CC BY
25
2001.03.013-017. РЕФЕРАТИВНЫЙ ОБЗОР ЖУРНАЛА "PRZEGLAD SOCJOLOGICZNY" ("Социологическое обозрение") № 49/1, 2000 г.
2001.03.013. ШТОМПКА П. КУЛЬТУРНАЯ ТРАВМА. ВТОРАЯ СТОРОНА СОЦИАЛЬНОГО ИЗМЕНЕНИЯ.
SZTOMPKA P. Trauma kulturowa. Druga strona zmiany spolecznej // Przeglad socjologiczny - Lodz, 2000. - Vol. 49/1. - P. 15-28.
2001.03.014. ГРОТОВСКАЯ-ЛЕДЕР И. СОВРЕМЕННАЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ И СОВРЕМЕННАЯ БЕДНОСТЬ (НЕКОТОРЫЕ ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ И ЭМПИРИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ АНАЛИЗА БЕДНОСТИ).
GROTOWSKA-LEDER J. Wspolczesna rzeczywistosc, wspolczesna bieda (Wybrane teoretyczne i empiryczne podstawy analizy biedy) // Przeglad socjologiczny --Lodz, 2000. - Vol. 49, № 1. - P. 31-58.
2000.02.015. ФУШАРА М. "НЕДОКОНЧЕННАЯ ДЕМОКРАТИЯ" -ЖЕНЩИНЫ, МУЖЧИНЫ И ВЛАСТЬ.
RUSZARA M. "Niedokonczona demokracja" - kobiety, mezczyzni i wladza // Przeglad socjologiczny - Lodz, 2000. - Vol. 49, № 1. - P. 59-87.
2001.03.016. ШИМЧАК М. ПРОСТРАНСТВЕННАЯ ДИФФЕРЕНЦИАЦИЯ РАЗВИТИЯ УСЛОВИЙ ЖИЗНИ В 1975-1997 Г. SZYMCZAK M. Przestrzenne zroznicowanie rozwojowe warunkow zucia w latach 1975-1997 // Przeglad socjologiczny - Lodz, 2000. - Vol. 49, № 1. - P. 169-198.
2001.03.017. КУБЯК А. НАБЛЮДЕНИЕ ИЗМЕНЕНИЙ ОХВАТА И ИНТЕНСИВНОСТИ КОРРУПЦИИ ДО И ПОСЛЕ СИСТЕМНОГО ПЕРЕЛОМА В ПОЛЬШЕ.
KUBIAK A. Postrzeganie zakrzesu i natezenia korupcji przed i po przelomie ustrojowym w Polsce // Przeglad socjologiczny - Lodz, 2000. - Vol. 49, № 1. - Р. 199-216.
Номер открывается статьей Петра Штомки (Ягеллонский университет) "Культурная" травма. Вторая сторона социального изменения" (013). Статья представляет собой новый взгляд на социальную трансформацию. Социологическое понимание социальных изменений, считает П. Штомпка, подвергается изменениям. В классической социологии XIX в. господствовал дискурс прогресса: изменчивость признается не только нормальным положением, но желательным и ведущим к постоянному совершенствованию общества. Преобладают фетишизация и идеализация изменений, исторический оптимизм: мир идет к лучшему. Первые коррективы прозвучали еще в
XIX в. К.Маркс отмечал, что прогрессу сопутствуют повторяющиеся кризисы, а также противоречия, напряженность, конфликты, отчуждение. Ф.Тоннис напоминает об утрате межчеловеческих сообществ и спонтанных социальных связей. Э.Дюркгейм указывает на хаос норм и ценностей, падение моральных стандартов, аномию. В XX в. Макс Вебер предостерегает перед превращением максимально рационализированной и инструментализированной организации общества в "железную клетку" бюрократии.
Во второй половине XX в. частичная критика современности ("бунт масс" Ортеги-и-Гассета, "одиночество в толпе" Д.Рисмэна и т.д.) превращается в тотальное отрицание современности. Появляются разнообразные катастрофические представления о будущем, отбрасывается сам смысл категории современности. Дискурс прогресса уступает место дискурсу кризиса, само понятие кризиса получает новый смысл, отличный от этимологического, - как кризис хронический, длительный и непреодолимый.
Каждое социальное изменение имеет свой баланс последствий. Наряду с положительными последствиями существуют и отрицательные последствия, просто потому что являются изменениями. В случае изменений по существу негативных баланс однозначно негативен, так как к нему присоединяются дисфункции изменения как такового. Но случаются и изменения с амбивалентным балансом. Поражает ситуация, когда прогрессивные по своему содержанию изменения с позитивными последствиями обнаруживают свою вторую, негативную сторону именно потому, что являются изменениями, что разрушают устоявшийся, стабильный порядок, прерывают постепенность, нарушают равновесие (Э.Дюркгейм с его понятием "аномии успеха"). Под конец XX в. в общественном сознании, политических дискуссиях, материалах СМИ появляется критическое направление, касающееся самой изменчивости жизни, которая навязывает современную формацию, направление, отражающее отрицательное отношение к темпу, сфере и агрессивности изменения. Это направление автор определяет как дискурс травмы, третий пункт анализа социального изменения, вслед за дискурсом прогресса и дискурсом кризиса.
Не каждое социальное изменение становится поводом для травмы. Травматологический характер чаще всего приобретают изменения со следующими особенностями: 1) изменения внезапные, быстрые, бурные, происходящие за короткое время; 2) широкомасштабные изменения, затрагивающие одновременно разные области общественной жизни;
3) изменения глубокие, радикальные, касающиеся важнейших для общества ценностей, правил и убеждений; 4) изменение должно быть неожиданным, поражающим, шокирующим. Примерами изменения такого типа являются революции, перевороты, структурные переломы.
Травматогенное изменение - даже когда является прогрессивным, ожидаемым, триумфальным - невыгодно влияет на общество, так как означает дезорганизацию, выведение общества из состояния равновесия.
Автор выдвигает гипотезу, что наиболее чувствительной социальной тканью является культура (универсум ценностей, норм, правил, образцов, символов, смыслов), так как именно она характеризуется наибольшей инерционностью, продолжительностью, укоренением в традициях или коллективной памяти, ритуалах, привычках и обычаях. Травма культуры, а следовательно, и социальной и индивидуальной идентичности, определяется как культурная травма.
Культурным травмам в XX в. способствовали следующие обстоятельства: 1) контакты культур становились все более всеобщими, происходило столкновение или конфликт различных культур с разной степенью остроты - от колониализма, политики геноцида, через миссионерскую деятельность, "вестернизацию" или
"Макдональдизацию", до культурного плюрализма и смешения культур;
2) человеческие сообщества поддавались влиянию чужой культуры путем перемещения в орбиту ее влияния - миграции, политической эмиграции;
3) появились изменения в экономической и политической системе вынуждающие приспосабливать культурные правила к новым условиям и придавать им адекватность новой реальности.
Теория культурной травмы задумана как общая теория, которая относится к разным случаям разного масштаба. Самый низкий уровень не являющийся сферой интересов социологии - это масштаб индивидуальной биографии. Типичные травматические ситуации: в семье -болезнь, смерть близкого человека, рождение ребенка, брак, развод; в профессиональной сфере - смена работы, потеря работы, неожиданное и внезапное повышение по службе, уход на пенсию; из других областей жизни - переезд, депортация, эмиграция, арест, судебный приговор. К травматическим ситуации относятся также углубляющийся алкоголизм или наркомания, хроническая и неизлечимая болезнь, постепенный распад брака, а также старение и смерть.
Более высокий уровень - коллективные травмы, касающиеся сообшеств, происходящие в результате травматогенных социальных изменений. Примером таких травм может быть банкротство фирмы,
убийство в школе, террористический акт, распад футбольной команды и т.д. Из длительных и постепенных травм можно назвать нарастающий конфликт и распад локального сообщества, деморализации войскового подразделения, растущий непотизм, коррупции в политической партии и т.п. Здесь дезорганизации или деструкции подвергаются групповые культуры, сплачивающая их система ценностей, норм, убеждений, вплоть до полного распада групповой идентичности.
Наиболее сложен третий уровень, где травме подвергаются целые общества - этнические, национальные, а также регионы, цивилизации или даже глобальное сообщество. - такие травматогенные изменения определяются как исторические. К ним относятся, например, войны, революции, системные перевороты, экономические кризисы, завоевания, колонизация, массовые миграции и т.п. Из долговременных процессов можно назвать растущее перенаселение, интенсификацию дорожного движения, загрязнение среды, распространение цивилизационных болезней, увеличение смертности, перенаселенность городов, технологическое или потребительское пресыщение и т.п. Изменения этого масштаба отрицательно сказываются на всей культурной сфере и могут угрожать социальной идентичности в самом большом масштабе.
П.Штомпка подчеркивает, что культурную травму необходимо рассматривать динамически, как процесс, или травматическую секвенцию. Фазы этой секвенции - это потенциально травматогенные столкновения, факторы, актуализирующие, освобождающие или усиливающие травму, травматическое состояние, выражающееся в определенных симптомах, предпринимаемые антитравматические предохранительные меры и, наконец, ограничение или полное преодоление травмы. Такое понимание рассматривает травму как переменную, зависимую от различных конкретных условий.
П.Штомка рассматривает отдельные фазы типичной травматической секвенции на примере посткоммунистической травмы, начатой "Революцией 1989 г.". Инициирующим моментом было социальное изменение потенциально травматогенного характера. Распад коммунистической системы соответствовал всем критериям, указанным выше: это было быстрое изменение, охватывающее все области общественной жизни, касающееся самого фундамента социальной системы, для большинства людей - неожиданное и внезапное. Он принес с собой распад доминирующей культуры, проявившийся на двух уровнях. На первом - уровне институтов ("социальных фактов") - появились дезорганизация, хаос, фрагментация, иногда дуализм. На втором - уровне
личности - произошла культурная дезорганизация, отличающаяся неуверенностью в выборе правильных образцов поведения, чувством "цивилизационной некомпетентности", или отсутствия навыков, необходимых для пользования вновь созданными институтами.
Степень дезорганизации и дезориентации зависит от нескольких факторов. Во-первых, от однородности, целостности и одобрения старой культуры. Там, где культура была монополизирована и глубоко интернализована, культурный шок после падения системы был очень сильным (пример - Россия). В Польше, где наряду с культурой блока удержались конкурентные синдромы (национально-католическая, с одной стороны, и космополитично-западная - с другой, а принятие культуры блока было поверхностным), культурный шок был значительно смягчен. Во-вторых от глубины диссонанса старой и новой культуры. Культура блока и культура, формирующаяся в период рынка и демократии, представляют со многих точек зрения противоположность. В-третьих, на степень культурной дезорганизации и дезориентации влияет предшествующая перелому изоляция или открытость для альтернативной культуры, в случае Польши - культуры Запада. Относительная открытость Польши для культуры Запада сделала поляков более готовыми к ее распространению и уменьшила глубину аномии в сравнении с другими странами. В-четвертых, деструктивное воздействие перелома на состояние культуры было в определенной степени смягчено прозападной ориентацией определенных групп населения: космополической ориентацией в среде творческой интеллигенции, капиталистичесиой ориентацией "частной инициативы", средой оппозиции, приверженной демократии.
Процесс экономических реформ, формирующиеся структуры рынка и демократии: привели к трем видам явлений, важных для значительной части общества: 1) появление новых форм риска и угроз; 2) ухудшение условий жизни; 3) новое понимание проблем, существовавших ранее; 4) актуализация и пересмотр некоторых событий прошлого. Накопление таких травматогенных состояний может привести к появлению симптомов травмы. Но не обязательно. Люди по-разному относятся к социальным изменениям. Одни воспринимают перелом как победу и успех, стоящий любой цены, для других эта цена превышает стоимость изменений. Одни смотрят на шансы выхода из трудной ситуации с оптимизмом, другие погружаются в безнадежность. Все это вопрос перспективы: если нас тревожит безработица, то также и потому, что раньше ее не было, если чувствуем угрозу со стороны иммигрантов
или утечка поляков на Запад, это и потому, что раньше границы были закрыты, если мы жалуемся на пассивность государства в социальном обеспечении, то потому, что раньше определенные социальные привилегии были распространены и очевидны, если жалуемся на низкие заработки, то потому, что сравниваем их с Америкой, а не, например, с Индией. Поэтому в свете таких разных интерпретаций, релятивизации, дефиниций объективные факты становятся шокирующими, невыносимыми и ведут к симптомам травмы. Без сомнения, травма становится предметом обсуждения в обществе, среди людей, в средствах массовой информации, а также предметом политических манипуляций.
Симптомы травмы выступают в сфере социальных ориентаций и настроений; среди них: 1) синдром отсутствия доверия как к общественным учреждениям, так и к другим гражданам; 2) пассивность, апатия, чувство бессилия; 3) ориентация на сегодняшний день и сокращение видимой перспективы в отношении будущего; 4) ностальгия по прошлому, идеализация действий своего сообщества;
5) неопределенные настроения беспокойства, опасений, страха, которому часто сопутствует склонность к сплетням, фантазиям, мифам;
6) появление "моральной паники" горячих массовых дискуссий, споров, а также мобилизация общественных движений.
На культурную травму люди реагируют по-разному, вырабатывая различные способы, как справляться с травмой. Индивидуальная стратегия заключается в как можно лучшем приспособлении к господствующим условиям: эффективной защите перед угрозой, изоляции или поиске своеобразной ниши, в которой удастся выжить. Массовая стратегия заключается в спонтанном выражении недовольства; в протесте многих людей одновременно, но без связи друг с другом, развитых интеракций или взаимных коммуникаций. Коллективная стратегия проявляется в совместных, организованных и целенаправленных действиях, запланированных и руководимых лидерами.
Активные и пассивные стратегии преодоления травмы позволяют выделить цели, на которые они направлены. Во-первых, могут быть предприняты интерпретационные и реинтерпретационные методы, которые должны изменить восприятие перемен в обществе, травматогенных состояний и ситуаций; во-вторых, - активные усилия для укрепления новых ценностей, норм, образцов, направленные на преодоление дезорганизации и культурной дезориентации; в-третьих, -преодоление травматогенных состояний и ситуаций через системный перелом; речь идет о смягчении или устранении объективных негативных
явлений; в-четвертых, - активная поддержка параметрических процессов, способствующих выхождению из травмы; в-пятых, - обогащение субъективных ресурсов индивидов и групп, т.е. разных форм капитала, способствующих лучшей защите от травмы или ее проявлений.
Конец культурной травмы означает рождение монолитной и единообразной системы ценностей, норм, правил, символов, убеждений, а значит, новой культуры, и закодирование ее в новой традиции, передаваемой следующим поколениям.
Если стратегии преодоления травмы эффективны, результатом становится рождение и консолидация новой культуры. Травма оказывается фактором, динамизирующим, стимулирующим, генерирующим социальную активность, способность общества к творческому перерождению.
Целью статьи Иоланты Гротовской-Ледер (Лодзьский университет) "Современная действительность, современная бедность (Некоторые теоретические и эмпирические основы анализа бедности)" (014) является характеристика нищеты, нахождение ее главных детерминант. Теоретические рамки составляют концепции бедности 70-х и более поздних годов, а выводы иллюстрируются результатами исследований последних двух десятилетий в европейский странах.
Бедность как постоянный спутник действительности рассматривается в рамках двух основных теоретических перспектив: структуральной и культурной.
Структуральные исследования бедности реализуются в сфере изучения социального неравенства. Используя критерии классов и слоев социологи рассматривают размеры социальной дифференциации и места бедных в социальной структуре. Однако, если оперировать только такими факторами, как положение в социальной структуре и материальное положение, как определяющие социальный статус, за рамками анализа останутся категории людей, по разным поводам исключенных из рынка труда, не зарабатывающих (дети, домохозяйки, старики, безработные, не работающие по причине болезни и т.д.). Происходящие в глобальном масштабе процессы маргинализации значительных социальных масс требуют поисков новых обоснований бедности, дополнения классических схем социального расслоения. Сторонники социально-классовой структуры во главе с Э.О.Райтом рассматривают общество как структурализованную, иерархическую систему, на дне которой находятся бедные, определяемые понятием "underclass". Это понятие достаточно распространено, речь идет о его
содержании. Большинство авторов сходятся на том, что определяющими чертами категории "underclass" являются нахождение ее членов вне рынка труда и долговременное оказание им социальной помощи.
В культурной перспективе бедные - это категория со специфической субкультурой, отличной от культуры всего общества. Ценности и нормы, составляющие основу их поведения, не только отличаются, но и прямо противоположны всеобщим. "Культура бедности" характеризуется, по О.Льюису, следующими чертами: 1) в отношении индивида - это определенная жизненная пассивность, лень, бессилие и мышление в категориях предначертания судьбы, чувство униженности и чрезмерная эмоциональность; эти черты способствуют низкому уровню школьных достижений, что вызывает низкий уровень квалификации, низкую конкурентоспособность и нахождение вне рынка труда); 2) в сфере семейной жизни - отсутствие детства, понимаемого как особым образом оберегаемый отрезок жизни, ранние половые связи и ранние беременности, внутренне не сплоченная модель семьи, неуважение семьи и частая смена партнеров, способствующая созданию непостоянных связей; 3) в сфере локального сообщества - своеобразно понимаемый солидаризм, которому сопутствует тенденция к созданию полулегальных и нелегальных групп, неуважение к чужой собственности, вызывающее преступное поведение. Культура бедности ставит ее носителей на маргинальные позиции в обществе и является фактором, ограничивающим возможности их социальной мобильности.
Областью исследования современной бедности является постиндустриальное общество. Рост динамики общественной жизни требует применения динамичных методов его описания и анализа. В то время как бедность, понимаемая статически, описательно, означает состояние, в котором количество имеющихся у индивида или группы средств недостаточно для удовлетворения потребностей, динамический подход сосредоточивает внимание на длительности этапа, характеризующегося бедностью. В постиндустриальном обществе бедность становится явлением темпоральным, т. е. кратковременным, долговременным или повторяющимся. Наряду с вопросами о причинах попадания в бедность, не менее важными стали вопросы об условиях выхождения из бедности. В статическом анализе бедности предметом интереса является главным образом нахождение в этом состоянии, понимаемое как ухудшение ситуации бедного человека. Есть много описаний вариантов "нисходящих карьер" или умножения образцов убогой жизни и депривации. Причем рассматриваются только бедные, а
выходящие из этого состояния из анализа исключаются. Концентрируясь на корнях бедности, эти описания не замечают возможности преодоления тяжелой ситуации. Динамический подход в исследовании нисходящей мобильности бедных учитывает полную их биографию, включая и те периоды, когда они не были бедными. Это более полный образ бедности, и ее природа и происхождение оказываются более сложными, думали прежде. Ключом к пониманию бедности постиндустриальной эпохи являются макросоциальные процессы, ставящие современного человека в новую ситуацию, предъявляющие к нему новые ожидания. Процессы глобализации и модернизации, в которых важное значение имеет технический прогресс, затрагивают современного бедного так же, как и любого другого человека, что приводит к тому, что бедность, дополнительно определяемая временной переменной, приобретает процессуальное измерение. Это позволяет отметить, что действия, предпринимаемые в рамках социальной политики, должны учитывать дифференцированное положение бедных людей и находить новые способы для преодоления бедности.
Малгожата Фушара (Варшавский университет) в статье "Недоконченная демократия" - женщины - мужчины и власть" (015) обращается к дебатам, идущим во многих странах Европы в наднациональных институтах, касающихся равного участия во власти всех граждан невзирая на их пол. Они проводятся в разных контекстах: принципов справедливости, принципов равноправия, репрезентации интересов и политической репрезентации, демократического порядка и современной "незавершенной" демократии, характеризующейся низким уровнем участия женщин в осуществлении власти.
Один из ответов на вопрос о трудностях в реализации принципа равного представительства полов в политических структурах указывает на исторические корни. Только в одной стране мира - Новой Зеландии уже миновало столетие с момента признания за женщинами избирательных прав, всем остальным странам еще долго до этого юбилея, в сравнении со значительно более долгим периодом таких прав у мужчин должно объяснить трудности равного представительства.
В 1918 г. в Польше за мужчинами и женщинами были признаны равные избирательные права, но женщина могла голосовать только через своего представителя - мужчину или монастырь, что в действительности давало мужчине два голоса. После Второй мировой войны представление женщин в польском Сейме было довольно многочисленным, в 1980-1985 гг. достигнув 23%. Обращает на себя внимание внезапное падение уровня
участия женщин в Сейме в годы политических оттепелей: в 1956 г. женщины-депутаты составляли рекордно низкий процент в парламенте (4%); участие в нем женщин также сильно снизилось и после первых свободных выборов в 1969 г. - с 20% до 13, а затем до 10% (015, с.62). В этом случае похоже действует важный механизм - участие женщин в парламенте уменьшается внезапно тогда, когда парламент добивается действительной власти. Такая же тенденция наблюдается во всех странах посткоммунистической Европы.
Кроме исторических, социологи называют еще три типа объяснений наличия барьеров в политической деятельности женщин. Во-первых, неравное социальное положение женщин, гарантирующее мужчинам привилегированную, а женщинам подчиненную позицию. Во-вторых, дифференциация культурно определяемых ролей, выполняемых женщинами и мужчинами в обществе. Они оставляют женщине роль жены и матери, а мужчинам обеспечивают свободный доступ к тому, что можно определить как публичная сфера. В-третьих, дополнительные барьеры, например, проявления мизогинии к женщинам, занимающим высокие посты: ограничение их действий только некоторыми, необязательно ими самими выбранными сферами, "подковерная борьба" против них, вынужденно постоянно доказывать свою компетентность, откладывание их кандидатур на более высокие должности.
Дискриминация женщин в настоящее время имеет свой источник в социальной структуре, которая предпочитает мужчин: это мужчины определяют заслуги, к мужчинам приспособлены стандарты, ожидания, критерии продвижения по работе и в общественной жизни, к мужскому опыту приспосабливается юридическая регуляция, к мужским предпочтениям - принципы и области вмешательства государства в жизнь индивида. Поэтому для достижения равенства женщин и мужчин недостаточно устранения дискриминации, необходим свободный доступ женщин к власти.
На последних выборах в Польше в 1997 г. среди лиц, выдвинутых кандидатами в Сейм, женщины составляли 16%. Более низкий процент составляли женщины среди кандидатов в Сенат - 11%. Если взять предвыборные списки отдельных партий, то только в списках двух партий репрезентация женщин была выше средней: Кр1Р (Национальное соглашение пенсионеров) - 33% и ББК (Социально-культурное товарищество немцев) - 20%, остальные - от 19 до 9% (Уния реальной политики) (015, с.68).
Из 10 партий и комитетов, которые предъявили общенациональный список, пять не поместили ни одной женщины в первой десятке списка, что значительно уменьшает их шансы занять высокие посты.
Важным элементом выборов является наличие проблематики равных прав женщин и мужчин и специфических женских проблем в предвыборных программах отдельных партий и комитетов. Самую многочисленную группу составляют все партии и коалиции, которые не упоминают женские проблемы в своих программах: одни считают, что их программы универсальны и относятся ко всему обществу, другие, "не видящие разницы полов" приспосабливают свои программы к потребностям, интересам и опыту только одного пола. Вторая группа партий вспоминает о женщинах только в связи с проблемами семьи, но не о женщинах как отдельном субъекте. Третью группу составляют партии., которые отдельное место в своих программах посвятили женщинам. Это Уния труда и Союз демократических левых.
Те же самые тенденции присущи представительству мужчин и женщин в предвыборных программах в СМИ. Наибольшие диспропорции в использовании женщинами и мужчинами бесплатных предвыборных программ, если примет во внимание время в эфире, предоставляемое женщинам (менее 10% времени) и мужчинам. Речи женщин были, как правило, короче и часто длились не более 20 секунд.
Один из важнейших вопросов заключается в том, - почему так важно, чтобы было больше женщин в Парламенте. Во-первых, из-за принципа справедливости, согласно которому женщины и мужчины должны иметь реально равный доступ к высоким постам, в том числе в парламент, состав которого хотя бы приблизительно должен отражать состав населения по полу. Во-вторых, согласно принципу представительства интересов, женщины должны быть представлены в парламенте в таком процентном соотношении, чтобы они могли отражать свои репрезентативно групповые интересы. В общепольских социологических исследованиях 1994 г. выяснилось, что почти половина женщин (47%) считают, что важные для женщин дела решаются в пользу женщин лишь тогда, когда во власти и на высоких постах достаточно женского пола, и только 29% мужчин придерживаются той же точки зрения (015, с.81). В-третьих, различие опыта женщин и мужчин приводит к тому, что представительство женщин необходимо для учитывания точки зрения женщин при принятии решений и в законотворчестве. Таким образом, представительство женщин в
законотворческой власти весьма низкое, а проведенные исследования показывают, что много препятствий увеличению женского представительства появляются значительно ранее, чем при голосовании во время выборов. Низким является и представительство женщин в исполнительной власти. В нынешнем правительстве только одна женщина - министр здравоохранения. В большинстве министерств женщины не занимают ни одного руководящего поста, в нескольких -женщины на руководящей должности единичны. На более низком уровне власти женщины значительно реже мужчин становятся директорами и вице-директорами.
То, что женщины занимают очень мало руководящих должностей в исполнительной власти, приводит к тому, что они имеют очень мало возможностей для участия в политике государства, а низкая репрезентация женщин в парламенте свидетельствует о малом влиянии женщин на законодательство.
В Польше, кроме проекта устава о равном статусе, предпринимаются инициативы, которые нацелены на увеличение представительства женщин во власти. Было три вида предложений.
Первое относилось к увеличению денежных сумм, которые получали бы партии за введение в парламент женщин. Однако это предложение не было принято.
Второе предложение относится к введению системы квот внутри партий. Это, правда, касалось бы только увеличения участия женщин в партиях и их органах руководства, но могло бы также, как показывается практика некоторых других стран, быть началом увеличения доли женщин и в других органах власти. Только две партии рассматривают такие предложения и то только как декларации на эту тему.
Третье - это предложенный в 1999 г. принцип, который должен быть введен в порядок выборов. По этому принципу список кандидатов не может быть зарегистрирован, если кандидаты одного пола составляют менее 1/3 всех заявленных кандидатов. Однако дискуссии по этому поводу оставляют мало надежд и много сомнений. Анализ этих дискуссий показывает как мизогинизм многих парламентариев, так и их незнакомство с европейскими решениями в этой области (Скандинавские страны, Бельгия, Франция и т.д.) и совершенное отсутствие каких-либо сведений об обязательствах Польши, которые она добровольно приняла, ратифицируя международные конвенции в этой области. Вступление в Европейский союз, однако, потребует приспособления к европейским нормам. Слабость польских политических дебатов на эту тему рождает
опасения, что без этого внешнего давления поляки и дальше будут иметь дело с незавершенной демократией.
Мария Шимчак (Лодзьский университет) в статье "Пространственная дифференциация развития условий жизни в 19751997 гг." (016) напоминает, что высокая степень регионального неравенства в Польше имеет исторические корни еще с XIX в. Страна, разделенная между Пруссией, Австро-Венгрией и Россией, развивалась в разных направлениях и с различной скоростью. После восстановления государственности в 1918 г. одновременно начались два процесса -процесс интеграции районов, различающихся уровнем развития культуры и экономики и процесс индустриализации экономически отсталых центральных областей. Вторая мировая война не только прервала такое развитие, но и практически уничтожила край. Изменение границ в 1945 г. с продвижением на Запад, наплыв населения в результате реализованной в широком масштабе акции переселения и ускоренная индустриализация не нивелировали исторических различий между областями страны. Эти неравенства сохраняются и сегодня. Наиболее экономически отсталыми являются воеводства так называемой "восточной стены", а также те, в которых преобладало государственное сельское хозяйство (Кошалинское, Слупское, Ольштынское) или где выступает монокультура старой промышленности (Валбжиское, Тарнобжеское). Неплохое положение занимают пограничные воеводства на западе страны (Щецинское, Гожовское, Зеленогурское, Еленёгурское) и относительно высокое -современные индустриальный воеводства, где развивается частный сектор и вкладывается заграничный капитал (Плоцкое, Эльблёнское, Опольское). Наивысшие позиции в уровне экономического развития занимают агломерационные воеводства: Варшавское, Краковское, Вроцлавское, Гданьское и Познаньское.
Кроме того, большие различия существуют в жизненных условиях обитателей села и города. В статье анализируются различия в развитии с разделением на город и деревню в 49 административных районах в 19751997 гг. Для конструирования показателя развития условий жизни была использована таксонометрическая мера развития, предложенная З.Хелльвигом (дистанции развития).
Результаты исследования показывают, что во весь рассматриваемый период измеренные ценности дистанции развития для деревни значительно выше, чем для города. Пространство деревни (в целом) почти в два раза дальше от так называемого идеального пункта, чем город (в целом), что означает, что жители села живут в гораздо
худших условиях, чем жители города. Основной причиной такого состояния является закрепленная десятками лет значительно более ранняя запущенность, заключающаяся в глубокой отсталости деревни. Последние 20 лет видна явная тенденция к уменьшению различий в развитии между городом и деревней.
Внезапные ухудшения условий жизни в городе и деревне (рост ценности дистанции развития) сопутствовали важнейшим историческим событиям в Польше: в 1981 г. - введение военного положения; в 1989 г. -начало системной трансформации во всей стране; в 1993 г. - особенно заметные в деревне результаты введения в действие плана Бальцеровича.
Анализируя пространственную дифференциацию в пределах 49 воеводств, автор делает вывод, что городские пространства почти всегда достигают более высоких мест в иерархии, чем сельские пространства, заметна линия разделения город - деревня для каждого воеводства. Единственными исключениями являются сельские пространства в Катовицком и Легницком воеводствах, которые достигли высоких мест в шкале развития.
Воеводства с самым высоким уровнем условий жизни оказались на самых высоких местах в иерархии, для городских пространств и чаще всего на средних - для сельских пространств, эти позиции часто оказываются высокими по сравнению с сельскими пространствами других воеводств. Это означает, что сильные воеводства развиваются более равномерно в обоих пространствах - городском и сельском.
Отсталые территории, занимающие последние места в иерархии, это сельские пространства. Для этих воеводств городские пространства также получили низкие позиции в шкале, что означает, что наиболее отсталые районы создают плохие условия как для городского, так и для сельского населения, равномерно разделяя между собой бедность.
Анализируя положение перед и после переломного 1989 г., можно заметить явную закономерность: сильные воеводства на сельских территориях лучше приспосабливаются к системным переменам и чаще всего поправляют свое положение в иерархии на несколько мест вверх. Эта закономерность не выступает на городских пространствах, так как часть из них в период перемен ухудшает свое положение, а часть улучшает, но эти изменения не очень велики, и эти воеводства продолжают удерживать высокие места в шкале развития.
В слабых воеводствах особенно ухудшается положение в сельских пространствах, им трудно приспособиться к системным переменам и их место в шкале снижается сразу на 15 и больше позиций. Сельские
территории в этих отсталых воеводствах занимают последние места в иерархии, и поэтому 1989 г. не принес внезапных изменений в и так плохую ситуацию.
По результатам исследований видно, что сильные воеводства локализованы в юго-западной и западной части Польши (вместе со столичным - Варшавским), а слабые, отсталые - в юго-восточной и восточной части страны. Такое территориальное размещение ценностей дистанции развития подтверждается результатами других исследований экономического характера.
В целом изменения, произошедшие после 1989 г., не вызвали дальнейшего ухудшения условий жизни населения. Проведенный анализ не подтвердил гипотезы, что сельское население отягощено ценой реформ и системных изменений после 1989 г. Продолжающаяся удерживаться дистанция между городом и деревней является результатом более ранней стратегии развития - со времен довоенного и послевоенного периода индустриализации и приказной советской политики в экономике, подчиненной интересам "социалистического лагеря".
Одним из явлений, хотя и постоянно присутствующие в разные исторические периоды в общественной жизни, однако приобретающих особое значение и динамику как в правовом, институциональном аспекте, так и в социальном восприятии во время великих перемен, Анна Кубяк (Лодьзский университет) называет коррупцию. Этой проблеме посвящена ее статья "Наблюдение изменений охвата и интенсивности коррупции до и после системного перелома в Польше" (17). Понятие коррупции расплывчато, с трудом поддается однозначному определению, а особенное такому определению, которое можно было бы использовать в социологических исследованиях. Наиболее полную концепцию патологического поведения вместе и классификацию ее разнообразных форм предложил Р.Мертон. Социальная патология, по его мнению, опирается на концепцию "анемии", т.е. такой ситуации, в которой лица, в ней участвующие, трактуют окружающую их социальную систему, а особенно основные социальные нормы, без достаточного уважения, считая, что эти нормы утратили свою обязательность. Аномия не означает отсутствия норм или даже отсутствия ясности в понимании этих норм, но ситуацию, в которой субъекты, которые должны знать нормы и выполнять их, в отношении к этим нормам амбивалентны.
В юридической литературе элементами коррупции называют прежде всего: 1) получение взятки (продажность) - пассивное взяточничество; 2) дача взятки (подкуп) - активное взяточничество;
3) посредничество во взяточничестве; 4) провоцирование взятки; 5) оплаченный протекционизм; 6) непотизм; 7) шантаж; 8) растрата общественных денег.
В обыденном сознании коррупция чаще всего ассоциируется с взяточничеством и платной протекцией. В своих исследованиях, проведенных в 1992 г., А.Кубяк сознательно пользовалась только понятием "взяточничество", так как в ту пору определение коррупции не было всюду известно, редко использовалось в обычном разговоре. Для ответивших на вопросы анкеты взятка - это: 1) предложение денег еще перед окончанием какого-либо дела - взяткой такое поведение называют 97% опрошенных; 2) предложение не обещанных ранее денег уже после успешного завершения дела (для 46% опрошенных; 3) вручение подарка еще перед окончанием дела - 83%; 4) вручение не обещанного ранее подарка после успешного завершения дела - 29%; 5) выполнение какой-либо услуги в обмен на улаживание дела еще перед его окончанием -62%; 6) выполнение какой-либо ранее не оговоренной услуги уже после окончания дела - 23% опрошенных.
Социально-политический перелом 1989 г. вызвал изменения во всех областях общественной жизни, изменился также язык публичного дискурса, а свободные СМИ освещают все проявления общественной жизни, особенно негативные. Для примера: количество публикаций, касающихся коррупции и содержащих это слово в "Газете Выборчей" было следующим: в 1991 г. - 83, в 1993 г. - 901, в 1999 г. - 1467. Зондажные исследования подтверждают, что слово "коррупция" уже может применяться в социологических исследованиях. Это не значит, однако, что существует полное согласие в определении коррупции, ее охвата, разновидностей, дифференцирующих факторов. Исследователи политических систем определяют коррупцию как "использование общественных учреждений для достижения частной корысти" (017, с.205). Рассматривается три вида коррупции: 1) чиновничья - когда сами чиновники предлагают или вымогают дополнительные деньги; 2) коммерческая - ее инициируют предприниматели, подкупая чиновников или политические власти в целях обеспечения себе выгодных условий деятельности; 3) политическая - инициированная политиками или им адресованная. Каждый из этих видов после системной трансформации приобрел другой характер. Особенному изменению подверглось понятие коммерческой коррупции, хотя бы из-за роста числа предпринимателей и политической коррупции.
"В широком понимании коррупция - это действия, не только носящие вред беспристрастному исполнению власти и развращающие ее представителей, но также действия, которые вредят правильным отношениям "власть - гражданин". Эти правильные отношения выражаются не только в фактически неподкупном исполнении власти, но также в формировании в данном сообществе или обществе в целом убеждения, что власть неподкупна" (017, с.207).
Конечно, многие проявления ныне выступающих явлений коррупции связаны с созданием нового экономического и политического порядка, но большинство из них, прежде всего в сфере общественного поведения, стратегии достижения успеха, отношения к государству, уважение (чаще - его отсутствия) к праву, индивидуальной этики и честности, своими корнями уходит в предыдущую систему. Ибо, во-первых, коррупция была структурным элементом в системе реального социализма. В политических слоях различение между всеобщим интересом и частным было видимостью. Строительство социализма должно было принести идентичность им обоим, и тем самым исчезновение, конфликта интересов. Однако главная идеологическая цель, т.е. строительство совершенного общества, не реализована, а стремление авангарда этой системы к возможно полному контролю не только над государством, но и над обществом, создает огромное поле для злоупотреблений. Во-вторых, экономика в странах этой системы - это экономика дефицита. В централизованно руководимых системах хозяйственные организации были ориентированы не на прибыль, а на выполнение плана. Рациональное поведение в такой системе - это борьба за минимизацию заданий, назначенных центральными планирующими органами, и получение как можно больше средств для их выполнения. Такой механизм создает дефицит благ и услуг, усиленный дополнительно постоянными попытками запастись дефицитными товарами впрок. В таких условиях знакомства, блат, влияние, разные возможности "подмазать" становятся самой естественной стратегией выживания.
Такое состояние вещей сигнализировали еще социологические исследования 70-80-х годов. Их результаты редко доходили до сведения общества, поэтому их резонанс был невелик. В исследовании Польского радио и телевидения в 1964 г. указывалось, что 56-74% респондентов считали, что, чтобы успешно решить свое дело, надо "что-то дать", а каждый пятый признавался, несмотря на щекотливость вопроса, что давал или брал взятки (017, с.209). В 1975 г. было проведено исследования, касающееся протекции. По мнению 60% респондентов,
люди решают свои дела "по знакомству", пользуясь чьей-то протекцией. Личный опыт в использовании протекций несколько и много раз декларировали соответственно 33 и 19% (017, с.210). Во второй половине 80-х годов в исследованиях коррупции пытались установить состав областей жизни, в которых, по мнению общества, чаще всего выступают взятки. Постоянно во славе этого списка появлялись служба здоровья, торговля и услуги. В исследованиях жителей Лодзи (1988 г.) выяснилось, что чаще всего берут взятки в службе здоровья, торговле, услуги, жилищных кооперативах, в администрации и учреждениях, в милиции, прокуратуре и судах, школах и детских садах. Опрошенные декларировали вручение взятки в течение последнего года в 21% случаев, а 50% респондентов утверждали, что это случалось с ними прежде. Полные результаты этого исследования позволили выдвинуть тезис об общественной естественности взяток, или признании их в обыденном сознании реально существующей, постоянной чертой повседневности, в значительной части одобряемой и уж конечно объясняемой условиями существования (017, с.211).
90-е годы принесли большие изменения во всех областях общественной жизни. Изменились также условия проведения социологических исследований, в том числе уменьшились опасения при ответе на политически щекотливые вопросы. Результаты исследований общественного мнения подтвердили мнение пессимистов, что вместе с экономическими преобразованиями, ослаблением института репрессивного контроля со стороны государства, ослаблением этических норм и принципов, характерных для периода великих переломов, коррупция в стране усиливается. Результаты исследований, проведенных в 1991-1999 гг., показали, что число опрошенных, считающих, что взяточничество в последние ходы увеличилось, возросло с 40% в 1991 г. до 51% в 1999 г. Признаются в даче взяток в 1992 г. 9%, а в 1997 г. - уже 20%. Значительному изменению подверглись ответы опрашиваемых об областях жизни, где чаще всего берут взятки: служба здоровья (в 1991 г. - 35% опрошенных, в 1999 г. - 67%), правоохранительные органы и прокуратура (в 1991 г. - 2%, 199г. - 49%), администрация, гминные, городские и повятовые учреждения (в 1991 г. - 0% в 1999г. - 39%), администрация и центральные учреждения (в 1991 г. - 3%, в 1999 г. -25%), полиция (3% и 23%), торговля и услуги (12% и 7%) (017, с. 213). Для состояния общественного сознания, оценки функционирования разных социальных институтов, доверия к отдельным фрагментам общественного порядка, наконец, для морального порядка или стратегии
поведения отдельных людей очень важны не только "объективные", действительные размеры коррупции, но и общественное убеждение о ее размерах и интенсивности в общественной жизни.
Э.П.Васильева
РОССИЙСКАЯ СОЦИОЛОГИЯ
2001.03.018. ЛЕДЕНЕВА А.В. РОССИЙСКАЯ ЭКОНОМИКА БЛАТА: БЛАТ, СЕТИ ОТНОШЕНИЙ И НЕФОРМАЛЬНЫЙ ОБМЕН. ЛЕДЕНЕВА А.В. Russia's есопоту of favours: Blat, networking a. informal exchange / Ledeneva A.V. - Cambridge: Cambridge univ. press, 1998. - XIII, 235 p. ill. - (Cambridge Russian, Soviet a. Post-Soviet studies; 102). -Bibliogr.: p. 222-231. Ind.: 232-235.
Алена В. Леденева (научный сотрудник Кембриджского университета, Великобритания, бывший преподаватель социологии Новосибирского университета) отмечает, что "русское выражение "нельзя, но можно" дает общее представление о советском обществе с его всеохватывающими ограничениями, окруженными лабиринтами обходных путей" (с. 1). Такие пути и возможности создавались блатом, которому и посвящено настоящее исследование, опирающееся на 56 глубоких интервью (причем согласие многих интервьюированных подробно рассказать о своем опыте и роли блата в их жизни тоже зачастую было получено по знакомству).
Прежде всего, автор выясняет происхождение понятия "блат". Хотя оно не встречается ни в одном из трех изданий БСЭ, но появляется в словарях русского языка по крайней мере с 30-х годов и объясняется как относящееся воровскому, уголовному (ср.: "блатной мир", "блатной жаргон", "по блату" - незаконно). В своем современном значении этот термин появился в словарях гораздо позднее. Согласно одним этимологическим словарям, слово "блат" происходит от польского "blat", означающего "тот, кто укрывает", которое, в свою очередь, происходит от еврейского слова "blatt" в значении "свой", "близкий". Согласно
