CC BY
16
2006.02.018. ДЕСЯТЬ ЛУЧШИХ РУССКИХ РОМАНОВ ХХ В.: Сб. ст. Науч. ред. - Звонарёва Л.У. - М.: Луч, 2004. - 239 с.
В совместном труде российских и польских литературоведов рассматриваются романы, создававшиеся на протяжении целого столетия от «Петербурга» А. Белого до сатирической хроники «Ангелы на кончике иглы» Ю. Дружникова. Объединяет эти произведения их судьба. Все они, за исключением романа А. Белого и «Защиты Лужина» В. Набокова, написанной в эмиграции, долго оставались неопубликованными на родине и сравнительно недавно «возвращены» отечественному читателю.
Е.А. Ермолин (Ярославль) считает первым значительным русским романом ХХ в. «Петербург». По замыслу писателя, этот роман - ключевое звено трилогии «Восток или Запад». А. Белый стремился создать символистский роман нового типа - «всеобъемлюще-космический роман-странствие по духовным материкам» (с. 9). В соответствии с писательским замыслом «Петербург» стал метатекстом по отношению к русской культуре Х1Х в. Роман полон отзвуков, скрытых цитат; это «каталог мотивов, коллекция литературных и общекультурных архетипов» (там же). «Петербург» внутренне диалогичен и полемичен по отношению к своим литературным предшественникам. Традиционные образы переосмыслены и приведены в новые взаимные соотношения. Прежними средствами повествования, по мысли А. Белого, невозможно было реализовать проект нового романа. Поэтому писатель создавал «собственное вещество прозы», собственный язык, пригодный для выражения символических значений. Новая емкость слова (и даже звука), словесная ворожба, особый синтаксис, акцентированная ритмика вызывают ощущение, что «Петербург» построен как музыкальное произведение, как симфония. Смысл повествования не только создается целенаправленными усилиями, обеспечивающими развитие действия и раскрытие характеров персонажей, но и визионерски угадывается автором, возникает в результате игры ассоциаций, смысловых рифм, пересечения и динамического взаимодействия повторов, лейтмотивов и смысловых сдвигов.
Характерно, пишет Е.А. Ермолин, что и в ХХ1 в. экспрессионистские и сюрреалистические средства повествования воспринимаются как вполне актуальные, а некоторые темы «Петербурга» звучат сейчас с новой силой. Терроризм,
государственное принуждение, взаимоотношения Востока и Запада, общая перспектива российской и западной цивилизаций -реальные проблемные узлы современности.
Я. Салайчик (Гданьск) анализирует роман «Мы» Е. Замятина. В нем, по наблюдению автора статьи, звучат реминисценции из социально-фантастических произведений Г. Уэллса. Эти элементы сочетаются с антиурбанистической позицией Замятина, его сомнениями относительно последствий развития технократической цивилизации. Критически анализируя общественный status quo, писатель определял развивавшуюся в реальной ситуации советской России 20-х годов утопическую тенденцию как угрожающую деформацией человека, к тому же с проекцией в будущее. Е. Замятин прогнозировал проблематику будущих антиутопий, главной задачей которых было разоблачение созданных в ХХ в. тоталитарных систем. Конфликт между личностью и системой активизирует действие романа; он создает возможность раскрытия различных сторон характера главного героя. Конфликт такого типа придает произведению драматизм и позволяет не ограничиваться авторскими декларациями, но продемонстрировать взгляды и поступки действующих лиц.
В идейно-структурных элементах повествования раскрывается жанровое новаторство романа. В отличие от многих утопий, пишет исследователь, произведение Е. Замятина было не только беллетризацией ряда общественно-политических идей, но оригинальным и интересным литературным экспериментом, отражающим в разных своих плоскостях систему философско-эстетических взглядов писателя.
Ф. Апанович (Гданьск) анализирует роман А. Платонова «Котлован». Автор статьи выявляет в тексте романа, в том числе на языковом уровне, наличие двух идейных установок, каждая из которых базируется на определенном запасе слов и связана с определенным отношением персонажей к миру. Первая установка возникает на основе идеологического дискурса и состоит из лозунгов советской пропаганды конца 20 - начала 30-х годов; эти окостенелые штампы стали достоянием тех, кто, приспосабливаясь к новым порядкам, пытался скрыть за готовыми формами свое подлинное лицо. Характерно, что идеологические трафареты появляются лишь в тех случаях, когда употребляется несобственно-
прямая речь, отражающая точку зрения персонажа, но никогда не высказываются от имени повествователя. Причем в большинстве случаев они даются в пародийном плане, с явно выраженной иронией и сатирической наполненностью.
Вторая идейная установка строится на основе дискурса, который Ф. Апанович называет натурфилософским. В отличие от первой установки, связанной с казенным языком, лишенным всякого смысла, здесь, наоборот, читатель имеет дело с попыткой создания языка, на котором можно говорить о сущностном, жизненно важном. Ключевые слова, с помощью которых эксплицируется данная идейная установка, складывается в оппозиционные пары: жизнь/смерть, тело/душа, пространство/время и т.д. В сложные отношения с ними вступают «платоновские» слова-концепты: сила, теплота, скучная пустота, общая всемирная невзрачность, тоска, беспамятство, бесприютность, томление, терпение и т.д. Эта идейная установка более прочно связана с позицией повествователя, но она проявляется и в орбите языка некоторых персонажей, главным образом, Вощева, Чиклина и Прушевского. В отличие от остальных героев они озабочены не личными благами, а всеобщим существованием, вечными, трансцендентными ценностями. Их объединяет скорбное сознание жизни «на пустом свете», чувство печали и тоски из-за смертности мира. Ключевую, символическую роль в системе персонажей играет девочка Настя. Хотя она не становится активным участником действия, но после ее появления почти все, что происходит, в большей или меньшей степени связывается с нею. Активизируется и религиозный, мистический план, заложенный в семантике имени «Анастасия», что по-гречески значит «воскресение». Смерть и похороны Насти в последних сценах «Котлована» символизируют, как доказывает исследователь, смерть и воскресение Христа и одновременно будущее спасение всего мира. В религиозной плоскости содержание романа приобретает полноту и завершенность, становится понятным и логичным.
Роман В. Набокова «Защита Лужина» трактуется в статье М.М. Голубкова (Москва) как «роман-метафора». Романический аспект жанрового содержания обусловлен предметом изображения: это судьба частного человека, прослеженная на протяжении всей его жизни - с детства до зрелости, когда жизнь героя обрывается.
Сюжет произведения составляет драматическая история сосуществования двух реальностей: действительности (в ее социальных и бытовых обстоятельствах) и мира шахматной игры, значительно более притягательного для героя. Субъективизация повествования, ориентация на сознание героя - основной художественный принцип «Защиты Лужина». Роман насыщен множеством смысловых оттенков. Это шахматная защита черных фигур перед сокрушительной атакой белых. Но это и защита от разрушительного натиска действительности, стремление отгородиться от непонятного и страшного мира шахматной доской, увидеть в хитросплетениях жизни комбинации фигур, повтор разнообразнейших игровых сочетаний. Набоков предложил литературе принципиально новую концепцию личности. Перед читателем не герой в традиционном смысле этого слова, но скорее некое воплощение авторской идеи, набор тех или иных качеств. Его судьба. поступки, поведение порождены не столько логикой характера Лужина, сколько полной подчиненностью его авторской воле. В отношении писателя к персонажу сказался индивидуализм, возведенный в жизненный принцип, жизненное творческое и личное одиночество, неприятие соседства в любых его формах, недоверия к простым и естественным человеческим чувствам. Подобная, совершенно новая для русской литературы этическая система, утверждаемая писателем, вела к разрыву и в сфере эстетической. В. Набоков, отмечает исследователь, отказался от реализма и пришел к модернистской эстетике. В результате в его творчестве происходит разрушение реалистического характера, что обусловлено иными, чем в реализме, принципами типизации.
В.И. Немцев (Самара) подчеркивает трагическое начало в противоречивом мире романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Воланд у писателя - «метафора власти» (с. 96). Власть дана от Бога, а суть ее в данном случае дьявольская: карать и судить Бог не может; это присуще земной, а не небесной власти. Мастер же, по логике автора статьи, - «метафора истины» (там же). Беда Мастера в том, что он точно угадал Промысел Божий, но больше всего ценил свое мастерство - достоинство художника, историка, мыслителя, - а не миссию последователя Иешуа, каковым исследователь его считает. Царство «покоя», которым ведает Князь Тьмы, - пристанище творцов всего мира, поскольку они не способны ни на
какой иной подвиг, кроме творческого. Мастер отказывается от мученического пути и святости. Его всепонимание усугубляет «трагедию истины». Позиция героя, делающая его почти равным Иешуа, не освобождает его от власти Воланда, поскольку обнаруживает недостаток веры.
В. Супа (Белосток) акцентирует внимание на новозаветных реминисценциях романа Б. Пастернака «Доктор Живаго». Герой задуман автором как человек, чутко воспринимающий сокровенность и метафизическое единство мира, трактуемого им как святыня природы, духа, храм искусства, т.е. как человек, для которого вся Вселенная превращается в святыню Бога. Как и сам Пастернак, его герой в природе видит доказательство величия акта сотворения мира и постоянно восхищается совершенством и богатством форм жизни. Большую роль в романе играет поэтическое творчество героя, где внешний, объективный мир природы сосуществует с внутренним миром Живаго-поэта; отдельные поэтические фрагменты дополняют его портрет и биографию, конкретизируют идейный смысл романа. Категории соборности, благодати, Софии, целомудрия, покаяния, милосердия, красоты и свободы в структуре романа дополняют друг друга, а функционирующие в нем по принципу контраста категории классовой ненависти, мести, расправы заостряют семантику христианской этики. Пастернаковское использование православного кода русской духовности является важным словом в никогда не стихающем споре о самых существенных для современной цивилизации ценностях. Последние слова романа (из стихотворения «Гефсиманский сад») - это слова о воскресении, справедливости и вечности, связывающие авторскую систему ценностей с прошлым и будущим.
В статье В. Ольбрых (Варшава) под заголовком «Апокалипсис ХХ века» дан анализ романа В. Гроссмана «Жизнь и судьба». По убеждению писателя, человечеству угрожает уничтожение (над ним как бы «повис фатум») и управляет этим процессом слепая судьба; она вписана в его будущее (с. 153). И писателю открылась эта трагическая правда о действительности. В гроссмановском мире, пишет В. Ольбрых, «ничто и никто не заслуживает полного доверия» (с. 154). Нет у него идеализированных положительных героев. Но главным его героем является век, в котором мышление «подчинено крайнему релятивизму и столь же крайнему догматиз-
му» (там же). Поэтому тема тоталитаризма находится в поле его размышлений и переживаний как феномен, неизбежно обращенный против людей и приносящий им катастрофу, сравнимую разве что с апокалипсисом.
О романе А. Солженицына «В круге первом» - статья М.М. Голубкова. Писатель всегда находит возможность раскрыть личность персонажа изнутри и воссоздать то идеологическое поле, которое он привносит в роман. Сделать это позволяет особый принцип организации авторского повествования. Солженицын, характеризуя героя, его внутренний мир, самооценки, восприятие событий, их предысторию, далек от форм прямого выражения своей позиции. Он использует скорее несобственно-прямую речь: повествование о персонаже ведется в третьем лице, но ориентируется на «чужой» тип сознания и восприятия. Одной из центральных тем произведения является тема «свободы и несвободы человека». Как истинно свободные люди предстают в романе те герои, которые сумели найти в собственной душе свободу внутреннюю. Такая свобода не зависит от внешних обстоятельств - зигзагов системы, личного расположения начальства и т.п. Оказавшись в заключении и будучи всего лишены: имущества, нормальной семьи, свободы действий и передвижений, - эти герои, обретя возможность внутреннего самостояния, способны осмыслить собственное положение как позитивное. В последнем и заключена философская идея, постигнутая писателем и его мыслящими героями. Они идут на жертвы, но выходят победителями из конфликта с системой, не соблазняясь компромиссами, предложенными им властью.
Роман А. Зиновьева «Зияющие высоты» рассматривается в работе Л. Суханека (Краков). Книга представляет собой описание Советского Союза, каким его видел автор. Государство выведено под именем Ибанска, а коммунизм, сформировавшийся в стране, фигурирует под названием «социзм». В «Зияющих высотах» характеризуются три периода ибанской истории: Потерянность, Растерянность и Процветание. Это не изображение фиктивного, вымышленного государства, а исследование конкретной действительности сталинской, хрущевской и брежневской эпох. Разные методы повествования в «Зияющих высотах» помогают, как считает исследователь, создать полную картину системы и государства, причем картину апокалиптическую, хотя в романе нет обычных в
таком случае образов и символов. Наоборот, бросается в глаза обыкновенность, нормальность этого идеологизированного общества, создавшего новый, специфический тип человека. Книга А. Зиновьева основана на полной гармонии изображенных автором картин, мыслей и эмоций. В произведении используются эпико-лирические, трагико-комические, сатирико-юмористические повествовательные модели. Содержание романа, его интеллектуальный уровень, а также его формальные свойства - это доказательство широкого познавательного горизонта автора и его художественного мастерства. «Ему удалось объять необъятное, разоблачить сущность и воссоздать механизм существования строя, который проводил эксперименты во всех областях жизни, посягая на традиционные человеческие ценности» (с. 199), - обобщает Л. Суханек.
Другая статья этого автора - о романе Ю. Дружникова «Ангелы на кончике иглы». Писатель развертывает перед аудиторией картину падения человека в советском обществе. Однако немногочисленные «ангелы» (в данном случае журналисты) вступают в конфронтацию с «диктатурой лжи» (с. 221), демонстрируя свои подлинно человеческие качества. В произведении воссоздается диссидентское движение, охватывавшее широкие круги интеллигенции, проявлявшей инакомыслие. Складывалась ось диссидентско-протестовавшего общества, поскольку его подпитывала литература «самиздата», «тамиздата» и эмиграции. В это направление русской литературы вписывается и творчество Ю. Дружникова.
Завершает книгу Заключение Л.У. Звонарёвой «От петербургских ангелов до кончика московской иглы».
О.В. Михайлова
2006.02.019. МИХАИЛ ШОЛОХОВ: ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА: (Материалы к биогр.) / Сост. Кузнецова Н.Т.; Отв. ред. Запевалов Н.В. - М.: Галерия, 2005. - 536 с., ил.
Летопись, составленная Н.Т. Кузнецовой, научным сотрудником Государственного музея-заповедника М.А. Шолохова, издана под эгидой этого мемориала и директора музея М.А. Шолохова (внук писателя), зам. директора Л.П. Разогреевой, ученого секретаря музея С.М. Шолоховой (дочь писателя) и при содействии главного консультанта М.М. Шолохова (сын писателя).
