CC BY
83
СОЦИАЛЬНАЯ ФИЛОСОФИЯ
2016.04.044. ЭДЕЛЬМАН О. СТАЛИН, КОБА И СОСО. МОЛОДОЙ СТАЛИН В ИСТОРИЧЕСКИХ ИСТОЧНИКАХ. - М.: ВШЭ, 2016. - 128 с.
Ключевые слова: Сталин; личность; история; молодые годы; формирование личности; марксизм; сталинизм; культ личности; культура.
Природа советского периода российской истории и Советского государства, разных исторических фаз его существования (революция и Гражданская война, сталинский период, хрущёвская «оттепель», эпоха «застоя», перестройка) продолжает вызывать споры, в том числе и в научно-гуманитарной среде. Для адекватной оценки и понимания всего этого сложного комплекса разного рода вопросов особую роль играет проблема личности вождей Советского государства и их роли в советской истории. Ведь личный фактор (что нашло, например, отражение в вопросе о «культе личности») имел очень большое значение в жизни и функционировании советского государства.
В этом плане большой интерес представляет новая книга исследователя Ольги Эдельман, посвященная молодому Сталину и анализу данных о дореволюционном периоде его жизни. Во Введении автор отмечает, что Иосифу Виссарионовичу Джугашвили к моменту свержения самодержавия было 38 лет. Более половины из отведенных ему судьбой 74 лет он провел при старом режиме, а к революции подошел вполне зрелым, сложившимся человеком. Между тем эта часть его биографии до сих пор недостаточно изучена, изобилует неясностями, пробелами, и версиями разной степени фантастичности и недостоверности. В наших знаниях о Сталине, как считает автор книги, имеет место диспропорция: в центре внимания находится фигура Сталина как советского диктатора, в то
время как подпольщик-революционер Сталин продолжает оставаться в тени. Но ведь он пришел во власть с багажом жизненного опыта, приобретенного в революционном подполье. Например, Сталин ко времени своего вхождения во власть уже давно знал многих большевиков, членов советского руководства, и это сказывалось на его выборе как помощников и «ближнего круга», так и внутрипартийных врагов.
Однако исследование дореволюционного периода жизни Сталина сталкивается с целым рядом трудностей методического и технического характера. Сталинская биография во всех ее аспектах у всех авторов изначально была очень политизированной. Что же касается жандармов, оставивших после себя большое количество документов в силу рода своей деятельности, то, как отмечает автор, их осведомленность о внутренних делах РСДРП, по понятным причинам, была ограниченной.
Главную задачу своей книги О. Эдельман формулирует следующим образом: «Поделиться сугубо источниковедческими наблюдениями автора после более чем десятилетней работы с документами о молодом Сталине <...> При таком сложном и противоречивом грузе традиции задача анализа источников особенно увлекательна, она и является целью данной работы. Читатель не найдет в этой книге новой, научной, достоверной биографии молодого Сталина, но только обзор основных видов источников для нее, размышления о степени их достоверности и информационных возможностях, об исторических и идеологических зигзагах, приведших к их появлению». (с. 9, 12).
Первая глава книги посвящена истории биографии большевика Джугашвили. Автор сразу отмечает, что «за несколькими исключениями трудам многочисленных биографов Сталина свойственна общая особенность: о дореволюционном периоде десятилетиями писали, ссылаясь главным образом на весьма узкий круг фактов, свидетельств и источников, введенных в оборот достаточно давно и кочующих из книги в книгу» (с. 13). Можно даже говорить о наличии в этой историографии двух несходных наборов фактических сведений и цитат: одни фигурировали и опирались на официальную прижизненную сталинскую биографию, изданную в СССР, а другой набор фактов был характерен для работ, вышедших за рубежом.
При жизни Сталина в СССР любые биографические сведения о нем публиковались скупо, дозированно и под жестким контролем. О. Эдельман также считает, что на те или иные публикации о Сталине в 1920-е годы могли влиять внутрипартийные споры. Скажем, сталинские оппоненты могли при их помощи попытаться очернить образ Сталина в глазах революционеров, публикуя, например, позже не нашедшие подтверждения свидетельства о том, что Сталин был арестован полицией в 1905 г. и сразу выпущен из тюрьмы. Это могло возбуждать подозрения, что Сталин был завербован, раз его так быстро выпустили. Также автор отвечает, что, возможно, именно в партийных склоках начала 1920-х годов следует искать истоки слухов о том, что Сталин был уголовником и главарем банды. Однако, как говорит Ольга Эдельман, «никаких сколько-нибудь достоверных подтверждений уголовного прошлого Иосифа Джугашвили мне найти не удалось, а все известное о его характере, личности и биографии исключает такую возможность. Вместе с тем при внимательном изучении нравов революционной среды, в том числе и особенно кавказской, бросается в глаза их типологическая близость к нравам и привычкам среды криминальной. Разделявшая их грань была весьма зыбкой, хотя самим революционерам она казалась несомненной» (с. 21-22).
Также не находят каких-либо документальных подтверждений слухи о сотрудничестве Кобы с охранкой и его провокаторст-ве. Зато, как говорит автор, «нашлось много серьезных аргументов, опровергающих такие представления». В частности, она ссылается на работы историка З.И. Перегудовой.
Нет ничего удивительного в том, что Сталин к началу 30-х годов взял под жесткий контроль все, что выходило из печати, причем не только касательно его собственного революционного прошлого, но и вообще истории партии. Отныне любые публикации такого рода требовали санкции ЦК ВКП (б). В то же время из рассказов революционеров-подпольщиков исчезают остросюжетные подробности касательно разных силовых акций: «эксов», покушений и терактов и т.д., хотя еще в 1920-е годы такие рассказы в партийной печати были очень нередки. Также с этих страниц ушли описания всего, связанного с техникой революционной работы (способы перехода границы, устройства подпольных типографий, принцип создания гектографа, и т.д.). Тогда же была закрыта и те-
ма террористов-народовольцев. История подполья стала представать пресной и чинной, состоявшей преимущественно из штудий марксизма, организационной и пропагандистской работы, публицистики и т. д.
О. Эдельман считает, что такой поворот был связан не столько с личной историей вождя и благовидными попытками умолчания, сколько с тем, что в условиях укрепления советской власти правящий слой не был заинтересован в пропаганде террора и техники подпольной работы. Кроме того, правящей партии теперь следовало больше заботиться о своем престиже.
В таком ключе, видимо, и должна была быть выдержана официальная биография Сталина. При этом демонстративная так называемая «сталинская скромность» должна была минимизировать ввод в оборот и публикацию разного рода источников и свидетельств о молодом Сталине. Это был остроумный и дальновидный маневр, позволивший предохранить от риска, что какой-нибудь пытливый читатель обнаружит в массиве биографических данных какие-либо несообразности. Вопрос о полной биографии вождя был снят, в 1939 г. была лишь опубликована «Краткая биография Сталина». Данный текст и стал основой для пропагандистского освещения этой темы, как и несколько других эталонных работ вроде «К вопросу об истории большевистских организаций в Закавказье» Л.П. Берии (1935). Как отмечает автор, разумеется, этот доклад, при подготовке которого была проделана серьезная архивная и исследовательская работа, писал не сам Берия. Также в этом ряду можно назвать книги Ем. Ярославского и Анри Барбюса.
Очень дозированной и выверенной была и публикация документов, касающихся прошлого Сталина. Приурочивалась она, как правило, к редким юбилеям. Впрочем, после XX съезда КПСС и разоблачения культа личности разрешаться стало больше, но тоже далеко не все. Например, по-прежнему не подлежали упоминанию в сколь-нибудь положительном смысле имена Н.И. Бухарина, Л.Б. Каменева, Н.И. Рыкова и тем более Л. Д. Троцкого. Что же касается Сталина, то его имя теперь отовсюду вычеркивалось и подлежало забвению.
Запрет на упоминание в печати имени Сталина продержался до самого конца существования СССР. Однако он начал постепенно слабеть в течение 1970-1980-х годов, главным образом, в науч-
ных изданиях. Но и там старались, чтобы имя Сталина звучало нейтрально и не привлекало лишнего внимания. Однако в рассчитанных на широкого читателя массовых пропагандистских и историко-партийных книжках полный запрет сохранял свою силу.
Далее автор переходит к зарубежной литературе и отмечает, что по понятным причинам в написании биографий Сталина лидировали западные советологи. Первые книги о Сталине за рубежом стали появляться еще в 1930-х годах, причем принадлежали они к жанру политической публицистики. Западные авторы не могли пользоваться советскими архивами, не доверяли официозным ис-торико-партийным изданиям и основывались прежде всего на эмигрантских мемуарах, таких как книги Троцкого или грузинских меньшевиков. Однако ни первый, ни последние не знали и не могли знать деталей жизни дореволюционного Сталина в Закавказье. Причем «недоверие к подцензурным советским публикациям приводило к упущению источников, которые при внимательном чтении и критическом сопоставлении могли бы расширить скудный набор сведений о революционном прошлом советского вождя. Отметая советские историко-партийные издания как заведомую фальсификацию, исследователи обедняли свою источниковую базу. В конце концов, кто, кроме самих большевиков, мог рассказать о большевистском подполье?» (с. 41).
Вместе с тем на фоне этого информационного голода получали хождение знаменитые фальшивки вроде «письма Еремина» или мемуаров бежавшего на Запад сотрудника НКВД А. Орлова. Зачастую перебежчики попросту выдумывали сенсационные разоблачения, пользуясь конъюнктурой момента и спросом на антисоветские разоблачения за рубежом, а также тем, что проверить и опровергнуть доказательно их слова будет невозможно.
Среди доперестроечной историографии автор выделяет труды американского ученого Роберта Такера1. Такер, проживший многие годы в СССР, включил в свои книги о Сталине документы и воспоминания, опубликованные в советской печати. Поэтому его книги сблизили обе линии сталинианы, советскую и зарубежную.
1 Такер Р. Сталин, путь к власти: 1879-1929. История и личность. - М.: Прогресс, 1991. - 480 с.; Такер Р. Сталин-диктатор. У власти: 1928-1941. - М.: Центрполиграф, 2013. - 800 с.
Про известного автора Д. А. Волкогонова и его книгу о Сталине автор замечает лишь то, что он «получил возможность ввести в оборот множество новых источников, но этим значение его книги ограничивается, конечно, если не считать того обстоятельства, что само по себе ее появление служило индикатором радикально сменившихся в СССР идеологических установок» (с. 43).
После Волкогонова, за последние 25 лет произошло открытие архивных фондов, что кардинально изменило ситуацию с изучением советской истории. Конечно же, в фокусе внимания по-прежнему остается именно Сталин, однако вновь изданных материалов о молодости диктатора по-прежнему не так уж много. Как правило, это журнальные публикации отдельных документов, среди которых особо следует отметить сборник «Большевистское руководство. Переписка. 1912-1927»1. Также автор выделяет книгу петербургского историка А.В. Островского «Кто стоял за спиной Сталина»2, где впервые введено в оборот по-настоящему большое количество документов, в том числе из архивов Грузии. По словам О. Эдельман, книга А.В. Островского является этапом в разработке темы, хотя и она не лишена определенных недостатков (например, ее характеризует недостаток внимания ко «многим вопросам, связанным со внутрипартийным контекстом» (с. 45)).
По поводу современного состояния вопроса в целом автор резюмирует, что «по-прежнему чувствуется дефицит конкретных, предметных знаний о том, что Иосиф Джугашвили делал в закавказских партийных организациях, как складывалась его карьера подпольщика, чем именно он занимался. Конечно же, эти лакуны не случайны и обусловлены сложностью сбора и интерпретации источников. Усугубляет ситуацию в целом очень слабый интерес к истории русской социал-демократии, наблюдаемый в последние два десятилетия. Казалось бы, положение парадоксальное: мало какая организация или движение сыграли столь громадную роль в русской истории, мало какая область знания была столь же фальсифицирована, как история РСДРП; но с падением запретов историки не бросились выяснять долгожданную истину, а предпочли
1 Большевистское руководство: Переписка, 1912-1927: Сборник документов / Сост. А.В. Квашонкин и др. - М.: РОССПЭН, 1996. - 423 с.
2
Островский А.В. Кто стоял за спиной Сталина? Тайны революционного подполья. - М.: Нева: Олма-Пресс, 2002. - 640 с.
заняться совершенно другими темами (курсив мой. - Ю. П.). Несколько больше повезло меньшевикам, о большевиках же в после-советское время было написано прискорбно мало. Недостаточная изученность подлинной истории большевизма делает особенно сложной задачу определить место в нем Джугашвили-Сталина» (с. 49).
Во второй главе книги под названием «Источники» автор отмечает, что проблема заключается вовсе не в скудости источников. Напротив, их очень много, и самых разных жанров. Главная трудность в том, как с ними быть, ведь большинство авторов этих свидетельств могут быть заподозрены в пристрастности, намеренной лжи и т.д. Впрочем, Эдельман говорит, что воспринимает эту задачу как увлекательную головоломку. Она при этом отмечает, что из большевиков, меньшевиков и жандармов больше доверия заслуживают источники последних (!). «Как ни странно, самым взвешенным и если не объективным, то хотя бы свободным от явного идеологического противостояния и политической подтасовки из существующих оказывается документация Департамента полиции Впрочем, считать их беспристрастными и точными свидетелями мы, разумеется, также не можем. Жандармские офицеры имели перед собой прагматичную задачу борьбы с революционными организациями и изучали противника (с. 52-53)».
Автор также говорит, что никакие данные не подтверждают часто гуляющие в околосталинской мифологии слухи о якобы изъятиях по приказу Сталина документов из архивов, чтобы скрыть следы его гипотетического сотрудничества с охранкой. Что же касается документальных потерь, то они относятся к архивам не центрального аппарата политической полиции, а к ее местным отделениям. Практически полное отсутствие первичных следственных дел с записями показаний Джугашвили на допросах (кроме одного дела, касающегося ареста в 1908 г.) связано не с целенаправленными изъятиями, а с частичной или полной утратой архивов закавказских охранных отделений и жандармских управлений, а также, возможно, с небрежным хранением дел в этих учреждениях.
Что касается мемуаров о Сталине, то тот нестираемый отпечаток культа личности и безудержных восхвалений, который лежит на воспоминаниях о нем, начинается с конца 1920-х годов.
В 1930-е годы культ нарастал, хотя все публикации по истории большевизма были взяты под строжайший контроль, а публикации о самом Сталине выходили особенно скупо.
Автор также исследует особенности заведомо неправдоподобных мемуаров, которые хранятся в архивах и никогда не попадали в печать, и отмечает их близость фольклорному жанру и типу мышления, порой наивное желание похвастаться знакомством с великим человеком и т.д. Очень многие из них являются чистым вымыслом и созданы из конъюнктурных соображений. Возвращаясь же к текстам уже настоящих и вполне содержательных воспоминаний о Сталине, автор призывает не забывать, каким психологически сложным был этот жанр, как и культ Сталина в целом. В то же время отмечается, что мемуары старых профессиональных большевиков, видных партийцев отличаются тем, что эти авторы лгали со вполне рациональными и легко прочитываемыми целями. Также наличие в архивах, кроме напечатанной, еще и неизданной версии мемуаров не говорит о том, что они будут более правдивыми. Например, таковы мемуары С.И. Аллилуева, отца второй жены Сталина. В архивах есть более обширные версии его воспоминаний, но они отличаются лишь большей многословностью и еще большими славословиями. Тут необходимо признать, пишет автор, что цензура и редактура скорее улучшили эти мемуары.
Что же касается мемуаров политических врагов Сталина, то хотя западные биографы и доверяли им больше и считали их заведомо более объективными, именно в воспоминаниях меньшевиков содержатся в значительных количествах не просто непроверенные или не поддающиеся проверке факты, но и прямая клевета. Дело тут и в том, что для них написание мемуаров было способом продолжить старую войну и в политической конъюнктуре: если по эту сторону «железного занавеса» требовались только восхваления Сталина, то по ту сторону повышенным спросом пользовались именно разоблачения, и все это наложило свой пристрастный отпечаток на «тамошние» мемуары о Сталине.
Свою книгу автор заканчивает мнением о том, что главной тайной Сталина и других революционеров было расхождение между возвышенным мифом о революционерах-подпольщиках и более прозаической реальностью, в которой в действительности отсутствовали революционный идеализм или, скажем, превосходное зна-
ние Маркса молодыми кавказскими революционерами. Зато в ней было достаточно места для разного рода полукриминальных и ма-нипулятивных ухваток и приемов, и т.д.
Ю.В. Пущаев
2016.04.045. МРОВЖИНСКИ-ВАН АЛЛЕН А. РОССИЙСКАЯ ХРИСТИАНСКАЯ МЫСЛЬ КАК КЛЮЧ К ПОНИМАНИЮ РОССИЙСКОЙ ПОЛИТИКИ.
MROWCZYNSKI-VAN ALLEN A. Russian Christian thought as a key to understanding Russian politics // The sanctions on Russia. - London: The Bowgroup, 2015. - P. 32-53.
Ключевые слова: российская христианская мысль; цивилизованные нации; российская философия; западная цивилизация; национальная идентичность.
А. Мровжински-Ван Аллен отмечает, что П. Чаадаева можно рассматривать как одного из основателей современной российской философии. Взгляды Чаадаева сформировались под влиянием таких западноевропейских мыслителей, как Ж. де Местр, Р. Шато-бриан, И. Кант, Ф. Шеллинг и др. Чаадаев был в России одним из первых, кто обратился к трудам Г. Гегеля.
А. Мровжински-Ван Аллен выделяет следующие три характерные черты российской философской мысли. Во-первых, все сферы жизни, такие как культура, политика, экономика и др., формируют некое единство. Это единство проявляет себя в метафизике, антропологии и историософии. Оно обнаруживает себя не столько в теоретическом, сколько в практическом аспекте и может быть сформулировано как эсхатологический прагматизм. Во-вторых, развитие российской философии неизбежно сопровождалось формированием национальной идентичности. Кантовскую «Критику чистого разума» Чаадаев называл «Апологией разума Адама». Под «разумом Адама» он понимал разум, испытавший на себе влияние греха, в центре которого стоит человеческое «эго» как исходная точка реальности. Подобная позиция может быть обусловлена таким событием, как инкарнация Бога в человеке. Эта теологическая трактовка познания помогает понять как прошлое, так и настоящее той или иной страны. В данном случае онтология и ан-
