку среда отвечает на восприимчивость формы, она воздействует на эту форму. Выражение этой взаимосвязи обнаруживается в термине «адаптация». Об этой взаимосвязи и шла речь, когда я говорил о связи между наружностями - наружностями, не предполагающими внутренностей.
XXII. ЦЕННОСТЬ И КОНСУММАТОРНАЯ ФАЗА АКТА
Связь разума (mind) и тела - это связь между организацией Я в его поведении как члена разумного сообщества и телесным организмом как физической вещью. Наиболее фундаментальным свойством Я является [свойство] быть объектом для самого себя. Я принимает установку индикации самому себе вещей, лиц и их значений. Эта установка обретается индивидом, принимающим роль другого или других, где установка идентична. Она вырастает из более простой установки индикации для других и последующего возбуждения в организме реакции другого, поскольку эта реакция естественна (native) для организма, так что стимуляция, вызывающая ее в другом, имеет тенденцию вызывать ее и в самом индивиде. Итак, в групповых деятельностях индивид благодаря своим жестам не только оказывается проводником действий группы, но и обнаруживает, что пробуждает в себе начала их частей в [процессе] этой общей деятельности. Именно эта стимуляция акта другого в собственном Я вовлекает его в так называемое поле сознания. Стимуляция [осуществляется] посредством жеста, который тем самым становится значимым. Когда деятельность является организованной и все [содержащиеся] в ней разные роли требуют в силу своей организации тождественной реакции, как, например, в экономическом или политическом процессе, индивид принимает то, что можно назвать ролью обобщенного другого, и установка становится универсальной, или рациональной установкой.
Рациональная установка, характерная для человека, являет собой, стало быть, связь всего процесса, в который вовлечен индивид, с ним самим, отражающаяся в принятии им организованных ролей других при стимулировании себя к собственной реакции. Это Я, отличаемое от других, располагается в поле коммуникации, и они тоже располагаются в этом поле. То, что может быть инди-
цировано другим или собственному Я и [при этом] не реагирует на жесты индикации, является в области перцепции тем, что мы называем физической вещью. Человеческое тело, в особенности когда оно становится предметом анализа, рассматривается как физическая вещь.
Демаркационная линия между Я и телом обнаруживается, стало быть, прежде всего в социальной организации акта, внутри которого возникает Я, в противопоставлении этого акта активности физиологического организма. Последняя относительно замкнута в самой себе. При сексуальном и родительском [поведении], также как при нападении и защите, деятельности организма социальны в том смысле, что акты, начатые внутри него, требуют своего завершения в действиях других; а в последних [названных] случаях (нападения на другие формы и защиты от них), если только они не скомбинированы с родительскими деятельностями в игре (play), социальное действие - это [действие], имеющее социальный паттерн только с точки зрения группы или вида, но не с точки зрения физиологического организма. Сексуальное и родительское действие даже с точки зрения организма сохраняет другого или других как часть своего процесса, так что паттерн акта в индивиде социален. То же самое может быть верно и для так называемого стадного инстинкта, хотя он настолько невнятен, что трудно распознается в деталях поведения. Но если о паттерне индивидуального акта в этих случаях можно говорить как о социальном, то только в той мере, в какой организм ищет стимулы для завершения собственных реакций в установках и качествах других форм и тяготеет в своем поведении к сохранению других как части собственной среды. Действительное поведение другого или других не инициируется в индивидуальной форме как часть ее собственного паттерна поведения.
В случае человеческого организма паттерн целостного социального акта в каком-то смысле инициируется в индивиде как паттерн его акта. Механизмом этого является то воздействие, которое жест организма оказывает на него самого и которое аналогично воздействию, оказываемому им на другого. Таким образом, организм, стимулируя другой организм к его роли в социальном акте, может пробудить ранние стадии той же реакции в своей центральной нервной системе; и если жест способен пробудить установки других в группе, а их реакции органически связаны друг с другом в
опосредствовании реакции данного организма, то паттерн целостного социального акта может быть инициирован в системе этого организма.
Паттерн такого социального акта в организме индивида можно проиллюстрировать на примере организованной игры (game), в которой жест организма является для других игроков стимулом к их соответствующим реакциям. Иллюстрации можно найти в любом процессе сотрудничества, в котором каждый индивид своим жестом, принадлежащим его акту, указывает на то, что необходимо делать другим. Когда этот жест, как в случае голосового жеста, имеет тенденцию пробуждать в индивиде, который его совершает, реакцию или реакции, которые он вызывает в другом или в других, в его организме могут появиться начальные стадии акта другого или других.
Центральная нервная система, по-видимому, обеспечивает в своих высших центрах множество разных комбинаций различных откликов организма на его среду. Бесконечное множество соединительных волокон в их соединениях с низшими центрами делают возможными все виды комбинаций наших реакций как в пространственных, так и во временных приноровлениях. Таким образом, и вещи, и акты репрезентированы в высших центрах, но эти разные вещи и акты предполагают, как правило, иннервацию одних и тех же мышц и органов, и, стало быть, господство какого-то одного [их] набора предполагает торможение организаций центров, хотя они могут находиться в возбуждении. В своей организации во временном смысле, т. е. в том порядке, в котором акты следуют один за другим, они делают возможным бесконечное число реакций, которые по этой же причине тормозили бы друг друга, поскольку любая из этих организаций в действительности есть путь (path) реакции организма для каждого частного случая. Именно сочетание множества таких центров репрезентирует в центральной нервной системе паттерн поведения в отношении как вещей, так и событий. Входя в постоянное пользование, акты становятся привычками, и стоит лишь им начаться, как они непринужденно развертываются дальше. Такой паттерн можно назвать «социальным», когда действие других организмов является необходимой предпосылкой для завершения акта и, следовательно, когда это завершение зависит от контролирования организмом своих реакций в соотнесении с жес-
тами других форм. Под жестами я подразумеваю те части таких социальных актов, которые служат сигналами и стимулами для надлежащих реакций других форм, вовлеченных в целостный социальный акт. Как мы уже видели, человеческий организм может пробуждать в высших центрах в себе ту же реакцию, которую он пробуждает своим жестом в другой форме, и он оказывается, следовательно, в установке другого, поскольку эта установка, которую он вызывает в другом, вызывается в нем самом. Если жест индивида вызывает не только реакцию другого, но также реакции группы других, вовлеченных в акт, то эти изменчивые реакции могут быть вызваны в данном индивиде, по крайней мере в тех высших нервных центрах, где они могут лишь представлять реакции, которые не могут быть доведены до конца, но должны служить какой-то иной функции. Ближайшая функция, которой служит подобное принятие роли другого, - это превращение организма в объект для самого себя. Индивид в одной роли может вести себя в другой. Поразительный пример обнаруживается в игре (play) маленьких детей. В организованной игре (game), приходящей позже, ребенок может вести себя в роли членов группы, которые играют вместе с ним. В такой ситуации паттерн целостного социального акта становится частью опыта ребенка.
Такой паттерн может присутствовать лишь постольку, поскольку он выполняет некоторую функцию. Выгоды индивида, подходящего к своей реакции с точек зрения тех, кто также включен в то же действование (conduct), достаточно очевидны. Довольно того, что этот паттерн присутствует в акценте, который он придает соответствующим реакциям индивида, хотя из него вытекает [также] весь рефлексивный процесс обдумывания.
В этой связи приобретает огромную значимость организация поведения (conduct) индивида на основе этого паттерна групповых деятельностей и, поскольку эти групповые деятельности взаимосвязаны, на основе паттерна группового поведения в целом. Понятно, что только в этой ситуации возникает Я, ибо только таким образом индивид становится объектом для самого себя, а это свойство - признак Я. Следовательно, Я неизбежно организуется на основе паттерна групповых деятельностей, насколько они стремятся к единству. В различных аспектах дело обстоит именно так; эти аспекты особенно важны для индивида, и это те, в которых инди-
вид имеет специфические функции, обязанности, права и привилегии в группе.
Этот паттерн, однако, не паттерн физиологического организма. Паттерн организма как таковой входит в опыт индивида при альтернативном приспособлении организма к стимулам, дающим поводы для реакции. Его нужно отличать от ощущений разных частей организма, сопровождающих эту установку приспособления внимания. В этих последних случаях мы соотносим переживания мышечных сокращений, движений соединенных поверхностей, кровообращения, дыхания, висцеральных нарушений и т.д. с Я. Они входят в опыт как органические события, [происходящие] с Я. В привычных нам терминах физиологической психологии, мы сознаем лишь то, что соответствует сенсорной части [рефлекторной] дуги, но не моторной ее части. Приспособление внимания в акте имеет место в опыте и является для него определяющим, но в опыте мы его не воспринимаем. Именно организация органической установки и избирательного внимания может быть втянута в поле «осознания», [но] только в некоторых ограниченных [ее] эффектах.
Единство может присутствовать в опыте двумя способами: как действительный процесс акта и как природа вещи или как организация фаз акта и как части вещи. Так, поднесение пищи ко рту -это акт, обладающий некоторым единством, а дерево - объект, обладающий единством. Оба единства даны в опыте. Однако в их структурных единствах в опыте есть различие. Мы можем разделить дерево на части - такие, как корни, ствол и ветви, листва, цветы и плоды, - и найти в опознаваемых связях этих частей утверждение единства дерева. Эти части также присутствуют в опыте, и даже если мы доведем наш анализ до мельчайших частей, они все еще будут присутствовать в нем: в воображении и в мышлении. Они суть части, которые мы сознаем так, как можем осознать дерево. В случае физиологического акта поднесения пищи ко рту мы можем взглянуть на этот акт с точки зрения акта Я и как на акт физиологического организма. Как акт Я он имеет единство, которое может быть установлено через разные стадии целенаправленной активности и их связи друг с другом. Акт Я может быть аналитически разложен на разные части, которые присутствуют в опыте Я вместе со связями, которые их соединяют. Но органическое единство физиологического акта, доставляющего пищу ко рту, не под-
дается подобному анализу в терминах переживаний Я, хотя акт и его единство определенно есть. Ходьба, письмо и говорение наличествуют не только как действия Я, но и как физиологические процессы. Мы сознаем это, когда организм по какой-либо причине отказывается работать. Нечто, ранее бывшее, исчезло; но с помощью анализа переживаний Я к его структуре не подступиться. Правда, мы можем выделить разные элементы физиологической структуры, анатомически разложив организм и показав, какой механизм должен работать, чтобы акт мог произойти. Но этот анализ не представит нам частей акта Я. Они являются условиями действия Я, но пребывают вне этого опыта.
Процесс приспособления у живых форм состоит в отборе в среде таких качеств, которые будут высвобождать импульсы, поддерживающие жизненный процесс, вместе с пространственновременной организацией этих качеств, соответствующей паттерну акта, который возникает из импульса, когда открывается возможность для его выражения. Контроль заключен всецело в этом отборе с вытекающей из него организацией среды. Хотя акт в его единстве присутствует в опыте, он не разлагается контролем организма на части, но отбор и организация среды суть анализ и синтез, в котором целое есть сумма его частей. Восприимчивость организма вносит части его самого в среду. Она не вносит, однако, в среду сам жизненный процесс, и полное образное представление организма неспособно представить жизнь этого организма. Оно вполне может представить условия, при которых этот жизненный процесс имеет место, но не единство жизненного процесса. Физический организм в среде всегда остается вещью. Акт может быть представлен как механика физических вещей, являющихся условиями для этого акта: сокращений стенок желудка, нервных возбуждений, вызываемых этими сокращениями, нервных центров, внутри которых появляются эти возбуждения, моторных путей, по которым происходит их разрядка, и мышц, сокращения которых увенчиваются доставкой пищи ко рту. Это утверждение в терминах физических вещей соответствует манипуляторной фазе акта. Она находится в непосредственной близи к консумматорной фазе. О ней говорится в терминах средств и условий акта. Ее анализ проводится через избирательный процесс индикации тех качеств, которые служат стимулами для высвобождения задействованных импульсов, и
эти качества находят свою реальность в переживаниях контакта, к которым отдаленные качества ведут или которые ими предполагаются. Они конституируют части акта в этих терминах, а также связи, соединяющие эти части в синтезированное целое; но это целое физических вещей, являющихся условиями или средствами акта, а не [целое] самого акта.
С другой стороны, акт может быть представлен в терминах ощущения голода, чувства напряжения при достижении того, что притягательно для взора, обоняния и вкуса, и наслаждения действительно съедаемой пищей. Здесь мы имеем дело с фазами, репрезентированными как состояния сознания, параллельные возбуждениям центральной нервной системы, которые мыслятся как вызванные чувственными процессами. Все они - конечные итоги разных частей целостного акта. Это желание, усилие и удовлетворение. Все это ценности. В самом деле, голод и приложение усилий ведут к действительному процессу съедания с присущим ему удовольствием, но они - не безразличные средства. Как ценности они не входят в механический ряд физических изменений, устанавливаемых в терминах телесного организма как механики физических вещей. Однако в опыте они предстают более или менее воплощенными в вещах. Страдание от голода локализуется. Пища, приборы, с помощью которых она доставляется в рот, аппетитная и ароматная еда, уже оказавшаяся во рту, - все это вещи. И все же это вещи, которые в непосредственном опыте имеют значимости (values). Это не безразличные средства в том смысле, в каком таковыми являются механизмы тела, если отвлечься от того, что мы назвали состояниями сознания. Желудок чего-то требует, вещи, которыми мы манипулируем, [нас] интересуют, а пища приятна. Но желудок, который мы чувствуем, вещи, которые [нас] интересуют, и пища, которая хороша или плоха, [располагаются] в консумматорном завершении акта. Это не перцептуальные вещи в смысле присутствия в качестве материальных вещей, чью реальность мы можем опознать, потрогав их собственными руками. Эта реальность может оставаться, в то время как значимости исчезнут. Желудок может стать просто органом, столовые принадлежности перестают быть интересными, а пища перестает притягивать внимание или воздействовать на нёбо, но все же все они сохраняют свою реальность как перцептуальные вещи. К этому времени они вышли из акта или
серии актов приема пищи, и мы отвлекаемся от этого акта и держимся за этот характер их физической реальности. Иначе говоря, в перспективе акта употребления пищи они являются объектами, которые обладают ценностями (values), принадлежащими консумма-торной фазе акта. В терминах этих ценностей мы можем анализировать акт. Желание, выражающееся в голоде, интерес, проявляемый к средствам обеспечения пищи, и удовлетворение, получаемое от самой пищи, - это три фазы акта употребления пищи. В отношениях этих ценностных элементов друг к другу акт, как он предстает в опыте индивиду, распадается на стадии, и при этом его целостность, или единство, получает выражение в разных частях. Желание, интерес и удовлетворение - каждое предполагает целостный процесс и воплощает его в отдельной фазе. В этом смысле они не составные части акта, хотя разные стадии являются частями целого как процесса. В опыте, как и в жизни вообще, целое дано в части. В механизме же, напротив, целое складывается из своих частей.
Перцептуальный объект, абстрагированный от его консумма-торного характера, продолжает существовать. Он может, разумеется, обрести значимость в другом акте. Есть на самом деле бесконечное множество актов, в которых он может проявляться с разными значимостями. Его идентичность как физического объекта, обладающего этими разными значимостями, может не присутствовать в опыте, т.е. он может быть в каждом случае разным объектом. Физический объект как таковой, однако, абстрагируется в опыте от этих ценностей. В этой мере он становится абсолютным средством, и научная процедура тяготеет к разложению его на конечные физические частицы, конечные научные объекты, которые мыслятся как существующие не только независимо от этих ценностей, но также независимо от какого-либо поведения, как реальность мира, внутри которого возникают человеческие существа вместе с ценностями, которыми они наделяют эти объекты. К этим физическим объектам можно подойти с двух точек зрения: либо как к тому общему качеству, которое принадлежит объектам, имеющим разные значимости, либо определив это общее качество в терминах манипулятор-ного контактного опыта, который рука делает возможным в инструментальном человеческом поведении; в конечном счете мы приходим к твердым частицам, на которые более утонченный анализ точной физической науки разлагает физические вещи, которыми
мы манипулируем. Смысл редукции этих твердых частиц к электрической энергии можно пока не рассматривать. Каков смысл допущения независимого существования материальных вещей, абстрагированных от принадлежащих им в человеческом поведении ценностей? Прежде всего, они оказываются общей основой, которая делает возможным перевод объектов из одной ценностной перспективы в другую ценностную перспективу. Мясо, которое кто-то ест, можно рассматривать с бесконечного множества ценностных точек зрения: как пищу, как собственность, как приманку для рыбы и т.д., - но, какие бы применения ему ни давались, оно продолжает обладать определенными физическими качествами, на которые никак не действуют различия в его ценностной значимости. С точки зрения перцептуального суждения о реальности, т.е. манипуляторно-го контакта, эти физические объекты наличествуют независимо от актов: они были до организма и останутся после его исчезновения.
(Продолжение следует)
Пер. с англ. В.Г. Николаева
