CC BY
88
2003.01.016. РАДВЕЙ П., ГЛИНСКИЙ Д. ТРАГЕДИЯ РОССИЙСКИХ РЕФОРМ: РЫНОЧНЫЙ БОЛЬШЕВИЗМ ПРОТИВ ДЕМОКРАТИИ. REDDAWAY P., GLINSKID. The agedy of Russia's reforms: Market bolshevism against democracy. - Wash.: U.S. Inst. оf peace press, 2001. - XVI, 745 p.
В работе, состоящей из введения и девяти глав, основное внимание уделяется процессам происходившим в России в последнее десятилетие ХХ в. В то же время путем сравнения различных исторических периодов авторы находят общие закономерности в начавшемся еще с петровских времен процессе реформирования России и с их помощью объясняют причины неудач преобразований советского общества. Авторы анализируют альтернативы развития страны в 90-е годы ХХ в., а также в обозримом будущем.
Трактуя понятие «большевизм» как некий образец политической культуры и поведения и как метод управления государством, игнорирующий естественные культурные и социально-экономические возможности развития страны, авторы считают, что этот термин вполне употребим для характеристики правления не только Ивана Грозного, Петра Великого и Сталина, но и системы управления в России 1990-х годов (с.3).
Это понятие исходит из менталитета политической элиты, которая полагает, что имеет право навязывать обществу свое представление о «прогрессе» и развитии, а это неизбежно ведет к расколу общества, несовместимости интересов народа и власти.
Желание изменить положение дел сформировалось в общественном сознании России уже в начале XIX в.
Характерно, что в России недовольство формулировала и выражала часть представителей наиболее образованных слоев общества. Среди них шли бесконечные споры, насколько и как должна быть интегрирована Россия в систему западноевропейских ценностей. Фактически существо споров не изменилось до наших дней. Борьба за принципы реформирования часто уводила спорщиков далеко от целей непосредственного эффективного управления страной, или даже, как в 1917 г. ставила на грань выживания все государство.
Как правило, в течение многих десятилетий, несмотря на репрессии, усилиями радикалов подготавливалась почва для очередных реформ. Но преобразования их не удовлетворяли, т.к. реформы начинались «либо слишком рано, либо слишком поздно», и реформы не соответствовали ожиданиям общества, и несопоставимы с принесенными
ради них жертвами. Для недовольных властью людей старый порядок всегда являлся тормозом развития общества и не имеет легитимности. Вместо конструктивного сотрудничества с начавшим реформы правительством они, как правило, выбивали почву из-под ног реформаторов, разжигая революционные настроения в обществе.
Советская система и политическая культура унаследовали немало генетических черт их предшественников, среди которых был очевидный конфликт между интересами чрезмерно раздутой и всевластной бюрократии, стоявшей на пути любых изменений государственных порядков и требующих перемен непривилегированных социальных групп. Но при Горбачёве в России велись дебаты уже не столько между реформаторами и антиреформаторами, но, скорее, между сторонниками различных методов проведения реформ. Среди них были и демократы-«государственники» и радикальные поборники «рыночной экономики», популисты и партийные функционеры, идеалисты и беспринципные прагматики. Даже среди демократов-«западников» не было единства взглядов. Одни из них были вдохновлены движениями протеста в Европе 1960-х годов и пражской Весной, другие - идеалами социализма «с человеческим лицом», в то время как третьи видели Запад через призму тэтчеровской или рейгановской экономики. Иллюзия реформ по западному сценарию завораживала как русских, так и западных интеллектуалов (с.61).
В политическом вакууме, который появился после краха КПСС в августе 1991, было две силы (кроме власти Ельцина и Верховного совета), которые воздействовали на социальную и политическую обстановку в стране. Одно объединяло вокруг себя участников движения демократической оппозиции и было направлено против социалистического истеблишмента. (В пределах последней, Демократическое движение России было самым заметным, но не самым представительным по численности). Другой силой была Партия, комсомол и номенклатура управленцев, некоторая часть которой открыто или тайно соединялась с подпольно расцветающими империями теневой экономики. Центр тяжести этих сил все время смещался, и лишь в августе 1991 г. баланс резко переместился в пользу демократов антиноменклатурной направленности. Именно ему обязан Ельцин своим приходом к власти. Но исход борьбы был далеко не очевиден.
Ситуация усложнялась и тем фактом, что советская власть установила для себя чрезвычайно высокую планку социально-
экономических стандартов. Базирующийся на принуждении и страхе режим был обязан стремиться к высокому уровню легитимности всех своих институтов. Объявленные в 1950-е годы цели построения самого справедливого, самого гуманного, самого мощного в экономическом и военном отношениях общества и установления самой справедливой социально-экономической системы в мире, призванной удовлетворить все потребности трудящихся масс, мало соответствовали действительности. Тем не менее в глазах миллионов людей и в России, и за рубежом обещания власти являлись главным (если не единственным) оправданием бедности, ущемления прав граждан и их лишений. Подобная ситуация не могла не порождать недовольство, хотя лишь ничтожное меньшинство из этого широкого слоя являлось действительно инакомыслящими и явными противниками советской системы. Все это стало историческим фоном появления в политическом руководстве страны Горбачёва и прелюдией реформ Ельцина (с.6).
По мнению авторов, в 1991 г. российское демократическое движение не было способно ни уничтожить прежнюю власть, ни проводить те реформы, которые так желало. Фактически уже в 1990 г. оно лишь делегировало представлять свои интересы одной из враждующих фракций в пределах номенклатуры, а именно, Борису Ельцину и его команде. Склонная к прагматизму и не ведающая сомнений группа Ельцина извлекла выгоду из избирательных ресурсов демократов и использовала удачно направленную против истеблишмента риторику и таким образом приобретала не только популярность, но и моральную легитимность, которая была беспрецедентна для советских политических деятелей с конца Второй мировой войны. В условиях паралича прежней системы управления Ельцин в массовом сознании стал действительно самым популярным политическим деятелем, которому доверяли в стране. Он сумел предстать в общественном мнении как выразитель надежд и ожиданий различных социальных групп.
Авторы считают, что с приходом к власти Ельцина демократическое крыло общедемократического движения, несмотря на его многочисленные недостатки и внутренние напряженные отношения, составляло движущую силу реформы. В 1991 г. благодаря этой поддержке Ельцин имел все возможности, с одной стороны, демонтировать прогнившую верхушку управления Союза и устранить мешающие реформированию страны влиятельные круги номенклатуры, а с другой утвердить новое демократическое государство. Однако Ельцин и
различные политические элиты повели борьбу между собой за перераспределение власти и богатств страны, а демократы - точно так же как их идеологические противники, консервативно настроенные националисты - фактически оставались марионетками на политической сцене.
Авторы отмечают, что понятия о демократии, присущи общественному сознанию, и программа экономических и политических реформ Ельцина, Гайдара, Чубайса и их западных советников, не имела ничего общего с основными стремлениями и принципами демократического движения, которое обеспечило успех Ельцина в 1989, 1990, и 1991 гг. (с.626). Ельцинисты последовательно злоупотребляли терминами «демократия» «права личности» и т.п. Выбор, который был сделан в октябре 1991 г., ни в коем случае не был выбором между кровавой революцией и мирным реформированием страны (как позже будут интерпретировать события Ельцин, Гайдар и др.).
Использование дезориентированных и доверчивых лидеров и активистов российского демократического движения в качестве тарана для разрушения Союза (что впоследствии привело к невиданной за всю историю страны разрухе экономики и падению уровня жизни населения) дискредитировало это движение прежде всего в глазах его собственных последователей. Используя демократический импульс для разрушительных целей, новые российские правители растратили мощнейшую энергию общества, которая, возможно, могла быть направлена на восстановление и укрепление государственных учреждений снизу доверху, начиная с местного самоуправления, за которое так горячо выступал Солженицын (с.631).
В 1990-е годы, как в 1917 г., «новые большевики» пытались поднять «массы» во имя преодоления отсталости России, изображая ультраконсервативные силы как своих главных врагов. В действиительности, однако, они часто сотрудничали с лидерами типа Жириновского и Зюганова. В книге отмечается, что ряды оппозиции ельцинскому режиму заметно пополнились многими демократами антиельцинского направления. К концу 1993 г. большинство демократических противников Ельцина из поколения талантливых и идеалистически настроенных лидеров-государственников, имевших в обществе определенный авторитет, было фактически оттеснено с политической сцены, как и все реальное демократическое движение в целом (с.23). Их место было постепенно заполнено консервативными
силами, вышедшими из прежней советской номенклатуры, которые, выступая с критикой демократов, выполняли как бы функции их сдерживания. Умеренные в своих политических требованиях, они были приемлемы для Кремля. Самыми видными их представителями в 1993 г. была группа Зюганова - Подберезкина, которая фактически возглавила единственную массовую национальную партию (КПРФ). Фактически, она была еще более умеренной оппозицией режиму Ельцина, чем даже те влиятельные демократы, которые в то время еще оставались в правительстве (с.14). Прибегая к коммунистической риторике, которая была привлекательна для многих пенсионеров, они полностью обновляли идеологию партии, чтобы придать ей вид партии традиционного направления. На словах называемая «коммунистической», она, по существу, перестала ею быть. Несомненную выгоду от всего этого получала администрация Ельцина. Свою роль в укреплении позиций этой администрации сыграли лояльные Кремлю СМИ (с.26).
В 1996 г. избирательный триумф Ельцина оказался возможным благодаря не только технике подсчета голосов, но и щедрому финансированию, чрезвычайной монополизации средств массовой информации группой банков. Изолировав конкурентов, режим использовал страх избирателей перед возможным приходом к власти «красно-коричневых», угрозой гражданской войны и Гулага. Потенциальная победа Зюганова не была бы, считают авторы, серьезной опасностью демократии, потому что его политическая слабость и отсутствие серьезной поддержки за рубежом заставили бы его сотрудничать с некоторыми из своих противников среди демократов-реформаторов и создавать коалиции, т.е. произошло бы то, что невозможно было дождаться от Ельцина.
Что касается экономической составляющей десятилетнего правления Ельцина, то, по мнению авторов, оно определялось недемократическими соображениями.
В сущности перед Ельциным стояла весьма типичная для большинства российских реформаторов дилемма - как создать жизнеспособную коалицию социальных сил, которые будут способны выполнять одновременно важные задачи демонтирования прежней системы и строить новую, избегая при этом рискованных крайностей чрезмерной централизации и не теряя нити управления. Решение этой дилеммы зависело от выбора Ельциным союзников.
Ельцин и его окружение, решая эту задачу, не могли не видеть, что если радикальная часть программы реформирования страны, направленная против истеблишмента движения, будет выполнена, то политическое влияние этого нового движения несомненно будет расти. Такой сценарий создавал угрозу превращения Ельцина и его сторонников в переходные фигуры. Поэтому Ельциин пришел к выводу, что в его интересах использовать демократическое движение не как инструмент для проведения подлинно демократической социальной и экономической реформы, а как орудие разрушения, с целью прежде всего ослабить всесоюзные учреждения, которые поддерживали Горбачёва. В результате, вместо глубоких социальных преобразований, которые, возможно, позволили бы сохранить Союз, Ельцин выбрал курс на демонтаж Союзного государства. В то же время он сохранил основные структуры номенклатуры, что несомненно расширило пропасть между элитой и обществом (с.34).
Еще задолго до появления Ельцина на политической сцене партийно-хозяйственная номенклатура, была ориентирована на западные стандарты, что естественно давало импульс на переориентацию части населения на эти же ценности потребительского общества. Такая ситуация оказывала огромное давление на рынок товаров и услуг, контролируемый государством. Чтобы удовлетворять эти требования, режим значительные ресурсы направлял на закупку импортных товаров. Неравенство распределения материальных средств и многочисленные льготы для номенклатуры питали чувство взаимного недоверия в обществе. Углубляющийся разрыв между официальной и номенклатурной системой распределения оказался быстро заполнен черным рынком, ставшим полем сотрудничества между преступным миром и коммерциализированными частями правящей номенклатуры (с.15).
Ельцин и его окружение имели близкие отношения с теми группами в советской элите, которые накопили богатство путем коррупции и злоупотребления властью как в госучреждениях, так и в КПСС. Приход Ельцина к власти означал победу именно этих номенклатурных сил. То, что с их помощью в действие был приведен разрушительный антигосударственный потенциал, их мало беспокоило, так как большинство из них было безразлично к перспективе разрушения страны. Желая сохранить монопольное положение для себя на недавно созданных рынках, они искали самый быстрый переход на
капиталистические рельсы. И очень активно вступали во взаимодействие группами, формировавшими план шоковой терапии Ельцина-Гайдара на время перехода к «рыночной экономике».
Возможно основным различием между этими прежними номенклатурщиками и «новыми русскими» было то, что последние не были ограничены даже теми в значительной степени ритуальными идеологическими установками, которые были призваны поддерживать фактически виртуальное единство «верхов» и низов» и что, пусть в малой степени, позволяло правителям СССР приводить в движение силы, необходимые для, по крайней мере, частичного достижения национальных интересов.
В критических моментах эры Ельцина, каждая группа имела тенденцию соединяться с фракцией правящей элиты.
В целом же, вместо того, чтобы проводить денационализацию госсобственности и упорядочить правила игры для законопослушных новых предпринимателей, режим способствовал тому, что советская элита все более смыкалась с представителями преступного мира. Авторы разделяют точку зрения исследователей, которые считают, что экономическая политика Ельцина привела к потере поддержки его курса общественностью, поэтому он был вынужден опираться главным образом на бюрократию, в большей части коррумпированную, отсюда невозможность борьбы с нею, несмотря на все заверения подобного рода (с. 305).
Результат оказался плачевным не только в сфере конкретной экономики. Произошла серьезная деформация в общественном сознании. Господствующие российские СМИ стали фактически создавать культ грубой силы и «мафиозных» связей как самый рациональный метод успеха в жизни. С помощью подконтрольных власти СМИ стали представлять служащих общественного сектора как безынициативных людей, лишенных профессиональных навыков, способных лишь влачить жалкое существование за низкую заработную плату, которые органически не могут приспособиться к новым условиям, требующим от людей смелости, предприимчивости, настойчивости и пр. Поскольку пенсионеры и непривилегированная интеллигенция являлись самой жизнеспособной опорой оппозиции, в СМИ также возобладала тенденция с презрением относиться к этим категориям граждан. Подобное «промывание мозгов» молодых россиян, увы, принесло скорые плоды. Злоупотребления элиты стали нормой жизни, и многие люди уже без
колебаний устремились в теневую экономику, фактически выпадая из сферы общественного полезного труда. Социальные пороки типа наркомании стали получать все более широкое распространение. Любая систематическая попытка бороться с организованной преступностью отрицательно воспринималась многими молодыми людьми, поскольку всякий нелегальный бизнес рассматривался ими как вполне достойный способ существования. В ином случае, подчеркивают авторы, ненависть и агрессия обманутого поколения неизбежно повернулись бы против режима (с.305).
В книге критически воспринимаются утверждения о том, что Россия со времен «реформ» Гайдара стала страной с рыночной экономикой. В узком, искаженном, олигархическом смысле Россия стала иметь рыночную экономику еще до Ельцина и Гайдара. Но только с приходом к власти этих двух людей сращивание номенклатуры с деятелями черных рынков было легализовано в его столь масштабной форме. Государство, пишут авторы, которое служило единственным противовесом подобной «рыночной экономике», выступило как его фактический союзник и защитник под прикрытием шоковой терапии (с.307).
Они напоминают, что по экономическим показателям значительная часть населения СССР имела достаточно устойчивое материальное положение в 1960-е и 1970-е годы, чтобы иметь личные сбережения в банке. Если бы реформа проводилась более разумно, то уже в эпоху Горбачёва, когда фактически и начался процесс денацинализации - ослабления позиций государства в экономике, эти сбережения вполне могли быть инвестированы в производство и, возможно, придали бы новый импульс экономике, что могло бы привести к ситуации, которая была в Японии после войны и которую позже назвали японским чудом. Случилось противоположное - шоковая терапия и гиперинфляция, вызванные экономической политикой Ельцина (с 1991, под бдительной опекой Международного валютного фонда), уничтожили эти сбережения, поляризовали общество и в конечном счете разрушили экономическое и политическое благосостояние слоев общества, потенциально способных обеспечить подлинное реформирование страны (с.14).
То, что своей финансовой политикой Ельцин фактически уничтожал социальную сферу, приведшую его к власти, авторы объясняют тем, что Ельцин и его окружение рассчитывали, что вместо ненадежной базы радикального движения (с его претензиями на ведущую
роль и реформистский идеализм) можно будет создать новую социальную опору своей власти в лице тех предпринимательских групп, которые извлекли выгоду из развала старого строя. Ельцин следовал «большевистскому» примеру реформирования общества. Однако, по мнению авторов, анализ правления Ельцина свидетельствует о том, что решение оказалось пагубным. Новый капиталистический класс - и мелкие торговцы, и спекулянты 1991-1993 гг., и финансовая олигархия, доминировавшая с 1994 г., были ненадежными союзниками; став фактически противниками попыток Ельцина усилить регулирующую роль центрального правительства.
Есть у авторов и возражения по поводу «покорной русской души», которая безропотно согласилась с экспериментами. В 1991-1992 гг., подчеркивают авторы, много бывших советских граждан самоотверженно согласились на политику, предложенную ельцинской командой, даже при том, что они были материально ущемлены. Но миф о нерегулируемых государством рынках, которые были приняты за универсальный стандарт современного экономиического развития передовых стран, постепенно потерял силу своего влияния на людей в последующие годы и был отторгнут ими.
Постоянные попытки Ельцина упрочить свою власть, не обращая внимание на легитимность своих действий, породили порочный круг усиления деспотичной централизации власти в руках новой номенклатуры, способность которой к административному управлению стремительно уменьшалась (с.633).
Отказ ельцинской команды перераспределять власть и богатство в период реформ в соответствии с нормами и традициями российской культуры является основной причиной того, что ельцинская система государственного управления перестала восприниматься подавляющей частью населения как легитимная (с.631).
Значительное место в книге уделено отношениям между Россией и Западом, столь важным для первой еще с петровских времен. Представления о западной поддержке до сих пор являются мощным рычагом в российской политике.
В некоторых случаях такая оглядка на «просвещенное мнение со стороны», несомненно, приносила положительные плоды. Например, только опасение Кремля «неправильно быть понятым западной общественностью» заставило ельцинский режим сохранять формальные принципы демократического конституционного порядка, включая
избранный парламент, который Ельцин при обстоятельствах 1993 г., по-видимому, мог, не долго думая, разогнать (с.15).
Авторы полагают в этой связи, что В.Путин и его преемники не столько будут оглядываться на зарубежных «спонсоров», сколько рассчитывать на поддержку населения страны, чтобы в конечном счете вступить в диалог с теми социокультурными группами, которые потерпели поражение в неудавшейся демократической революции. Это будет означать новое собирание разрозненного общественного капитала, являющегося подлинной базой реформирования страны, которой пренебрегли и разрушили «рыночные большевики» (с.641.). Но такое взаимное понимание и сотрудничество между властями и представителями социальных движений будут возможны, только если обе стороны уяснят соответствующие уроки от бедственного опыта прошлого. А это невозможно без понимания факта, что режим Ельцина и его союзники в России и Западе несут полную ответственность за проведенный эксперимент, который стал разрушительным для большинства россиян.
Авторы оставляют открытым вопрос о том, сможет ли В. Путин когда-либо приобрести реальную силу, чтобы преобразовать коррумпированную экономику России и возродить мощь государства. Ведь он был частью прежней системы (с.300). Для авторов не ясно, как в этих условиях Путин сможет создать коалицию, достаточно сильную, чтобы изменить сложившийся статус-кво, и как подобная экономическая стратегия будет действовать в условиях «рыночного большевизма».
В любом случае, считают авторы, ситуация в России требует ответственности политических партий и консолидации сил и объединенных действий не только граждан России, но и ее зарубежных партнеров
Запад должен, по мнению авторов, отказываться от своего навязывания России курса экономического развития и дать возможность населению России обсудить их собственное будущее, и принимать участие в подобном обсуждении только в качестве приглашенных, и оказывать помощь населению так же только в случае соответствующих обращений. В конечном счете, такой подход послужит интересам Америки лучше, чем бесполезные и разрушительные попытки последних лет, реформировать Россию, согласно своим представлениям об этом процессе (с. 640).
Авторы полагают, что ситуация экономической, социальной деградации России, растрата ее человеческого капитала последнего десятилетия могут и должны быть полностью изменены. Это не может произойти без поддержки международным общественным мнением, которое, безусловно, имеет влияние на правительства, законодательные органы и международные финансовые учреждения в тех странах Запада, которые были вовлечены в прямое и косвенное покровительство коррумпированной российской власти, и от которых Россия в настоящее время зависит. Именно в реальной поддержке России, считают авторы, и заключаются подлинные стратегические выгоды США и Западной Европы с точки зрения их национальных интересов. Создание российского правительства, которое больше не находилось бы под оскорбительной и неэффективной западной опекой в виде кредитов МВФ и множества иностранных кредиторов, а полностью отвечало за свои действия, имело бы намного лучший шанс, чем ее предшественники, решило бы многие острые проблемы россиян. То, что вместо советской России будет такая же сильная держава, по мнению авторов, лишь пойдет на пользу мировому сообществу (с.639).
В.С.Коновалов
