CC BY
31
ЦЕНТРАЛЬНАЯ АЗИЯ И ЗАКАВКАЗЬЕ
2001.01.014. ФОРМИРОВАНИЕ НАЦИЙ В СТРАНАХ БЫВШЕГО СССР: ПОЛИТИКА НАЦИОНАЛЬНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ. Nation-building in the post-Soviet borderlands: The politics of nat. identities/Smith G., Law V., Wilson A. et al. — Cambridge univ. press, 1998. — XIII, 293 p.
Коллективная монография подготовлена сотрудниками Кембриджского ун-та (Великобритания) в 1993—1997 гг. В рамках 3-х разделов (воссоздание нац. истории, этнополитика и проблемы языка) выделены отдельные главы, посвященные всем постсоветским республикам, но особое внимание уделяется Закавказью и Центр. Азии (ЦА).
В вводной главе Г. Смит отмечает, что в новых независимых республиках стремление воссоздать нац. идентичность (НИ) может сыграть положительную роль в гос. строительстве. Одновременно это стремление включает в этнич. политику “исключение и разделение”, наряду с “включенностью и сосуществованием”. В отдельных случаях нац. меньшинства могут быть исключены из важных сфер общественной жизни.
“Национализирующиеся режимы” (НР) разделяют общее советское наследие. Чтобы оправдать перестройку социальной и политич. жизни, они прибегают к десоветизации, изобретению новых границ этносов и культурной стандартизации. Десоветизация означает замену советских политич. ин-тов и символов новыми национальными. Она связана также с недоверием к “другим”, особенно к русским. Их отстранение открывает путь для продвижения нац. элиты.
Изобретение новых границ основано на общем происхождении (наша родина, наш язык) или общем опыте (колонизаторы—
колонизуемые, иммигранты—местные), мифах о золотом веке, фетишизации нац. черт.
Идея культурной стандартизации, как одного из условий постколониальной модернизации, исходит из убеждения, что необходимо стр-во нации — государства по моделям Зап.Европы. Языковая, культурная и образовательная стандартизация — столь же важна, как более эффективная экономика и гражданская лояльность. Особое значение придается титульному языку.
В.Шнирельман рассматривает проблемы НИ и мифы этногенеза в Закавказье. Этногенетич. мифология, созданная профессиональными историками, археологами, лингвистами и выдаваемая за истину в последней инстанции, способствовала развязыванию армяноазербайджанского, грузино-абхазского и грузино-южноосетинского конфликтов.
Армянская историографич. традиция может быть прослежена с 1 тысячелетия до н.э., азербайджанская сложилась лишь в ХХ в.; армяне считают колыбелью своего гос-ва Царство Тиграна Великого (95—56 гг. до н.э.), азербайджанская государственность начинается с Азерб. ССР; армянский этнос с этим именем известен с 1 тысячелетия до н.э., азербайджанский консолидируется только с 20-х гг. ХХ в. Армянские историки утверждают, что протоармяне появились в долине Тигра в XII до н.э., азербайджанские выводят происхождение азербайджанцев от местных албанцев, которые были иранизированы в 1 тысячелетии до н.э. Новые поколения армянских и азербайджанских историков оказались особо амбициозными в трактовке этногенеза своих народов.
Критич. вопрос — кто законный наследник Нагорного Карабаха? Спор обострился после 1988 г., когда из академич. кругов он был перенесен в СМИ. Армяне подчеркивают, что после раздела армянских земель между Россией и Персией в ХУ1 в. только Нагорный Карабах сохранил элементы автономии в рамках Персии, а с 1828 г., в период российского правления, стал прибежищем для армян, бежавших из Персии и Османской империи. В результате регион — общее отечество для армян, символ их единства и консолидации. Азербайджанцы настаивают, что их современная НИ зародилась в Нагорном Карабахе; он был центром нац. возрождения в начале века и борьба за него — важнейший фактор роста нац. самосознания в ХХ в.
В мифологии грузино-абхазского конфликта стороны спорят, где впервые зародилась обработка железа, каков был этнич. состав древнего
и средневекового населения Колхидской низменности, кто основал Абхазское царство в УШ в. н.э. и какой народ первым принял христианство. Для обеих сторон соответствующая версия мифа оправдывает притязания на абхазскую территорию.
В грузино-южноосетинском споре первые утверждают, что осетины появились здесь много позже грузин, а осетинские историки объявляют себя наследниками аланов, сарматов, даже скифов и “старшими братьями” грузин.
Т.обр., все эти народы ищут историч. доказательства легитимности своих современных политич. притязаний в сфере культуры (кто первым обработал железо), религии (кто первым принял христианство), политики (чье гос-во древнее). В многоэтнич. мозаике Закавказья этноцентричные версии этногенеза обязательно затрагивают культурное наследие соседних народов. Их убежденность в истинности подобных мифов создает условия “для роста этнонационалистических движений и кровавых столкновений между ними” (с.66).
Э.Олварт рассказывает о групповой идентичности в ЦА. В историографии ЦА следует выделить работы джадидов (1900—1920) которые писали о необходимости научить народы их собственной истории — истории Туркестана и ислама. Они “использовали историю как инструмент просвещения”, концепция национальности была им чужда (с.69). В советский период концепция Туркестана была искоренена, и с 30-х гг. в историографии почти не освещался период до 1917 г. Дегероизировались воины-кочевники, канонизи-ровались немногие официально утвержденные герои из оседлого населения: Фараби, Рудаки, Бируни, Ибн Сина, Навои, Улугбек, Султан Бабур. Попытки показать заслуги Тимура были резко осуждены официальной историографией, и список героев не менялся вплоть до распада СССР. В постсоветские времена был взят курс на символич. единение ЦА. В то же время относительная открытость общественной жизни 1989—1991 гг. сменилась авторитаризмом президентов (даже в Киргизии). Тимур теперь неумеренно восхвалялся. Возобновился интерес к джадидам. Последние мыслили вне этнич. рамок, их версия “групповой или территориальной идентичности предлагает модель, исключительно важную в современных поисках самосознания Центральной Азии... Интерес к джадидской концепции идеального Туркестана, исламского сообщества предполагает, что думающие люди региона высказываются за этнокультурный симбиоз” (с.89—90).
Аннет Бор, описывая современный процесс “национализации” в гос-вах ЦА, называет их НР. Повсеместно титульная нация стала “первой среди равных”, политика “национализации” проводится не только по отношению к русским, но и к обрусевшим представителям титульного этноса.
Начало было положено еще в 20-е гг. политикой “коренизации”, и к 60-м гг. сказались ее результаты: конкуренция между русскими и титульными этносами на городском рынке труда обострилась с конца 70х, и после принятия в 1989 г. законов о гос. языке усилился отток русских. Потерю своего ведущего статуса в ходе концентрации власти в руках титульных наций после независимости русские восприняли особенно болезненно (в отличие от татар, немцев, евреев, которые привыкали к положению нац. меньшинства длительное время). Русские возмущались забвением положительного вклада России в просвещение народов ЦА.
Во имя единства титульных этносов и укрепления их НИ правящие элиты широко используют традиционные символы, заменяют советские или русские названия титульными (особенно заметно в Узбекистане), закрепляют особые права титульных народов в конституциях, пытаются дать им преимущество в ходе приватизации, возвысить роль гос. языков в противовес русскому. Ключевой элемент в “национализации” — “коренизация” власти, замена русских представителями титульных этносов. В законодательных и исполнительных органах последние получили большинство мест. Так, в Туркмении (1994) из 50 членов меджлиса 45 туркмен, 3 узбека и 2 русских; в Киргизии (1995) из 105 членов Жогорку кенеша — 85 киргизов, 8 узбеков и 6 славян; в Казахстане (1995) в верхней палате из 47 членов 32 казаха и 13 русских, в нижней палате соответственно 65 и 28; в Узбекистане (1995) в меджлисе абсолютное большинство — узбеки (с.152).
Эти данные Бор сопоставляет с официальными данными республик о нац. составе населения (в табл. 1 выбраны 3 самых многочисленных народа):
Таблица 1 (с.153) Нац. состав Казахстана, Киргизии, Туркмении, Узбекистана
тыс. %
Казахстан (1997)
казахи 8033,4 50,6
русские 5104,6 32,2
украинцы 720,3 4,5
Киргизия(1997)
киргизы 2781,1 60,8
русские 698,1 15,3
узбеки 653,3 14,3
Туркмения(1995)
туркмены 3452,0 77,0
узбеки 412,0 9,2
русские 300,0 6,7
Узбекистан (1993)
узбеки 16540,0 74,4
русские 1530,0 6,9
таджики 1107,0 4,8
Чтобы закрепить в составе Казахстана те области, в которых преобладает русское население (в 1994 г. 63,6% в ВосточноКазахстанской области, 61,7% в Северо-Казахстанской, 52,8% в
Карагандинской и свыше 1/3 еще в 5 областях, с.156), столица была перенесена на север. С этой же целью стимулируется иммиграция казахов из СНГ и др. стран. Обычно попытки вернуть казахов из диаспоры (1,2 млн. в КНР, 150 тыс. в Монголии, 600 тыс. в России, 830 тыс. в Узбекистане) мотивируются тем, что они покинули землю предков в результате репрессий, но скептики полагают, что основная цель — поднять уд. вес казахов в стране и вытеснить неказахов. Пока, по словам президента Назарбаева (1996), вернулись свыше 200 тыс, в т.ч. 60 тыс. из Монголии, но их адаптация связана с большими трудностями.
В Казахстане, Узбекистане и Туркмении русские организации преследуются, в Киргизии они действуют свободно. Антирусская политика (критика колониального прошлого и гегемонистских устремлений русских) процветала в СМИ накануне и в первые годы независимости, затем она почти исчезла. Использование исламских символов вызывает опасения немусульманского населения. Получив автоматически право гражданства в республиках своего проживания, русские не торопятся отказываться от него и менять его на российское
гражданство; двойное гражданство разрешили только Таджикистан и Туркмения.
Т.обр. “государства Центр. Азии, будучи национализирующимися режимами, предоставили более высокий статус своим титульным нациям” (с.163). Формирование наций особенно важно в демографически разделенном обществе, но оно неизбежно вызывает здесь противоречия.
Вивьен Лоу анализирует роль проблем языка в формировании НИ в Грузии. Грузин отличает общая гордость своим языком и литературой. Использованию грузинского языка в науке, культуре, повседневной жизни всегда придавалось особое значение, хотя еще Страбон в 1 в. до н.э. писал о трех сотнях языков на черноморском побережье Грузии. В период вхождения последней в состав Российс-кой империи происходило замещение грузинского языка русским, но с провозглашением ее независимости в 1918 г. и после ее превра-щения в советскую республику начался обратный процесс (особенно в 30-е гг. при Сталине и Берии, когда были закрыты школы с обучением на абхазском и осетинском языках). Иначе говоря, одновременно существуют страхи относительно угрозы грузинской НИ со стороны России и такое же отношение нац. меньшинств к Грузии.
Языковые мифы свойственны многим народам. Для прославления грузинского языка использовалась яфетическая теория Марра и написанная в Х в. Иоанном Зосимой “Похвала и возвеличивание грузинского языка”. Мифы о грузинском языке восхваляют его алфавит, гармоничность, выразительность, богатый словарь и т.д. “История грузинского языка позволяет создать более благоприятную картину прошлого, чем этноистория” (с.193): тысяче-летия чужеземного
господства заменяют древней языковой независи-мостью (первые письменные источники датируются V в. н.э.), грузинский язык объявляется более древним, чем индоевропейские языки, он отражает терпимость грузин. Языковые мифы подспудно определяют характер национализма данного этноса, подчеркивает автор.
Аннет Бор рассматривает влияние языковой политики на межэтнич. отношения в Узбекистане. Она провела совместно с социологич. центром Ташкента опрос примерно равных групп узбеков, русских и таджиков в июне 1996 г. Закон 1989 г. о гос. языке Бор называет ответом на русификацию прежних лет и осуждением советского прошлого. Возрождение узбекского языка рассматри-валось местной элитой как путь перераспределения культурной и политич. власти в
республике. Новое издание закона о языке в 1995 г. уравняло русский язык со всеми др. языками кроме узбекского. Узбекистан — единственное гос-во ЦА, где ни в конституции, ни в пересмотренном законе о языке не оговорена специально роль русского языка как официального или языка межэтнич. общения. Правда, полный переход на гос. язык отсрочен до 2005 г. Русские не выступили открыто против закона о гос. языке, их ответом стало усиление миграции в Россию (см. табл. 2).
Таблица 2 (с.206) Чистая миграция русских в Россию в 1989—1996 гг.*)
Общая численность русских на начало на начало 1989 г. 1997 г. Чистая миграция в 1989—1996 гг. (тыс.) Уменьшение численности русских за 1989— 1996 гг. (%)
Таджикистан 388,0 185,4 202,6 52,2
Узбекистан 1653,0 1271,3 381,7 23,1
Киргизия 917,0 710,1 206,9 22,6
Туркмения 334,0 265,3 68,7 20,6
Казахстан 6228,0 5477,3 750,7 12,1
*) Данные Госкомстата РФ. Естественный прирост населения не учитывается.
Исход русских определялся сочетанием экономических и этнополитич. факторов, но после 1996 г. он уменьшился из-за трудностей обустройства “других русских” на историч. родине. К этому времени выяснилось, что основная часть русских остается в ЦА. Решение остаться не означает готовность ассимилироваться: узбекская и русская общины традиционно жили изолированно, и русские надеются сохранить свой язык, приспосабливаясь к потере социального статуса.
Таджики встретили новые законы о языке относительно равнодушно, ибо границы между ними и узбеками пока зыбки, особенно в Бухаре и Самарканде.
Во время обследования в июне 1996 г. в Ташкенте, Фергане, Самарканде и Хорезме выяснилось, что подавляющее большинство говорит дома на родном языке (правда, 5% узбеков и 2% таджиков на русском и 1% русских на узбекском), тогда как на работе узбекским
языком пользуются 85% узбеков, 3,5% русских и 24% таджиков, русским же соответственно 13—96,5—9% опрошенных (с.216). При этом, чем меньше численность русской общины, тем больше ее членов владеют узбекским языком: в Хорезме его хорошо знали более 1/3, а в Ташкенте только 7% (с.217).
На вопрос, нарушает ли закон о гос. языке 1995 г. конституционные права неузбеков ответили “да” 61% русских, 14% узбеков и 17% таджиков (с.218). За придание русскому языку статуса второго государственного высказались 96% русских, свыше 1/2 таджиков и меньше 30% узбеков (с.219). Замену советских и русских названий узбекскими одобрило абс. большинство узбеков, 3/4 таджиков и 1/2 русских (с.220). Положительное влияние на межэтнич. отношения законодательства о гос. языке отметили 1/2 узбеков, 1/3 таджиков, тогда как негативное — 1/2 русских (с.222). Тем не менее 70% не знающих узбекского языка русских не выражали желания выучить его.
Автор заключает, что языковая политика ужесточила границы между узбекским и таджикским этносами. Учитывая эмиграцию русских и высокую рождаемость узбеков, “языковая узбекизация” в республике будет продолжаться.
С.И. Кузнецова
