CC BY
85
2002.04.008. РИБЕР А. СТАЛИН: ЧЕЛОВЕК С ОКРАИНЫ.
RIEBER A. Stalin, man of the borderlands // Amer. hist. rev. - N.Y., 2001. -
№ 5. - P. 1652-1691.
В статье видного американского историка А.Рибера, профессора Центрально-Европейского ун-та в Будапеште, представлен новый подход к изучению биографии Сталина. В центре внимания исследователя -процесс формирования «идентичности» Сталина как «человека с окраины» Российской империи. В этом отношении, пишет автор, Сталин представляет собой новый тип политического лидера, который возник в период крушения империй и дискредитации традиционных элит после войн и революций начала ХХ в. (Гитлер, Пилсудский и др.). При старом режиме этнические и региональные идентичности этих будущих лидеров носили периферийный характер по отношению к традиционным властным центрам. Периферийное происхождение предопределяло их политические цели: они стремились радикально перестроить и государство, и общество, чтобы «поместить себя в символические и реальные центры власти» (с. 1655).
А. Рибер прослеживает процесс формирования идентичности своего героя с юности, особое внимание уделяя тому, как «социальная и культурная матрица Кавказа формировала его верования, стремления и поступки в годы становления»; анализирует ранние политические произведения Сталина как зеркало, отражающее трансформацию его «персоны» в рамках революционного движения. Все это позволяет по-новому понять политику Сталина впоследствии, когда он стал лидером советского государства (с. 1654).
Траекторию политической карьеры Сталина от юного бунтовщика к профессиональному революционеру, строителю государства и «империалисту» автор рассматривает как метафорическое «путешествие» с периферии в центр Российской империи, которое одновременно являлось и путешествием «по территории этнической трансформации». Как отмечает Рибер, этническая трансформация предполагает культурную двойственность, а сама этническая идентичность представляет собой сложный и изменчивый феномен, включающий в себя географический, классовый и культурный компоненты. Формирование идентичности, в особенности для «человека с периферии», является трудным и болезненным процессом, требующим во многом сознательных усилий по гармонизации собственной личности и согласованию часто конфликтующих ее компонентов.
Исследуя «множественные идентичности» Сталина и их источники, а также то, как он сам строил свою социальную личность для достижения политических целей, автор применяет фреймовый анализ. Он организует жизненный опыт Сталина в три объяснительных фрейма: 1) культурный (традиционный грузинский), 2) социальный (пролетарский) и 3) господствующий русский (с. 1656).
Опубликованные при жизни Сталина биографические материалы свидетельствуют о его глубокой укорененности в грузинской традиционной культуре. Он вырос на народных песнях, сказках и легендах, на лучших образцах грузинской поэзии и эпоса, впитав устную традицию, значение которой для создания мифов в обществе, находящемся в состоянии перехода к письменной культуре, только недавно начали признавать историки. Начав изучать русский язык и посещать школу, а позднее тифлисскую семинарию, юный Сосо Джугашвили не отказывался от грузинской культуры своего детства. Он испытывал серьезное влияние грузинских критических реалистов Ильи Чавчавадзе и Акакия Церетели, которые активно развивали грузинский язык и культуру в условиях русификации, а также неоромантиков, особенно Александра Казбека, идеализировавшего тему сопротивления русскому завоеванию. Имя героя одного из его романов - благородного разбойника Кобы - Сталин взял в качестве своего партийного псевдонима (с. 1658). До 28 лет он писал исключительно на грузинском и публиковал свои ранние стихотворные произведения в печатных органах «либерально-национальной ориентации».
Истории о благородных героях-разбойниках, уходивших в горы и грабивших только богатых, строились на эпической средневековой традиции, в том числе на поэзии Шота Руставели. Существенным символическим элементом этой традиции были законы мужества, преданности и патриотизма. В двенадцати афоризмах из Руставели, опубликованных в биографических материалах, просматриваются излюбленные Сталиным дихотомические метафоры (враги/друзья, верность/предательство) и столь созвучные его широко известной подозрительности высказывания о том, что «родственник врага сам когда-нибудь станет твоим врагом».
В XIX в., пишет Рибер, грузины гордились своей военной культурой и имели в России репутацию прекрасных кавалеристов и храбрых воинов. Еще сохранялась кровная месть (или ее символическая замена), было живо такое понятие, как «побратим» (с. 1660).
В Грузии XIX в., как и во всех модернизирующихся обществах, отношения между быстро меняющимся внешним миром и деревенской общиной становились все напряженнее. Известно, что сильное чувство принадлежности к своей деревне может формировать сильную оборонительную реакцию, часто ощущение безнадежности у человека, оказавшегося во внешнем мире. Это явление, по описанию антропологов, в Грузии было сильнее, чем в других крестьянских обществах. Оказавшись во внешнем мире и лишившись защиты деревенской общины, ребенок должен учиться выживанию и ищет «заменители» семьи в духовном родстве. В грузинской традиционной культуре это могло быть своего рода «братством военных соратников».
Покинув родные места, Сосо Джугашвили пытался выстроить свою собственную систему родства. Однако его первая попытка создать семью окончилась трагедией. Его первая жена, Екатерина Сванидзе, умерла вскоре после рождения ребенка - Яши. Тогда в качестве «замены», пишет Рибер, Сосо собирает в Баку вокруг себя группу ближайших соратников, которые позднее поднялись вместе с ним на вершину власти (Киров, Ворошилов, Серго Орджоникидзе, Анастас Микоян и Авель Ену-кидзе). Однако Сталин не расставался с идеей вновь создать систему естественного родства. Его вторую попытку, когда в 1919 г. он женился на семнадцатилетней Надежде Аллилуевой, автор предлагает интерпретировать как «психологическую потребность утихомирить противоречия его множественных идентичностей (пролетарской, грузинской, русской)». Аллилуева была дочерью грузинки и русского рабочего, ветерана-марксиста, который обрел свою вторую родину на Кавказе. В годы ссылки Сталин всегда находил в этой семье опору и приют (с. 1661).
Как отмечает Рибер, в первые годы своего могущества Сталин окружал себя большой семьей, в которую входили его родные, родственники обеих жен и его «духовная родня» - отряд собратьев. В 1920-х - начале 30-х годов Сталин часто играл роль грузинского отца семейства и гостеприимного хозяина на вечерах и банкетах для семьи и близких друзей. Однако эта идиллия была разрушена самоубийством жены и убийством Кирова. Потеряв со смертью жены реальный и символический центр в среде родных, Сталин «вновь становится странником», переезжая из одной резиденции в другую. Со смертью жены и друга он ощущает себя осиротевшим. По наблюдениям Рибера, первая импульсивная реакция на смерть Кирова приняла форму кровной мести, которая обратилась против «контрреволюционеров» в Ленинграде. И лишь после того, как прошла
спонтанная эмоциональная реакция, Сталин начал систематически эксплуатировать смерть Кирова в своих политических интересах (с. 1663— 1664).
Важнейшую роль в политической карьере Сталина сыграла его саморепрезентация как символического пролетария. Он усиленно стремился трансформировать «родимые пятна происхождения», поскольку по паспорту до 1917 г. числился крестьянином. Биографические материалы создают впечатление, что Сталин с юных лет испытал на себе, что такое эксплуатация - в отличие от марксистов-интеллектуалов, которые знали это из книг.
Эта позиция - публичное представление себя как истинного пролетария, революционера-практика, и противопоставление «интеллиген-там»-теоретикам - во многом сходна с ленинским презрением к «ученым». Однако Сталин был единственным человеком в высших эшелонах власти, кто любил хвастаться своим пролетарским происхождением. Во время борьбы за власть он неоднократно прибегал к этому аргументу. В своей речи в Тбилиси в 1926 г. Сталин сконструировал свою пролетарскую биографию как путешествие из Грузии в Россию. По его словам, его первыми учителями были тбилисские рабочие, которые преподали ему первые уроки практической работы. Именно в Тбилиси Сталин получил первое боевое революционное крещение в 1898 г. С переездом в Баку он также именно от рабочих получил уроки того, как вести за собой массы, и получил второе революционное крещение в 1905-1907 гг. Затем последовал долгий период скитаний по тюрьмам и ссылкам и переезд в Россию. В Петрограде, под руководством Ленина, в кругу русских рабочих Сталин прошел третье революционное крещение и стал настоящим революционером. Как показывает Рибер, именно репрезентация себя как символического пролетария помогла Сталину достичь успеха в борьбе за власть внутри партии (с. 1673).
Автор рассматривает «русский» фрейм множественной идентичности Сталина в трех измерениях: выбор русского как предпочитаемого политического языка, местонахождение в «центре мировой революции» -Великороссии, самоидентификация с национальными героями России, такими, как Иван Грозный и Петр Великий.
Как показывает Рибер, многолетняя борьба Сталина с грузинскими меньшевиками за лидерство в партии могла окончиться победой только в том случае, если вести ее из центра. Ключом к достижению успеха в качестве профессионального революционера являлась более тесная связь с
Россией и русскими. Сталин в своем поведении и в своих «символических жестах» - актах «на публику» - все больше демонстрировал тенденцию к усилению русской идентичности, «но всегда с грузинским акцентом и пролетарской грубоватостью» (с. 1677).
Поворотным пунктом в политической карьере Сталина стал Лондонский съезд, после которого он окончательно переезжает в центр России. Однако нельзя считать, отмечает автор, что Сталин пришел к внезапному решению отказаться от своей грузинской идентичности и стать русским. Скорее он сменил свою первоначальную цель быть большевиком в Грузии на то, чтобы стать грузином в русском большевизме. Это был трудный процесс, что Рибер демонстрирует на примере долгих поисков партийного псевдонима.
Выбор псевдонима, указывает автор, может быть одним из наиболее важных и решающих актов представления себя внешнему миру. Принятие новой публичной идентичности приобретает статус магической формулы, культурного тотема, пишет Рибер. Принятие псевдонима - волевой акт, который создает иную идентичность и узаконивает ассоциирующиеся с ним дескриптивные характеристики (с. 1677-1678).
У Сталина было много нелегальных имен, однако его псевдонимы, как показывает Рибер, были глубоко связаны с эмоциональными переживаниями по поводу разных событий его частной жизни и явно носили для самого Сталина характер символа. Символическое значение имели псевдонимы «К.Като» (по имени первой жены в период рождения сына и после ее смерти), «Коба» и особенно «Коба Иванович». Впервые он подписался именем «Коба» в 1906 г., и даже когда он стал Сталиным, в частной жизни для старых товарищей по партии он еще долго оставался Кобой. Подпись «К.Сталин» впервые появляется в 1913 г. под большой теоретической работой «Марксизм и национальный и колониальный вопрос». Этому предшествовали различные варианты сочетаний К и С (К.С., К.Стефин, К.Салин и т.д.). Этимологию псевдонима Рибер связывает с именем Сослана Стального, героя любимого Сталиным осетинского эпоса.
Новый псевдоним, пишет автор, интегрировал три идентичности Сталина: грузинский герой Коба, суровый пролетарий - что символизировалось корнем фамилии «сталь», и русская форма фамилии - суффикс -ин. Рибер придает большое значение этой работе Сталина по национальному вопросу: она не только ознаменовала появление «человека из стали», но и наметила пути построения многонационального пролетарского
государства, которые были реализованы им через 10-15 лет. Она означала также и «завершение паломничества с периферии в центр» (с. 1681).
Автор напрямую связывает борьбу Сталина за трансформацию и гармонизацию собственной личности с его политическим курсом, сложившимся впоследствии, полагая, что его поведение как политика коренилось в личном опыте человека с периферии, который стремится играть важную роль во властном центре. Особенно ярко это проявилось в политике по национальному вопросу. Для Сталина право наций на язык соединяло этничность и класс, грузинское и пролетарское, и он всегда настаивал на признании местных языков. Его опыт как «человека с окраины» научил его, что защита права нации на использование собственного языка было противовесом центробежным националистическим силам на Кавказе (с. 1667).
В концепции Сталина классовые интересы пролетариата определяли право наций на самоопределение, региональная автономия защищала право на язык, а русское государство обеспечивало «общие рамки» политической организации в целом. Таким образом все три фрейма его личности - традиционный грузинский, пролетарский и доминирующий русский - сливались в этой концепции воедино. При этом пролетарский фрейм являлся связующим звеном между грузинской периферией и русским центром. Этот же механизм Сталин, встав у власти, применил к построению многонационального государства (с. 1683).
Рибер уделяет внимание таким компонентам концепции Советского государства у Сталина, как социально-экономическая отсталость периферии, где отсутствовал свой сознательный пролетариат, а также придание исключительно политических функций центру - России. Неудивительно, что Сталин всегда резко противостоял попыткам создать Российскую компартию наравне с остальными республиканскими партиями. Таким образом, концепция национальной отсталой периферии и развитого политического центра, лишенного национального статуса и построенного на классовой основе, обеспечивала целостность и единство огромного многонационального государства. Как заключает автор, Сталин создал государство по своему образу и подобию и был, пожалуй, единственным человеком, который мог поддерживать равновесие и стабильность в этом противоречивом и сложном организме (с. 1691).
О.В.Большакова
